Тот рейс был особенно длинный: на берегу оставалась ты, а со мной – зыбкая вера в чудо. Я верил потому, что хотел верить. Верить в прочитанное на твоем лице обещание. Обещание ждать – а было ли оно?
И вдруг это известие – ошеломляющее, но уже не подлежащее сомнению. Известие, разрушающее все иллюзии: судно идет под разгрузку в Калининград, а не в Таллин, как предполагалось ранее.
Да, так оно и лучше, – пытался я приободрить себя. – Не увидеть тебя среди встречающих в Таллине было бы больно. А здесь, из-за дальности расстояний, твое отсутствие – перст Судьбы, пожелавшей положить конец безосновательным фантазиям.
Равнодушное, тусклое небо нависало тучами над рябью Балтики и бросало на нее снег. Мокрый, холодный, он бил по глазам, лез за шиворот и ручейками стекал по спине.
Снег, снег, снег... Ему не было никакого дела ни до тебя, ни до моих канувших в Лету надежд. Он рождался в небе, чтобы покружиться над палубой и исчезнуть за бортом судна.
Шесть часов мы простояли на рейде. Ночью, раздвигая носом снежную слякоть, судно вошло в канал. Где-то там, на другом конце канала, нас ждали шум и огни чужого города.
Узкие ганзейские улочки старого Таллина - вы были такими милыми и уютными для нас.
«Были», потому что нам уже не бродить вдвоем по вашей каменной звонкости: долгие четыре месяца следующего рейса, которые начнут свой отсчет через три – четыре дня стоянки, конечно же, значат слишком много в противовес короткому знакомству двух, случайно встретившихся людей.
Зыбкая вера в чудо растаяла, не выдержав натиска действительности.
«Так даже лучше. Так даже лучше», – повторял я про себя как сомнамбула.
Подошел буксир. Застучали каблуки матросов палубной команды. А снег все валит и валит.
На берегу ежатся фигурки встречающих. Восемь человек – не густо. Чужой порт – не все жены летят за сотни миль, чтобы взглянуть на своих мужей, порадоваться встрече и через считанные дни опять проводить их в долгий рейс. Я по-хорошему порадовался немногим счастливчикам и, задернув шторки на иллюминаторе, лег спать.
Мне снились твои желтые глаза, солнечные колечки волос. Ты стояла на Ратушной площади и махала мне рукой. Я побежал. Ты неожиданно прыгнула на вершину белого блестящего айсберга и, смеясь, стала раскачивать растущую на ней пальму. Большие спелые кокосы с грохотом посыпались вниз. Они подскакивали на ледяных боках айсберга, стукались друг о дружку...
Я открыл глаза. В дверь каюты стучали.
– Проснись, тебя к трапу вызывают! – донесся из коридора голос третьего электромеханика.
– Сейчас, – откликнулся я. Поднялся из койки, плеснул в лицо пригоршню воды из под крана, подошел к иллюминатору, открыл шторки и выглянул наружу.
Прошло уже четыре часа, как мы пришвартовались к стенке. Снег успел растаять, и только небольшая белая полоска в тени пакгауза напоминала о ночном снегопаде. Прямо перед иллюминатором блестела громадная гора соли. Портовый кран осторожно ставил на причал строп с коробами мороженой рыбы. Светило солнце.
Около трапа, запрокинув голову вверх, прикрыв от солнца козырьком ладони глаза, стояла невысокая, худенькая девушка. Она прижимала к груди букет остроконечных хризантем и все время привставала на цыпочки, стремясь возможно скорее преодолеть пространство, разделяющее берег и палубу судна.
Я уже смирился с мыслью, что никогда не увижу тебя, что между нами никогда ничего не будет – ведь тогда я так и не сказал тебе о главном, а ты ничего мне не обещала.
Но это была ты.
Опрокидывающее всякую логику Чудо смеялось и махало мне с берега букетом остроконечных хризантем.