ГРОТЕСК - это один из приёмов комического жанра, при котором происходит сочетание несовместимого: ужасного и смешного, безобразного и возвышенного, реального и фантастического, и это помогает вскрыть противоречия действительности. В гротеске за внешним неправдоподобием и фантастичностью кроется глубокое художественное обобщение важных явлений жизни. Особенность данного художественного приема - это наличие двух планов смысла и их контрастность. Гротеск - это всегда отклонение от нормы, условность, преувеличение, намеренная карикатура, поэтому в литературе и поэзии он часто используется в сатирических целях - для более впечатляющего выражения творческого замысла, который передается посредством причудливого и контрастного сочетания правдоподобия и карикатуры, гиперболы и алогизма.
В мировой литературе данный прием известен с античных времен, и его черты можно найти в произведениях Аристофана, Лукиана, Ф.Рабле, Л.Стерна, Э.Т.А. Гофмана, Н.В.Гоголя, М.Твена, Ф.Кафки, М.Булгакова, М.Е. Салтыкова-Щедрина.
В русской культуре особая роль в формировании и использования гротеска принадлежит Н.В.Гоголю, который соединил свойства разных типов гротеска - карнавального, романтического и реалистического.
РОМАНТИЧЕСКИЙ ГРОТЕСК заключается в создании контраста между личностью, желающей индивидуальной свободы, и несовершенством - парадоксами - общества.
РЕАЛИСТИЧЕСКИЙ ГРОТЕСК - это фантастическое внедрение чего-то несуществующего в реальную картину мира и тем самым разоблачение её.
КАРНАВАЛЬНЫЙ ГРОТЕСК выдвигает на первый план образ народного бытия, вбирающего в себя все гротескные формы социальной системы и подвергающей их карнавальному осмеянию и развенчанию.
Для гоголевского гротеска характерны такие черты, как универсализация, связанная с нагнетанием однородных искажений здравого смысла и невероятных комбинаций в пределах одного образа, например, одна глупость следует за другой глупостью, отчего читателю гоголевских повестей неожиданно открывается, что лиц и событий иного порядка не будет и не может быть, что это унылое течение пошлости и есть жизнь. Смешное оборачивается грустным. Другим важным свойством гоголевского гротеска является «логика обратности», при которой недостойный персонаж счастливее достойного, а все моральные нормы ставятся с ног на голову. В то же время, соприкосновение, казалось бы, несовместимых явлений, например, низкого и высокого, не обязательно всегда выглядит комично, часто оно, наоборот, трагично.
Мотивы гротеска в литературе точно подошли для периода семидесятых годов советского времени, когда появились ножницы между социально-идеологическим языком вместе с соответствующей ему картиной реальности и тем, что эта реальность представляла на самом деле. Большинство авторов гротескного направления начинали как язвительные критики социального общества, но избранная ими поэтика подводила их к тому порогу, за которым – нередко помимо воли самих авторов – обнаруживалась противоречивость и проблематичность тех ценностей, которые они противопоставляли достижениями советской системы. Под беспощадным обстрелом гротеска оказываются категории личности и личной свободы (в поэзии А.Галича и В.Высоцкого), народа и народной правды (в прозе П.Алешковского, В.Войновича, Ф.Искандера и М.Жванецкого), культурного опыта и интеллигентской традиции (в прозе В. Аксенова, В.Уфлянда, И.Губермана).
В русскоязычной литературе семидесятых годов четко сформировались все три тенденции внутри гротескного направления:
1) Романтический гротеск - где изображался контраст между личностью, желающей индивидуальной свободы, и фантастическими парадоксами общества (поэзия Александра Галича, Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого);
2) Реалистический или социально-психологический гротеск- где автор отстранённо, через укрупнение (порой доходящее до фантастики) отдельных, как правило, наиболее существенных норм советского образа жизни, показывал ее недостатки (проза Андрея Синявского, Василия Аксенова, Анатолия Гладилина и др.);
3) Карнавальный гротеск, при котором в произведении изображалось уничтожение и развенчание гротескных фантомов социальной системы через показ низких свойств человеческой природы (Юз Алешковский, Владимир Войнович, Фазиль Искандер).
О приметах гротеска в прозаических произведениях авторов, перечисленных выше, я в данной подборке упоминать не буду (кто интересуется, можно почитать в интернете), а примеры гротеска из поэзии есть смысл рассмотреть более подробно.
Советскую поэзию, построенную на приемах гротеска, легче всего найти в авторской песне. Если Булат Окуджава выбрал роль современного певца романсов, возвращающего лирику к романтическим ценностям частной жизни, то Александр Галич и Владимир Высоцкий приняли на себя роли шутов - Галич создал современный вариант "белого клоуна", Пьеро, исполненного горечи и сарказма, а Высоцкий возродил традицию "рыжего" - Арлекина, карнавального скомороха, обращающегося к толпе и любимого толпой, не ведающего почтения ни к каким земным и небесным авторитетам.
В поэзии Александра Галича (1918 - 1977) четко просматриваются черты романтического двоемирия. С одной стороны, это мир псевдо жизни, лжи и пошлости, где по ночам вышагивают на параде гипсовые памятники вождю всех времен и народов: "Им бы, гипсовым, человечины - Они вновь обретут величие!" Здесь "молчальники вышли в начальники, потому что молчание - золото". Здесь "под всеми словесными перлами/ Проступает пятном немота". Здесь "старики управляют миром". Здесь Бог говорит человеку: "Иди и убей!" В сущности, этот мир - мир смерти.
С другой стороны, есть мир художников-мучеников: Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, Хармса, Зощенко, Михоэлса и других, кому Галич посвятил свой цикл "Литераторские мостки". В одном из лучших стихотворений этого цикла "Без названия" Галич рисует Анну Ахматову в тот момент, когда она вынуждена сочинять казенные вирши во славу Сталина ради спасения своего сына: "По белому снегу вели на расстрел/ Над берегом белой реки. / И сын Ее вслед уходящим смотрел/ И ждал - этой самой строки". Заглавная буква в местоимении отсылает к евангельской традиции, а все стихотворение перекликается с ахматовским "Распятием" (из "Реквиема"). В образе Христа, поднимающегося на крест, выступает не Он, а сама Ахматова, отводящая от сына смерть ценой отказа от поэтического дара. Вот почему "Ангел стоял у нее за спиной и скорбно качал головой".
Интересно, что Галич специально обостряет все контрасты тем, что о "пошлом мире" он пишет в стиле "высокой поэзии". Так, стихотворение об оживших памятниках называется "Ночной дозор" и не только сюжетом, но и ритмически напоминая балладу Михаила Лермонтова "Воздушный корабль". Стихотворение "Памяти Б. Л. Пастернака" строится на контрасте между цитатами из пастернаковских стихов и натурализмом хамской речи: "А зал зевал, а зал скучал - Мели, Емеля! Ведь не в тюрьму и не в Сучан, не к "высшей мере"!"
Посвященное О.Мандельштаму "Возвращение на Итаку" сталкивает цитаты из Мандельштама с вульгарным романсом. Поэтический плач по М.Зощенко перемежается "матершинным субботним загулом шалманчика", где "шарманка дудела про сопки маньчжурские". Такие стилевые диссонансы характерны для стихов Галича: они обнажают несовместимость двух миров, вынужденно сосуществующих в одном времени и пространстве и вступающих в гротескные комбинации - мира духа, поэзии, красоты, человечности и советского уродства, хамства, убогости. Каждый из этих миров насыщен внутренними контрастами.
В своих балладах Галич разрушает миф о "простом советском человеке" как о цельном характере, живущем в гармонии с обществом и с самим собой. "Простой человек" у Галича предстает гротескным монстром, в котором здоровое трезвое жизнелюбие сочетается с механическим бездумным и бездушным "партейным" автоматизмом, лишающим человека даже половых признаков.
Еще один носитель гротеска - Владимир Высоцкий (1938 - 1980). В какой-то мере он пошел дальше Галича в развитии возможностей романтического гротеска. В его поэзии уже нет романтического двоемирия, но зато сознание лирического героя включает в себя огромный социальный мир, разорванный кричащими конфликтами, и вбирает их внутрь себя в самых невозможных, гротескных, взрывоопасных комбинациях. Как и у Галича, у Высоцкого много "ролевых" стихотворений, но у Высоцкого дистанция между персонажем и автором гораздо меньше. Для него персонаж - это форма самовыражения. Конечно, легко заметить разность между автором и субъектом таких стихотворений, как "Товарищи ученые", "Диалог у телевизора", "Честь шахматной короны", "Письмо на сельхозвыставку" или "Письмо с сельхозвыставки". Лирический герой Высоцкого в конечном счете предстает как совокупность многих разных лиц и ликов, в том числе, и далеко не самых симпатичных. Недаром в одном из поздних стихотворений "Меня опять ударило в озноб" (1979) лирический герой Высоцкого расправляется с хамом, жлобом, люмпеном - другим сидящим внутри него Я:
Во мне сидит мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками.
Когда мою заметив маету,
Друзья бормочут: «Снова загуляет,
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!»
Он кислород вместо меня хватает.
Он не двойник и не второе "я",
Все объясненья выглядят дурацки,
Он плоть и кровь, дурная кровь моя.
Такое не приснится и Стругацким!
Театральность поэзии Высоцкого восходит к традиции карнавала и в особенности к такой версии карнавальной культуры, как русское скоморошество. Самые смешные "сказовые" тексты Высоцкого, как правило, основаны на далеко выходящих за пределы конкретного материала социально-философских метафорах - всегда гротескных. Так, "Диалог у телевизора" строится на последовательном обнажении сходства между телевизионным цирковым представлением и жизнью "простого советского человека", исполненного собственного достоинства. Точно так же "Письмо с Канатчиковой дачи" уподобляет модные мифы массовой культуры, типа бермудского треугольника, клиническому безумию. Друг Сереги из "Милицейского протокола", тот, что "пил из горлышка, с устатку и не евши, / Но как стекло был - остекленевший", блестяще демонстрирует неразделимость конформистских упований на "естественный ход жизни" и хамской безнаказанности:
Теперь дозвольте пару слов без протокола.
Чему нас учат семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго!
Тут мы согласны - скажи, Серега!
Вот он проснется утром - он, конечно, скажет:
- Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!
Так отпустите - вам же легче будет!
Чего возиться, коль жизнь осудит?
В гротескном стиле выдержаны некоторые произведения В. Маяковского: «Мистерия-буфф», «150.000.000», стихотворение «Прозаседавшиеся», комедии «Клоп» и «Баня». В гротескной манере написаны романы А. Белого «Петербург» и, в особенности, «Маски», повесть в стихах Н. Адуева «Товарищ Ардатов», поэма А. Твардовского «Теркин на том свете».
Ярким образцом использования приема гротеска в поэзии является поэма Андрея Вознесенского (1933 -2010) «Оза», написанная им в 1964г. В ней свободно и органично соединились общечеловеческие тема защиты личности от бездушной роботизации и тема любви и борьбы за нее в век жестоких катаклизмов. Завязывается эпический сюжет, в котором нет ничего традиционного. Он растворяется в лирическом потоке поэмы. Но завязка есть: "Женщина стоит у циклотрона...". Это - внешняя сторона проблемы: человек и прогресс. Частность. Однако тревога за человека приобретает более конкретный характер:
...не отстегнув браслетки,
вся, изменяясь смутно,
с нами она - и нет ее,
прислушивается к чему-то,
тает, ну как дыхание,
так за нее мне боязно!
Поздно ведь будет, поздно!
В "Озе" Вознесенский все время размышляет. Анализ его основан на парадоксах. Реальное представление о том, что человек состоит из атомов, частиц, подсказывает фантастическую картину измененного порядка и измененного смысла вещей, подсказывая тему "наоборотного мира". Впрочем, идея "наоборотного мира" содержится уже в самом названии поэмы. Имя Оза получилось от перестановки звуков в имени Зоя. Зоя значит "жизнь". Значит ли это, что Оза - это жизнь наоборот? Давайте посмотрим, как развивается тема "наоборотного мира", имеет ли она отношение к Озе.
В начале поэмы гротеск безобиден. Первой его мишенью оказался нос - излюбленная деталь иронического обыгрывания у Вознесенского:
"Мужчина стоял на весах. Его вес оставался тем же.
И нос был на месте, только вставлен внутрь, точно
полый чехол кинжала. Не умещающийся кончик торчал
из затылка".
Ни навзничь лежащие деревья с вертикальными тенями, ни облачка с дождем, идущие вверх и напоминающим зубья пластмассовой гребенки, ни даже перетасованные, как карты в колоде, страницы истории в начале поэмы хотя и удивляют, но пока еще не предвещают потрясения. Оно нарастает постепенно. Чем условнее поэтический язык, тем он должен быть более емким по содержанию. Идея произведения сжимается прессом условных образов.
Зловещий контраст в лирической мелодии поэмы возникает с появлением "Экспериментщика Ъ". "Экспериментщика Ъ" - это символ разрушения человечности. В его механическом мозгу коренится идея уничтожения поэзии, идея роботизации и еще более страшная идея - "разрезать земной шар по экватору и вложить одно полушарие в другое, как половинки ячной скорлупы... Правда, половина человечества погибнет, но зато вторая вкусит радость экспериментщика!" - мечтает этот апологет техницизма.
В конце поэмы Вознесенский снова обрушивается на него за то, что изобретен "агрегат ядерный". Больше он не появляется, но тень "Экспериментщика Ъ" витает над поэмой, как крылья ворона:
В час отлива, возле чайной
я лежал в ночи печальной,
говорил друзьям об Озе и величьи бытия,
но внезапно чёрный ворон
примешался к разговорам,
вспыхнув синими очами,
он сказал: «А на фига?!»
Я вскричал: «Мне жаль вас, птица,
человеком вам родиться б,
счастье высшее трудиться.
полпланеты раскроя…»
Он сказал: «А на фига?!»
«Будешь ты, великий ментор,
бог машин, экспериментов,
будешь бронзой монументов
знаменит во все края…»
Он сказал: «А на фига?!»
«Уничтожив олигархов,
ты настроишь агрегатов,
демократией заменишь
короля и холуя…»
Он сказал: «А на фига?!»
Я сказал: «А хочешь - будешь
спать в заброшенной избушке,
утром пальчики девичьи
будут класть на губы вишни,
глушь такая, что не слышна
ни хвала и ни хула…»
Он ответил: «Все - мура,
раб стандарта, царь природы,
ты свободен без свободы,
ты летишь в автомашине,
но машина — без руля…
Оза, Роза ли, стервоза —
как скучны метаморфозы,
в ящик рано или поздно…
Жизнь была - а на фига?!»
Как сказать ему, подонку,
что живём не чтоб подохнуть,—
чтоб губами чудо тронуть
поцелуя и ручья!
Чудо жить необъяснимо.
Кто не жил — что ж спорить с ними?!
Можно бы — да на фига?!
"Наоборотный мир" - это идеал "экспериментщиков". Фантастическая картина "Наоборотного мира" дана с рефреном в концовке: "НИКТО...НИЧЕГО...НЕ ЗАМЕЧАЛ". Эта идея не выдумана Вознесенским для выдуманного "Наоборотного мира", она взята из реальной жизни. Реальность перемешана с фантастикой, конкретность и правдивая вещность деталей - с гиперболическими преувеличениями и гротеском, условность - при всей ее парадоксальной необузданности - питается идеями современной действительности. Окружение Озы кажется автору заповедником махрового современного мещанства. Характер иронии меняется. Поэт "пьян вдребезину. Он свисает с потолка вниз головой и просыхает как полотенце". Тамада "раскачивается вниз головой, как длинный маятник". Напротив героя-невидимки висит, "как окорок, периферийный классик", жалующийся на то, что его кормят килькой... Таким образом, гротесковая проза "вмонтирована" у Вознесенского в самую сердцевину поэмы. Она прерывает пронзительные лирические мотивы, она вторгается всевластием уродливых, обесчеловеченных образов, разрушая обаяние поэзии. Она антипоэтична. Вознесенский разрушает поэзию там, где нет ее в жизни. Он создает антипоэзию "наоборотного мира", его образный эквивалент. Таким образом, Вознесенский причудливо соединил бытовую сатиру, острый гротеск и придал всему эпизоду - благодаря теме любви - трагический оттенок.
* * *
На страницах наших современников, талантливых авторов сайтов интернета, можно тоже отыскать произведения, где использованы приемы гротеска. Но сами авторы нам об этом не сообщают, а может быть, даже не задумываются об этих материях.
В заключении данной статьи я опубликую тексты участников конкурса "Гротеск" Не обязательно - победителей, а тех авторов, чьи творения наиболее точно соответствуют особенностям стихотворения-гротеска.
In vino veritas. Любовь Левитина
Из недопитого бокала,
кровя остатками вина,
нагая истина стекала,
на волю вынырнув со дна,
где, утонувшая сначала,
когда над ней краснела мгла,
о стенки бешено стучала,
а достучаться не могла.
Но так открыть себя алкала
тому, кто сам её искал,
что расплескалась из бокала
и опрокинула бокал.
Пока ты плыл в угаре праздном
от иллюзорного тепла,
стара, как мир, и безобразна,
она стекала со стола.
Поэзия более высокого уровня. Есть иносказание, есть художественное обобщение через использование образов - приема аллегории "нагой истины" с "вином" и есть приметы социального обличения человечества через эту аллегорию:" Пока ты плыл в угаре праздном от иллюзорного тепла, стара, как мир, и безобразна, она <истина> стекала со стола". Можно ли считать стихи гротеском? Наверное, можно...
Я рада... Ирина-Сова
Я так устала... Да иду-иду!
Прическу только вот чуток подправлю!
И по накатанной...
Опять всех вас - I love you-u-u!
Целую в губки!... вупи тупи ду...
Толпа беснуется...Еще один виток
мне на шесте...
Ох, как немеют руки!
(Улыбочку рисуем... Нате, с-с-суки!)
Еще не вышел стриптизерши срок...
Под слоем пудры, накладных ресниц
и ярких губ, измазанных помадой -
душа моя на сцену...
камнем... ниц...
Не видно? Замечательно...
Я рада...
Вряд ли было бы правильно считать, что эти стихи только о стриптизерше. Мне кажется, стриптизерша здесь - только внешний персонаж, за которым прячется более глубинное - наличие в отношениях между людьми вынужденной фальши, лицедейства и страданий души, которая идет на это по самым разным причинам. В стихах два сюжета - два мира, внешний и внутренний, есть иносказание, преувеличение через выдуманный сюжет, который здесь только маска, указатель человеческой трагедии. Думаю, что элемент гротеска здесь использован.
Ода колбасе. Николай Бошинцев
Когда сквозь сон стучат часы
В тени скупого дня,
Я слышу голос колбасы,
Она зовёт меня.
Пусть ей без мяса – грош цена
И вкус её – зола,
Я твёрдо помню времена,
Когда она была.
О, сколь блажен тот сладкий миг,
Когда, вспорхнув с плеча,
Она впивалась в мой язык,
Приветливо урча.
И я рывком её вбирал,
Пока хватало сил,
И до утра земной хорал
Под небом голосил.
Гремят утробные басы
Во сне и наяву.
Я слышу голос колбасы,
И, значит, я живу!
Иносказание, где показано обличение социального явления - утраты духовного и воспевание материального, родившееся у нас в 90-ые годы. Карикатура, комический жанр, который не развлекает, не веселит, а вскрывает суть произошедшего с человеком. Есть элементы фантастического ("сладкий миг, когда, вспорхнув с плеча, она впивалась в мой язык, приветливо урча"), где под неправдоподобием образов кроется обобщение явления. Безусловно, это гротеск!
Два полена. Александр Носачев
В каморке папы Карло два полена
Вели беседу меж собой степенно.
Одно всё порывалось стать поэтом –
На публику писаать, хотя бы рэпом.
Другое, возражая: "Быть бандитом
Куда вернее!" – фыркало сердито.
Открылась дверь, вернулся папа Карло,
Не в духе – заготовки пнул устало.
Разжег камин, в огонь поленья бросил...
Равняет жар мечты, а дым уносит.
Несомненно, что здесь есть иносказание, использован прием аллегории, есть сатира с моралью в концовке. Можно считать, что есть фантастический мир ("беседующие поленья"), под которым скрываются реальные людские типажи. Есть ли "заострение жизненных отношений для вскрытия социальных противоречий? Скорее нет, стихи по стилю напоминают басню с моралью. Гротеск ли это? Любая басня - это в какой-то степени гротеск. Все-таки очень сложно иногда определять принадлежность стихов к какому-то конкретному жанру...
С уважением, Ваша Алкора. 15.11.18, с дополнениями от 21.01.19