Би-жутерия свободы 281

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 281
 
Красно-рыжая Тата Круговерть сдобная девушка, с богатым внутренним содержанием в набедренной повязке и небедными родственниками, уверенная, что Монтрё – утрусское ванько-встаньковское поселение в Швейцарии, населённое монтрёшками, жила впри****ку. Она отдавалась кому ни попадя вприкуску из соображений сугубо личного характера и потаскушьего взгляда на вещи, содержавшиеся в нордическом порядке в гардеробе из красного (под цвет её волос) дерева. В шикарных Брюквинских ресторанах она всячески приветствовала мотовство денежных мешков, с трудом развязывавших языки ближе к ночи и приговаривала: «Не смешите меня! Спрячьте своё недоразумение, охотничьей колбаске, я предпочитаю варёную». С колыбельного возраста Тата была переполнена ощущением своей ягодичной значимости. Она практиковала телодвижения, имитирующие погремучую змею, подаренную ей в годовалом возрасте эксперементатором-отцом Лукой Круговерть, удача которого непристойно свисала до самой земли. И поэтому в его надфильно-рашпильном юморе с выхолощенным языком чувствовался избыток пресной воды, которую он не забывал подсаливать, поражая воображение пешеходов гитарными переходами в Нью-Поркском метро, где запахи французской кухни, затекающие с улицы, приводят голодных в трепетное состояние.
В двенадцатилетнем возрасте шустрая Тата заметила в себе патологическую тягу к обмылкам в ванной и отбросам общества. По настоятельной просьбе учителя физкультуры Петра Осьминогова (любовника преподавательницы этики Анфилады Петровны, всегда готового обменять слова на скоординированные действия), она втравила себя в краткую кредитную историю обанкротившейся любви, в связи с чем прекратила невинное существование. Впоследствии, у входа в кинотеатр «Этнический кентавр», обретённый Татой за контрамарку сутенёр Перпетум Циклопопер, без особых усилий и капиталовложений находил ей массу страстных поклонников и мятежных сподвижников, благодаря чему она прослыла преуспевающей укладчицей в постели.
Отдадим должное не подлежащему амбулаторному лечению Перпетуму – параллельно этому достижению он снискал себе славу, сторожа Тату, как зеницу ока, и потерял её из-за бельма на левом глазу, не успев закончить поэму «И буду пеплом опылять Гудзон». Это вынудило его самоустраниться от дел по инвалидности, которую он через знакомых в обход закона оформил по соцобеспечению. Но никто не помнит, чтобы он положил на неё глаз (на ночь он дезинфицирующе опускал стекляшку в стакан с водкой).   
Одним из ухажёров Таты был заезжий французский режиссёр маркиз Хорош де Красив, занимавшийся разведением финансовых лягушек «на лапки», придерживавшийся в жизни золотой середины, которую он с готовностью расплавил бы и продал первому встречному, согласившемуся с тем, что столбовая дорога даёт ему почувствовать себя настоящим дворянином или белым медведем, ухватившимся за вожделенную льдышку. Зная, что маркиз избегает впутываться в клубки нежелательных событий, Тата планировала выкроить ему 7 минут 14 секунд по стандартному лекало. Но их свиданию суждено было продолжаться намного меньше и они к взаимному удивлению расстались друзьями, хотя на сорок пятой секунде совместного пребывания в дверь проигрышного номера отеля вломились (без предварительного стука) ненавистные дружинники, чтобы удостовериться, что накопительница Круговерть тратила драгоценное время на деньги. Однажды она долго сетовала, когда к неё в дом доставили безногую кровать под названием платформа и с неделю ждала какой же поезд подкатит к ней.
Опричники нестроевой уличной подготовки были явно огорчены тем, что при обыске в номере не нашли того, ради чего наведались – кто-то настучал на Тату, что она приторговывала на Центральном рынке дефицитными луковицами для волос и ковшами для черпания политических знаний (страшное дело, когда кривые приступают к исполнению своих прямых обязанностей).
Надо сказать что кандидат неточечных наук маркиз Хорош де Красив попал не в самый удачный период жизни Таты Круговерть. Увидев её однажды голой сзади, он воздержался от принятия половинчатых решений и чуть не поплатился за это, впав в немилость на неделю в её колодец, после того как она обрезала его: «Нужны вы мне как лыжные крепления зайцу на уши!» Накопительница Тата сильно смахивала на белку перед зимовкой, но не в колесе, тая обиды вещественных доказательств зимой, и оттаивая душу летом на драйтонском солнцепёке. После её разрыва с маркизом, конкурентам не удалось провернуть выгодное дельце в убыточной мясорубке бизнесового бедлама, хотя они и задумали пытать Тату, подпалив Бикфордов шнур, привязанный к высохшей ножке её дяди Ромы Зальцкнехта, на котором она без особого разбора ублажала гостей, но рыжая оказалась к тому же огнеупорной.
Все пришли к заключению, что когда Тата убеждала, что будучи новообращённой в барабане лотереи, сделает взмахи палочками в такт и всё возможное в её силах, то не делала ничего.  Конкуренты огорчились, и перестали склонять её к сексуальному сотрудничеству в закрытом обществе с открытым декольте.
Цирконий Штуковец – персонаж Татиного пронзительного романа и автор-исполнитель шансона «Завтра Раю отстираю» – был способен постоять за себя, отдуваться за других, а также посидеть за них. Он пресытился жизнью из трёх блюд, не считая десерта.
Будучи математиком – поклонником Маты Хари и неизлечимым гурманом, Циря предпочитал пышным ромовым бабам равнобедренных женщин с закрывающимися ртами и губами идущими на сближение с ним. Судимый общественностью за бытовое разложение дамы пик на казиношном столе, он остерегался брать незнакомок на абордаж. Отбив жену у шапочного знакомого, он с азартом продолжал выполнять его обязанности в течение двух месяцев. В случае мошенничества и грозящего заключения, он готовился стать чемпионом мира к побегу, переборовшему страх по очкам.
Штуковца сцапали с поличным в баре «Леди брага» сначала на винтовой лестнице, потом на батуте времени, где он выиграл на скачках заезд, подстраховывая Круговерть, выделывавшую сложнейшие элементы всепозволительной Камасутры с еловой палкой в зубах по необязательной туристической программе «Тадж-Махал туда и обратно». Наставниками Циркония были приведения (к знаменателю) без тени сомнения, посоветовавшие ему оттачивать холодное оружие взгляда на ком-нибудь другом. Так он жил, наобум впрыскивая дозу условностей тем, с кем его сводила непредвиденная и вечно подстерегающая судьба, в которой то ли ёлки на крестовинах пахнут палками, то ли палки пахнут чем-то иным.
По неписаным правилам ЖУЧКи (Жилого Управления Чувствами Круговерти), добившийся созвучного его натуре почётного звания «Жиголо» Цирконий старался ни в чём себе не отказывать и не отставать от темпераментной причудливой подружки, отличавшейся гибкими индусскими наклонностями в талии и обоих бедренных суставах, когда он перетягивал одеяла на орало.
В дни Святого Валентина и рождения Зигмунда Фрейда Штуковец преподносил Тате гвоздики поштучно с широкоформатной коробкой «Жиголада», сопровождая подарки гарцующей кавалькадой перевранных и поэтому запомнившихся слов: «Из столицы Осложнений, я завезу тебя в Париж прямо в универмаг Тати!» (Париж – город-музей, не подлежащий разрушению, за что и был сдан французами немцам в 1940-м в целости и сохранности).
 Круговерть стала жить мечтой об обещанной встрече, но однажды Штуковца пригласили в куда надо направляющие мозги правильные разведорганы, и там завели разговор за уголок, превратив его в не завуалированную беседу с применением добывающих методов дознания, касающихся его личного «Алчного дела».
Медоточивый Цирконий, преодолевая болевой порог, разоткровенничался со следователем – следопытом по женским делам и консультациям – безмолвной Изабеллой Кала-Хари по поводу Круговерти, сообщившей ему, что самый большой розыгрыш – лотерейный, и ей надлежит стать устроительницей.
Откровенная беседа с применением «Периодической системы элементов насилия товарища Ежова» к Цирконию выявила любопытные детали о Тате – она имела обыкновение носить на домашние концерты короткие юбки и длинные ноги в неразлучных кровавого цвета балетных тапочках с шиповками для коленок партнёра. А после того, как Тата в прыжке сделала нервущийся шпагат на Циркония пахнуло родной деревней. Затем они стали проводить часы наедине, непринуждённо отдаваясь и болтая... ногами с непредвзятым выражением триумфа на перекошенных лицах – об этом  органы узнали от услужливых информаторов. Через другие, более интимные каналы, следопыты обнаружили, что за Цирконием водится застарелый грешок безнравственного смеха над властями. Его бывшая жена сообщила (цитируем): «Неоднократно уличала его каждый раз в новой бессодержательной измене. При моём приближении к месту... и не к месту – подлые соблазнительницы маво суженого ретировались, где их порядком разморило солнцем».
Органам по пересадке того, кому предстояло стать вечнозелёным растением, также была доложена (в форме дремлющей инфекции) масса пикантных подробностей, обнажающих сущность встреч, из которых альфонсирующий Штуковец почерпнул, что каждый мужчина в Татином, разложённом по полочкам быту, рассматривал свою горящую сигарету «Д’орал» в её пылающем овальном рту символическим факелом любви. Не поэтому ли предложения из её рта вырывались с опозданием минута в минуту?
Тата и глазом не моргнула – не хотела отправляться в морг.
Существовали также неопровержимые данные, доказывающие, что многие ухажёры беззастенчиво преувеличивали и фальсифицировали подробности, прекрасно зная, что это были всего лишь незатушеные сигаретные окурки тлеющих показаний на себя.
– Кто нас только не окружает, а мы не сдаёмся, – успокаивал Тату Штуковец, со ссылками на совесть послужного списка 90-летнего сутенёра, воспроизводившего любовные акты по памяти и признававшего, что он, в некотором смысле, пострадалец в натуре.
Интересно, что Тата и Цирконий, отстраняясь от всего отрицательного, не отмежёвывались от него. Правда, у них был заведен ритуал – бесплатно расточать улыбки, а взаимовыручку вкладывать в солидные банки, и банки аккуратно прятать в погребке среди мясных и рыбных консервов.
– Как о женщине, ничего плохого о Тате не скажу, все дни, проведённые с ней, были погожими один на другой, – добровольно под нажимом давая показания, уточнял Штуковец. – Каждый раз, когда показывали соревнования по прыжкам в красоту, Тата поднимала планку недосягаемой в постели любви всё выше и выше, из-за чего многие безошибочно причисляли её к дипломированным проституткам. Но есть у неё одна такая маленькая штучка, которая настойчиво просится на вкусовые сосочки шероховатого языка. Носит она её в фартуке и ласково называет нитроглицерином. И вот с этим у меня часто  возникают недоразумения, потому что мне нравится её ожерелье, составленное из цепочки часов, проведённых с ней. А то, что Таточка когда-то была выслана за 101-й километр за связь с инопланетянином Альфа-Кентавром, мне из соседней галактики инакомыслящий инопланетянин Юрий Галактионов исправно сообщал. Да и сама она подтверждала правдивость его донесений, когда её, восседавшую на биде, неумолимо подмывало на завуалированные разговоры с Юрием Галактионовым, тщетно пытавшимся выхлопотать орден за плешивость и межпланетные полёты во сне. Теперь я принимаю Тату такой, какая она есть, хотя всё ещё сказывается её, приобретённая по дешёвке, привычка отдаваться в стиле барокко и в духе модернизма без приличного вознаграждения при лунном свете людям без определённых занятий в гимнастических залах, занятых подтягиванием подбородков на турниках, – откровенничал Цирконий в интервью для жёлтой прессы.
Циркония отпустили на все четыре стороны намалёванной им в чистосердечных противостояниях и призваниях более чем откровенной картины «Квадратура круга», с назидательным  напутствием: «Сколько можно гутарить о прегрешениях и рогах!
Лучше позаботьтесь об их прерогативах». Когда ему за изобразительное искусство лицемерия выдали памятную медаль «Живи пока целёхонек», то приняли во внимание чистосердечное признание, что ему, безнадёжно отсталому, с каждым днём всё гадостнее жить и  тянуться на пять шагов сзади от предмета обожания.
Возбуждённый представившимися неограниченными возможностями и движимый приобретённой по скидке на раскладке событий надраенной совестью, засыпавшей под кокосовыми пальмами мечты, Штуковец искренне каялся во всём не им содеянном.
В тот незабываемый памятный День Победы над вишистской Вверхмахтманией шёл проникновенный дождь, и гром отзывчивым эхом отдавался в барабанных перепонках слуховых окон официальных зданий, пропитанных медным купоросом.
Не воспринимавших это громыхало – Тату и Циркония, непредвиденно слившихся в экстазе камасутровских упражнений (SOS у ног), вызванные по зову возмущённой общественности, пожарники стащили с матрацной сетки  лицом к лицу (в банальной позе). Топорники доставили спарившихся в психиатрическое отделение им. Зосима Писсарионовича, где вымачивание в молочной ванне продолжалось два нелицеприятных часа.
После этого инцидента пострадавшая подпускала виновника к себе значительно реже, и то с соблюдением строжайших полумер безопасности. За такое вызывающее поведение зав. стоматологического отделения от родины Альберт Бургузинович Махорка в течение трёх дней оформил шустрой парочке выездные визы и выпихнул их в благодатную Гомерику, «с большой охотою» принимавшую на себя  ответственность за достижения гениев и криминальные выходки дегенератов всех  мастей. Кстати, Альберту принадлежат памятное заявление: «Подумаешь Левша блоху подковал, я ещё до него её одной правой спротезировал». Там они и осели для психиатрического обследования за счёт надсадно хрипевших возмущённых аборигенов и подлых подлогов на логово неплательщиков. Используя подвернувшийся случай в процессе обеззараживания идей, «табун» коней во главе с квартетом красавцев-скакунов Жребием, Заманом, Ипритом и Зарином узнал, что у Курочки Рябы совершенно гладкое лицо и под нетерпеливый стук копыт покинул родные луга. Сразу же по приезде в разгар скрытого смысла Происходящего они выпустили в зацветающем болотном издательстве журнал «За свой счёт», проиллюстрированный более чем откровенными фотографиями на потребу Всеядной бублики.
Журнал стал звёздным путеводителем к безоблачному сексуальному счастью и к эмигрантскому приложению «Летят перелётные лица», в котором подробно описывалось влияние Птицианистого калия на оздоровительный секс и другие, травящие душу, вещества у живых существ. Поразительная способность этой парочки делать пакости (при участии денег и заковыристых выражений) из всего, что попадалось им под руку, имела кусачий бешеный успех. Каждому из них назначили по 16 уколов против бешенства во взбунтовавшиеся животы, чтобы пена не била через край ртов, отважившихся на прочтение и подглядывание зажмуренными глазами их совместных авторских усилий, попахивающих одеколоном «Мозгва» и камасутровским плагиатом – настенным достоянием стенограммной Индии.
Тата, она же Тати, когда трансвестировалась, чтобы находить пьяного вдрызг извращенца Циркония по запаху в туалетах. Она подняла бизнес на собственных плечах, ибо бюстом, поставленным вместо Красного уголка в известность, похвастать не могла, опускаясь в проваливающиеся сугробы памяти, когда она с группой феминисток, выстраивалась у консерватории с плакатом «Простату – в капельмейстеры!» Так что появление её детища-путеводителя на прилавках киосков Брюквина не прошло незамеченным для пляжащихся и заведений судебных дел на кого ни попадя. Во всех концах Драйтона, практически неотличимых от начала, как галлюцигенные грибы на глазах только что проснувшегося от процветания, сопровождаемого длительным запоем города, выросли «Travel agency`s» (Бюро путешествий), но все они были необычными – с сексуально-политическим уклоном, носящим садомазохистский оттенок а ля Casa Blanca (выбеленная хатка йога? Она же хватка).
Шустрая Тата (застенчивость помогала ей оставаться безропотной) и рассудительный Цирконий с безукоризненными манерами провинциального пошляка, как зачинатели этого предпринимательства, стригли купоны по 15% с каждой вновь открывающейся «лавочки» и выпустили «Календари для неотрывно следящих за вырванными годами». Они не знали как подсчитать приход месячных и сбалансировать месячные расходы на сексуальные игрушки.
Существовали и негативные стороны в развивающемся шарлатанском бизнесе, который как обжору разнесло во все стороны. Например, возмущённые владельцы секс-шопа на Пони-Айленд авеню (квадрат перекрёстка лениво обугливался загорелыми потомственными проститутками) Сёма с Дусей звонили с угрозами в их адрес, неизвестный только полиции, беспрестанно жалуясь на падение покупательного спроса на их товар. Они связывали свои невосполнимые финансовые потери с новой тенденцией у девушек – умением считать таллеры, и попросили Круговерть и Штуковца умерить свой образовательный в массы пыл, вносимый их периодическими изданиями. Но те послали их на... и посоветовали Дусе с Семёном заняться выпуском моченаливных суден для госпиталей.
По этому поводу в Д. и С. стреляли нелюди из мелкокалиберки и берданок (они разбирались в огнестрельном оружии до тех пор, пока не собрали его в дорогу), но пули доставляли им мимолётное удовольствие, вследствие чего появился труд Штуковца «Новое в Англии» о лей(бористах) и (аква)тории. Автору можно было доверять – он прошёл через голозадое отрочество.
 Через семь недель пришла посылка с макетом госпитального  судна и конверт с чеком на имя Таты в 9999, 95 таллеров. К нему прилагалось письмо «Выходим из бизнеса благодаря вашей подсказке, причиной явились травматические изменения в семье. Мы жили тихо вдвоём, но теперь в доме под аккомпанемент погремушек появился шумный детант.             Навсегда ваши Сёма, Дуся».
Достижениям Дуси угораздило пересечь океан и обратным  ходом невероятным образом дойти до элиты Драйтона, окна которой выходили на бордвок и возвращаться не собирались. Дуся приняла предпринимателей с распростёртыми объятиями, в платье с более чем выразительным декольте с низко вырезанной спиной, в узкий круг «Завсегдатаев Брюквинских ресторанов», которых к тому времени уже насчитывалось около четырёхсот. Источники полагают, что отсюда пошла поговорка, растиражированная на драйтонских пляжах, в магазинах и ресторанах сотнями уст: «Говорят, сосед вкладывает все свои сбережения в свинью, но ответного, радостного хрюканья что-то не слышно за громом третьего разряда».
Гордость и обильная пища распирали жилетку Штуковца. Его узнавали прохожие по еженедельным фоткам в журнале «Метрополис» среди полногрудых длинноногих девиц и лысеющих карликов-миллионеров, в то время как транссексуальная вагинизация мужской половины человечества шла завидными темпами.
Победное послеобеденное шествие ловкой парочки не ограничивалось одной лишь славой. С её лёгкой руки (это неправда, что женщина с возрастом становится вкуснее) и тяжёлого кулака Циркония Штуковца в Конфеттене наряду с разукрашенными лошадиными бричками Центрального Парка появился сногсшибательный сервис по прокату туристов, нуворишей и старыхжил (редко золотых) под многозначительным названием «По средствам и передвижение». По городу забегали нуворикши в основном из числа двужильных студентов по обмену с малоглазыми странами, чтобы остальные не делали на них больших глаз и денег. Не привыкшие к этому зрелищу люди пораскрывали рты от удивления. У некоторых из них (с замедленными рефлексами) нашли себе пристанище малюсенькие птички – чистильщики зубов, не освистывающие аналоги рыб-прилипал, уничтожающих паразитов у акул по обоюдно-неподписанному соглашению.
Шустрые карманные дети не теряли времени даром, утверждая себя свободолюбивыми локтями в толпе зевак, где бесплатно раздавались обмотки и обрывки фраз, когда ветер прорывался сквозь неё, шевеля шелестящими гривнями волос. Так что доходы Таты и Циркония начислялись в ходе отчислений с уличных знакомств в виде награбленного. Потерпевшие благоразумно отменили крушение, продолжая грызть широкополые кости единоутробных шляп и остатками прикармливать бродяг, находящихся в общественно бессознательном состоянии с помощью федеральных властей.
С открытыми забралами и наизнанку вывернутыми карманами те ещё тропические фрукты замельтешили по улицам, присматривая женщин с распахнутыми ртами и сумочками, разрисованными кроссвордами. В городе, используя перерыв в радиопередаче «Эфирные маски» объявили карантин на внебрачную постель, ввергнув в уныние население, жизнь которого была подчинена деспотизму паховых желёз. И сразу упал объём лотерей, раскупаемых лучезарными идиотами с вогнутым мировозрением.
Пустоцвет выгоревших многоэтажек метрополиса глядел на всё это каркасами доисторических животных. А какой-то великовозрастный придурок, лыбясь разноцветными зубами, встрепенулся от финансового шока, думая, что бегемотные птички-чистильщики во рту положили начало свержению движения «Противники зуботычин и зубного порошка за пасту и зубные трещётки!»

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #282)