Когда тебе снится бархатный, ласковый, чёрный пёс
златоглазый,
в любой уголок Вселенной,
будто в себя, уходишь в любое мгновение.
Светофоры пакуют время
в пакеты по сорок секунд.
Габариты автомобильных огней обозначены расплывчатым красным.
Улицы, застланные мазутовой скатертью, - ещё тёплый асфальт,
дождь пакует в слюду.
Автомобили влюблённо, ласково, словно по чувствительной коже, раскатывают
мазут и липкую грязь
по набриалиненному асфальту, безконечному в глубину.
И хочется провести рукой по неосязаемой шерсти, глядя
на не приручённого осторожными укротителями
бархатного, чёрного пса
златоглазого,
ласкового.
Собственный разум,
словно дикая кошка,
долго не приручается,
когда тебе снится бархатный, ласковый, чёрный пёс
златоглазый.
Сны отвратительны тем, что продолжаются наяву,
если не просыпаешься.
Если уснул, - словно не жил и не рождался.
И лучше не спать, а считать до сорока,
пока промелькнут красно-жёлтые глаза,
перламутровые стёкла,
чьё-то лицо в зеркале заднего вида,
птицы, дожди, ветви, облака.
Райские сны прекрасны тем, что кончаются.
Люди тогда, вдруг, превращаются
в мешки для разного сорта Ангелов.
Тогда всё чаще, чаще остаёшься один.
И уже ничего не хочешь.
Ты в кончиках пальцев чувствуешь приятную дрожь.
Тебе всё равно, сколько вокруг людей, когда вращается
вокруг центра твоего равновесия
бархатный, ласковый, чёрный пёс
златоглазый.
Ему то же нравятся райские чудеса.
Ты уже понимаешь, что взлететь легче не ввысь,
а сквозь асфальт, в глубину.
Даже дружба мешает, даже дружба препятствие
бархатного, ласкового, чёрного пса
златоглазого,
когда сделал выбор, проснулся, вздохнул
и, даже не досчитав до двадцати, нырнул
под высыхающую слюду, украсив расплывчатым красным
тёплый ещё, бархатный, ласковый,
чёрный асфальтовый цвет.
Запах курицы-гриль вызывает у тебя тошноту.
В спектре исчезающих в чёрном бархате звёзд
зелёного цвета нет.
Светофоры три раза за сорок секунд пакуют цвет своих фар.
Сочный, кровавый, полусырой бифштекс
заставляет тебя рычать и во рту
вкус бурой, свернувшейся крови
разбавлен слюной, чесноком, вкусом ужаренных шкварок,
картофеля фри,
вкусом, чуть горьковатым, рвущем горло на вдохе,
как табак кубинских сигарет.
Незабываемого, как цвет глаз
бархатного, ласкового, чёрного пса
златоглазого.
И нет смысла спускаться сквозь зеркальные двери в метро.
Переход закрывается ровно в час.
ровно в два
последние поезда проходят в депо.
Нет денег на "тачку" и придётся идти пешком
четыре остановки над тоннелем метро. Не далеко,
по ночному городу со своим
бархатным, ласковым, чёрным псом
златоглазым.
И легко идти, неспеша, одному под накрапывающим дождём
в городской темноте по невидимому.
И дышать не отфильтрованным, как днём,
а прорвавшимся сквозь звёзды воздухом,
не отличающимся от Вселенной.
И ты, вдруг, подумал, что топиться лучше зимой,
когда температура воды ровна
температуре Пространства за герметической стеной
космического корабля.
Нырнул в обжигающую, ледяную, невидимую в темноте,
лишенной двери Вселенную
и сделал вдох.
Чтобы не видеть больше
любящих тебя,
висящих в глубине атласа,
углубляющих чёрную шерсть до безконечности,
чтобы ныряльщики не доставали дна,
никогда не моргающих глаз
бархатного, ласкового, чёрного пса
златоглазого.
Или жить, считая, время от времени до сорока,
зная, что в свете спектра улетающих звёзд
зелёного цвета нет.
Или проснуться, выжав из себя
майскую зелень, разбрызгав гроздьями,
красный, буреющий на Солнце, густеющий в воздухе цвет.