Он не собирался бежать, но деревья — медные с прозеленью — неслись мимо быстрей и быстрей. Подошвы лакированных ботинок стучали по брусчатке, дождь — удивительно пресный на вкус — впитывался в чёрный бушлат и волосы. Стремительно темнело, бульвар расчертили длинные, пересекающиеся отражения фар, окон и фонарей, а море всё ещё дышало в спину. Куда он так торопится? Ах да, только что с корабля. Как же так вышло: должен был уйти на три дня, а исчез на два года? Уже не важно. Всё складывается удачно — не нашёл её в прежнем доме, но вот в руке новый адрес, теперь главное быстрей, быстрей. Она волновалась достаточно долго.
Сеть переулков, планомерно взбирающихся по склонам, табличка с названием улицы — синяя с золотом, массивные двери, гулкий подъезд, винтовая лестница, кованные перила... Господи, что же он ей скажет?
***
Проснувшись, он облизнулся — нервный сон, но красивый и не без сюжета. Жаль, что предыстория ускользнула.
В просвет между шторами било солнце, она уткнулась лицом в сгиб локтя, видимо, пряча от света собственный сон.
Привычным маршрутом он вышел на кухню, заварил чай, нарезал бутербродов, уместил завтрак на подносе и осторожно вернулся в комнату.
— Козёл, — пробормотала она, не меняя положения.
— Это уже интересно, — он присел у матраса. — И почему я козёл?
Она нахмурилась, потёрла глаза, открыла правый, потом левый, наконец оба.
— Мне снился город у моря: красивый, с коваными балконами и кривыми мансардами. Я переезжала — пришлось менять квартиру. Тащила чемоданы вверх по лестнице. Ступени узкие, ручка у чемодана отрывается. А ты куда-то делся! Тебя не было!
— Синхронизация, однако.
Он рассказал про чёрный бушлат, дождь на бульваре и про то, как должен был уйти на три дня, а исчез на два года.
— Ну я и говорю — козёл, — констатировала она без удивления.
Он склонил голову. Что тут говорить, с каких позиций оправдываться? Имеет значение лишь то, что задерживается в памяти. Из чего мы состоим, если не из выдуманных вин и чужих заслуг?
Что запомнит она — вот это солнечное утро, неотличимое от десятков ему подобных, дымящиеся чашки на белом подносе? Нет, она запомнит город у моря, винтовую лестницу, чемоданы, которые оттягивают руки. А он? Он не забудет, как всё быстрей и быстрей неслись мимо деревья — медные с прозеленью.
— Прости, — угол его рта приподнялся в непрошеной улыбке.
Как всегда: чем серьёзней он хотел быть, тем сильней тянуло смеяться.
Она уткнулась носом в чашку:
— Главное, что вернулся.