Сменяются столетия и нравы.
И моды, и привычки… и оружие.
Но точно так же зеленеют травы
И также отражают небо лужи.
И мальчики, одетые по-разному,
на разных языках крича друг-другу,
несутся за забавами-проказами
по дикому нетронутому лугу.
То змей бумажный в поднебесье мечется,
то из коры кораблик с ветром борется,
и кажется, что это детство вечное
и ни о чём не надо беспокоиться.
Все девочки играют в дочки-матери,
Шьют куклам платья по последней моде,
И где находят выкройки – у матери ль,
в сети публичной, в бабкином комоде ли?
А войны… войны не жалеют мальчиков
И возраста не спрашивают войны,
В них гибнут трубачи и барабанщики,
раскинувшись в траве лугов привольно.
И те же войны не жалеют девочек –
и умирают девочки от голода.
покуда точит ветер - оголтелый червь
пустой скелет заброшенного города.
Столетия - задумавшись, сожмуриться:
как с жизнью это время соизмерить?
По залитым дождём и солнцем улицам
банановых и каменных империй
летят шаги стремительные, лёгкие
и возгласы ребячьих глоток тонкие.
Какие друг от друга вы далёкие
и близкие, мальчишки и девчонки.
Седой писатель, грузный и одышливый,
К закату катится твоя империя,
Уходит настоящее и бывшее,
А в будущее слишком поздно верить.
Но ты глядишь на небо – небо летнее,
Где снова чей-то змей завис бумажный
И эта повесть – пусть она последняя –
вдруг может оказаться самой важной.