Я собираю сережки
как будто они коллекция
редчайших на свете бабочек,
как будто они ракушки, рождающие
воспоминания вместо жемчужин.
Нет, не одержима
бриллиантами и бирюльками:
я вообще-то семнадцать лет
носила одни и те же,
а все другие однажды
выбросила в ломбард.
Но я собираю сережки
самые неприметные:
одни я купила перед мечетью
на камнях оплавленного Ташкента,
и в них нет ничего —
лишь потемневший металл
да пара дешевых бусин.
Другие, тяжелые, будто гири,
я выцепила в Вальпараисо —
у них голубые камни
и желтые-желтые кисти,
яркие, будто домики
на океанском прибрежье,
будто они из поместья
какого-нибудь Неруды.
Третьи — они эмаль
спокойная бело-синяя,
надвое поделенная —
простая и без конкретики:
это мой дивный Котор,
в котором так было счастливо,
счастливо и любимо.
А еще одни я выбирала
в захламленной лавчонке Сан-Педро,
и на них синие ламы
бегут под пустынным солнцем,
и на них есть царапины
от раскаленных песчинок,
кинутых южным ветром.
И когда я надеваю
какие-нибудь сережки
(не те, что семнадцать лет),
то за мной снова вьется шлейф
оставленных воспоминаний
и сложенных стопкой слов;
и маленькие лоскуты
разных рисунков неба
путаются в волосах,
и они будто шепчут на ухо
всё, что со мной случилось
или могло случиться,
всё, что я где-то там оставила
или то, что туда вложила.