Глаза печали в пол-лица.
Ей дела нету,
что я сама нашла отца
по интернету.
Спустя полжизни он возник
из ниоткуда.
Я раньше дивный этот миг
ждала, как чуда.
Но вышло так, что наяву
совсем другое:
косить не стала трын-траву
душа изгоя.
Не выжгла сердца грусть-тоска
больного детства.
И только снег лёг у виска -
не наглядеться.
А я не чаяла грозы –
слепой, бесовской,
а мне хотелось бы слезы –
скупой отцовской.
А мне хотелось бы любви
со странной лаской,
чтоб чуять вечный зов крови
родной под маской.
Чтоб, тихо выпустив с горсти
остатки боли,
с глубоким выдыхом простить
судьбу, не боле –
за все крутые виражи,
за нрав прямее,
за то, что тоже мудро жить
я не умею.
Я шла за дальний Рубикон
с его виною,
что жил он так недалеко,
как за стеною,
что он, забыв одно дитя,
других лелеял.
А вот теперь былой смутьян
снегов белее.
Но каждым свой проделан путь,
где мрак и солнце.
Всевышний с этим как-нибудь
да разберётся.
А я ступаю за межу
и жизнь смакую,
и даже мудрой нахожу
себя такую.
Пускай промчалось много лет,
видавших виды,
белеет шрамом алый след
былой обиды.