Запутанный узор колена Авраама,
Как древний лабиринт, в Писание пророс,
Где каждая стезя всегда приводит к храму,
И все вопросы – суть всего один вопрос.
И пушкинский пророк, презрев свою природу,
Устав глаголом жечь угрюмые сердца,
Уже не дорожит любовию народной,
Но помнит цену слов и "знает за Тельца".
Допустим, он спешит к полночному приюту,
Чтоб взять из-под полы креплёного вина,
Но в тот же самый миг проторенным маршрутом
Сизифовой тропы восходит на Синай.
И следует за ним, оттачивая роли,
Уверенно топча двумерные пути,
Вдоль храмовой стены к иероглифу иероглиф.
Весь сонм его собак, и женщин, и детей.
И просьбы их шуршат, как выцветший пергамент,
Который он давно запомнил от и до,
И красные пески сменяет под ногами
Заплёванный асфальт великих городов,
И он берёт вина, и шутит с продавщицей,
И просит завернуть несвежий чебурек.
На сумрачный Синай неслышимо ложится
Такой же, как всегда, московский первый снег.