Понятиями о чести и любви
нас подстерегший в школьном коридоре
двадцатый век из серебра возник,
и был увит открытиями, как море
увито пеной, облаками дождь,
пожары дымом, кронами деревья, -
приколотая к мешковине брошь,
красивое лицо в оцепенении,
когда фотонный свет в его глаза
осколки боли и песок страданья
несет, и незнакомая слеза
на краткое мгновенье отражает
серебряный, чуть потемневший век
(от долгих зим и питерских туманов)
где “так свободно дышит человек”
и пьёт поэт, укрывшись от тирана
в закусочной, и пишет на клочке,
помятой им самим же от бессилья,
салфетке, с сигаретою в руке,
с глазами цвета бесконечной сини.
Да, что там говорить, ведь семена
взрастают в почве. Семена и почва.
В поэте отражается страна
в деталях мелких - дом, дорога, почта
за площадью и баня за углом,
и голубятня во дворе, и школа,
и церковь с покосившимся крестом,
как предсказания скорого раскола
и разрушение храма, и Его
распятие, и долгое молчание.
Как обнищание духа самого,
самой основы сути сострадания.