Он оставил в моей рукописи схолии. Я скорее прочёл их. Один его схолий
возвеличивал Гомера и резко принижал риторику ромеев,
а значит и мои словесные возможности.
Но сколько ошибок он допустил в одной, правда, витиеватой фразе!
И другие его заметки надувались вызовом, их стенки были тонкими,
а сквозь них проступала дурная кровь
испорченного греческого языка. Знал ли он строки Гомера?
Как ему удалось прочесть мою книгу?
Выходец из Сол , гордо несущий в своих жилах кровь морских разбойников,
он нёс в себе и малоазийскую сдержанную спесь.
Как-то он говорил мне, что в родстве с Павлом,
но не каждый ли киликиянин мнит себя его потомком?
Родители назвали его Кирьяк, и он почтительно относился к своему имени,
я же называл его про себя Афобий, до того свирепой была его тяга
к распре, расшатыванию всяческих границ и своего литого здоровья.
Мы уже почти сцепились, его схолий извивался перед моими глазами,
наши взгляды сомкнулись железными крючками, бечевы наших глаз метались
в воздухе.
Его предок служил Помпею, служил разбоем, никакого Павла нет
в нечистой крови его жгучего, забрызганного едкими каплями языка.
Я бы скорее поверил, что он из Ольбы, потомок Аякса.
Ну, Кирьяк, давай, удиви меня, заставь дрожать границу между двумя
Киликиями, Трахеей и Педиадой, пусть их цари соскользнут с твоего ладного
плеча, вот садится на коня царь Аминта, а вот шествует Филопатор, ему мало,
мало царствования, на его лице стоит нога Октавиана.
Моя рукопись упала к нашим ногам. Нищая, золотая, с лицом кричащего
младенца, она уже не имела для Кирьяка никакого значения. Он был уверен,
что рукопись уцелеет только благодаря его схолию. Я снова бросил взгляд вниз:
нет, осколки загрязнённого языка уже лежали на поверхности книги,
любой читатель сдует их крупную пыль.
_____
Схолии – пометы, заметки на полях или между строк в античных и византийских рукописях.
Жители города Солы утратили чистоту древнегреческого языка, смешиваясь с малоазийским населением.