…Зачем-то теперь вспоминалось далёкое лето.
Большой апельсин над песочницей серого цвета.
Фасады хрущёвок на ниточках средних широт.
Пустые слова и такие же в точности ранцы.
Играют в войнушку пока что живые афганцы.
Конфета «Снежинка» сосулькою падает в рот.
И вот побережье неспящего, пьяного Крыма –
всего лишь провинция, даже не Третьего Рима… –
там девушка Римма ныряет до самого дна.
А чайки не плачут, и звёзды бесшумно смеются,
и волны то бьются, то ставят прохладное блюдце
под тот апельсин, от которого – долька одна.
Но листья летят, не боясь до конца измараться.
А звёзды молчат, и, как чайки, хотят разрыдаться.
И стрелки ссыпают сквозь трещинки в стёклах песок.
Уходят друзья, как индейцы, с былыми вождями.
И первые строчки по комнате бродят дрожжами…
На цыпочках дрёма крадётся в обновке Суок, –
так снег выпадает. И что-то меняется в лицах.
И звёзды горят на погонах огромной столицы
(чего б не «гореть»!.. – дорожает её керосин).
В два ночи сопят под гирляндами ангелы-дети, –
сны встали на шар; на салфетку в дубовом буфете –
большой, толстокожий, с наклейкой цветной апельсин...
Ветра налегают, бинтуют дорожные шрамы.
И чайки врезаются в стёкла балкона, и рамы.
А небо крошится и прячется в чёрной норе.
И мечется тщетно по брошенной, белой бумаге,
как мать, потерявшая мальчика в универмаге,
слепая берёза в пустом и холодном дворе.