За его полтинник всегда находилось по триста.
Генерал-полковник. Не стать генерал-генералом.
И когда над окопами он проходил туристом,
и печальная очередь его медленно прошивала,
генерал-полковник на генерал-лейтенанта
падал, подламывая коченеющие лампасы,
и кричал ему в ухо: "Что теперь делать, Ванька?!"
И смотрел в лицо ему, по-отечески ясноглазый.
Генерал-лейтенант падал на генерал-майора,
хватал зубами погон, пытаясь достать до шеи,
и кричал ему в ухо: "Сделай хоть что-нибудь, Юра!
Ради всего святого, мы же тут как мишени!"
А генерал-майор, разбалованный питанием,
ни на кого не падал – все оказались быстрее.
Но увидав вблизи замурзанного капитана,
крикнул ему начальственно: "Кто разрешил стрельбы?!"
Капитан оглянулся на эту звёздную свалку,
сплюнул под ноги мрачно, подкинул в руке гранату.
Во взгляде, разбавленном грустью, читалось "и пули жалко".
Достал он штык-нож и зарезал генерал-лейтенанта
и генерал-майора, а генерал-полковник
"А-А-А!" закричал жалостно и убежал в атаку.
А когда его выловили, он ничего не помнил,
позже ему вручили горсть золочёных знаков.
А генерал-лейтенанта и генерал-майора
наградили посмертно, по-разному, но достойно.
Замурзанному капитану дали путёвку на море,
в пивной Гурзуфа он рассказал мне эту историю.
Я хлопнул его по плечу:
– Ну ты и враль, служивый.
Надо же, всего после третьей такое придумать!
Он рассмеялся.
– Да, брат, все генералы живы.
Я мордатому просто сказал: "Здесь война, придурок".
Генерал-полковник получил боевой орден,
мне – выговор за обращение не по уставу.
Хотел я дать очередь по этим штабным мордам.
Не дал.
– Ну и слава богу.
– Слава...
Мы долго потом сидели, лицо его просветлело,
рассказывал он, как его выносили из боя.
И шрам под ключицей краснел виноградиной спелой,
и что-то шептало за окнами Чёрное море.