ВЕТЕРАН
Я воевал. Я был простым солдатом,
Был автоматной роты рядовым.
И с неразлучным другом-автоматом
Прошёл весь путь свой сквозь огонь и дым.
Я мёрз в снегу и вяз в болотной топи
Под взрывы бомб, снарядов или мин.
Освободителем прошёл я по Европе
И победителем вошёл в Берлин.
И вот я стар. Недугами измучен.
И только с памятью я неразлучен...
ПАМЯТЬ
На луга спустился вечер синий.
Выплывал огромный диск луны
Из-за перелеска. А в низине
Около костра сидели мы.
Рядом лошади траву щипали,
Фыркали, хрустели. А вдали,
На протоке в темном краснотале,
Не смолкая, пели соловьи.
И всю ночь скрипели коростели
Где-то в приозерной стороне.
До утра мы у костра сидели
С дедом при колхозном табуне.
Пили чай, дремали, говорили.
Дед рассказывал про старину,
О Кавказе, Волге и Сибири;
И прислушивались к табуну.
А табун разбрелся по низине.
И покой вокруг, и тишина.
И рассвет такой был синий-синий...
В это утро началась война.
ПЕРЕД ВОЙНОЙ
Ветерки над полями кружили,
Голубые туманились дали.
Молодые — росли мы, дружили,
И учились, и много мечтали.
Вечерами, порой до рассвета,
Не смолкала гармошка под вербой —
Начиналось хорошее лето
В том, далеком уже,
Сорок первом.
Жизнь звала каждым днем и мгновеньем.
Уезжали учиться и строить.
Сколько было надежд и стремлений!
Но вдруг грянуло —
Двадцать второе.
ШЛА ВОЙНА
Там шла война. И наш отец был там.
Оттуда шли к нам письма-треугольники.
Взрослели мы по дням и по часам
Неугомонные мальчишки-школьники.
Жизнь напрягалась, изменяя стать.
Позабывали игры мы и шалости.
Учились мы пахать и скирдовать,
Учились мы не плакать от усталости...
НА РАССВЕТЕ
Был весенний рассвет когда-то.
Водокачка, вокзал, перрон.
И молоденькие солдаты.
И на главном пути эшелон.
Вещмешки за плечами, скатки.
И короткое слово “фронт”
Приобщало уже по-братски
К командирам маршевых рот.
И уже в назначенье новом
Караулы, наряды, посты ...
А за стрелкой в лесу дубовом
Голосистые пели дрозды.
18-ЛЕТНИЕ
Заря разгоралась в полнеба,
Но спал еще наш городок.
Цвела придорожная верба.
Скрипел под ногами ледок,
Когда они стройной колонной
На станцию с песней прошли
По улицам, побатальонно,
Печатая шаг. А вдали
Кричали уже паровозы.
И женщины, встав у ворот,
Смотрели вослед им cквозь слезы.
А где-то их ждал уже фронт.
И все так обычно, все просто.
Война лишь была не проста...
Им жить бы да жить бы лет до ста —
Их трое вернулось из ста.
ПЕРЕД ПЕРВЫМ БОЕМ
Там, в полях, полоса обороны
И нейтральная там полоса
А мы цепью в тылу батальона,
Окопавшись, лежим. И роса
Окропив автоматы, искрится,
Проступая в предутренней мгле.
Пополнение мы, нам не спится.
Может, в бой нынче нам на заре...
И под гулкие залпы орудий,
Может, в самом жестоком бою
Нынче драться с врагами мы будем,
Будем др-р-раться за землю свою.
НА ПОЛЕ ТОМ
Не Бородинское, не Куликово,
А просто поле вдоль по Буг-реке.
Окопов свежевырытых подкова,
Землянка под обрывом, в ивняке.
Направо — поле, и налево — поле.
А впереди — сосна на суходоле,
Она уже на полосе нейтральной.
За ней опушки темная стена,
Уже одетая зловещей тайной —
Там неприятельская сторона.
И день за днем сурово, напряженно
Неутомимо и настороженно,
Не каждую ль отсчитывая малость,
Тянулось время. И наперечет
До мелочей все поле примелькалось...
И как всегда — внезапный артналет.
Потом оно, все поле, было черным.
И грохот вдруг обрушился, и гром,
И гусеничный лязг, и рев моторный,
И полыхало все на поле том.
И в контратаку шли мы — шли как черти!
От батальона нас осталось — четверть...
Не Куликово, не Бородино,
А просто лишь — из тысячи одно.
ТАНКОВЫЙ БОЙ
Решалась судьба войны.
Шел сорок третий. Лето.
Решалась судьба страны
В яростной битве этой.
Бой, напрягаясь, гремел.
Ожесточались атаки.
Под орудийный обстрел
Грозно взревевшие танки
Двинулись в сумрак седой,
В дымившиеся поля —
Двинулись в танковый бой.
И содрогнулась земля.
Грохот и скрежет, и гром,
Мгла и дыханье гари.
Шли напролом, шли напролом
В шлемах танкистских парни,
Отчизны своей сыны,
Шли, не жалея жизни...
Решалась судьба войны,
А значит, судьба Отчизны.
БЫЛА ВОЙНА
Была война. А мы — войны солдаты.
Суровая солдатская судьба.
Дорога. Орудийные раскаты.
Побитый ельник. Черная труба.
И горький дым, и запах прелой глины,
И гильзами усеянный откос.
И непривычный окрик журавлиный
Над гулкими вершинами берез...
И тот монгол с охотничьим кинжалом —
Учился он по-русски говорить,
И крепко-накрепко при этом знал он,
Что "всех фашистов надо застрелить".
Монгол-охотник, ставший вдруг солдатом,
И ранен был, и награжден не раз.
Он по охотничьи из автомата
Бил одиночными, прищурив глаз.
И он остался там, на поле черном,
На бруствере средь выгоревших трав,
Спокойный, деловитый, непокорный,
За то, что был он в жизни просто прав.
И вновь дорога. Сломанные ели.
Пожарище. И черная труба...
Ах, молодость — военные шинели,
Суровая солдатская судьба!
МЫ ШЛИ ВПЕРЕД
Я был на Первом Белорусском фронте,
Был рядовым я в автоматной роте.
Фронт наступал. Мы шли вперёд, на запад,
Мы шли под грохот орудийных залпов,
В багряных отблесках огня и дыма —
Фронт наступал. Мы шли неудержимо,
Сметая все преграды на пути.
И не могли нигде мы не пройти!
МЫ ШЛИ НА ЗАПАД
Было утро. Синели дали.
Серебрился росистый луг.
Я дневалил. Солдаты спали.
За пригорком остался Буг.
Там всю ночь над водой полыхала
И гремела, взрываясь, мгла.
Там ночная была переправа,
А под утро атака была.
Был паром. Пулемет на пароме.
И притихшая медсестра.
И плацдарм, весь в огне и громе,
И внезапное вдруг: У-р-р-а-а-а!
Я дневалил. Солдаты спали.
Разгоралась над Бугом заря.
Там остались родные дали.
И навек там остались друзья.
Молодые, веселые парни,
Как теперь не хватало вас !
Я дневалил. Солдаты спали.
Роты свежие шли мимо нас.
Годы, годы … Мы шли на запад.
Оставляли друзей своих
На переправах, в атаках —
Сколько там оставалось их,
На дорогах Европы, отважных
Молодцов удалых, лихих!
И ушел из них в песни каждый
И навеки остался в них.
СТИХИ О ДЕВЧОНКЕ
И лишь потом заплакала она,
Испуганная русская девчонка…
Ещё гремела, шла война,
А нам уж снилась милая сторонка:
Ржаное поле, сад в цветенье белом,
Бревенчатая светлая изба…
А девочка во все глаза глядела —
На нас глядела вся её судьба.
Траншеи вдоль по Одеру-реке,
Разбитый дом у старого причала.
Девчонка на немецком языке
Нам на вопросы наши отвечала,
И господами величала нас:
“Зер гуд майн гер ” —
Не знала, как по-русски,
И делала с ужимкой реверанс —
Девчонка, россиянка из-под Курска.
А старшина, наш ротный скопидом,
Совал ей в руки плитку шоколада —
“Ну, ладно, всё это забудь,
Нам, понимаешь, этого не надо,
Забудь свои зер-гуды и ужимки,
Ведь мы советские, и с нами ты”—
А по щеке его ползли слезинки
Простой, душевной русской доброты.
И лишь потом заплакала она,
Припав к плечу солдатскому, девчонка…
Ещё гремела, шла война,
А нам уж снилась милая сторонка.
НА ОБОЧИНЕ
Все в бинтах лежим мы на опушке.
Ожидаем в медсанбат подводы.
С медсестрою мы. А мимо пушки
Тянут тягачи, проходят роты
Вдоль обочины, пылят машины
С грузами под сгорбленным брезентом.
У дороги все в бинтах лежим мы,
Под кустами ивы, как под тентом.
Необычно все и непривычно.
Ни команд уже, ни командиров.
Мы лежим, нам даже неприлично —
Каждый вдруг как-будто стал эмиром
Избалованным. А там граница,
Пинские кончаются там топи.
Чтож, судьба нам выпала лечиться,
И не нам шагать уж по Европе.
У ДОРОГИ
Тихий взгляд, задумчивый и строгий,
Наглухо повязанная шаль —
Женщина стояла у дороги
И смотрела в сумрачную даль.
Полыхали чуткие зарницы,
Золотистый догорал закат.
Где-то там, на западной границе,
Шла война. Там шел ее солдат
По изрытой бомбами дороге,
Там гремели жаркие бои.
Сердце материнское в тревоге —
Милые, родные вы мои,
Как вы там?.. Да будь удача с вами!
Проклят будь постылый супостат!
И глаза туманились слезами,
И темнел, нахмуриваясь, взгляд.
Тягость ожиданья и разлуки —
Долог ты, последний год войны...
Добрые, натруженные руки,
Первая пороша седины...
Где-то там Карпатские отроги,
Там багрянцем вспыхивала мгла...
Женщина стояла у дороги
И надежду в сердце берегла.
ПИСЬМО
Всего лишь несколько строчек:
"Живу хорошо... Служу..."
И комкает мать платочек,
И вытирает слезу.
Да что там небрежный почерк
И слов непривычных суть —
Сливаются грани строчек,
И радость вздымает грудь.
И видит она лишь сына.
И сыном душа полна.
Снег отряхая, рябина
Тихо грустит у окна.
А в думах пути-дороги,
Метели, туманы, лед...
И в неизбывной тревоге
Мать весточку ждет, ждет, ждет...
В ДЕНЬ ПОБЕДЫ
И разнеслось в ночи — “Победа!”
И только, только рассвело,
Как возле сельского совета
Уже толпилось все село.
А председатель руку поднял,
Встал на ступеньку и сказал:
“Товарищи, мы здесь сегодня ...”—
И замолчал, прикрыв глаза.
И несмотря на многолюдье
Вдруг все застыло в тишине.
А он потом, вздохнув всей грудью,
Сказал лишь: “Все. Конец войне”.
И кажется, притихли дали.
И мы молчали у крыльца.
Без слов мы очень понимали
Значенье этого конца.
В МАЕ 45-го
Ах, как сирень цвела у нас в те дни!
Ветвистая, вся нежно-голубая,
Склоняясь на заборы и плетни,
И лепестки по ветру осыпая.
Цвела сирень душистая кругом.
И кучки облаков по небу плыли.
Пускай беда вошла к нам в каждый дом,
Но все ж в те дни счастливыми мы были.
Мы с тихой гордостью, односельчане,
Победу долгожданную встречали.
И словно бы на радость вместе с нами
Тяжелыми душистыми кистями
Цвела сирень, склоняясь на плетни.
И все село казалось светло-синим...
И говорили, что сирень в те дни
Цвела и там, в поверженном Берлине.
СОРОК ПЯТЫЙ
Сорок пятый... Июльские грозы,
В золотистых туманах закаты.
Над перронами чутко березы
Шелестели в тиши. И солдаты
Возвращались с войны...Сорок пятый!
Эшелон на глухом полустанке:
Зачехленные пушки да танки,
Да внезапные песни и пляски,
А в кюветах окурки да банки,
Да немецкие ржавые каски.
Над дорогами ливни хлестали,
Затяжные дожди моросили,
Обдавали теплом, освежали.
И синели бескрайние дали
Облегченно вздохнувшей России...
ВОСПОМИНАНИЯ
В ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Я вспомнил бой, жестокий и неравный.
На поле черном, изрыгая дым,
Горели танки. Гусеницы рваные
Тянулись. А за бруствером крутым
Лежали у скореженных лафетов
Друзья-солдаты, павшие в бою.
И мы, пилотки сняв, стояли... Это —
Я снова вспомнил молодость свою.
И вновь не спал я нынче до рассвета.
А ночь весенняя теплым-тепла.
Смотрел в окно открытое. А где-то
Черемуха душистая цвела,
А где-то за околицей, в подлесье,
Под утро вдруг защелкал соловей,
А на рассвете жаворонок с песней
Взлетел над ранней зеленью полей.
И вот опять не спал я до рассвета,
А в памяти звучало все: ПО-БЕ-ДА!
У ТЕЛЕВИЗОРА
(в санатории ветеранов ВОВ)
Гудит земля, клубится черный дым,
А в небе снова бомб тяжелых россыпь:
У телевизора мы вновь сидим,
Тех грозных лет солдаты и матросы.
И — Сталинград. Руины по-над Волгой,
Зияющие окна, вспышек блеск,
И гром и грохот с высвистом осколков,
И пулеметной очереди треск;
Притихшие, сидим перед экраном.
И давности тридцатилетней раны,
Как есть, заныли сызнова у нас;
И — штурм. И землю гулкий залп потряс.
И за волною двинулась волна
В шинелях и ушанках краснозвездных.
И снова гордостью душа полна
За Сталинград, за ярость дней тех грозных.
А мы, тех лет матросы и солдаты,
Глядим, глядим — и вновь мы будто там —
В атаку поднимаются ребята...
И спазмы, вдруг, сжимают горло нам.
1975г.
ПЕСНИ О ВОЙНЕ
И вновь я в предвечерней тишине
Так неожиданно, случайно даже,
Сегодня слушал песни о войне,
О легендарной молодости нашей.
И вспомнились дороги мне, привалы,
Разрушенного города завалы,
И дальний грохот орудийных залпов,
И над развалинами трупный запах...
Все это виделось сегодня мне,
Стоявшему в саду с клюкою-палкой,
Когда я слушал песни о войне.
Стоял и слушал. И тихонько плакал.
ПЛЫВУТ ОБЛАКА
Вновь над полем плывут облака.
И плывут они так же, как плыли
Здесь в далекие, может, века
И такими же легкими были,
Белоснежными, как и сейчас,
И тогда чей-то радуя глаз.
Да. Плывут и плывут облака,
Удивляя своей красотою
И величием, и простотою,
Как в грядущие, может, века
Удивлять будут правнуков наших,
Если бомбы планету не "вспашут"...
ХОРОШО
Хорошо, если ты здоров,
И не пусто в твоем кармане,
Если есть и какой-то кров,
И какой-то запас в чулане.
Хорошо, если ждешь весны,
А весна для тебя — отрада.
Хорошо, если нет войны.
И не ждешь ее. И не надо.