Вообразив, что грусть ушла.
Обтянут узелок костей.
Парить, как бабочка,
лелеять, как собака.
Прикрыв клыков наполненный,
я смажу черный рот
раствором мадригала;
усну, обняв подушку синюю.
Представлю, будто мы.
Ноябрь, капитан!
И мы спустились с палубы
потрогать океан.
Вообразив, что нет тоски.
Попало чем позавтракав,
распятием умоюсь,
отвергну псалм журавлев
и у болота ноги тонкие
раскину, цаплей став.
Чахоточный и нигилист
ушли, сложив на плечи хмурые,
мешки, что вроде узелки;
наполнены костьми.
Сансара на пути,
Австрийское метро;
пройду, нетронув клювом
французского зверька.
И вот оно:
расшитое ковром,
посыпанное серебром,-
облуненное море.
Мне не во снах, но где-то за границей
поверженных и бледных
слов
досталось.
Теперь я знаю,
на свете море есть,
что обратилось лунною водой
и каждому
болотом стало.