памяти максима фоменко
грязный след уводит в ночную чащу.
мрак все гуще, гром – тяжелей и чаще.
сидя под мокрой кроной, рыдает мальчик,
прячется в капюшон.
вдох – гроза и хвоя. темно и сыро.
плач в его глазах вымывает дыры.
скоро праздник – стукнет двадцать четыре –
мальчик уже большой.
он родился с травмой, глазным изъяном,
видя то, что невидимо всем, и зная –
за миражом реальности есть изнанка,
тайный темный фантом.
мальчик рос эмпатом – и стал поэтом:
чувствуя ритм дыхания, пульс планеты,
он пропускал весь мир сквозь грудную клетку,
как через решето.
в нем бежали реки чужого горя,
в нем печали – хватит на целый город,
внутренний голос мальчика – рокот хора
из чужих голосов.
верно так, как служит фигуре контур,
истово, как тыл отдается фронту,
он писал стихи – на разрыв аорты –
письма без адресов.
он бродил в развалинах русской речи
и мечтал найти в них однажды вечность –
время, когда он вступит в нее как в речку,
выйдет из берегов.
мальчик был чувствительнее радара –
в этом кайф, но в этом же – тяжесть дара.
жизнь – на грани взрыва, в огне петарды –
может убить его.
чтобы задраить ноздри, глаза и уши,
чтобы не знать изнанки – смотреть снаружи,
чтобы не ощущать, как блуждают в душах
страшные чудеса,
есть и спать, обмениваться сердечным,
он менял друзей, города и женщин,
образы и квартиры, работы, вещи –
и изменялся сам.
он глушил все сразу: и дух, и разум.
мальчик пил до рвоты, курил до спазмов,
пачкал кожу: пятна, рубцы и язвы –
черная грязь чернил.
женщины для него превратились в повод
быстро согреть кровать, утоляя голод
тела: рукой за бедра, другой за горло –
и до последних сил.
он топился в ведрах с зеленым дымом,
он бежал по трассам амфетамина,
годы и километры летели мимо,
тело стиралось в пыль.
он лысел, бледнел, расшатались зубы.
щеки – рвы, заполненные мазутом.
память как дырявый пакет с изюмом –
все растерял, забыл.
мальчик за неполную четверть века
видел слишком много для человека –
и глаза не выдержали, поблекли,
веки впитали тень.
реки горя встали, дворцы печали
рухнули, голоса внутри замолчали.
мальчик выкипел, будто забытый чайник
на горящей плите.
быть поэтом – значит примерно то же:
жизнь – со всей ее грязью – пустить под кожу.
сделав это, больше ты жить не сможешь –
получается круг.
так, решив порвать бесконечность круга,
он стоял в лесу, намотав на руку
пояс – внутри ни трепета, ни испуга –
и выбирал свой сук.
мрак сомкнулся в бархатный черный ящик.
дождь гремел над лесом прощальным маршем –
по судьбе – стремительной, настоящей,
лопнувшей как хрусталь.
сыро, темно и тихо теперь под кроной:
больше там ничего не осталось, кроме
тела с кольцом фиалковой гематомы –
мальчик просто устал.