Испания, полдень, тихий час
и бледно-голубой атлас
иссини неба.
Зигзаги черепичных крыш,
всепоглощающая тишь,
ленива нега.
Муссон восточный здесь бывал
и долго слезы проливал,
на день седьмой
исплакался и прекратил,
за ним покорно восходил
нимб золотой.
Палящий день, сонливый юг,
и обвивают виадук
гиганты листьев.
И разбегаются в саду,
ища прохладу, где найдут
там, где тенистей
соцветия желтых хризантем.
Те, как подносы – чай и джем,
и сдобу теста,
несут в серебряных руках,
на лакированных листах –
Сиеста.
Старинной виллы нашей вид,
на него пристально глядит
и само море.
Все своды крытых галерей
и арки дощатых дверей
стоят в покое.
Обеденный широкий стол,
дубовый, и он светло желт –
тарелки супа.
А в галерее дремлют псы…
Но не увидеть той красы
карманной лупой.
*
Хочу, чтоб был тот самый день,
послеобеденная лень,
стояли стулья.
Июль, суббота, в немоте,
в той самой светлой светлоте
все, все уснули.
Мне видеть каждый твой изъян
и мой, которым будешь пьян,
твое скольжение.
Чтоб в лихорадочном поту,
как в наркотическом бреду,
небес снижение.
И шею, бороду и бровь,
и всю кровавую любовь
размером с чудо.
И керосиновым коптя
на полусогнутых локтях,
черней мазута.