Судьбы людей схожи в одном: словно подросшие птенцы, мы покидаем родительские дома и разлетаемся в разные края. Настроенные на романтическую жизнь, полны надежд и фантазий о будущей прекрасной самостоятельной жизни, мы попадаем в те или иные обстоятельства жизни. Эти обстоятельства, окружая нас какое-то время, рождают поступки, проявляя наш характер. И из всего этого складывается дальнейшая судьба: человек со временем становится или сильным, или… сломленным.
С тех пор, как муж получил назначение на должность освобожденного секретаря парторганизации этого хозяйства, прошло четыре года. Кулаков, проработавший председателем уже четверть века, был очень известным. О нём рассказывали много различных историй, доходящих иногда до анекдотов. Я шла по просёлочной дороге на ферму и вспоминала о том, как мне было всё интересно, как я предвкушала встречу со знаменитостью, как мне казались милыми рассказы местных жителей о нём.
Дорога вела через небольшой пустырь на краю деревни, где паслись телята. Многочисленные стайки гусей щипали сочную траву. Их белое оперение, отражая солнечный свет на фоне зелени, вызвало у меня радостное ощущение. Наверное, это и есть ощущение радости жизни, прилива жизненных сил. Я любовалась и огромными, разросшимися, запылёнными лопухами вдоль дороги, и растущими «верблюжьими» колючками с их простыми лиловыми цветами. Свежий деревенский воздух был настолько лёгок, что я, наслаждаясь, глубоко вдыхала и улыбалась. Ощущение молодости, силы, энергии переполняло все моё существо!
И всё же на председателя я не обижалась. Ведь мне нигде больше не приходилось видеть такой идеальный порядок и отлаженную во всём работу! Да и было чему удивляться. Только приехав на работу в это хозяйство, я, знакомясь с производственными объектами, посетила небольшую свиноферму и была поражена: это был совсем не свинарник, а уютный, тёплый деревянный домик для свиней. В одном огороженном углу лежали огромные чистые хряки. Они дружно улеглись в ряд и, крепко спавшие, так храпели, точно пьяные мужики, что я тогда от души рассмеялась.
Чуть подальше – клетки со свиноматками и поросятами-сосунами. Заглянув в одну из них, увидела как на чистой, сухой подстилке из соломы разлеглась дородная розовая хрюшка, а многочисленные малюсенькие поросята возились возле неё, перебегая с места на место, смешно толкая друг друга. Свиноматка нежно похрюкивала, иногда лишь слегка вскидывая голову и поглядывая по сторонам…
Погрузившись в свои воспоминания, незаметно быстро дошла до фермы, которая расположилась в двух километрах от деревни. Сначала я прошла через телятник. Маленькие клетки для телят были похожи на детские кроватки. Всюду было чисто, сухо. Клетки побелены и продезинфицированы, от чего в телятнике держался резкий запах. Я протянула руку в одну из клеток, и телёнок доверчиво коснулся их мокрой мордочкой, облизав шершавым языком.
Затем прошла в большой коровник, где содержался многочисленный крупный рогатый скот. Здесь же, на ферме, были расположены «комната отдыха» и даже сауна, где после работы доярки и скотники могли помыться и отдохнуть.
На «фирме», как называл ферму Кулаков, каждый был занят своим делом: одни скотники на лошадях подвозили фураж, силос, другие чистили кормушки, стойла. Шумел ленточный транспортёр, удаляя навоз. Смешанный запах навоза, силоса и аммиака был настолько резким, что невольно поморщишься.
Я подошла к пожилой доярке. Та была в чёрном, выцветшем рабочем халате, с завязанным по-деревенски платком на голове. Она выгружала мешок с фуражом с телеги, который ей подвёз на лошади скотник.
Хилый мужичок сидел на мешках, курил папироску и ждал, пока доярка не заберёт свою «норму». Она схватила тяжеленный мешок большими руками с обоих концов, подняла его, сильно откинувшись верхней частью туловища назад, и перевалила его с телеги на колени своих полусогнутых ног и, еле-еле передвигаясь, дотащила к месту для раздачи корма скоту.
Я поспешила поздороваться, и она, привычно стряхивая осевшую белую пыль с халата, улыбнувшись, приветливо, даже ласково, поздоровалась со мной. Завидев меня, оставив работу, стали подходить и остальные работники.
Я часто приходила к ним, разъясняла им интересующие вопросы, которые сводились в основном к вопросам оплаты их труда, доводила до них нормы выработки и действующие расценки. Это занимало не очень много времени, и они оставались довольны.
Поздоровавшись со всеми и перекинувшись шуточными словами, я ознакомила их с новым Положением об оплате труда в колхозе и сообщила, что расценки скоро увеличатся.
– Не знаем, сколько уж лет работаем, а расценки всё те же, хотя и говорили тоже, что тарифные ставки увеличились. Этот вопрос и раньше поднимали, да только всё так и не менялось годами, – спокойно и безнадёжно сказала пожилая доярка.
– Ну, а как на счёт премии? Будет ли нам, и когда? – задал вопрос с недовольным видом мрачный, худой скотник, тоже в чёрном халате, посеревшим от пыли и грязи. Рядом с ним пристроилась молодая доярка, как-то глупо улыбаясь, наблюдавшая за всеми и ожидавшая ответы на вопросы. Рукава её халата были засучены выше локтя, и чёрные от загара кисти рук резко отличались от незагорелой части ниже локтей. Такая же граница вырисовывалась и на уровне ключиц. Мой взгляд упал на её ноги, обутые в большие, не по размеру, резиновые сапоги, заляпанные навозом, и это вызвало во мне такую жалость, что я чуть не заплакала…
– Да, расчёты уже готовы, вместе с оплатой и премию в конце месяца выдадут, – ответила, стараясь не выдать своего внутреннего состояния…
Колхозники долго ещё задавали мне разные вопросы, на которые старалась обстоятельно ответить. А если не могла, то записывала их в небольшой блокнотик, который всегда носила с собой, обещая обязательно разобраться.
Уходила я от них со смешанным чувством какой-то вины, мне казалось, что их жизнь такая безрадостная и тяжёлая. И поэтому хотелось хоть как-то их порадовать.
Кулаков любил колхозников как часть своего хозяйства, без которых невозможно было бы достичь таких высоких результатов производства. И я поражалась его скупости по отношению к ним, как он со спокойной совестью обсчитывал их, а я это, как экономист, знала точно. На этом шла большая «экономия» финансовых средств, и мне с каждым днём становилось яснее: всё, что делалось в колхозе,– было не для людей, а для громкой славы…
С такими мрачными мыслями я вернулась в контору. Поднявшись в свой кабинет, сразу же взялась за расчёты по премированию, о которых интересовались колхозники. Я ещё раз просмотрела их и направилась в кабинет председателя на подпись.
Кулаков, как всегда, встретил меня сухо и сразу же бросил взгляд на бумаги в моих руках, которые я затем разложила на столе перед ним. Хозяин степенно надел очки и, сильно сморщив лоб и дымя неизменно сигаретой, стал всматриваться в списки. Все расчёты, связанные с оплатой, он просматривал очень внимательно и скрупулёзно, интересуясь, кому сколько начислено.
– Откуда ты взяла такие цифры? Расчёт сделай реальным, всё переделай! Фонд оплаты надо оставить не более, чем в прошлом квартале!
– Но, Василий Иванович! Расчёт точен, никакой переплаты нет, фонд оплаты позволяет! Я не могу выдумывать цифры! Средняя оплата наших колхозников, – при слове «наших» Кулаков зло взглянул на меня, – не превышает среднего районного показателя, а ведь наше хозяйство – единственное в районе, работающее с самой высокой рентабельностью! Как же можно их так прижимать? Они же это заработали!
– Хватит болтать! Уж больно все грамотными стали! – властно произнёс хозяин, и всё же было заметно, что ему просто нечем было возразить.
– Нет, Василий Иванович, переделывать расчёты не буду, и я отвечаю за каждую свою цифру! – И хозяин, как опытный, хищный зверь, сразу не бросающийся на свою жертву, а выжидающий удобного момента для нападения, затаил свой гнев за то, что пришлось со мной согласиться…
(продолжение следует)