Эписодиум 7: «Кругом 500 от графа Кондратьева»
Это было за год до ухода из этой жизни Маэстро Лео. Я снимал на Ямале авторский короткометражный фильм «Кругом-500», о так называемой 501-й стройке. В качестве проводника хотели пригласить еще живого тогда главного инженера стройки графа Кондратьева. Прилетели на вертолете в Старый Надым.
— Где Аполлон? – спросил командир вертолета.
— А, там, брошенный балок ему отдали после пожару. Санька, отведи! — прокричали с лодки. И минут через пять нам открыл дверь внимательный старик, с очень ясным, пронзительным взглядом. Аполлон Николаевич Кондратьев, он же «Граф», 1898 года рождения, «крестный отец» пятьсот первой стройки, осуществлял проектирование и авторский надзор в 1947 - 1953 годах — это все я узнал о нем позже. А сейчас растерянно сказал что-то типа «милльпардон, но не изволите ли вы... мне сказали что вы...» И так далее, робея в духе некрасовского Ванюши в кучерском армячке — помните? — «Кто построил сию дорогу? Граф Клейнмихель, душа моя!» Это перед тем, как автор читателю истину самодержавного гнёта раскрывает:
«Добрый папаша, нельзя в обаянии умного Ваню держать. Вы мне позвольте при лунном сиянии правду ему рассказать. Труд этот, Ваня, был страшно громаден, не по плечу одному. В мире есть царь, этот царь беспощаден...» и т.д. Советская хрестоматия российского железнодорожного прошлого.
Но что удивительно моя робость сработала в плюс и на мой простодушный вопрос Аполлон Николаевич отвечал вполне в духе и стиле тех еще, светских, досоветских речей:
— Извольте. Руководил всем полковник путей сообщения Гроссман Сергей Сергеевич, с тем я счастлив был дело иметь. (И далее пошел сыпать фамилиями и должностями — они все записаны на пленке, если кому интересно, например, родственников найти —
это в музее школы № 13 города Ноябрьска хранится, здесь же отдельные пометки приведены — прим. авт.) — В общем, нас 25 человек было в руководстве на этом участке.
...здесь нас прервали. Вертолетчики попросили позволения перейти в художественную мастерскую графа, дабы, не теряя время даром, может быть купить что-либо.
— Только поглядеть можете и заказать копию. Ибо всё это уже куплено, под заказ пишу, — сухо отвечал Кондратьев. Но в мастерскую мы всё-таки перешли. Здесь было просторнее. И я еще раз извинился, и попросил позволения, и... снова смягчилось сердце старика. Согласился говорить в микрофоны под лампионами.
Господи, когда меня вологодская бабуся-дворянка учила всем этим манерам, как ругал ее дед-разночинец: «Кому он эти франсезы говорить будет?» — «Молчи, мужик», — отвечала воспитанница прогимназии, — «умел бы сказать, а уж выслушать всяк волен». И действительно Аполлон Николаевич был весьма расположен моим франсезом к душевному разговору.
Воспитание, конечно, было не чета моему, деревенскому, ибо в их семье был главою юрисконсульт самого Государя императора. Отец дал сыну блестящее образование — Аполлон Николаевич в ходе нашей беседы легко переходил на английский, французский, немецкий и лукаво поглядывал на меня — успеваю ли за мыслию? По-немецки я честно сказал, что кроме «Их бин, дубин, полено, бревно» ничего не знаю, и старый граф весело посмеялся старой гимназической прибаутке. Он и этот язык знал неплохо, не только потому, что был в плену, за что и отбывал срок, нет, он еще при дружбе с германцем попрактиковаться успел. Ещё перед войной четырнадцатого года, тогда 16-ти летний юноша Аполлон успел объехать с папа всю Европу и даже Африки часть, в пределах Средиземноморского побережья. В семнадцать лет ушел на войну и честно сражался до одна тысяча девятьсот двадцать второго года. Последнее поле боя — полуостров Крым.
Когда наши буденовцы разбили нашего Врангеля, юный Аполлон ушел на Дон. Переплыл на лодке через Керченский пролив и попытался дойти пешком до своей невесты. Однако был арестован некими оболдуями и отсидел полгода в ожидании расстрела. Трижды его выводили «на балку», однако большевики к тому времени успели обюрократиться настолько, что жизнь Аполлону Николаевичу спасала очередная комиссарская комиссия. В конце-концов его как-то освободили, и в том же 22-м году он обвенчался со своей невестой, и молодая несоветская семья поселилась в родовом поместье Кондратьевых, на Черноморском побережье Крыма, близ села Оползневое. Но счастие в родовом гнезде было недолгим. Когда сыну Аполлона Николаевича исполнилось четыре дня, семью выкинули на улицу, так как поместье было национализировано. А сам юный граф был приглашен потрудиться на стройках социализма. Серьёзно приглашен.
Аполлон Николаевич в разговоре немного бравирует, чем как-то ничуть не драматизирует свою судьбу. Умение поставить себя не впереди событий, школа, господа, кадровая школа. И ему удалось по уму и силе перейти из белой элиты в красную.
Как это делается? - спросите вы. Да что вы — обратный процесс сегодня не наблюдаете-с? Но вот в чем вопрос — 37 лет назад (мы встретились в 1990-м году — авт.) закончилось здесь строительство. Отчего же Вы, граф, по сей день здесь? Этого спрашивать я почувствовал — не стоило. А впрочем — что же я и сам не уезжаю 39-й год уже с Ямала? И все построено, и все украдено у меня и у таких, как я — а не уезжаем... Ведь и у меня есть родственники на Черном море, да и у Аполлона Николаевича сын в Америке, сестра во Львове, а вот живём же здесь, на Северах. Пишет маслом граф Кондратьев по памяти копии картин Патрика Несмита. Ужасы стройки не рисует. Я задаю дежурные вопросы, микрофон равнодушно пишет:
— Главное — тогда дисциплина была в труде. Кто перевыполнял норму на 50% — тому шел день за три. По всем статьям сокращали. Основной была 58-я статья. Кормили лучше, чем в обычных лагерях. Сюда завезти людей и сегодня очень трудно и дорого. Давали в день по триста грамм хлеба. Мяса, конечно, не было, но рыба была. Так что на круг по 500 грамм полезных продуктов выходило. В выходной — по 500 грамм хлеба своей выпечки. (Кругом 500! — сказка?) Руководителям полагалось по полтора килограмма. Смертность? А вы не были в 106-й колонне? Вот там был у меня смертный случай. Жарко было. Разрешил людям купаться. Вода ледяная. У одного сердце не выдержало — все-таки донный лед в реке был. Второй нырнул за другом и тоже утонул, вот два смертных случая в мою бытность. Каждый случай требовал исключительных объяснений перед руководством. Смертность? Да не было никакой особой смертности. Завезти сюда людей, лошадей, чтобы губить? Зачем? Это дорого. Социализм — это учёт. Стройка была нужна. А закрыли ее потому, что на Волго-Донском канале потребовались дополнительные людские ресурсы. Перебросили колонну туда. Еще при Сталине.
Да, стройка, безусловно, была нужна. Когда я приехал на Север, наша новая железная дорога, начатая в 70-е, только-только дошла до грузовой станции Пелей. Но насыпь песчаная шла до самого Нового Уренгоя. Кто ее строил? — этих сведений нет в городских архивах, да и кому интересны номера ЗК, положивших годы жизни в эту насыпь, будущую ось освоения Западной Сибири? Говорилось в 80-е и о том, что и линия между Надымом и Салехардом будет восстановлена — ведь в 1952-53-м целый год ходили поезда, Функционировала параллельно Северному морскому пути всесоюзная и всесезонная железная дорога, что было бы не лишним и сейчас, в теплое санкционное времечко возрожденьица - железная нить по циркумполярной границе...
Для сюжета Аполлон Николаевич говорил не то, совсем не то, что нужно было для эфира, для разгрома сталинизма. Он не клеймил и не проклинал. Он фотографически воспроизводил эпизоды, легко оперировал цифрами. Моё лично воззрение на ГУЛАГ, оприающееся на труды Солженицына, изменилось диаметрально, стало с головы на ноги.
— Граф, на вас работало тысяч 10 человек?
— Что вы, что вы — более 50 тысяч! И эти люди не были учтены в статистике трудовых ресурсов края, по линии ГУИНа шел свой учёт.
— А вы помните кого-либо, из примечательных заключенных?
— Никого.
— Лицо яркое?
— Нет.
— Но вы же помните мельчайшие детали, копируете по памяти пейзажи Несмита.
— Да. Вот, извольте, взгляните, холмы Шотландии.
— А не желаете ли с нами взглянуть вместе на одну из колонн?
— Нет, благодарствую. Много работы. Градоначальной власти заказ. Полагаю — это не есть одно из условий предоставления мне новой квартиры, но как взаимный жест благоприятствия расцениваю. Посему спешу исполнить заказ. Честь имею. Прощайте, господа.
- Прощайте. – сухо отвечал я. Вредный старик. Что я ему не так сказал? И, уже уходя, вскинул глаза на черный квадратик над дверью – хотел лоб перекрестить, там обычно бывает охранная икона, но это был портрет Маэстро Лео!
– Простите великодушно, граф! - вскричал я, - Вы знаете князя Лео? Могу ли я сообщить ему, что видел вас лично?
- Останьтесь, – сказал старик. – Приглашаю откушать чаю. Но без микрофонов и лампионов.
- Клянусь! – горячо ответствовал я. И ни слова из дальнейшей беседы не вошло в фильм. Но сегодня уже можно вкратце пересказать историю о смерти двух тысяч лошадей, которую я затем нашел и в записных книжках Маэстро Лео. По тону записи я понял, что он хотел рассказать об этом, да каждый человек ведь хочет, чтобы что-то осталось от него, более личное, чем построенные дороги города, да...
*
продолжение следует