Она ещё неясная, как сон.
Её шаги бесшумны и легки.
Мерцают синей кровью белладонн
её зрачки.
Но где-то хрип ворон –
предчувствием «смотреть-нельзя-касаться»,
и от него растрескались виски
у ангела на мраморном палаццо.
Смотри в меня – вот чёрных тифий рой
в моей груди. Сожги меня и брось
на дно холодной ямы, там покой.
Прошла насквозь...
Клубится крик немой.
Прибит к кресту, любовью прокажённый,
но не касался ни клинок, ни гвоздь
так ласково ещё приговорённых.
Она в руке скользит по берегам,
изгибам рек {они впадают в Стикс}.
Краями ран тянусь к её губам,
и гладит их,
как пёрышки птенцам.
Пусть рвётся пульс возвышенного слога,
и окрылённый рифмой этот стих
не долетит до призрачного бога,
она меня в ладонь целует так...
так летний ветер дул, листая гладь
озёрной чаши, облаком у рта
качнулась прядь
Офелии... Вода
на выдохе распалась на брильянты.
Она могла губами разгадать,
что не могли увидеть хироманты.