"Бывало, вся жизнь моя — в шарфе,
Лишь подан к посадке состав,
И пышут намордники гарпий,
Парами глаза нам застлав…"
Нервный "тик" часов бессонных,
cтук колес на стыках рельсов -
чьих-то длинных-длинных писем
перечёркнутые строки
перечитывает поезд.
Морщат тамбуры-вампиры
перепончатые крылья,
гофрированную кожу
чьих расправить невозможно,
не дождавшись поворота.
За окном константы станций,
переменные перронов,
a в серьгах у светофоров
драгоценные каменья -
изумруды и рубины.
Снова скрипнули рессоры,
и опять поплыли плавно
фонарей, больных желтухой,
вздрогнувшие отраженья
в зеркале закрытой двери.
Полнолунье, поезд, полночь,
и в купейные купели
сна луна неумолимо
погружает пассажиров,
странствующих в неизвестность.
Пассажирам, проводницам
снится всё один и тот же
странный сон - им снится детство, -
ностальгическое буйство
звонких звуков, ярких красок.
Машинист, уснувший, видит
тот же сон и задремавший
стрелочник... И незаметно
замыкается пространство
искривлённых сонных рельсов.
Поезд следует по кругу
интересов и знакомых,
кругу знаний, увлечений,
кругу дел, друзей, вопросов,
увеличивая скорость.
Так испуганная стрелка
спятивших часов стремится
в спешке наверстать былое,
канувшее безвозвратно,
ставшее неисправимым.
И в который раз тревожит
неизбежность повторений:
недописанные письма,
неисполненные просьбы,
неслучившиеся встречи...
Время катится по кругу,
лишь сквозь сон тихонько слышен
нервный "тик" часов бессонных,
стук колес на стыках рельсов...
Замыкается сознанье.
Полнолунье.
Полночь.
Поезд...