Жажда
Я знал – начну писать.
И потому весь день
брался за другие дела.
Я знал – начну писать.
И потому весь вечер
отыскивались тысячи мелочей,
чтобы я мог
не начинать.
Когда же, наконец,
я почувствовал облегчение и хотел сказать –
теперь можно лечь спать,
меня клонит ко сну,
надеялся –
мне удалось перехитрить себя
и я смогу не писать.
Но возбуждённый мозг
отказывался повиноваться –
не сон давал он мне,
а строки, строки и строки,
которые я должен написать.
Чем больше я сопротивлялся,
тем больше мозг швырял в мою лень,
в моё нежелание писать
слова-камни, слова-ножи,
слова-бумеранги.
Я ворочался, раздражённый,
с боку на бок, с боку на бок,
комкал одеяло и мял подушку,
но строки мчались сквозь мозг,
словно ревущие автомобили
с зажжёнными фарами.
Строки, которые я не смел
написать,
строки, которые я ленился
написать,
строки, которые кружили
вокруг меня,
словно леопарды.
Тогда я понял –
судьбе противиться бесполезно,
я должен писать именно сейчас,
когда мне этого ужасно не хочется,
когда я так боюсь
обнажиться, раскрыться,
чтобы снова бросить себя,
как сочный лимон,
в чей-то тепловатый чай,
броситься в чьи-то плевки и мокроту.
И я разозлился
на свои слова
и воскликнул – получите же сполна то, что заслужили,
раз вы так нагло вламываетесь в жизнь.
В наказание
я отправлял вас в мир такими,
какие вы есть на самом деле –
крикливыми, галдящими и голыми.
Слишком часто я вас
одевал,
взвешивал,
обдумывал,
чтобы мне не было стыдно за вас.
С меня довольно.
Стыдитесь теперь
сами за себя.
Я за вас стыдиться
не стану.
2
Но что-то болит,
но что-то зудит и жжёт,
когда на чёрное дерево
грёзу пасти идёт
когда зияет
пропасти чёрной рот
ниточка
жизнь к другой жизни пришивает
запрета себе не даёт
запрета другим не даёт
лошадь на лунной горе
скорбно ржёт
кто-то
страшнейший вопль издаёт
на помощь зовёт
другим помощь шлёт
у самого себя боль
и у других
боль.
3
Нет.
Больше нет
розового тумана самообмана,
когда вступаешь в юность,
как вступает в пустыню
принюхивающийся верблюжонок.
Теперь уже скоро
ты выберёшься из тумана.
И вот этого тумана
больше нет.
С бесшабашностью юности
покончено.
Но не уступил
ли туман самообмана
своё место
самообману
зрелых лет нашей жизни?
Не маячат ли вместо него
самообманчики старости,
беззубые,
с покоробленными, как постолы,
ртами?
Не знаю,
Себя обманывать так приятно.
Как в детстве уплетать за обе щеки
лакомства,
желанные, как манна небесная.
Как в старости
пережёвывать воспоминания юности.
Это так приятно.
И что если я
самообольщаюсь тем,
что больше не обманусь?
Наверняка –
обольщаюсь.
Но, может быть, действительно необходимы
эта светлая дымка надежды,
эта, подобная лёгкому облачку,
легкомысленность
на веки вечные,
до могилы?
Исчезает последний вздох,
как розовый туман в пространстве –
обещание грядущим временам
и людям грядущего…
Обрывком телефонного провода
буду я бессмысленно
свисать со столба
до тех пор, пока монтёр-время
не соединит меня
в единую телефонную сеть
с проводами
и телефонами.
4
О, как мы шли – в глазах горенье жизни!
/Или сегодня нам только кажется, что мы так шли?/.
Как мы бросались в яростный поток,
Пьянея и душой, и телом
В водоворотах, всплесках и брызгах!
/Или сегодня нам только кажется - бросались?/.
Как мы мечтали утвердить себя,
Не вдумываясь даже – для чего, зачем…
/Тогда нам казалось - знаем, для чего, зачем/.
И было вдоволь гордой жажды бтвы
И уверенности – смело вперёд!
/Теперь ты самоуверен, осторожен?/.
А зла почти что не было в груди,
Глазам ведь довелось увидеть много зла,
Сердца в потоках боли размягчались,
Чтобы затем в лучах добра содеянного обсушиться.
Кто скажет, что я преувеличил, что я расхвастался,
Но я уверен, так мы шли!
Пусть придут лучшие, чем мы, и пусть они рассудят!
5
Святилище.
И вывеска на нём
с призывом "Ноги вытирай, входящий!"
Призыв отличный, нужный, настоящий,
К несчастью, позабыли все о нём.
Все норовят святилища порог
переступить, не вытирая ног.
Призыв покрылся
толстым слоем пыли.
Привратники –
и те о нём забыли.
Они высокомерны и ленивы,
и ко всему сверх меры горделивы,
и с безразличье коротают дни,
как будто не привратники они.
Понанесли в святилище
грязищи.
Как на помойке,
грязно здесь,
не чище.
Вкруг алтаря
мышей полно –
кишат.
Коты – удрали
или крепко спят.
О, Боже,
помоги нам.
Помоги!
От лени и гордыни
сбереги!
6
Откуда же берётся в людях зло,
Ведь всё кругом зовёт к добру и свету?
Мать не зачнёт без семени отца,
От духа от святого зло родится?
Так почему так роды тяжелы?
И почему же зло от зла легко плодится?
Не знаю. Я спрошу себя и вас
Чтобы потом и вы меня спросили
И чтобы вместе мы нашли ответ.
А если вдруг ответ и не найдётся,
То главное – искать его, искать.
По зёрнышку, ведь найденный ответ –
Копьё, мы к горлу зла его приставим,
Чтоб это зло загнать в небытие.
Откуда же берётся в людях зло?
Быть может, это плод слепой любви,
Которая легко и бескорыстно
Готова нам саму себя отдать,
Чтоб легче с нею нам жилось на свете.
Но к лёгкой жизни аппетит безмерен!
Любовь слепая! Как же беспредельны
То зло, те разрушенья, что несёшь ты.
И как же твои корни разветшвлённы?
Как прорастают в нашу душу, в тело,
Чтобы взошли жестокости цветы.
Любовь – это пристанище людское,
Но не слепая - мудрая любовь.
7
Легче лёгкого –
изображать из себя пророка!
Пророчествовать…
Пророчествовать…
Пророчествовать…
Главное – самоуверенность,
Безграничная самоуверенность.
До Христа были
тысячи мессий,
и после Христа –
тысячи мессий,
и какими пророками
стремились себя представить!
И все потом
куда-то
отгитлерились,
отмаоились.
Это о крупных щуках.
Мелким колюшкам достаточно,
если глаза жены и любовницы
запророчены.
Пророк – перед собой
пророк,
сам себе –
пророк.
И, может быть, пророк из пророков!
Особенно – если рассматривать себя в микроскоп.
8
О, как нас жажда истины томит!
Лик истины во мраке тайны скрыт.
В глубинах тайны истины руда.
Кто спустится за истиной туда?
Кто спуск, оледенелый и крутой,
Освободит от наледи киркой?
Кто истины посеет семена,
Чтоб в наших душах вызрела она?
Нам в мрачные глубины проникать,
Нам истину оттуда извлекать.
Пусть камениста почва наших душ,
Пусть в наших душах – холода и сушь –
Нам истину в них сеять и растить,
Нам урожай отменный получить,
Трудиться из последних наших сил,
Не жалуясь, что темп невыносим.
Нам истину, я знаю наперёд,
На блюдечке никто не поднесёт.
Нам истину искать и нам растить,
Чтоб заблужденья истиной сразить.
Нам вечный бой за истину вести.
В том наш удел. Иного нет пути.
9
Скажи –
ты помнишь,
что творить добро
твои отец и мать тебя учили.
А их,
они при этом говорили,
Творить добро отец и дед учили.
Они жизнью проверили,
и увидели,
и признали –
творить добро – это хорошо.
И ты проверь.
И признай,
Или не признай.
Но проверь.
И тогда шагай дальше.
И будь самим собой.
И делай своё дело.
Чтобы не приходилось пятиться назад,
или начинать всё сызнова.
Нам вслушаться надо -
мы уши свои затыкаем!
Нам надо вглядеться –
а мы закрываем глаза!
При этом
носы задираем –
мы всё уже знаем,
мы знаем!
Воркуем совсем как голуби –
"вопрос понятен и прост",
а яйца летят на землю
из недостроенных гнёзд.
10
Кто сам я? Порой мне кажется,
что я гнездо недостроенное,
что я яйцо невысиженное,
падающее из гнезда яйцо.
Совсем неплохо
бы ясность постичь,
чтобы не привыкать к неясности.
Незачем привыкать!
Хочу понять
хоть чуток
наседки и выводка статусы.
Нас окружает много
Неясностей,
вздора,
пафоса…
И где-то у них за пазухой –
истина?
11
Но слову
судьбами дано
умчаться, рта рванув засов.
Ломоть, отрезанный оно
от каравая наших слов.
Оно от плоти нашей
плоть
и в нашем колосе
зерно,
ему скитаться день и ночь
по белу свету суждено.
Оно умчалось и его
нам не одеть и не согреть,
и будет слово круглый год
в раю цвести, в аду кипеть,
смеяться, горестно рыдать,
венчать балладу и сонет,
молчать униженно, роптать,
но к нам ему возврата нет.
Творю катарсис
или впал
в экстаз?
Слово жаждет слова,
жажду
себя понять.
С латышского перевёл
Феликс Кац