Рассеян был еврей. Давно привык.
Как ртутный шар блестящий, брызнул всюду.
Поверивший однажды, впрочем, чуду,
Сам превратился он в чудес родник.
По капельке растёкшись тут и там,
Не мог объединиться, прячась в щели.
Как спрятаться? Ведь был на самом деле
Заметней тех, кто рыскал по пятам.
Он их сводил с ума! Как так? Столь мал
И мягок, и ничтожен, а так блещет?
Умножится, чем больше его хлещут,
И не согнёшь в дугу, хоть он - металл!
И глядя на него, как в зеркала,
Покрытые Заветов амальгамой,
Не можешь своего не видеть срама
И зависти к нему, что извела.
Как выжил он во всех расстрельных рвах?
Закопанный, бульдозером примятый,
Развеян пеплом, в рабстве и распятый,
В застенках, гетто, как чужак без прав?
Как может веселиться и плясать?!
Лишь волю дали, вмиг восстановился
И воплотился, и объединился,
Вобрав в себя себя - земной весь шар.
Он вертится и крутится - хитёр,
Его не словишь голыми руками.
Погладишь - разорвётся. Бросьте камень,
Не попадёте, не пристанет сор.
Он вездесущ, суя свой длинный нос,
Невыносим, давая всем советы.
Избранника на нём проклятья мета -
С него за всё и всюду больший спрос.
Да, он упрям, доверчив, часто глуп
И верит разным бредням и теченьям.
Но точен в атмосферных всех давленьях
И градусах - кто болен, жив иль труп.
Термометром он стал и показал,
Каких высот достичь в накале может.
Смотри и не завидуй - сможешь тоже.
Учись, чтоб зря его не разбивал.