пап
да, сынок
почему же мы на площади
и ты плачешь?
да просто ветер и снег в
лицо
так пошли домой в тепло
мы не можем, сын, тепла
больше нет. площадь и есть
наш дом -
а почему мы стоим?
нам уж лучше стоять чем
сидеть
а почему к нам никто не идёт?
ты знаешь, сын, к нам уже
никто никогда не придёт
но почему? мы ведь были
семьёй когда-то
да, в девяноста шестом
и что же случилось что кровь
убежала?
к нам залетел коршун
в дом
а я и не помню
то к лучшему, сын
но почему же?
ты всё ещё цел
но ведь и ты не колечен!
есть руки и ноги, глаза и рот!
знаешь, сын, и как раз и нет
но почему же мы не идём в Дом!
Дом наш заказан, успеется
но почему не сейчас, пап?!
в доме нашем Арёл-Кошун
греется, он там и чай наш
пьёт
но почему нам не дать кружечку,
почему не открыть нам нашу дверь,
вот ведь ключи?!
ты это сынок никому такое
больше не говори
а то коршун, того, гляди,
заключит
но почему мне нет
дома там, где я жил,
живу? почему мы
мёрзнем на улице?
улица - дом наш, ведь
там, в тёплом углу
плесень спорится, пауки
паутину плетут
так у нас же пылесос, давай
уберём всю ту грязь и заживём?
я бы и рад, малыш, да не
выйдет, точнее, оно-то
можно, да плесень
и паутина всё равно из
мешка вылезет
ну так как же вернуть
наш дом? я устал, я замёрз
и голоден
сын, я не знаю, не вижу,
не смог; я всё потерял,
есть лишь
улица
да что ты говоришь, папочка?
я ведь помню семью и
наш Дом, и собаку-кусаку
милую
они все под землёй, там
их Дом, им там снится
тепло, пока мы тут
есть
но мне хочется в дом,
двери сам открою, дай
ключи, я всё вычищу,
вот увидишь!
я ведь уже говорил,
малыш, помолчи, не гневи
зверинец -
а я раньше любил зверей,
а я раньше любил природу,
в 96-м я завёл семью, имел
отличных друзей, а теперь
где оно-то всё?
я стою на углу с сыном,
мАлым, с тем, чью жизнь
я создал: он пытливый
юнец, ещё не понимает,
что на век и его
плесени хватит.
он так жаждет получить
ключи, пойти домой
отогреться, но не понимает
он, что железо то жжёт
души, что Зверинец
тот жрёт всех заживо.
нет, нет сил у меня
тут стоять, пока Он
наш Дом занял,
с 96-го всем лишь «сидеть» или
«лежать»,
пока сам он парит,
сосёт кровь с тех парней,
чистых душ, что всё ещё
могут упасть.
мне за Сына жалко,
жалко за свой народ,
что на пару отца и сына
все млевать, а зимой
те плевки - осколки,
режущие человечий
алмаз: нет ни рук,
ни ног, я обрезан,
нет и будущего,
нет и глаз.
и вот 22 года
я тут,
и вот пять уже
раз растерзан, а сынишка
вопрошает труп, а
труп здесь, он повержен,
и ни слово а пар
души развевается и
прямо туда, в небо,
может хоть так я
смогу повлиять на
мороз, на бег их,
облаков - туч, что
сыплют цветами.
я уж черен, я труп,
а сынишка хоть
свежий, не ранен, -
сколько мне тут
стоять
и обманывать сына
Небом?
я устал от Ключей
имеющих власть,
я устал от животных
в подъездах, -
не могу я вести сына в
дом, ведь в том Доме
засел тот Кошун,
шестьдесят четыре зуба
пасть, шестьдесят пятый
на подходе -
и кусает он зубра-друга
и запивает он красным
кривОм,
зубы чистит патронами,
пепел стряхивает
в Рот -
и подать мне никто не
сможет,
будь то рубль иль взгляд
иль совет,
я ведь забыл вам представить,
нас тут не двое,
нас Белый Берегус,
нас тут почти 10 миллионов-
калегк-
но наступит то время
и пустят,
но наступит то время
борьбы,
когда наши пылесосы уж
не пропустят плесень
и паучьи путы,
но настанет пора и
Сынишка, проигнорировав
и устав
от сих бед,
выкует безошибочно
свой ключ, свой
пламенный свет, -
и раскинет его
над землёю,
и забьётся в
нём жар
живой,
и надышит он вдоволь
воздуха,
а где буду я?
я буду в том воздухе,
я буду с ним и уже
над землёй