О, как пахуч природный твой шиньон,
А я в поту, ты от меня слиняла.
Твой ухажёр – легавого миньон,
Врагам так жить! Ты честь свою роняла.
Пьёт огуречный по утрам лосьон,
Ну, на кого меня ты променяла?
Я понимаю, вовсе я не Крез,
Пальто не драп, а лёля вся из ситца.
И на клифте совсем не тот разрез,
И не журавль в руках моих - синица.
И я подумал: - Ну, куда ты влез?
Ты в колесе шестнадцатая спица.
Твоя маман, святейшая душа,
В её глазах свет ангельский искрился.
Но у меня в кармане ни шиша,
Я понял всё, пошёл и вдрызг напился,
Меня в твой дом втащили кореша,
О, Боже Мой, куда я так стремился!
А твой отец – конторский человек,
И потому платок твой не из бязи.
Но ты пойми, мне не забыть вовек
Следы от рук каких-то мерзких мразей.
Таки пойми, мне не забыть вовек
«Длинющий след твоих коротких связей».
Или Вы уже таки меня поняли?
Далеко-далеко, где кочуют бураны.
Крайний Север объят ледяной кожурой.
Там олени живут, там рассветы так странны,
И сверкает закат голубой мишурой.
Далеко-далеко, где я молод и строен,
Добродушен и скромен, застенчив и мил,
Рассказал я тебе, из чего же я скроен,
Только кто моя Мать, от тебя утаил.
Далеко-далеко ты, как кошка влюбилась,
Как лунатик ходила за мной по пятам.
И в объятьях моих без всего очутилась,
Лишь с рассветом вернулась к своим воротам.
Ты клялась мне в любви и в девической чести.
Ты дарила себя, как Богиня Любви.
А на шее сверкал им подаренный крестик,
И стучал в твою грудь: - Ты душой не криви –
Я услышал его, и ушёл, спотыкаясь,
И увидел во сне, как ты всем нам лгала.
Не скажу, что забыл, только всё же не каюсь,
Я не верю тебе, вот такие дела…
Странные женщины, странные,
Словно подушки диванные.
С вечера мягкие, милые,
Утром – как песни унылые.
Водят под липами, клёнами,
Смотрят глазами влюблёнными,
Только тебя, мол, по гроб доски,
В грудь упирают свои соски.
Только с тобою готовы, мол,
Рыбу ловить и смотреть футбол.
Зверя добыть, и накрыть на стол,
В деле ментам грудью лечь на ствол.
Первого любят, ты им поверь,
Только тебе открывают дверь.
- Слышишь, она ж прокурорская,
Скажет – агитка заморская.
Переберут мужиков вагон,
Будут лобзать не один погон,
Сделают лосем сохатым, блин,
Выбьют в финале, блин, клином клин.
Кто виноват? Ну, естественно,
Бывший любимый, божественный.
Льёт на него, недостойного,
Нечисть из жбана помойного…
Я помню пряников кулёк,
Их мне принёс сестры избранник.
А чтоб никто не уволок,
Я их пометил – каждый пряник.
Писал сиропом букву «Я»,
Украдкой прятал под подушкой.
Сестра любимая моя -
Была весь день моей подружкой.
Прощала шалости мои,
И не грозила мокрой тряпкой,
Я выбит был из колеи,
Грозил всем сломанной культяпкой.
Я был богат весь день, как дож,
Запомнил, что есть – пряник к чаю.
В окне частит осенний дождь,
Но я дождя не замечаю…
Не пью сегодня я вино.
Лишь пригубив, бокал поставил.
Искрится солнышком оно,
И я его в стихах прославил.
Сегодня важный день, но чей?
Сегодня Николай родился,
Через двенадцать дней-ночей
Пошёл и в церкви окрестился.
Сегодня всё наоборот,
К иной я приближаюсь дате.
А на душе – круговорот,
Родная, вспомни о солдате!
Всю жизнь он стойко воевал,
С неодолимыми врагами.
Любил и страстно ревновал,
Дарил ветвистыми рогами.
Что притащил, смиривши лень,
Из леса ближнего, как ёлку,
Оставил их ему олень.
Прибил к стене, висят, а толку…
Не стучит по древу соловей, не поёт заливисто кукушка.
Схоронилась щука средь ветвей, не плывёт с цыплятами пеструшка.
Серый волк лососей достаёт из воды широкой волчьей лапой,
Дед Апрель подарки раздаёт, рыжий кот плетёт из лыка лапоть.
Пироги из мака продаёт старая, лохматая дворняга,
Вишня белоснежная цветёт в декабре, спешит к ней пчёл ватага.
В тюбетейке голый человек на морозе зимнем загорает,
Он живёт всего девятый век, молодой, от счастья замирает!
Кречет сигаретою дымит, под полой бутылку прячет с квасом,
Он давно свой выцедил лимит, ему кочка кажется Парнасом.
Всё-то в этом мире кверху дном, Полюса меняются, как видно.
Но жалею только об одном: жизнь прошла, вот это, блин, обидно…
Отпустила грусть, пойду, пройдусь
По бескрайним, по степным просторам.
Слышь меня, Марусь, манит снова Русь
К снежным, словно бархатным узорам.
Предо мною кот, задом наперёд
Пятится, и глазом не моргает.
Следом жирный гусь, даже не берусь
Описать, как чинно выступает.
Весь мой скромный двор, да петух без шпор,
Что прибился где-то по дороге,
Чешем за село, не тропа – стекло,
Лёд такой, не поломать бы ноги.
Вдруг я как загну, тить твою, жену
Я забыл у дома на скамейке.
Кто же мне кровать будет накрывать
На ночь простынёй, как по линейке?
Кто готовить суп из перловых круп
Станет мне на ужин и к обеду?
Кто наколет дров, кто починит кров?
Уж то ль ей идти к Илье – соседу.
Накатила грусть, пойду, пройдусь
До родного, милого порога.
Пусть уйдёт зверьё, я же, ё-моё,
Ворочусь, пока видна дорога…
Вот и зимушка-зима, снегу привалило!
Не идёт ко мне кума, бесовская сила.
Ждёт, когда я сам приду, принесу пол литра,
Полбутылки засосу, голова – макитра.
Научился я считать, пусть кума забудет,
В день чекушку под печать – за год бочка будет.
Бочку в дрожки погружу, через год явлюсь я,
Я кумою дорожу, открывай, Маруся.
Полбутылки, это что, стоит ли возиться?
Я сегодня не пустой, я крутой возница!
Открывай же, не перечь, где твоя закуска?
Отнялась у Мани речь, расстегнулась блузка
Снег усталый не кружится,
Камнем с неба на поля,
Тёплым шарфиком ложится –
Утепляется земля.
"Lamborghini" серебрится
Словно льдинка на реке.
Он спешит уединиться,
За холмом невдалеке.
Хоронясь людского взгляда,
Истомившись по любви,
Распрекрасная наяда
И нечёсаный раввин.
Наконец достигли сада,
Заглушил раввин мотор.
Запуржило. Вот досада,
Не видать капот в упор.
Снег сугробами, по крышу,
Знать придётся куковать.
- Слышишь, миленький? – Да слышу,
Намекаешь на кровать?
Где, скажи, в такую пору
Мне добыть тебе постель? –
Тут наяда ухажёру
Указала на метель.
Не в постели, мол, проблема,
Что, скажи, мы станем жрать?
Есть, одна пожалуй, тема -
Тут раввин давай орать!
- Некошерно, поросёнком
До весны мне выступать! -
Смотрит девушка бесёнком:
- Открывай, давай копать…
Амур, и он же - Купидон,
Был тот ещё пирамидон.
Однажды спящую Психею
Взял дланью жёсткой за трахею,
До полусмерти придушил
И акт насилья совершил.
Психея, будучи невинной,
По жизни шла дорогой длинной,
Себя в чести блюла, блюла…
А тут, по правде – отдала
Себя Амуру в полу пьяни,
На раскладном чужом диване.
Её достойные сестрицы,
Две полнотелые девицы
Психе учили и ушу,
И крикам: «Падла, укушу!»
И промеж ног коленом дать-
Переборола благодать.
Пришла Психе к себе до дому,
Легла на свежую солому,
И от блаженства расплылась
В улыбке странной, - как карась.
Сестрицы сразу просекли
И долго розгами секли.
С тех пор Психе, как заводная,
С утра бежит – куда не зная,
Амура в роще сторожит,
Амур идёт – она лежит.
В любви с утра и до обеда
Их продолжается беседа.
После обеда, бес рогатый,
Весь в волосах, всегда поддатый,
В Психею хитро проникал
За кудри чёрные таскал.
До самодурства доводил
И в лес на цыпках уходил.
А озверевшая Психея,
Ни сил, ни злости не жалея,
Амура била по щекам,
И по ногам и по рукам,
И промеж рук и промеж ног,
Пока Амур не занемог.
Избитый до увечья бог
Приполз к Венере на порог
И стал Венеру он просить,
Рыдать, стенать и голосить.
Молил назад его принять,
Забыв от боли – это ж мать!
Но Купидон есть Купидон,
Известный всем пирамидон.
Готов он матери служить,
И как с вакханкою дружить,
Лишь только б боли уняла.
Венера сына обняла…
Лечила ядом и золою,
Лечила кровью молодою,
Слюной лечила и дерьмом,
Соседка, ведьма с помелом.
И к полнолунию как раз
Амур подал свой скорбный глас.
С тех пор у них и повелось -
То как струна, то вкривь да вкось,
То вдруг целуются всю ночь,
То вдруг Психея гонит прочь.
И всю дорогу избивает,
Скулит, хохочет, и стенает.
Диагноз мой предельно прост:
Пора рубить Психее хвост.
Амур я, не Купидон,
А ты, будто Лев, но самка.
Я буду топтать батон,
А ты станешь пипки жамкать.
А твой Купидон, пойми,
Не друг – сателлит Урана.
Гордыню его прими -
Пусть ноет на сердце рана.
Ты рану зажми рукой,
Разверзнув грудную клетку.
И в душу войдёт покой,
Оставит Амур Нимфетку.
Не станет её терзать
Своим недостойным чувством,
Так что ж я хотел сказать?
Я добрый, делюсь я бюстом…
Грозовые облака, дождик из муската,
Бирюзовая река, вся в огнях заката.
Осока и камыши, блик вечерней сойки,
Осторожный крик души, скрип железной койки.
Было ль, не было, скажи, уж то не любила?
Или это миражи? Или же убила
Чувства жаркие в себе, и мои надежды?
Видишь, корчится в борьбе ремесло невежды?
Видишь, сохну я в тоске, не тебя, ругая,
Строю замки на песке, ну а ты – другая.
Что ж, Фемида, накажи, знаю, есть причина,
Впереди меня бежит, дряхлая кручина.
Завязала в три узла скучную судьбину,
Не держи у сердца зла, без того я сгину.
Ты прости меня за всё, если только сможешь,
Красотой твоей спасён, и любовью тоже.
А на одре я вздохну, вспомню милой Имя,
Не загладить мне вину, ты моя Святыня.
Об одном лишь я молю в Воскресенье Бога,
Что б коснулось: «Я люблю», твоего порога.
Что это за синдром?
Тише, молю вас, тише.
Пейте, вы что ли, бром,
Я же читаю Ницше.
Вагнер! Не твой музон.
Внемлю, пойми же, пройда.
Это вам не Кобзон…
Я изучаю Фройда.
Смотрит со стен Дали,
Весь потолок - в Экстере.
А на полу, в пыли
Дань не моей Венере.
Руки тянула к нам,
Мы их укоротили.
Дико? Да пополам!
В новом живём мы стиле.
Не спится. Я всё думаю о нас.
Не больно, лишь немножечко обидно.
Декабрь, но не держит тяжесть наст,
И за себя и за тебя мне стыдно.
Не прокричат три раза петухи,
Ты отречёшься, как отрёкся Камень,
И уж ничто не сделает стихи
Высокими и жаркими, как пламень.
Ещё не встала алая заря.
И Млечный Путь не растворился в небе.
Так далеко ещё до января,
Но холод твой уж отморозил гребень.
Забыта мимолётная любовь,
И Новая заполнит перед Воза.
Неужто не найдётся пары слов,
Чтоб превратилась в Оду жизни проза?
С отсветом шальным зелёных глаз,
Девочка шагает в первый класс,
Я ей баловаться не велю,
Девочке весёлой – Ай-лю-лю.
Милая, смешная Ай-лю-лю,
Я тебе дорожку постелю.
Розами одними, Ай-лю-лю,
Очень дорогими – по рублю.
Носит набекрень она капот,
Девочка, не знавшая хлопот.
Думает, что я её люблю -
Девочка смешная – Ай-лю-лю.
У меня в кармане ни рубля
Что ж влюбляться шутки ради для?
Ты на пансионе, Ай-лю-лю,
Только всё равно не полюблю.
Я б тебя любить, конечно, рад.
Только не велит мне старший брат.
Брату скоро восемьдесят лет,
У него с насадкой пистолет.
Ну, а я пока что молодой,
Не смотри, что я совсем седой.
Но в душе я, право же – дитя,
Гири я ворочаю шутя.
Справа, слева гири у меня,
Только это точно же фигня.
Гирей меня тянет тяжкий груз,
На пупке откормленный арбуз.
Как же можно девок мне любить?
Не давает цацкаться ведь-ить…
Захотелось мне высоким стилем -
Написать. О чём? Да ни о чём.
Я завис на персональной вилле,
И забило творчество ключом.
Я такую закрутил завязку,
Впору бы Бальзака удивить.
Не придумать Гримам лучше сказку,
Маркам Твенам нечего ловить.
Я такие выдумал сюжеты,
Не придумать лучше никому.
Покатились слёзы у Жоржеты,
Только вот не знаю, почему.
Кинула любимого зазноба,
Шевалье приделала рога.
Ну и что, рыдать, что ль как у гроба
Своего извечного врага?
Милая Жоржета, что ж ты плачешь,
Я ведь не трагедию писал.
Ты своё лицо в вуали прячешь,
Я своё пред всеми показал.
Вам моё лицо не приглянулось,
Вы меня бездарным нарекли.
И пошло с тех пор и потянулось,
В нищенство меня вы обрекли.
Нищим духом был я от рожденья,
(Им ещё Христос благоволил.)
Но златой цепи распались звенья,
Взял я свою рукопись – спалил.
Ты одна, чумичка, виновата,
Не смеялась, глядя на шедевр.
Как теперь смотреть в глаза мне брата?
Объяснить мне как такой маневр?
И теперь я точно не писатель,
Более того, я не пиит.
Я – простой российский обыватель,
На стихи пропал мой аппетит.
Было время, девок малость жамкал,
Было дело, водочку пивал,
Но теперь сухой закон, а самка -
С ног сбивает взглядом наповал.
Чем же мне по жизни заниматься?
Отняла ты прозу и стихи.
Не в работу ж мне теперь впрягаться,
За какие смертные грехи…
Нет, всё прошло, прости-прощай, девчонка Любочка.
Нам было, правда, хорошо. Свернулись в трубочку -
Твои счастливые года, мои несчастные,
Дни ожиданий и надежд и ночи страстные.
Нет, всё прошло, уж не мечтай о тихой рощице.
Я не осётр, я лишь минтай, с курносой рожицей.
Уж никуда не увезу тебя на джипе я,
Утри слезу, усни в грозу негромко хлипая.
Нет, всё прошло, я всё забыл, и ты забудь скорей.
В кустах с бревна сотри ты пыль, а я сорву порей.
И в чистоте передадим мы ложе брачное.
Запомним счастье до седин мы неудачное…
Ещё вчера, я жил как сонный крот,
И вот решил блеснуть строфою в чайной.
И слушали меня, открывши рот,
А кто-то преподнёс портрет случайный.
-Seigneur, ви мне autographe, je vous prie,
И тянет, сцука, лайковую лапу.
О! S'il vous plaie - И вспомнил я Париж,
И в том Париже – иудейку Капу.
На ней было шикарное манто -
И пышная вуаль, а Lamborghini
Мне представлялось лучшим из авто,
Какое попадалось мне по жизни.
Я уж хотел к ней руку протянуть,
Подрезать ридикюль и ключик вынуть.
Но, надо, же мне было взять, взглянуть -
В её портрет и тут, же глупо сгинуть.
Её рука, откинувши вуаль,
Мне протянула сольдо почему-то.
Не нумизмат я, право же, а жаль,
И я себе казался лилипутом.
А в этот миг слуга её принёс,
Поставил на сиденье не картину -
Её портрет, как говорят – с колёс -
И я попал! В портрет, как в паутину.
Не помню, как уехало авто,
Но знаю, упорхнула моя Капа,
Я думал, как философ, а потом
Я понял, жжёт мозолистая лапа.
Разжав ладонь, бармену предложил
Монету итальянскую за водку,
И пил всю ночь. Всю ночь, чтоб я так жил!
И вспоминал красавицу-молодку.
И вот теперь какой-то жирный жлоб
Мне протянул в руке портрет царицы.
А я не думал, я заехал в лоб,
Увидев на холсте автограф Львицы.
Конечно, посадили, ну а как!
Я русский, хоть с еврейскими корнями.
И ненавижу конченых макак,
Но что же, теперь будет, крошка, с нами?..
Я прокачу тебя на стильном Москвиче,
Или на шумном, пыльном вездеходе.
Ты прикорнёшь привычно тихо на плече,
Ты промолчишь о завтрашнем уходе.
Я строил планы жутко смелые на ночь.
Я городил такие городушки!
Мечтал я сладенько заснуть тебе помочь,
Чтоб разбудить нельзя было из пушки.
А я снимал бы твоё нижнее бельё,
И под бельём волнительные груди -
Так трепетали, как ретивое моё,
Сейчас трепещет, верьте же мне люди!
Потом, разгладив свои пышные усы,
Я, опустившись низко над тобою,
Разрежу ножичком все в кружевах трусы -
Всё развяжу, что связано судьбою.
На холст, набросив равномерно красок грунт,
Перенесу твои размеры на холстину,
И за белила, отстегнув последний фунт,
Я напишу забавную картину…
Зимний вечер, стынут щёки,
Над кибиткою дуга.
Здравствуй друг мой одинокий,
Надоела, чай, пурга?
Вороти коня к овину,
Сам лошадку распряги.
Час, поди, вечерний минул,
Ждут с капустой пироги.
Жбан на лавке с квасом пенным,
Да печурка, как вулкан.
Я стихом тебя нетленным,
Позабавлю, брат Иван.
Нет Ивана, на погосте
Голова его лежит.
А в кибитке чьи-то кости,
Да озябший пёс дрожит…
Зачем хранила верность я ему?
Зачем тебя любила я сердечно?
Зачем в твоём нетопленном дому
Я отдалась тебе, тогда беспечно?
За что Ты, меня, Боже, наказал?
За что послал меня вослед дубине?
Три года как носки мне мозг вязал,
Всего лишь год терзал меня в кабине.
То в поле, то в сортире, то в лесу,
То в душном, неопрятном кабинете.
Вы скажете, что я пургу несу,
Но не забыть мне фильму о минете.
Мы фильму ту смотрели сообча,
Стыдились мы друг друга, но не сильно.
Затем седлали дружно «Москвича»,
Иль грели "лбом" «Газона» очень стильно.
Зачем же я увстретила ЕГО?
Того, который взял и душу вынул,
Я и теперь не вспомню никого,
Кто б так как он меня за печь задвинул.
Задвинул и запрыгал как петух –
На Дунькином соседкином заборе,
Ну, а потом, вдруг взор его потух,
С тех пор гуляет где-то на просторе.
Так что ж мне не везёт, такую мать?
Иль не достойна я любви высокой?
Сижу в сети, хочу её поймать,
И вою как волчица одиноко…
Матис и Гоген. Мане.
Забытых мелодий звуки.
И твой силуэт в окне,
Воздетые к Богу руки.
Меня ли ты вновь клянёшь?
Его ли благословляешь?
То к полу как кошка льнёшь,
То стан свой ты выпрямляешь.
То львицей на час замрёшь,
Прижавшись соском к саване,
То резко рукой берёшь
Горсть пены и ты уж в ванне.
А брызги летят в окно,
Как дождь в надувную лодку.
Так кто же твоё «ОНО»?
В чью честь наливаешь водку?
Матис и Гоген, Дали…
Чудовищно и отвратно.
Какой-то моряк вдали,
Рисованный многократно.
Подсолнухи и цветы,
Смотрящие в вечность рожи,
Матис и Гоген. И ты,
Скользящая прочь из кожи.
Рисующая его,
На фоне кленовой охры.
Он точно Аббат Прево,
Без лент, без крахмальной гофры.
Суров и задумчив лик,
И взгляд, что буравит стены.
Болотный молчит кулик,
А ты снова метишь в вены.
Ты съехала вновь с ума,
Трубу своим жаром плавишь.
Очнись, лучше пусть кума -
Коснётся рояльных клавиш.
Сыграет мазурку вдруг,
Так трепетно и нежданно.
И станет светлей вокруг,
Откликнется фортепьяно.
И словно очнувшись, кот,
Достанет Гварнери скрипку,
Вдали зазвучит габот,
Маня золотую рыбку.
Покорен тебе хорал,
Мелодии так и льются,
И только твой Генерал -
Глядит в голубое блюдце.
Что кружится в блюдце том?
Какие он видит сцены?
Себя на холме крутом?
Тебя, с тесаком у вены?
Куда ж тебя завели
Мечты о твоём Гогене?
Не чужд роковой Дали?
Матис, весь в молочной пене.
Возьми же в ладони страсть.
Вручи ему гордо, стильно.
Могла ли ты ниже пасть?
Могла, но не так уж сильно.
Ах, Жанка, Жанка, парижанка,
Вас вызываю на пари.
Твоя вуаль, моя ушанка,
(Небось, и мы не дикари).
Ах, Жанка, Жанка, горожанка,
Я – из деревни Рататуй.
Поспорим – Манька вологжанка
Парижский знает поцелуй.
Давай поспорим, знает Манька,
Как по Монмартру дефиле -
Презентовать. И встанет Ванька,
Преподнесёт ей крем-брюле.
Мы тоже ж в лапти не обуты,
Мы босиком, через кусты.
Не чукчи мы, не алеуты,
Мы в пеньюаре, как и ты.
Париж, Париж, Европы Скарабей,
Напыщен, бриолином напомажен.
Не ведаешь ты старческих скорбей,
И смысл моих речей тебе не важен.
Parisienne, что, ждёшь меня опять?
Ты извини, я снова задержался.
Но ты пойми, вернулись реки вспять,
А я как кроль в углу от страха сжался.
Ma demoiselle, какие чудеса,
Как в старину меж нами происходят!
Подняв вуаль, представилась лиса,
И боли вновь фантомные уходят.
La mademoisele, готов на компромисс,
Готов простить, чтоб попросить прощенья.
Всё для того, чтобы вещунья мисс -
Вновь стала искренней, хотя б в момент отмщенья.
Чертовка мисс, я ложь не выношу,
Хоть цианид, но только чтоб открыто.
Лишь об одном тебя я попрошу:
Ты сохрани разбитое корыто…
Ты не думай, не думай, что я пропаду -
Без тебя, и сотри свою лыбу.
Мне ведь, в сущности, пофиг, в котором пруду -
Изловить загулявшую рыбу.
Мне зажарить её – это сущий пустяк,
На души моей жреческом камне,
А потом подарить этот скромный ништяк
Древней Лете, пусть в ней она канет.
Ты не думай, не думай, что я изведусь,
Разорву свои вены зубами.
Не однажды ещё я жене попадусь -
На кровати с такими ногами!
Мне и плакать не в масть и стонать не с руки,
Я смеюсь над курчавой девчонкой.
Мне бы вырвать глаза, чтоб твои партаки -
По щекам не хлестали так звонко.
Внемлите, милые подружки!
Кричали в озере лягушки.
Наш Правовед и Костоправ,
Сегодня оказался прав:
Издал он Всем-Всем-Всем-декрет -
Отныне, право, не секрет,
Что все зверьки живут любя
Соседа, друга и себя.
Чтоб не страдала голова,
У всех единые права.
Един бюджет, единый стол,
Для всех один всего престол.
Нельзя жить, душу запродав…
(А правоведом был Удав).
Закрываю тебя, закрываю,
Как прочитанный женский роман.
Нашу ниточку вновь обрываю,
Мне наскучил твой липкий обман.
Нас не трогают больше пейзажи,
Где на фоне ночного панно,
В мои волосы, будто из сажи,
Твои русые льются вином.
И где мы по-ямщицки пьянеем,
И впадаем в любовный экстаз.
………………………………….................
Разве ж чувством своим мы владеем?
Забываю я, милый мой, Вас…
Грустно смотреть на вас
Милые вы мои.
Душу тревожит вальс,
С блинчиками чаи.
Ждёте от нас - чего?
А говорите так,
Будто не существо -
Видите, а пятак.
Дай вам того-сего,
Вынь да положь на стол,
Сердца надрыв, всего,
В порохе дымном ствол.
Слышать хотите вы
Горькое: "Я люблю",
Только, увы... увы...
Вальс переходит в блюз.
Слишком темны глаза.
Слишком густа вуаль,
Выцвела бирюза,
Зверем глядишь, а жаль...
Да и пишу - кому?
Дедушке на село.
Лучше уж, как Муму
Петь про себя псалом.
Прячешься как лиса,
Речи ведёшь - но с кем?
Чёрная полоса -
Не занята никем.
Вот и пойду по ней,
Вот и приду туда,
Где нет твоих теней,
Где лишь одна звезда.
Ты мне приснилась в эту ночь,
Мой добрый ангел, верный друг.
Тоска стремглав бежала прочь,
И озарилось небо вдруг.
В полночной звонкой тишине,
Услышал я твои шаги.
Но каблучки стучат во сне,
Как Командора сапоги.
Я слышу голоса набат –
А ну вставай, а ну иди!
Как будто ротный иль комбат -
Прижал приклад к моей груди.
Как будто строгий командир,
Зубную щётку мне вручил,
И, отведя меня в сортир,
До блеска драить поручил.
Тебе таки не ндравятся мои -
И льстивые и приторные речи?
Остался след корявой чешуи -
Промеж колен, да колють иглы плечи.
Ты не стесняйси, крепче ухватись -
За хвост мой рыбий, будто за ветрило.
И на коленях колких прокатись,
Но не смотри в моё хмельное рыло.
Не сумлевайси, я таки напьюсь,
Мне ничего не стоит вдрызг напиться,
Куда страшнее, ей-же-ей, - боюсь -
Пойти и в нашей речке утопиться.
Я лучче буду мирно доживать -
Свои года, назначенные роком,
В глухой степи, и чёрный хлеб жевать,
Что у соседа стырил ненароком…
Я б тебе написал, моя милая,
Я б тебе о любви написал,
Только колет в груди словно вилами,
Сердце – будто бы кто искусал.
Я б тебя залюбил, моя добрая,
Я тебя искупал бы в цветах,
Только брызжет в глаза лютой коброю
Злая хворь, я ведь тоже в летах.
Я б тебя разыскал, моя чудная,
Я приехал бы точно, к тебе,
Да мешает мне лень беспробудная,
Да сигара на нижней губе.
Я б тебе написал, моя гордая,
Всё как есть написал, а затем,
Я б своей опостылевшей мордою,
Окунулся бы в ворох проблем.
Только что мне писать, моя сладкая?
Что ни пишешь, в ответ – парафин.
Наша связь, ненадёжная, краткая,
Раскололась, как старый графин.
Напишу-ка я, блин, завещание,
Я тебе завещаю весь МИР.
И чтоб каждое в жизни желание -
Исполнял твой любимый Кумир.
Чтоб росли у крылечка акации,
Под окном расцветала сирень.
И звучали с небес вариации,
И ласкала бы уши свирель.
Чтобы серны, глазами раскрытыми -
С восхищеньем смотрелись в тебя,
И цветами, дождями умытыми,
Осыпали, как фею любя.
Чтобы звери лесные голодные,
Приходили к тебе по утрам,
Тихо грелись бы в ночи холодные,
А потом бы построили Храм.
Храм – богине, которая ласкою,
Даже мёртвого в жизнь возвратит,
И с улыбкой нежнейшею, царскою,
Мне писать про неё запретит...
Моё счастье врагам не найти, не поймать,
Припадают к ногам: - Поделись, твою мать!
Что ты пьёшь его сам, тихаришься от нас,
Отдадим тебя псам, нам закон – не указ.
Истолчём тебя в пыль, разотрём в порошок,
И посадим ковыль, он растёт хорошо,
На останках людских и на счастье чужом,
Будут корни тоски тебя резать ножом.
Станут в марте ручьи тебя в пруд вымывать,
И не станут ничьи губы в лоб целовать.
И не сможет отпеть тебя поп поутру,
Дай нам, ёшь твою меть, поиграть на ветру,
Под дождём поиграть, поиграть при луне…
- Перестаньте орать, надоели вы мне.
Я бы всё вам отдал, на фига оно мне?
Только хитрый Дедал полоснул по спине.
Крылья счастья отнял и унёс в небеса,
Среди белого дня ввысь подняв телеса.
И дивился народ, а невеста моя -
Через озеро вброд, расплескавши коньяк,
За Дедалом ушла и пропала с тех пор,
Видно счастье нашла, мне оставив топор,
Мыла детского брус и верёвки аршин,
И хмельного на вкус кобры яда кувшин.
…………………………………………………………
И бежали враги через поле в леса,
Помогают мозги совершать чудеса…
Служить тебе я с радостью готов,
Прислуживать, как Сфинкс Царице Нила,
Набрать в полях букет живых цветов,
Нырнуть в фонтан, куда ты так манила.
Сушить в ладонях волосы твои,
Дыханьем согревать твои ладони,
И с диким Вепрем отменить бои,
Я – Смирны сын, Кинира сын – Адони.
Влюбилась Афродита в пастуха,
В охотника на длинноухих зайцев,
Не знавшая до этого греха,
Не видевшая до того нанайцев.
Но, Афродита, милая моя,
Не станешь, же ты спорить с Каллиопой,
Вторая половина бытия –
Богиня Персефона с толстой опой.
И что мне теперь делать, как мне быть?
Обязан я явиться к Персефоне,
Но через день смогу её забыть,
И буду ждать тебя я на Афоне.
О боги, боги, сколько же хлопот,
Не лучше ль с диким Вепрем мне сразиться?
Пасть на клыки, увидеть небосвод -
И с жизнью непутёвою проститься…
Я тебе напишу про любовь.
Я тебе напишу про ромашку.
Не взыщи и не хмурь свою бровь,
Не один совершал я промашку.
Я тебе прошепчу на ушко.
Я тебе приоткрою все тайны.
И уйду через степи пешком,
В свой приют, как обычно случайный.
Я тебе поутру позвоню.
Я тебе прямо в трон твой престольный,
Свой букет – из волос – уроню,
Ты услышь только звон колокольный.
Я тебе буду гладить живот.
Я тебе поцелую запястье.
Увезу под берёзы, но вот…
Приношу я одно лишь несчастье.
Гуляй, бомонд, ты так напыщен!
Ты так спесив и вольнодумен,
Грудастый муж и в джинсах вумен,
И голос разума не слышен.
Гуляй, попса с дырявым задом!
Тебя Россия не заботит,
Тебя от русского воротит,
Его зовёшь ты зоосадом.
Гуляй, братва, твои карманы -
Ещё не скоро опустеют,
Не скоро реки обмелеют,
В них льют вино своё жульманы.
Гуляй мужик, тебе на пиво
Сегодня выдали зарплату,
Тебе б давно пора в палату,
Но ясен взор твой всем на диво.
Гуляй, страна, пока на страже -
Стоит вперёдсмотрящих племя,
Не тяжело тебе их бремя,
Ещё гранчак – не слышно даже…
Смешные, женщины, созданья,
Повествовать годами могут -
О том, как велики страданья,
И как мозоль терзает ногу.
О том, что колет под лопаткой,
И не даёт мигрень покоя,
Что, глядя на портрет украдкой,
Не могут выйти из запоя.
О том, как предали их подло,
Что разлюбили их коварно,
Создав из злобных гарпий кодло,
Предались оргиям их тварно.
И как скучают по родному,
Во снах любимого ласкают.
Но всё ж вязанками солому -
Меж своих строчек простилают.
Назвать по имени боятся,
По всему сайту – клоны, клоны…
Видать любовники роятся,
Встают Атлантами в колонны.
А как их пофамильно строя,
Не оскорбить, попутав имя?
Рвут безымянного героя,
Слезою капая на вымя…
Истинная любовь всегда сокрыта от глаз –
Сказал известный всем болтун и ловелас.
И был-таки прав…
………………………………………………….
Пастельные тона сейчас в ходу,
А чистые цвета давно в загоне.
Поэтому к тебе я не приду,
Я прилечу, усядусь на балконе.
Закрою небеса, как шестикрыл,
И палевой своею головою -
Ручаюсь, что таких вот мерзких рыл,
Как муж твой, не бывает под луною.
При солнце он быть может и красив,
Силён, отважен, даже - где-то - ласков,
Но при луне – капризен и спесив,
И тянет ножку, точно Коля Басков.
Ты выйдешь на балкон, когда уснёт
Цветов пастельных злая образина.
Душа моя с тобою отдохнёт,
На кожаных сиденьях лимузина.
Восторжествуют чистые тона,
В лучах полночных сфер и звездопада.
Не поднесут нам терпкого вина,
Тебе зачем? И мне его не надо!
В какой мы вечер-синь с тобою повстречались,
В какое утро-звон на стрелке разошлись.
Не нужно мне богинь, с тобою обвенчались,
Эгидою икон друг другу поклялись.
Иконы под луной, не на стене церковной,
Сурово, как судья, взирали на меня.
Финал совсем иной истории любовной
Известен им, и я готов седлать коня.
Готов лететь в края подобные Сахаре,
Искать других богинь, похожих на тебя.
Мудрее, чем змея, под стать самой гитаре,
Найду ведь и - Аминь, а ты уйдёшь скорбя.
Так, где ж тот вечер-синь, где месяц – наш свидетель?
В далёких тех краях мираж всё и обман.
Меня ты не покинь, пусть путь наш будет светел,
В веригах и в цепях, пьянит любви дурман.
Я оставлю тебя на высокой скале -
И спущусь подышать в плотный воздух долины.
Прилетит к тебе принц на железной стреле,
Или вой-богатырь из славянской былины.
Как кумиры восстанут в предутренней мгле,
Будут очи светиться их, словно рубины.
И следы тяжких дум на высоком челе
Тебе скажут про ум и про мыслей глубины.
Станут биться оне на высокой горе,
Будут гнуться их ноги, как будто из глины,
Лишь бы право иметь в предвечерней поре,
Унести тебя ввысь, прямо в клин журавлиный.
Я бы сам тебя взял, притащил на спине,
Получил бы Звезду я Героя при этом.
Но пристало, ль тащить хладный труп при луне?
Кто меня назовёт за такое поэтом?..
Выцвела Степь, выцвела,
Плачет седой ковыль.
Словно в романе Митчелла
Пыль над дорогой, пыль.
Вызрела боль, вызрела,
Стонет родной народ.
Ждёт рокового выстрела,
Щупая реку вброд.
Вызнала нерусь, вызнала,
Слабое, где звено.
В вену отраву вбрызнула,
И порвалось оно.
Выжила снова, выжила,
Вбитая в землю Степь.
Только всю душу выжала,
Нечисть, взяла на цепь.
Вот самолёты с лыжами -
Рвут ледяную рань.
Кудрями чёрно-рыжими -
Вновь зацвела Кубань.
Рыжими казачатами
Полнятся хутора.
Кто же придёт с внучатами,
Может быть юнкера?
Какой пассаж - на звёзды, как в детстве вновь гляжу,
И млечные мимозы повсюду нахожу.
Мне страшно возвращаться в родимые края,
Мне б вдаль опять умчаться, не слышать соловья.
Не слышать суд кукушки, и лай осипших псов,
Не слышать слов подружки, приветных голосов.
Простите же чужие, забытые давно,
Станичники родные, но жизнь ведь не кино.
Я вольницу казачью ушёл тогда искать,
Простите, я не плачу, что щёки полоскать.
Не гладь искал Дуная, не волны без челна,
Узнай меня родная, чужая сторона.
Из мрака Каганата пришла России крепь
Подлунная соната, истерзанная Степь.
Припал как к изголовью, покаяться мне чтоб,
Пропитанная кровью заметила озноб.
Прильнула колосками кормилица земля,
Седыми в прах висками уткнулся я в поля.
А гром гремел как трактор, и молния цвела,
Истоптанную траком, стегал, как раб вола.
И била грозовая в курган, как в конский круп,
И злилась, уповая попасть в хазарский пуп.
Но дождики косые обходят стороной,
А девицы босые стенают под луной…
Глупо ведь письмо тебе писать,
Разве было сразу не понятно:
Будем мы раздельно угасать,
Это не смешно, но так занятно.
Так зачем я в руки взял перо?
Деньги поистратил на бумагу...
Я как тот припадочный Пьеро,
Не могу ступить к тебе ни шагу.
Был бы я смешон, как Арлекин,
Я шутил бы шутки юморные.
Снял бы свой фамильный казакин,
Пейсы отрастил бы озорные.
Я б тебя до колик рассмешил,
И подвёл бы к мягкому дивану...
Только раз с тобой бы согрешил...
И вернул бы пьяному Ивану.
Старые... С тобою мы, пожалуй, старые.
Выцвели глаза и волосы, слова...
Карие... Глаза мои болотно-карие,
А прежде зеленели, как трава.
Милые... Со мною Вы, пожалуй, милые.
Простили всё или Вам просто наплевать?
Хилые... Мои попытки тоже хилые,
Напомнить Вам про мягкую кровать.
Талые... Года ушли как воды талые.
Застучал мотор в истерзанной груди.
Шалые... Нам не вернуть поступки шалые,
Не ждёт нас наше счастье впереди.
Звёзды мечтают, звёзды в печали:
Звёзды летают, звёзды устали.
Звёзды, как люди могут влюбиться,
Кто их осудит? Что им стыдиться...
Звёзды не вправе в кольца облечься,
В пышной оправе можно обжечься.
Не переносят, звёзды метала,
Слышишь, нас просят...
Ты замолчала...
Как всегда ты мудра и красива,
Как Афина Паллада сама.
А Венера бездушна, спесива,
Хоть по ней Боги сходят с ума.
Я венериков не уважаю,
У венериков вирус в крови.
Всякий раз их при всех унижаю,
Удивляясь их глупой любви.
Но иное совсем - Андромеда,
Дочь Кефея и жертва глупцов,
Лишь вчера я с утра до обеда -
Танцевал с ней под хохот слепцов.
Эти злые, слепые котята -
Не заметили девы красы,
Их настигла за это расплата,
Потеряли котята усы.
Оборвал я им бороды свея,
И одобрил мой подвиг Персей,
Говорила мне Кассиопея,
(Её мамка), что я - Одиссей.
Ты одна мне, Паллада, не льстила,
Только ты отомстила за всё,
В дверь зажала яйцо, отпустила,
И теперь меня, сука, трясёт...
Я вчера на порно-сайте зависал,
Мне понравилось за бабой наблюдать,
Как чувак её в натуре искусал,
И просил кого-то пару им поддать.
А потом уже такое началось...
Я, блин, старый, многоопытный пескарь,
Просверлил пятою всю земную ось,
Так вертел меня подземный государь...
Я такое вожделенье испытал,
Что открыл свой хитро сделанный паскей,
Прямо в мышку я по-детски лепетал,
Приглашал к себе распаренных гостей...
Видно было им на пару весело,
Не взглянули на меня и не пришли.
А сегодня надо мною всё село
Хохотало, прогибаясь до земли.
Я зачем вам эту байку рассказал,
Чтоб вы знали, как на сайты заходить,
Как какие-то чувырло и коза,
Умудрились мне так подло навредить.
Утром рано по привычке я встаю,
За компьютер я сажусь как за рояль,
Пальцем тычу прямо в клаву и в тую,
Не фурычит мышка милая моя.
Мне сказали, что я вируса поймал,
Что нельзя на порно-сайтах зависать.
Я ту мышку чуть ли в зад не целовал,
Всё пытался имя сайта написать.
Разозлила меня мышка прямо в край,
Полчаса над покрывалом её тряс:
- Ну, давай, падлюка-вирус, выпадай!
Но цеплялся там за что-то пидорас.
Разозлил меня тот вирус, как быка -
На корриде злят, бывает, мужики,
Забодаю, блин, тот вирус, а пока,
Мне тягаться с этим мелким не с руки.
И тогда я очень мудро поступил,
Я хвост вируса на руку намотал,
И рванул его я не жалея сил,
С проводами вместе вылетел металл.
Осторожно взял я в руки как чуму,
Эту мышку, за околицу отнёс,
Как Герасим свою верную Муму,
Утопил в колодце, не скрывая слёз…
Не ищи меня, милая, в Хайфе,
Не ищи ты меня в Филях.
Не ищи, где стою я в кайфе
Каблуком на твоих граблях.
Я – домашний, сижу я дома,
В простыне, у огня, как псих.
Я про хижину Дяди Тома -
Для тебя сочиняю стих.
Я с гусиным пером, как Пушкин,
С милой нянею, под балдой.
Напеваю твои частушки -
Стала няня вновь молодой.
Молодильные твои песни -
Совершают, блин, чудеса.
Только ты не поймёшь, хоть тресни,
Тащишь няню за волоса.
Брось, шикса, ты мою старушку,
Не то – вызову на дуэль.
Набрела на мою порнушку -
Приобщайся, сигай в постель…
Сказать по правде, я нисколько не любил,
Но как-то ж нужно жизнь-паскуду дожимать,
А ты – начальница, я - под началом был,
Такие вот дела, япьяна мать.
Сказать, что как-то по особому дала,
Ну, я не знаю, вообще-то как и все.
Но, говорю, же вам, паскудные дела.
Жизнь, блин, такая, как в несжатой полосе.
Сказать, что сам я такой редкостный самец,
Так это ж – истину под плинтус опустить.
Ни в жизнь, на этот вот, не надевал колец,
Но и за это ты должна меня простить.
И пусть я хилый и никчемный Донкихот,
Пусть для любви особо как-то не того -
Но почему-то ночью звёздной, как в поход,
Плелась ты следом, бросив мужа своего…
Здравствуй милая, черкну я адресок,
Мне не трудно ведь, а ты получишь кайф.
По любому ждать, чтоб высох мой носок,
Под мелодии ансамбля типа» Чайф».
Как ты, милая, и как твои дела?
Твой суровый, я не понял, не слинял?
Сколько раз ему в последний раз дала,
Или он тебя на шиксу променял?
Не печаль ты бирюзовые глаза,
Не клади на сердце камень, будто гнёт,
Он захочет, он – такая егоза,
Обязательно заявится, нагнёт.
Ну, не этот, так какой-нибудь другой,
Или третий там, четвёртый… суть в ином,
По любому для тебя я – дорогой,
Скотовод - не инженер, не агроном.
О себе немножко вставлю я в строку:
Я скучаю, хоть давно уже забыл -
Нашу встречу неслучайную, в соку,
И как твой круиз любовь мою добил.
А живу я, как и прежде - как в раю,
И супруга всегда рядом, будто тень,
По утрам благополучие кую,
А к обеду ремонтирую плетень.
Ближе к ночи, как заправский семьянин
Я за стол, накрытый скатертью, сажусь,
После ужина, как всякий гражданин,
Спать ложиться я с женою не стыжусь.
Ты не думай, я ни мало не шучу,
Через день я, - всё как медики велят.
И долги свои до срока ворочу,
Лишь продам своих откормленных телят.
Ты напомни мне, за что я задолжал,
И в валюте, предпочтительно, какой.
Я бычару, ну, почти уже дожал,
Когда гнал его к реке на водопой.
Так что, бабки для меня, ну, не вопрос,
Завтра ж скину пару пачек через Свифт.
Пусть зануда, барахольщик-малорос
Стринги купит, или может быть, мля, клифт.
На остаток пусть горячий ухажёр
Тебе выберет помаду и духи,
Вспомнит бывший краснопёрый вояжёр,
Как резвятся на закате петухи.
Ну, покедова, по мне ты не скучай,
Сделай вид, что ты - в другого влюблена.
Что ты глушишь валерьянку будто чай,
Гранчаками, блин, какого ты рожна…
Женщина в хмельном угаре, где же Вы?
Как я ненавидел тот бокал,
Что держали Вы в руке изнеженной -
И назло Вам самогон лакал.
Женщина хмельная в дым, ну где же Вы?
Я готов Вам как Христос простить
Пьяный взгляд, цвет щёк пурпурно-бежевый,
И грехи все разом отпустить.
Женщина Святая и порочная,
Почему такая Вы одна?
Нас связала нить, как клятва, прочная,
Только груз не вынесла она.
Груз обид и нарочитой пошлости,
Глупых недомолвок и нужды,
И моей станичной заполошности,
Вам мои чудачества чужды.
Я хочу увидеть Ваши профили.
Ну, не профиль, так хотя бы – фас.
Зря мы Вас тогда с дружками пропили.
(Размечтался старый папуас…)
На Кайманах опять – зима.
На Кайманах всегда – пассат.
Не нужны там дворцы-дома,
Не растёт там вишнёвый сад.
Не пасут пастухи овец,
Не растят молодых телят,
Там дикарь и артист-певец,
Черепах день и ночь едят.
Им пшеницы бы или ржи,
Или рис, на худой конец.
Но попробуй им, докажи,
Поясни, что сказал Творец.
В поте, будешь, сказал, лица
Ты свой хлеб до конца жевать.
От рогатки и до свинца,
Смастеришь, чтобы убивать.
От лопаты и до сохи -
Будешь в землю вонзать с утра.
И стеречь будут пастухи
Кобылиц у огней костра.
Мы, такие, заветы чтим!
Мы стараемся – ох и ах!
Мы козлищ и овец едим,
Ну а эти, блин – черепах!!!
Мы никогда с тобою в море не купались.
Мы никогда с тобой не плавали на яхте.
Мы Айвазовского смотрели, любовались,
Потом грустил я по оставленной мной шахте.
Там нету моря и картин, зовущих нету,
Никто не манит так, как ты меня манила,
Просила жестом величавым сигарету,
И красотой своей проходчика пленила.
Оставил шахту, стал известным и богатым,
Стал куролесить – кабаки, притоны, бары.
Да только лучше б горняком я был горбатым,
Чем слушать ваши тары-бары-растабары…
Мне надоели лосося и куропатки,
Меня достали под сметаной поросята,
И те, фазаньи, да с орехами лопатки,
Да молодые, запеченные гусята.
До тошноты мне эта роскошь надоела,
Я убежать готов хоть с Золушкой в карете.
Как жаль, бежать она со мной не захотела,
И вот теперь, блин, я за весь фуршет в ответе…
Наливное яблочко созрело -
Во саду, взлелеянном не мной,
Вышел в полночь я один на дело,
И столкнулся с Петькиной женой.
Петькина жена, она такая,
В разговоре с нею не перечь.
Я забыл, и злости не скрывая
Начал осудительную речь.
Что, мол, малахольная, тут ходишь?
Что, мол, возле печки не сидишь?
Мужиков во грех порочный вводишь,
Верность мужу Петьке не хранишь.
Ох, братушки, то, что было дальше -
Передать словами не могу.
Всё же постараюсь я без фальши
Вам поведать, как стонал в стогу.
Потому, что все болели члены,
Нестерпимо ныла голова.
Зря я воровал плоды у Лены,
Говорил обидные слова…
Изабелла, любовь - Изабелла!
Вожделенье отвергла и пусть,
Ты как зимняя степь опустела,
Навевает твой образ мне грусть.
Изабелла, ну что ж ты, подружка,
Напоишь ли пьянящим вином?
На шкафу в одиночестве – кружка,
С проржавевшим от горечи дном.
Изабелла, ты мне изменила,
Только с кем – я не знаю пока.
Не течёт терпкий сок в твоих жилах,
Ты засохла. Как жизнь коротка!
Видно Лидию снова я встречу,
Заведу с ней садовый роман.
Я венцом королевским отмечу
Её вкус и цветочный шарман.
Я устами прильну к её грозди,
Стану пить её сладостный сок,
Проникает в меня он (ай, бросьте!)
Как вода проникает в песок.
Я забуду тебя, Изабелла,
Меня Лидия вновь напоит.
Три сезона росла, не робела,
Поливал ежедневно пиит.
И дождался, какая награда!
Не вино, а напиток любви!
Мне лоза моего винограда -
Будоражит гормоны в крови...
Ни цветов, ни колец,
Ни разбитых сердец,
Ни духов дорогих не приемлю.
Я скажу вам теперь –
Ест меня лютый зверь,
Лишь его я, рычанию внемлю.
Ни цветов, ни колец,
Ты пойми, наконец,
Мне Сократы, опять же, до лампы.
Я стройна и нежна,
Но кому я нужна,
Под лучами безжалостной рампы…
Люби меня, свою старушку,
Люби сегодня как вчера,
В эмалированную кружку -
Налей вина и пусть ветра
Судьбы жестокой нас накроют,
Но ты тяни в себя, тяни -
Люби меня и пир горою
Я обеспечу; ночи, дни
Мы проведём вдвоём с тобою,
А кто нам нужен? Да никто!
Готова стать твоей рабою,
Только бы этот хрен в пальто,
Что был мне милым и желанным,
Кумиром был и палачом,
Пусть он придёт в ночи незваным,
А я уткнусь в твоё плечо.
Пусть ему будет больно-больно.
Пусть сердце вырвется его,
Из тесной клетки и невольно -
Измажет кровью своего
………………………………………………..
Владельца, кол ему в ребро.
(Хотя теперь уж поздно…)
Чтоб помнил он моё добро -
И не канючил слёзно.
Чтоб не скулил и не стенал,
Как будто на поминках,
В любви всегда один финал –
Как в древних поединках.
Один из пепла восстаёт -
И к новой жизни рвётся,
Другой – всё ждёт чего-то, ждёт -
И с фигой остаётся.
Так ты люби меня, люби,
С заката до рассвета.
До полусмерти задолби,
Не оставляй до лета.
Так ты того, люби, люби,
С рассвета до заката.
Остаток женский пригуби,
Я на любовь богата.
Так ты давай уже, люби,
Ужель не можешь боле?
Ну, успокойся, не скорби,
Научат девки в школе…
Саша! Почему ты не приходишь, Саша?
Без тебя мне не любима Раша,
Не любим мне без тебя весь свет.
Саша! Неужели же угасла наша -
Первая любовь, я – Маша,
Помнишь ли меня, иль нет?
Прочь! Прочь уже, седая Ночь,
Видишь, я Морфея дочь,
Не сплю одна.
День! Приди уже, спаситель, День,
Мне так приятно видеть тень,
От стаканА.
Саша! Вы забыли, я – чертовка Маша
Вы забыли, я – колдунья Ваша,
Мужчин мечта.
Саша! Хочешь, пусть с тобой приходит Даша,
Это мой сюрпрайт Вам, Саша,
Жить Вам до ста.
Прочь! Прочь уже, седая Ночь,
Видишь, я Морфея дочь,
Не сплю одна.
День! Приди уже, спаситель, День,
Мне так приятно видеть тень,
От стаканА.
Эх! Александра…
Ах, Август, зрелости пора!
Щемящий хруст арбузной корки,
Сестрёнки зов и отговорки
Сидящих братьев у костра.
Ах, Август, лета Господин,
На колокольнях перезвоны,
Пылают золотом иконы -
И я опять стою один…
Я наблюдаю, как костёр -
В неспешной грусти догорает,
То в ночь уйдёт, то вновь играет,
Он на язык ещё остёр…
Владыка Август, ты пойми,
Тебя я помнить свято буду.
И никогда не позабуду,
Хоть нахожусь я за дверьми…
Волшебник Август, ты прости,
Я ускакал в декабрьский холод,
Годами – стар, душою – молод,
Но ты возьми и отпусти.
Забудь, как ветхое пальто,
Как надоевшую хламину,
Не говори слов злых мне в спину,
Не лей ты воду в решето.
И хоть к столбу я пригвождён,
Позволь налить мне рюмку водки,
И закричать всей мощью глотки -
-За тех, кто в Августе рождён!!!
Целует руки ненаглядной,
Целует ноги и живот -
И убегает безоглядно
Шалун молоденький, но вот:
Идёт к Жене разгоряченной
Властитель дум её – Зевес,
И как невесте нареченной
Ей дарит радости Небес.
А что же прежний посетитель?
Куда девался Купидон?
Ступил он в ветхую обитель,
В Кумиры возведён Чалдон.
Хозяйка, дряхлая, избушки -
Пред гостем радостно кружит.
Хоть ты стреляй в неё из пушки,
Та всё у печки ворожит.
Повесы, други молодые,
Вы не кидайтесь на красу,
Пусть у старух виски седые -
Всегда от голода спасут…
Мне жизнь моя не жалует цветы,
Листва опала и остался только остов,
Я оглянулся, вижу, это ты,
Взяла за руку, повела меня на остров,
В Эдем невероятной красоты,
Все звали тот Эдем - Зелёный остров.
В твоих глазах отсвечивал закат,
Что разукрасил охрой небо над посёлком.
И мне не страшен грозовой раскат,
И свежий ветер меня гладит мокрым шёлком.
И дождь, как будто розовый мускат,
И я смотрю в тебя голодным волком…
На море, на море, на море (!)
Увозят друзей и подруг.
На южном солёном просторе -
Излечат подруги недуг.
Друзья с округлившимся пузом,
По плечи в прохладу войдут.
Потом, с полосатым арбузом,
Вечерний закат проведут.
Проедут от Керчи до Ялты,
И Каффу увидят оне,
А я - от балды до кувалды,
Мне дождь семафорит в окне.
А я – от граблей до лопаты,
Тружусь и пошло оно всё.
Куда же ты дождик, куда ты?
Уходишь? Упрямый осёл.
Ну, сделай ты мне передышку,
Полей же ты грядку мою.
Забуду на час про одышку,
Нагим под дождём постою.
Налью Краснодарского чаю,
И залпом, как раньше – коньяк.
Потом полежу, поскучаю,
Судьбу подержу за края.
Пригреет соседка- старушка,
Потом приласкает жена.
Давай, грозовая подружка,
Ну в чём моя снова вина?
Ушла перелесками туча,
Смеялся раскатами гром.
Работа нудна, и тягуча,
Услада – как суп с топором.
Так, где же ты, Чёрное море?
Так, где вы, подружки мои?
Резвитесь опять на просторе,
Плывите ж скорей за буи…
В неясных бликах утренней зари
Нам чудятся небесные этюды.
Уже не манят в скверы фонари,
Иные занимают нас причуды.
Уже не косоротит память нас,
Уже из сердца боль уходит мышью,
И указует в сторону компас,
В ту сторону, куда дорогу вышью
Я крестиком на белом рушнике,
И простелю любимому – другому,
Мы с ним пойдём вдвоём, рука в руке,
К забытому, но с детства дорогому.
А как же тот, что плачет и скулит,
И вспоминает прошлые обиды?
Забыт давно, пусть грудь его болит,
А мне то что? Ушла я с панихиды…
Любимая моя, куда ты убежала?
Любимые глаза, вернитесь же назад.
Я буду вечно ждать, и помнить, как дрожала -
На кончиках ресниц безвинная слеза…
Любимая моя, как долго мы в разлуке!
Любимые глаза увижу ль снова я?
Услышу ль голос твой в последнем сердца стуке,
В шуршании листвы, в журчании ручья…
Любимая моя, мы встретились случайно,
Любимые глаза смотрели сквозь меня.
Была ты для меня всего лишь розой чайной,
Но вспыхнул розы куст сиянием огня!
С тех пор вся жизнь моя, лишь пытка и мученье,
Зелёными очами смотрят образа,
И что в них, не понять, любовь иль отреченье,
Что в прикупе найду, шестёрку иль туза…
Взгляд томный глаз, улыбка странная,
И грудь, дышащая так часто.
Всегда чужая, но желанная,
Ты выражаешься цветасто.
В далёком штате Пенсильвания
Тебя учили в школе долго,
И вот теперь свои желания
Ты прячешь за муаром долга.
От Орегона до Виргинии
Тебя катали, а Невада -
Твоей руки изящной линии
Читала, ну а мне не надо.
Не надо мне твоих зелёных глаз,
Не надо губ твоих призыва.
Забыт волос твоих живой атлас,
И над очами два курсива.
Не помню, правда, позабыл давно -
О том, как искорки светились,
И в полутёмном зале, как в окно -
Смотрел в тебя, и мы напились…
Дурмана горького, как жизнь сама,
Любви отчаянной как выстрел.
С тех пор я каждый день схожу с ума,
Лечу с трамплина будто Линдстрём.
Но я забыл, родная, я забыл -
И вот теперь хожу по краю.
Я порастратил свой любовный пыл,
Гляжу в портрет и умираю…
Снег, на сердце – снег,
В бороде – седины.
Смех, ты слышишь, смех -
Кособокой льдины?
Врач, на баке – врач,
Сквозь ресницы – ужас.
Плачь, родная, плачь -
Смерть плывёт на мужа.
Рок, коварный рок,
На пути громадой.
В срок получил урок -
И ему ничего не надо.
……………………………………
Снег, на сердце снег…
Мене милая просила учера,
Чтоб я сдох, или прощенья попросил.
Что за вздор, какая странная игра,
Прокурор уж приговор мне огласил.
Так за что мне извиняться, перед кем?
Нахрена мне всё прощение Земли?
Строить замки будем снова на песке?
Или слушать, как курлычут журавли?
Мне давали от ворот вы поворот,
Я так злился, ревновал и огнь метал.
Я искал в пещере выход, только грот
Бил о грудь, чтобы надежду не питал.
Я от горя в ночь кричал, в Луну скулил,
Волочился аж два раза за другой,
Под закрытой дверью кровь свою разлил -
И поплёлся, как презент недорогой.
А подарков я и вправду не дарил,
Что подарит незадачливый босяк?
Я б слезой твоей всю землю обагрил,
Только слёз твоих родник давно иссяк.
Я бы кровью твой розарий накормил,
Почернела кровь чернее черноты,
Я б сегодня ж, без руля и без ветрил…
……………………………………………………….
Но в дырявой лодке бесятся коты…
Да что ж такое, всё упрёки, да упрёки.
Забыть пора, уже давно прошли все сроки.
Какие девицы? Вульгарис потаскухи?
Ну, было дело, только больше сплетни, слухи.
Да что за диво; ну, уселась на коленки,
Любви просила, предлагала все оттенки,
Всех современных отношений и прелюдий,
Ну, я поддался, словно старый хрен на блюде.
Да только, видишь ли, известная давалка -
Чуть перегнула. Обломилась наша палка.
Да перестань же право, что ты смотришь букой,
Ну не равняй себя, ты, с этой стервой-злюкой.
Ну, прекрати, зачем притворно хмуришь брови?
Не напилась моей многострадальной крови?
Да я б тебя тогда и пальцем бы не тронул,
И я б смотрел бы на тебя как на икону.
***
Но ты же, помнишь, ты ходила по перрону,
Ты походила на намокшую ворону.
И тут упала моя царская корона,
И потерпела пораженье оборона.
Я по ступенькам на платформу опустился,
А привокзальный люд немало удивился,
Ведь скорый поезд, Васюки - Одесса-Мама -
Уж набирает ход, а я стою упрямо.
Я жду, когда же ты обнимешь мою шею,
Но между нами словно вырыли траншею.
Твоя гордыня твои руки заломила,
Вот это финт, ну и дела, вот это мило.
Тот скорый поезд на Одессу да с приплясом,
Я подошёл к бочонку с тёплым хлебным квасом,
С вальяжным видом и походкой величавой,
Я накачал себя разбавленной отравой.
Ты всё стояла, ты горда была как Гея,
Ты на меня, смотрела будто на плебея.
И вдруг в истерике, несчастная, забилась,
Передо мною на колени опустилась.
- Возьми меня, мой Бог, всецело, без остатка,
Тобой разгадана вселенская загадка.
Моя душа тебе как ангелу открыта -
Смотрю – в углу стоит разбитое корыто…
Вновь увезла меня змея, змея железная,
Но тут пошире колея, и осень снежная.
Колёса - тупо – мудаки, стучат подошвами.
Прощайте вольные деньки с делами прошлыми.
Канала девица-краса, по плинтуарчику,
Тугая чёрная коса – нема базарчику.
За тою девицей-красой мы увязались, блин.
Бакланил Жорик, а Косой – спалил весь свой бензин.
Спалил что было, а потом, я в малолеточку,
Приделал дядя прокурор, да небо в клеточку.
Не парафинь меня, судья, не виноватый я,
А-а… всё равно… вези змея, змея проклятая…
Ах, завалинка моя, ты завалинка.
Где б сидел я без тебя в тёплых валенках?
Ах, завалинка моя самодельная,
Не наследственная ты, но удельная.
Ах, завалинка моя, приоконная,
Ты облупленная вся, но – законная.
Ах, завалинка моя, худородная,
Но видна с тебя краса вся природная.
Ах, завалинка моя, неказистая,
Хоть не прибрана с утра, всё же чистая.
Ах, завалинка моя, ты завалинка,
Не махнуть ли нам дружок здесь по маленькой…
Заплутавшее лето
Тихо с ночью прощалось,
Им недолго осталось,
Мечтать о том,
Как с туманным рассветом
Им бы самую малость,
Позабыв про усталость -
Играть листом.
Летит, летит по небу клин печальный.
Кричит, ему давно пора на юг...
Заплутавшее лето
Тихо к утру прильнуло,
Шаловливо вильнуло
Своим хвостом.
И блеснув эполетом,
Выпив горькие росы,
Задавало вопросы,
О том, о - сём.
Кружит, кружит по небу клин усталый.
Его зовёт к себе цветущий юг...
Заплутавшее лето,
В сентябре растворилось,
Как же так получилось,
Ты мне скажи:
Белым волчьим билетом
Ты так долго играло,
Ну, зачем растеряло
Любовь во ржи.
Средь птичьих стай есть промежуток малый.
Быть может это место для тебя...
Заплутавшее лето...
Несмелый отзыв...
Какая бешеная страсть!
Какие чёрные ожоги!
Позволь и мне к тебе припасть,
Обнять божественные ноги.
Во мне звенит любви струна,
Пылает сердце сущим адом.
В меня опять ты влюблена.
Не влюблена? Ну и не надо.
Сомкни ресницы и тогда,
Увидишь сказочного принца,
И чувств волшебных череда
Тебя пронзит, как нос эсминца.
Тебя заставлю я визжать,
Скулить и лаять будто сука,
Колени медленно разжать,
Но ты с другим, какая мука!
Ты влюблена? О, Боже Правый!
Ужель и – правда - влюблена?
Так кто же он? Ефрейтор бравый,
Или - быть может - Сатана?
Потеют руки? Боже Святый!
И пульс неистово частит?
Но, с осуждением, Распятый,
Глядит с иконы и грустит.
Глава кружится? Ты пьянеешь?
В плену, ты, мысли лишь одной.
Но в полночь ты окаменеешь,
В объятьях цепких с Сатаной…
Зал ожидания лучших времён,
А в зале – забытые люди.
Забытых фамилий, забытых имён,
Витает амбре здесь повсюду.
Забытые люди, кому вы нужны?
Пора, выбирайтесь наружу.
Всё ждёте кончины, вы, чьей-то жены,
Иль смерти любимого мужа.
Смотрите, ведь в небе не ваш самолёт,
Не вашу любовь поднимает.
Чужие в нём люди, не ваш в нём пилот,
На память вам селфи снимает…
Пой, моя гармоника губная,
Милой обо мне напоминай.
Вёрсты, как меха свои, сминая,
Донеси «Семь-сорок» на Синай.
Расскажи гармоника-подружка -
За мою любовную тоску.
Может быть, курчавая пастушка -
Пробежит по зыбкому песку.
Бросив своё жаждущее стадо,
Позабыв родных и отчий дом.
Пусть пред ней высокая преграда -
Разольётся ласковым прудом.
В этот пруд, ломая свои крылья,
Я из поднебесья упаду.
Предприму последние усилия,
Милую в осоке я найду.
Только как же с ней мне объясниться?
Я ведь больше не весёлый Лель.
На крыло я променял десницу,
Что держала звонкую свирель.
И ещё одно крыло за шую -
Выменял я, только чтоб летать,
Пролетел дистанцию большую,
Чтобы твоим суженным мне стать.
Но судьба, насмешница, злодейка -
Превратила Леля в журавля.
Будет петь в сирени канарейка -
С видом музыканта короля.
До свиданья, милая пастушка,
Прилечу я снова по весне.
Буду ждать тебя я на опушке,
Только нафига всё это мне?
По чеширски чешем мы с тобой,
На кошачьем, чудном диалекте.
Баритон мой, низкий, как прибой,
С тенором дарован мне в комплекте.
Смотришь не газоны и поёшь,
За свои кошачьи марлезоны.
Знаю, ни слезинки не прольёшь -
На свои роскошные газоны.
Даже если я их истоптал,
В чувственном балете под кифару,
Мужа серенадой измотал -
И в кустах вспугнул младую пару.
Петухов до света разбудил,
Со двора изгнал в поля пастушку.
Ключницу седую рассердил -
И заставил куковать кукушку.
Это оттого да потому,
Что тебя желал я видеть рядом.
Ничего я в доме не возьму,
Ничего мне в доме том не надо.
Только стан твой вижу - и горю,
Только взгляд ловлю твой - и немею.
Только вот к святому алтарю
Я ходить два раза не умею.
Ах, Берендей ты, Берендей,
Ну что ты смотришь в лица?
Не видишь, лица у ледей -
Размазала столица.
Кругом, куда не погляди,
Одни и те же рожи.
От ягодиц и до груди -
На обезьян похожи.
Ты, вон туда вон, погляди,
Там, под высокой ёлкой,
Рождая слёзные дожди -
Рыдает без умолку.
Девица, девица–краса
Снегуркою зовётся.
Как серебро её коса,
В обед водой прольётся.
Спеши же, славный Берендей,
И, не смотря на холод,
Не отдавай бразды беде,
Дерзай, пока ты молод.
Пока Снегурка вся дрожит -
От холода и страсти,
Она ни в жизнь не убежит,
В твоей, Снегурка, власти.
А леди… плюнь ты и забудь,
Таких ледей – до неба.
Чай, обойдутся как-нибудь,
В руках растают Феба.
Его смертельные лучи -
Сожгут их постепенно.
И ощутят все москвичи,
Как жарко во Вселенной.
А ты, мой дерзкий Берендей -
Забудь свои невзгоды.
Ты от кручины не седей,
Какие твои годы!
Да не манкируй ты такой
Прелестницей из леса.
Ты хоть вполне и городской,
Но всё ж таки – повеса…
Шуточная пародия-экс.
Невинность я сирени подарила.
Напрасно мне маманя говорила,
За честь девичью и за свадебное платье,
Сама, маманя, поживи, блин на зарплате.
Сама, маманя, заарканила папаню,
Когда он шёл с пол-литра пива в свою баню.
Тебе годков-то было, мама, двадцать восемь.
Но ты управилась на раз с рогатым лосем.
И ты, как бешеная кошка навалилась -
На молодого паренька, потом молилась,
Чтобы засватал он тебя в свои тринадцать,
А он не знал ещё, за что невесту мацать.
Но ты настойчивой была, ты вспомни мама!
Ты всё скакала на папан не имя срама,
Пока не стало твоё пузо выше носа,
И состоялась твоя свадьба без вопросов.
А мне, маман, мне сколько годиков-то? Сорок!
Моя девичья красота увянет скоро.
Так что ж ты мама, или в девках куковать мне?
Да провались оно, то свадебное платье…
Шмели жужжали над тобой, шмели жужжали,
А мы с тобой во ржи счастливые лежали.
Смотрело небо в молодые наши лица -
И не могло оно красою их напиться.
Тела налитые младой, здоровой силой,
Земля питала своим соком и носила
Нас на руках своих так нежно, величаво,
А я всё гладил по головушке курчавой.
А я всё знал, я видел вещий сон намедни,
Твоя рука в руке моей лежит последней.
Отнимет ночь тебя, сегодняшняя, видно,
И ей, как прочим, неспокойно и завидно.
Но никогда, ты слышишь, к нам не постучится
Весной зелёною любовь, чтобы проститься.
Запорошила нас зима, внесла простуду,
И я держать в своей руке – твою – не буду.
И никогда, ты слышишь, больше не случится,
Чтобы смотрело чьё-то счастье в наши лица.
Но никогда и ничего я не забуду,
Держать в своей руке ничьей руки не буду.
Шмели жужжали...
Как поседел, как сморщился стрелок!
Не от того ль, что каждый день царица
Его таскала в тёмный уголок
Арахна, ненасытная блудница?
Иль может потому его лицо
Коряво, будто вспаханное поле,
Что откусила правое яйцо -
И как садист оставила на воле.
Да полноте вам, просто у стрелка -
Свело скулу от сдержанного смеха.
Прозванье просишь? Дрогнула рука -
И вывела: Списда ты, кверху мехом.
Тебе не в мочь? Не терпится сказать,
Про птицу певчую снующую в оливах?
Оставь надежду, можно ли связать
Змею гремучую и шелесты отлива?
За щедрые дары твои молва
Молчит, боясь змеиного укуса.
Соломенная разве ждёт вдова
Подарка от курчавого зулуса?
Остынь, забудь, останься навсегда
Его воспоминанием и Музой.
Но в прошлом всё, и павшая звезда
Горгоной обернулась вдруг - Медузой.
На улице ветер и слякоть.
Какая ж мне выпала роль?
Не нужно, любимая, плакать,
Не принц я, не датский король.
Не Моцарт я и не Сальери,
И не сомалийский пират.
Прости; что тебе не поверил,
Решив, что сам чёрт мне не брат!
Прости, что не сбросил отважно
Прогнившие - с рей - паруса,
Что двинул песочком вальяжно -
На дивные те голоса.
Маэстро на флейте играет,
В петлице горит аметист,
А наша любовь умирает,
Слезу утирает флейтист.
Какое кофе, ты о чём?
Я чай однажды пил по жизни!
Не будь, оракул, палачом,
Плесни в гранчак, шалун капризный.
Налей по самый поясок,
По поясок, ты слышь, марусин.
Мы посидим с тобой часок,
Ну, а потом я испарюся.
***
Ты, по ходу, Лерка, ошалела,
Мне? Звонить? Я в дурку угодил?
Приходил по фараштату, было дело,
Только кто ж к тебе не приходил?
За суфлёра ты ещё ответишь.
Быть суфлёром? Это что за масть?
Ты в кого опять, чумичка, метишь?
На кого открыла свою пасть?
На хрена твои мне, «бис» и «браво»?
На фига твоя вторая роль?
Ты прости мне мой французский, право,
Ну, так я ж не Франции Король…
Я всего лишь старший на районе.
Мне уж скоро семьдесят годков.
А когда-то, помнишь, на перроне –
Россыпь искр от наших каблуков!!!
Словно Смерч кружилось Ваше платье!
Как Тайфун носился я близ Вас!
И плясало на груди Распятье,
Вы, заметив, перешли на вальс…
Вас, к моей груди, толпа прижала,
Я, от вожделенья, ошалел.
И дрожала ты в моих руках, дрожала,
Ну, а я, как поц Вас … пожалел…
Милая, хорошая пацанка,
С той поры мы с грубостью на «ты»,
Ты пока что, ну, не арестантка,
Но и я не колочу понты.
Так прости ж родная фармазона,
Ну, не Прынц я, мать его ети.
Плачет... нет, рыдает по мне зона,
Но и до неё мне не дойти…
Ангел Третий, Ангел Белый над погостом вострубил.
Кинул сети рыцарь смелый, Птицу Синюю убил.
Над горой заря вставала, когда древний Махаон
Скальпель взял, и покрывала подстелил под Птицу он.
Вынул сердце Птицы Синей, как волшебник, без труда,
И за дверцу всыпал иней, положив кусочек льда.
С той поры над Элеоном Птицы Синей не видать.
Три сестры с печальным звоном будут горестно рыдать.
Три сестрицы-голубицы к небу подняли глаза.
Не видать им Синей Птицы – взгляд туманила слеза.
А под куполом небесным, слышен Птицы странный смех.
Тёплым жупелом чудесным на голубок падал снег.
Словно пеплом покрывал он, толь морозил, толь сжигал,
А под пеклом-одеялом Дед Мороз стихи слагал.
Нет размера и не надо, на Овидия манер,
Как Гомера: Иллиада, Одиссея, например.
Белый стих, как Белый Ангел он не бросок, не речист,
Как жених в свободном ранге: не запятнан, ликом чист.
Дед Мороз всё пел про Зиму, про метели и пургу,
А я слушал, рот разинув, я поверить не могу,
Что метели и морозы в тёплом августе пришли,
Не сумели видно грозы напоить весной земли.
И стою я у ракиты, что по грудь занесена,
Прикурю я у Никиты, выпью терпкого вина.
Погрущу о Синей Птице, скину с Белого узду,
Отпущу коня к водице, ну а сам пойду…
по льду…
Не подойти, окликнув, не вернуть,
Не изменить жестокого решения.
Не прикоснуться, и в глаза не заглянуть,
К твоей судьбе я не имею отношения.
Но в полночь я, неслышно, будто тать,
Приду к тебе – в руке билет на Падую -
У изголовья на коленях… Мне бы встать…
Пытаюсь я, и тут, же снова падаю.
К ногам твоим беспомощно ползу,
Целуя их, слезами умываюсь я.
И утро, вспоминая на возу,
Как грешник пред тобой смиренно каюсь я.
Не подойти… не крикнуть… не вернуть.
Какие претензии, что Вы, мадам,
Откуда и мысли с похмелья такие?
Всего только раз наливал Вам "Агдам",
За что же слова до обидного злые?
За что же корите? За то, что не смог,
Однажды увидев, достать из кармана,
Обычную таксу, и бросив у ног,
Вас расположить у чужого дивана?
Да, стыдно, признаюсь, что лишь на любовь,
Откликнуться мог я, моя Вы царица.
Я к Вашим ногам припадал вновь и вновь,
Забыв каждый раз за любовь расплатиться.
Бьёт меня хвостом гремучим Кобра,
Так, что рвётся плоть и мнутся рёбра.
И кричит с надрывом детвора,
Для детей что пытка, что игра...
И снова я дуду Марилькину беру,
К губам её, как крестик прижимаю,
До судорог в груди не дую, а ору,
Но не пою я - Кобру заклинаю!
Оставь меня, рептилия, оставь,
Не жизнь во мне осталась, - только нежить.
Или возьми, и жирный крест поставь,
Дай, наконец, глаза мои мне смежить.
Возьми в кольцо израненную грудь,
И задуши в объятиях чугунных.
Не пей ты мою кровь, забудь меня, забудь.
Европу ведь забыть сумели гунны.
Прощай Европа, милая моя,
Я ухожу, откуда нет возврата.
Не жаль такого горе-бытия.
Тебе не жаль? Невелика утрата?
Окстись, душа, кому ты тут нужна?
Над пропастью повис и пальцы разжимаю.
Глядишь в глаза? Какого же рожна?
Ты любишь? Как я поздно понимаю.
О, Боже мой! Я поздно понимаю...
У Лукоморья – дуб, за Лукоморьем – граб,
Вчера я был так груб, сегодня твой я раб…
Вчера я был Стрельцом, сегодня жертвой пал,
К ногам твоим – лицом, как к образам припал.
Всего лишь ночь назад косил налево глаз,
Сегодня – твой лишь зад рождает томность фраз…
Главы твоей наклон сведёт меня с ума,
И не понять, где сон, а где игра ума.
Где горизонта бриз, далёкий, как мечта,
Где плеч твоих абрис на краешке листа.
Перед Мадонною я вновь стою как пень,
Сонет любви пою – сегодня Женский День!
Ошибайся, мой друг, ошибайся,
Я не в силах исправить тебя.
Дням, ушедшим давно, улыбайся,
Свою жизнь, на этапы дробя.
Вспоминай, как осенней порою,
Шли с тобой по лугам и лесам.
Называли берёзку сестрою,
Внемля птичьим шальным голосам.
Как весной на заре выходили,
Под фабричный бетонный забор.
Мы друг друга впотьмах находили,
Как находит судьбу свою вор.
Как уютно лежала ладошка
Ниже сердца, повыше пупка,
Как мурлыкала ты, будто кошка,
Всё вернётся назад, а пока -
Улыбайся, мой друг, улыбайся,
Камень мимо тебя полетит.
Как Елена в троянцев влюбляйся,
Кто любви ликовать запретит?
Мне б воды родниковой напиться,
Полежать на траве, а потом,
В молодую казачку влюбиться,
На руках принести её в дом.
Из акации выстроить терем,
Возле речки в вишнёвом саду,
Посвятить себя тайным вечерям,
Полуночным купаньям в пруду.
Заполошные слушать бы крики
Стай вороньих; грачей переклик;
Да часами в криничные блики
Мне глядеть бы, и видеть в них Лик.
Только выбрал я нечто другое,
Чужеземную выбрал жену,
В отчий дом я с тех пор ни ногою,
В край родной только раз заглянул.
Из податливой лжи, как из глины,
Я свою Галатею лепил,
Но, обманчивы свойства резины,
Нервно курит с тех пор Саласпилс.
Я бы мог их обоих зарезать,
На куски расчленить, а затем -
Превратившись в Лидийского Креза,
Раствориться в Заре, но зачем?
Повлекла меня жизнь по задворкам,
По пустынным и пыльным местам,
Послужил я и Гномам, и Оркам,
И к Аиду спускался, а там,
С огнедышащим бился Драконом,
Только кто же его победит,
Когда Цербер с майорским погоном,
У него на пороге сидит.
Я с секретною службою вместе,
Их секретную связь раздолбал.
А затем, я сидел в мягком кресле,
Где недавно огромный амбал -
Восседал, как Траян – Римский Цезарь,
А последний Троянский Приам,
Мою душу безжалостно резал,
Диктовал протокол по слогам.
……………………………………
А теперь прокурор пешим ходом,
В кабинет мой принёс коньяка,
Только мне недосуг, за заводом,
Ждёт Церера, скучая слегка…
Ещё горит свеча. Ещё стекает воск,
Ещё твои слова не прозвучали.
Ещё не потускнел привычный праздный лоск,
Но где-то журавли тоскливо прокричали.
Ещё дымит камин. Ещё горят дрова.
Ещё в глазах твоих мелькают искры.
Ещё тверды сосцы, скрипит как дверь софа,
Но ласки так редки, а вот прощанья - быстры.
Ещё я: " Мой родной, сильней и лучше всех",
Ещё слова - улыбка украшает.
Ещё открыт твой взор, не ранит сердце смех,
Но всё ж твоя любовь как льдинка тает.
Уже вопрос решён, уже назначен срок
Последнего, смешного Котильона.
Забыт твой аромат, какой в нём нынче прок?
Я, в тамбуре, один, - последнего вагона.
Уже давно умолк ночной речитатив,
И голос твой не мутит мне сознанье.
Но барабанит дождь осенний свой мотив,
Напоминает нам последнее свиданье.
Ещё твоя ладонь –
Гладильная доска.
Ещё горит огонь -
Ещё в душе – тоска…
Подтяну до скрежета колки,
Ущипну безжалостно струну,
Белым снегом выстланы виски,
А чело похоже на луну.
Запою, завою, заскулю,
Разорву аорту пополам,
Приговор читать не тороплю,
Схорони страницы по углам.
Напоследок, кровью прохрипев,
Взгляд лукавый с трепетом ловлю,
Ну, давай, исполни свой припев,
Прокричи надрывно: - Я люблю!
Замолчи, не нужно продолжать,
Мне открыты тайны как в кино.
Ты идёшь другого провожать.
Ты в него влюбилась так давно.
Уходи, ну, что ж ты! Уходи!!
Занемела правая рука.
Вздох последний рвётся из груди,
Ты прости, родная, старика…
--------------------------------------------------
Запуржило с утра, завьюжило,
К ночи хлопьями, не спеша...
Мимолётных объятий кружево,
И погода так хороша.
Снова падает с неба, падает,
Будто в вальсе опять кружим.
Это снег мотыльками радует,
Это мы от себя бежим.
Разметалась Земля как в простыни,
Юной девою разлеглась.
Не вернуть нам бордовой осени,
Что дождями вся пролилась.
Ах, какие женщины любили, право ж недостойного меня,
Все преграды сами истребили, локоном играя и маня.
Ах, какие верные супруги сбрасывали праздничный наряд.
Губы как у девственниц упруги, очи, будто яхонты горят.
Ах, какие девушки-чертовки, позабыв про честь, оставив стыд,
Наклонив прелестные головки, в вожделении плакали навзрыд.
Ах, какие жёны, было дело, уходили раз и навсегда.
Счастье мимолётное глядело им в глаза, поверьте, господа.
Ах, как быстро годы пролетели. Я один на паперти стою.
Солнце и мороз, дожди, метели, падают на голову мою.
Я снова сам с собою говорю,
Я о тебе совсем не вспоминаю.
Я Господа за всё благодарю,
Я память как ребёнка пеленаю.
Твержу себе, что дней былых гряда,
Уж не тревожит дум моих нисколько.
Что новых встреч случайных череда -
Твой образ занавесила, но только -
Всё, как всегда, за днём приходит ночь,
А утром возвращается светило.
Но, как же, эту боль мне превозмочь,
Что ты меня опять не посетила?..
Прощайте же, красивые слова,
И вы прощайте, пламенные речи.
Нейдёт от счастья кругом голова,
Не ждёт шальное сердце больше встречи.
Растаяла любовь, как белый дым,
С туманом уплыла куда-то в небыль.
Куда уж нам, от ветхости седым.
Забыть бы, словно сон твой образ мне бы.
Забыть бы с поволокою глаза,
И локоны, душистые как мята.
Не вспоминать, как жгучая слеза,
Сверкнув в ресницах, пряталась куда-то.
Как, проглотив обидные слова,
Склонялась ты на грудь мою и снова,
Как от вина кружилась голова,
Язык немел, не вымолвив ни слова.
Как нежная и тёплая рука,
Моей груди коснувшись, замирала.
И чувств моих бездонная река -
С зарёю всеми красками играла.
Забыть. Не вспоминать и не грустить,
Задумано так было изначально.
Убийство нежных чувств себе простить…
------------------------
Но, что же, мне так грустно и печально…
Допиваю кофе – на душе простуда.
Повернувшись в профиль, ухожу оттуда,
Где скучал ночами по безумству ласки,
И где ты очами обещала сказки.
Допиваю кофе и валю отсюда.
Словно на голгофе, в дебрях Голливуда
Мы с тобой шутили шутки роковые,
Под окном застыли липы вековые.
Липы вековые пусть тебе напомнят
Вёсны грозовые, жизнь в каменоломнях.
Детям подземелья было не до смеха -
Жуткое похмелье… шубка кверху мехом…
Шубка кверху мехом, сладкая отрада.
Громко стонет эхо, видно так и надо.
Видно так и будут следовать за нами
Вежливые люди с грустными глазами.
------------------------------
Допиваю кофе…
Не забывай меня, мой милый, никогда,
Не забывай, молю коленопреклоненно,
Твоя любовь мне светит необыкновенно,
Так светят в Космос ночью тёмной города.
Не забывай меня, мой милый, погоди,
Хочу допить вино, которое осталось -
На дне бокала, - всё, что в жизни мне досталось,
Всё то, что спать мне не даёт и жжёт в груди.
Не забывай меня, мой милый, ну и что,
Что я сама меня покинуть попросила,
Всё так, но знай, опять неведомая сила,
Меня влечёт к тебе, вот дней былых итог.
Не забывай, хочу ещё хотя бы раз,
Твоей любовью как нектаром насладиться,
Хотя, зачем лукавить, вечно находиться,
Хочу в плену твоих полу зелёных глаз.
Не забывай…
Золотая Осень подарила,
Нам кабриолет воспоминаний.
Никогда Весной не говорила,
Ты таких чудесных пожеланий.
Никогда в ландо ты не шептала,
Мне таких порочных откровений,
Свергнув добродетель с пьедестала,
Наслаждалась сладостью мгновений.
Даже в Шевроле, припоминаю,
Не познал таких я вожделений,
Судорожно пальцами сминаю,
Я волну твоих сопротивлений.
Помню, в лимузине это было,
Так же словно птица ты порхала,
Удивлённо рыжая кобыла,
Сквозь стекло смотрела на нахала.
Сколько же всего нам подарила,
Осень золотая напоследок...
Ничего ты мне не говорила,
Всё узнал от кумушек-соседок.
Отпусти ты меня, отпусти,
Не смотри на меня как на крошку,
Я сумею нарезать окрошку,
Из далёких тех встреч и уйти.
Отпусти ты меня, отпусти,
Позабудь о тоске и печали,
О любви, что мы не повстречали,
На коротком совместном пути.
Отпусти ты меня, отпусти,
Я ослепла, а скоро оглохну,
Если станешь держать, точно, грохну,
Ну, зачем этот крест мне нести?
Отпусти ты меня, отпусти,
Никому ты, такой вот, не нужен,
Сквозняками пустыми простужен,
Прочь иди. Да, ещё: - не грусти…
Между ставен туруханских изб,
Грустно извивается дорога.
Постоим, поговорим за жизнь,
У чужого, странного порога.
Не грусти со мною, весел будь,
Улыбайся солнечному свету,
Дни, что не со мною, позабудь,
Воротись к сегодняшнему лету.
Погляди, как радуется пруд,
Лилиями выстланному гербу,
Нынче и русалки не придут,
Заломать задумчивую вербу.
Берегом сиреневый туман,
К нам подкрался, замер у окошка,
Гармониста вкрадчивый обман,
Нам доносит звонкая гармошка.
Не смотри, как улицей пастух,
Гонит млеком брызжущее стадо,
Прозу жизни видеть нам не надо,
Прозу жизни выклевал петух.
Нам бы возвратить горбатость хат,
Где струится змейкою дорога,
Где блестят на крыльях петуха,
Огненные всполохи Сварога.
Любила ль я? Наверное, быть может.
Искала ль я? Вестимо, но зачем?
Ведь всё прошло, печаль меня не гложет,
И всё равно, на чьём лежать плече.
Страдала ль я? Ну что вы, постоянно.
Ждала ли я? Как будто, но кого?
Ждать одного? Ведь это право ж странно,
Признайте же, ждать странно одного.
Опять звонят? Ну что, пойду, открою.
Опять другой? Да ладно, ну и что?
За пять минут гнездо я обустрою,
А для кого, да пусть хоть конь в пальто!!!
Ты прости, мой единственный друг,
За мою ненасытную страсть.
Столько чудных созданий вокруг,
Как же тут хоть одну не украсть?
И тебя я когда-то украл,
И тебя я увёз за бархан.
Не поёт за барханом хорал,
Cantus firmus не слушает хан.
Там, в песках, не звенит стакан,
Там угрюмо стоит, молчит,
Исполин или Истукан,
Только в бубен, как в дверь стучит.
Позабыт огневой кан-кан,
А в глазах лишь кострища дым.
Ты попала в гарем, в капкан,
В плен, к наложницам молодым.
Безразличен им Самарканд,
Опостылел халатов шёлк.
В бубен бьёт, словно в дверь шаман,
Подвывает в пустыне волк.
Не кручинься, возьми кумган,
Ороси красоту, омой,
Не косись на крутой курган,
Ты не в гости пришла, - домой.
Расстели уже достархан,
Положи на него халву,
Словно пращур мой, Чингисхан,
На колени склоню главу.
Будешь ты вспоминать траву,
Проводя по ковру рукой,
Не грусти, надкуси айву,
Принеси в мой шатёр покой.
Я усыплю камнями пол,
Искупаю тебя в цветах,
Я наполню рыжьём подол,
Только, боже мой, ох и ах…
Мои ноги - уж не мои,
Мои руки висят как плеть.
Пусть поют тебе соловьи,
Мне уже никогда не петь…
Не сосчитать могил в лесах,
В полях, засеянных, в болотах,
И смотрят сверху Небеса,
В своих погрязшие заботах.
Могилы братские вокруг,
Никто не ведает им счёта,
Тревожит их казённый плуг,
Но не ведёт он им учёта.
А сколько их без похорон -
Лежать по ельникам осталось?
Там слышен только крик ворон,
И душ звенящая усталость.
За что же умерли они?
За то, чтоб жили мы, пииты.
За то, чтоб наши с вами дни -
Были напоены и сыты.
Совсем не думали они,
О том, чтоб помнили потомки,
Как их сжигают не огни,
Но душ беспамятных потёмки…
Потомок Хазар 13.04.2018 07:06
Господи, Иисусе Христе -
Слава Тебе!
Хранящему Любовь на кресте -
Слава Тебе!
Спасителю рода людского -
Слава тебе!
Богу, нисшедшему до мирского -
Слава Тебе!
В прошлом страдания дни и позора -
Слава Тебе!
Скоро истлели листы Приговора -
Слава Тебе!
Светочем горним блестит Плащаница -
Слава Тебе!
Кровь и людская и Божья на ней, не водица -
Слава Тебе!
Не удержал Тебя камень в себе -
Слава Тебе!
Ты поборол его в тяжкой борьбе -
Слава Тебе!
К людям вернулся, чтоб в Мир свой призвать -
Слава Тебе!
Имя, Твоё будет торжествовать -
Слава Тебе!
Аминь.
Я, вам сказать хочу, татары,
Калмыки, меря и мордва,
Вольнолюбивые хазары,
Песцом прикрытые едва.
Буряты, чукчи и эвенки,
Кавказа гордые сыны,
Пусть повылазят мои зенки,
Но, лишь бы не было войны.
Литвы потомки, белорусы,
С характером, прямей струны,
Стерплю любые я укусы,
Но лишь бы не было войны.
В гробах несущие покойных,
И вы, не знавшие труны,
Деритесь из-за ножек стройных,
Но, лишь бы небыло войны.
И вы, надменные мундиры,
И вы, высокие чины,
Пусть верховодят командиры,
Но, лишь бы не было войны.
Скажу вам так: единоверцы,
Потомки Солнца и Луны,
Пусть разорвётся моё сердце,
Но, лишь бы не было войны.
Я стар и немощен, как лошадь,
Что исходила пол страны.
Пусть непосильной будет ноша,
Но, лишь бы не было войны.
Всесильные, презрев законы,
С мамоной вы обручены,
Вы ненавидите иконы,
В упор не видите страны.
Моя, вас правда, бесит, гложет,
Меня вы вправе растерзать,
Но кто, тогда, пророком сможет
Вам правду горькую сказать...
Нету смысла в этой жизни, нету смысла.
Не ласкает слух скрип кожаных доспех.
Перегнулся Млечный путь, как коромысло,
Он зовёт меня в мир страсти и утех.
Он зовёт меня туда, где все печали -
Позабудутся, как прошлогодний снег.
Где друг друга мы ещё не повстречали,
И где время останавливает бег.
Где страданиям, метаниям не место.
Где для каждого намечена стезя.
Где, как чудный сон, забытая невеста,
Как по льду спешит навстречу мне, скользя.
В первый раз говорила в шутку,
В первый раз посмотрела вдаль.
Как во сне: - Погоди минутку, -
В первый раз не слова, а сталь.
Как бы в шутку: - Кому ты нужен,-
И добавила: - Разве мне.
Доедай свой привычный ужин,
И катись… сквозь проём в стене.
И вдогонку: - вот, точно грохну,
Если скажешь мне - «Не права».
Я ослепну, потом – оглохну,
Разучусь говорить слова.
Ты бессильный, слабак безвольный,
Ты как гнусный, земной червяк.
Ты свободен, как ветер вольный,
Мне забыть за тебя - пустяк.
Распрощайся с моею короной,
Не морочь ты мою голову.
А не то, обернусь я Горгоной,
Взглядом бошку твою оторву.
Позабудь моё девичье имя,
Позабудь бирюзу моих глаз...
Но дрожала в руках её «Прима»,
Но усмешка в губах – напоказ.
Он недолго тогда собирался,
В спешке бросил: - Прощай - и ушёл.
Умолять в этот раз не пытался,
Видно в сердце мороз вошёл.
И теперь он от скуки пишет,
То ли прозу, а то ли стихи,
Как коты кобелят на крыше,
И как кошки зимой глухи…
Саксофонят коты на крыше,
От любви мундштуки сухи.
Голова уж седа...
Он пишет,
И летят в пустоту стихи…
Ты как всегда права, я в прошлом,
Как солнцем поднятый туман.
Зачем читать в романе пошлом,
Про свой несбывшийся роман?
Не вспоминай мои объятья,
И поцелуи на бегу,
На ленты порванные платья,
И первый стон на берегу.
Так позабудь моё ты имя,
Забудь ты отчество моё,
Когда опять пройдёшь ты мимо,
А за тобою – вороньё…
Вы не поверите, я так вчера смеялся,
Вы не подумайте, мозги мои в порядке.
Уж столько лет я в драбадан не напивался,
На Новый год лишь пил сто грамм по разнарядке.
Но разве можно не смеяться до икоты,
Когда какая-то далёкая подруга,
Несёт такие чумовые анекдоты,
За то, что спит со мной законная супруга.
За то, что кушаю я суп семейной ложкой,
За то, что вижу её утром раньше солнца,
За то, что хлеб даю ей старческой ладошкой,
А ввечеру смотрю в открытое оконце…
Безумец ветхий вылепить дерзнул,
Из терракоты-глины Галатею.
Но я ваять нисколько не умею,
И оттого на рифму посягнул.
Нарисовал словесный я портрет,
Изобразил пленительную нимфу.
Я в краски примешал и кровь, и лимфу,
И более, но это мой секрет.
Набросил тени на её чело,
И очи озарил лазурным цветом,
А волосы кудрявились, как летом -
Кудрявиться лишь дерево могло.
Я бледностью ланит заколдовал
Висящих на лианах попугаев,
Она уже не та, совсем другая,
Совсем не тот её лица овал.
Уста её багрянцем я обвёл,
А кисть, дрожа, коснулась её персей.
Скажу, не измышляя много версий –
Вчера другой к венцу её увёл…
Я не желал судьбу ломать,
Она покруче, чем у Креза.
Но ребе, взял, такую мать,
И голову мою обрезал.
Ну что ты, Львович, натворил?
Куда теперь я дену крестик?
Я так его боготворил,
Я ждал бубей, а вышли крести.
Или мой крестик по отцу?
А обрезание по Маме?
Или приличен подлецу
Любой Завет в злачёной раме?
Или молиться всё равно,
Отцу Небесному иль Сыну?
Смотрю в зерцало, как в окно,
И вижу конченную псину.
Расплатилась ты с кем-то сполна,
Только вряд ли он это оценит.
Ты стоишь у резного окна,
Ждёшь, когда силуэт его сменит
Незнакомый, как берег чужой,
Неизвестный, как новая книга,
Назовёт тебя он Госпожой,
И начнётся по новой интрига.
Заискрится Зарницей Любовь,
Засияет, как Белые Ночи.
Зачернеет по-прежнему бровь,
И наполнятся зеленью очи.
Я стою далеко в стороне.
Я жалею, что конь мой саврасый,
Ускакал без меня в табуне,
Позабыв казака у террасы.
Помолиться мне, что ли Христу,
Чтобы встал пред тобой принц заморский,
И, призрев на твою красоту,
Отменил приговор прокурорский.
И поднял тебя на пьедестал,
И заставил бы всех поклоняться.
Спи, родная, я что-то устал,
Мне за принцем никак не угнаться…
Не ищи меня, родная, не ищи.
Соловьём, с рассветом ранним, не свищи.
Нет в душе моей отныне ни души.
Так зачем мне в этой жизни барыши?
Покидаешь мои мысли навсегда?
Ну, а как же наша общая звезда?
Замолчали, притаились провода.
В роднике умолкла чистая вода.
Ты взмахнула, как волшебница, рукой.
И застыли птицы счастья над рекой.
И покрылся берег левый осокой.
Удалились Эльфы в чащу на покой.
Не щекочет ноги ласковый прибой.
Изменился неба цвет на голубой.
Побледнело, небо, потеряло синь.
Посижу я, потоскую… и - Аминь…
Над горизонтом зорька догорала,
Когда домой красавица пришла.
Душа её от страха замирала –
Она вчера к заутрене ушла.
Пропела: « Я страдала-страданула.»
К иконе, на колени, к полу лоб.
Стояла и молилась… и уснула.
Тут подкатил какой-то лысый жлоб.
За нею он следил ещё от леса,
В окно взглянул, промолвил: «Ну, дела».
Ну, как тут удержать шального беса,
Когда судьба с красавицей свела?
Как тать ночной он серой, бледной тенью,
Скользнул в покои, сзади подошёл.
Зачем вас буду пичкать всякой хренью?
К обеду муж в постели их нашёл…
Ругали, оскорбляли, прогоняли,
Когда я приходил в своих стихах.
Зачем свою гордыню не уняли?
Зачем мою любовь повергли в прах?
Манили и надежду мне дарили,
Но стоило поверить мне, как вдруг,
Вы снова не со мною говорили,
Вам снова отвечал какой-то друг.
И снова поносили как чумного.
И снова гнали прочь от глаз своих.
Я лишь хотел внимания немного,
Я жаждал разговора на двоих.
И снова оскорбили, растоптали.
И снова указали на порог.
Я не хочу глядеть в глаза из стали,
И без того за столько лет продрог.
Да и зачем я Вам с больной душою?
И с телом, покалеченным в борьбе.
С бюджетным дефицитом и с большою,
Карьерною прорехою в судьбе.
Впитало время всё, и счастье и любовь,
Постылых дней поток, ночей безсонье.
Теперь я вам открыть судьбу свою готов,
Так пусть мой стыд в слезах моих потонет.
Скажу вам, не тая, женился я как все,
Но только принуждением отличен,
От тех, кто нёс свою невесту по росе,
К венцу, который к ноше сей привычен.
Меня же, как раба связали по рукам,
Заставили богатством обольститься.
Я ноги целовал, обоих пап и мам,
А всё ж пришлось, в конце концов, жениться.
С тех пор вся жизнь моя не стоит ничего,
С тех пор я как степная птица в клетке.
Всю жизнь я сыт и пьян, но только одного -
Не ведал: Счастья – как дитё на табуретке.
И вот случилось так, однажды по весне
Жена забыла дверь закрыть на ключик.
Я вышел на крыльцо, и сразу, как во сне,
Увидел не лицо, а солнца лучик.
Стоял я и глядел, о, чудо из чудес –
Соседка, величава, как царица.
Зачем мне этот дом, зачем мне Мерседес?
Готов с соседкой в море раствориться.
Но гордая вдова взглянула свысока,
Плечами повела и удалилась.
С тех пор уж не ручей, а бурная река,
Из глаз моих к крыльцу её струилась.
И вот я весь как есть, сижу, стихи пишу,
Страдая, словно печень Прометея.
Я не Пигмалион, но, как и он, пашу.
Приди ж соседка, муза, Галатея…
Ах, какие женщины любили, право ж недостойного меня,
Все преграды сами истребили, локоном играя и маня.
Ах, какие верные супруги сбрасывали праздничный наряд.
Губы как у девственниц упруги, очи - будто яхонты горят.
Ах, какие девушки-чертовки, позабыв про честь, оставив стыд,
Наклонив прелестные головки, в вожделении плакали навзрыд.
Ах, какие жёны, было дело, уходили раз и навсегда.
Счастье мимолётное глядело им в глаза, поверьте, господа.
Ах, как быстро годы пролетели. Я один на паперти стою.
Солнце и мороз, дожди, метели, падают на голову мою.
Было дело летнею порою,
Помню шоколадный свой загар,
Мне с моей троюродной сестрою,
Дал наряд на завтра мой завгар.
Будешь подменять ты бензовоза
Следующих три рабочих дня,
И не будь дурнее паровоза,
Не напейся, слышишь, у меня.
Блин горелый, целых трое суток
Мне не пить, за что такая блажь?
Я бы этих гадских проституток…
Завтра ведь напьётся весь гараж.
Завтра, все ведь знают - день получки,
Так какой же завтра на хрен труд?
Даже председателевы штучки -
Не пойдут к начальнику на блуд.
Долго я со смаком матюгался,
Но в обед смирился и затих.
Видимо Брунова испугался,
Больно уж завгар был крут и лих.
Рано утром трезвый, как придурок,
Я в гараж припёрся и ага…
Инородец, говорят – из урок
Мне ключи вручил шофёр Нога.
Новая, кудрявая «восьмёрка»
Понеслась, как застоялый конь.
Нипочём ей крутизна и горка -
На баранке крепкая ладонь.
Через час уже сестрёнка Рая,
С сумкою огромною в руке,
Шариковой ручкою играя,
Расписалась в правом уголке.
Еле дотащив к машине сумку,
Я сказал: - Раюха, зуб даю,
Ясно и тупому недоумку,
В сумке тысяч десять, мать твою…
Улыбнулась Рая, промолчала,
Видно так положено – молчать,
Всю дорогу вежливо скучала,
На уста напялила печать.
Мой характер, всяк в колхозе знает,
Если я спросил, так ты ответь.
Этого мне только не хватает -
Взять, от любопытства помереть.
Ладно, же, капризная девчонка,
Я тебя дорогой проучу,
Не спасёт тебя твоя юбчонка,
Я ответ сегодня получу.
Незаметно мили прокатились,
Под, моей машины, колесом,
Вдруг из-за пригорка появились,
Четверо на газике косом.
Видно повело налево балку,
Едет, словно веником метёт.
Вдруг остановился и вразвалку,
Вышли три бродяги наперёд.
Стали на дороге часовыми,
Помахав приветливо рукой.
Знаками дорожно-круговыми
Маякнув – восьмёрку на покой!
Рая побледнела, прошептала: -
Жми на газ не вздумай тормозить.
Я ж с тобою вместе изучала
Правила, как денежки возить.
Я в глаза Раюхе рассмеялся,
Сбросил газ, сцепление отжал.
Сколько в сумке, я уж догадался,
Но отказ твой, Рая, обижал.
Двадцать тыщ – рублёвою купюрой,
Да примерно столько – трояки.
Вот и ладно, выглядишь не дурой,
Подождут, маленько, мужики.
Я на газ нажал, взревел мой новый,
В-образный пламенный мотор,
Ни к чему мне ваш венец терновый,
Выноси, родной, на косогор.
Четверо стояли, будто в шоке,
Трое чудаков и сам Нога,
С красною косынкой на флагштоке,
А под ней виднеются рога.
Вот она, родимая станица,
Ходят по станице взад-вперёд,
Милые, застенчивые лица,
Пусть врагов их леший заберёт…
Век двадцатый пришёл, и опять проиграли казаки,
Поглотила их Степь и волнистый, могильный ковыль.
Разорвали их в клочья цепные пришельцы-собаки,
Превратили в сухую как степь придорожную пыль.
Каждый вечер смотрю в ненавистные, чуждые лица,
Матерюсь как босяк, голубой презирая экран,
Утонула в сугробах холодных родная станица,
Истекает она алой кровью из колотых ран.
Сколько ж миль я прошёл в этих мерзких, ненавистных путах,
Сколько долгих ночей я в степи от ветров замерзал.
Белый Ангел сошёл и сказал: - Ты опять перепутал.
И дрожащим перстом мне на ветхий чертог указал.
Я смотрел сквозь пургу на замёрзшие окна приюта,
С побледневшим лицом всё стоял у дубовых дверей,
И катилась слеза в предвкушении сна и уюта,
Да ещё оттого, что пригрел не казак, но еврей…
Что мне делать, как мне быть, не могу тебя забыть,
До полночи пролежал я, вздыхая.
Только с первым петухом, как в сценарии плохом,
Меж ушами обухом – ты, нагая...
До утра, ни мёртв, ни жив, руку к сердцу приложив,
Головой в копне волос утопая,
Я как раб Любви служил, всё кружил тебя, кружил,
Кровь рвалась долой из жил, закипая...
Ты, неверный, сделав шаг, потихоньку, чуть дыша,
Ухватилась за кровать, как слепая.
Надломилась вдруг душа, серьги звякнули в ушах,
Ты склонилась, не спеша уступая.
А по небу, как во сне, в предрассветной тишине,
Косяками журавли пролетали.
Расцвела Любовь во мне, как подснежник по весне,
Своевременно вполне, - из проталин…
Что-то опять болит,
Что-то опять тревожит.
Где же ты, Айболит?
Что ж ты мне корчишь рожи?
Мне бы успеть сказать,
Мне бы успеть проститься,
Бантом-узлом связать -
То, что ночами снится.
Я бы тогда вошёл -
В мир её не печалью,
Я бы слова нашёл,
Я бы укутал шалью.
Я бы укрыл её -
От непогоды лаской,
Сделал бы бытиё
Непреходящей сказкой.
Вывернув годы вспять,
Я бы взглянул в шальные
Очи её.
Опять –
Стали они стальные…
Рахиль моя, подарок Бога!
Зари вечерней отсвет… Блик…
Я от тебя - ни до порога,
Я без тебя – слепой старик…
Ты для меня – Звезды свеченье.
Ты без меня – как без венца.
Ты от меня – как в помраченьи.
Рахель моя...
Моя Овца…
Ицхака дочь, Великая Ясмин Леви!
В тебе душа поёт, душа сефардов.
Народных песен плач, дыханье бардов,
От сердца к сердцу, от Любви к Любви.
Аки Йерушалаим, и пламенный Шалом,
Средь мира на ладино, как на льдине.
Напоминает о Синае и Медине,
Звенит над миром как один большой псалом.
Твои глаза - закатные лучи,
Издалека искрятся под фламенко,
Не ждут они совсем аплодисментов,
Им всё едино, плачь или молчи.
Твои уста для песен рождены,
Кто так ещё споёт "Беса ме мучо"?
Божественный напев прогонит тучи-
Предвестников неправедной войны.
Тобой гордиться вправе пращур - Ной,
Отрадой Моисею дщерь левитов.
Отсеются несчастья через сито -
И радость воссияет над страной.
Никогда не писал эпиграмм,
Эпитафий и прочего разного,
Возвращаются в лоно не мам,
В царство тёмного и безобразного.
Посвящения я не пишу,
Возвеличивать, Гении, мне ли вас…
Просто слушаю вас, как дышу,
Задыхаясь, как рыба на мели –
- Враз.
Просто вижу величье души,
Свет в глазах и улыбку влюблённого.
Ты, поэт, им либретто пиши,
Пусть Спаситель услышит спасённого…
Зеленоглазая Колдунья,
Как сон предутренний ушла.
Черноволосая ведунья,
Что в нём хорошего нашла?
Меня – порочного-святого,
Не раз бросала будто пса.
Пса худородного, косого,
С репьём, застрявшим в волосах.
Вина моя неискупима.
Тоска не знает берегов.
Елена не была любима,
Парисом так в среде врагов...
Как я любил, свою Колдунью,
Как я страдал и ревновал!
Но всё ушло, и шапку кунью,
Буран порывом вдруг сорвал.
Унёс он вместе с головою,
Воспоминанья о былом.
Утихли грозы над Москвою,
Осталась ведьма с помелом.
Теперь и жизнь моя – портянка,
Теперь и счастие - горчит.
Теперь не сердце, но жестянка,
Ортопедически стучит.
Я не знал, что любовь еврейки,
Это яд, как Аир-трава.
Поглядит и за четверть копейки -
Пропадает твоя голова.
Как удав вас притянет взглядом,
Словно львица она сильна.
Подойдёт и присядет рядом,
Пододвинет бокал вина.
И как глупый, смешной телёнок,
Прикипаешь ты к бездне глаз,
Будто знал ты её с пелёнок,
Будто перед тобой - алмаз.
А когда наваждение схлынет,
Ты почувствуешь, в чахлой груди -
Лишь песок на сто миль в пустыне,
Да манящий мираж впереди.
Раввина медленная поступь,
Пророка бьющие слова,
Идёт народ к себе на ощупь,
А вслед за ним идёт молва.
И только Жертва остановит,
Тлетворный запах злобных слов,
Себя надолго обескровит,
Бездумный мерятель голов.
И только воин-победитель,
Наш православный Исполин,
Народа древнего спаситель,
И справедливости носитель,
Оставив ветхую обитель,
С тоской взирает на Берлин.
По паспорту я всё такой же бомж,
Каким был все последние года,
Мне мой хранитель предоставил лонж -
И мне спешить не нужно никуда.
Теперь я как за пазухой Христа,
Накормлен, напоён я словно дож.
С улыбкою блаженной на устах,
На фармазона лысого похож.
Я на диване кожаном верчусь -
Как будто бы на противне карась,
Дым кольцами пускать я научусь,
Как на фуршете, рыжая, вчерась…
Я по бокалам пиво разолью,
Коньяк мне запретил знакомый врач,
Я серенаду дивную спою,
Пусть захлебнётся завистью скрипач.
Мой бек-вокал, по имени Орфей
Рулады соловьиные прольёт,
И в каждой гомерической строфе -
Прославит юной девушки бельё.
Созданье неземное мне дало
Отсрочку по кредитным платежам,
Что тут же, словно в сказке, привело -
К разгульным, бесконечным кутежам.
Или я Вас в ночи не ласкал?
Или Вы мне борьбой отвечали?
Или Ваш вожделенный оскал,
Был похож на гримасу печали?
Или я уж совсем не самец?
Или дамы ко мне были строги?
Или я до утра не жилец,
Что Вы, походя, вытерли ноги...
О моё ледяное чело,
О мои искривлённые губы,
И поставив свой гнев на крыло,
Улетели в каминные трубы.
Любовь – опасная игрушка,
Сегодня ты – Волшебник, Маг(!),
А завтра – скромный побирушка,
Пустой, никчемный саркофаг.
Стоишь с протянутой рукою,
Дрожишь на паперти Любви.
Неиссякаемой рекою -
На камни слёзы, а раввин -
Стоит, качая головою,
Ну, что ж ты здесь, ну, как же так…
Не вторит жалкому он вою,
Стучит подошвой сердцу в такт.
Но пуст, когда-то напоенный -
Любовью, жалкий саркофаг.
Владелец пьёт напиток пенный,
Смешон ему озябший маг…
Я вас искал, но вы бежали мимо,
Не глядя даже искоса в глаза.
Как мог я вас назвать своей любимой,
Когда ваш голос точно, как фреза -
Мой череп резал, высекая искры,
Такой чужой, такой пропитый, на…
И ваши приговоры были быстры,
Моя же была медленной вина.
Я вашим завереньям не поверил.
Мой разум встрепенулся и затих…
С тех пор закрыты плотно ваши двери,
Не проникает к вам за двери даже стих.
Судьба меня в лес дивный привела,
Оставила на тропке и сказала: -
Ты слышишь? Тебя Муза позвала
И спряталась, как в экспонатах Зала.
Иди же среди сосен, выбирай,
Какая тебе краше и милее,
Но только ты с судьбою не играй,
Ту, угадай, что холит и лелеет.
Смотри на ствол, который поровней,
Смотри на крону, ту, что всех кудрявей.
Не бойся её замшевых теней,
Найди сапфир в серебряной оправе.
Я спутницу недолго выбирал,
Средь сосен шёл к опушке напрямую.
Звенел в ушах встревоженный хорал: -
Идёт, мол, на дорогу столбовую!
Уходит, не взглянув, не оценив,
Не выбрав среди сосенок и елей -
Свою судьбу. И голову склонив,
Стремглав спешит, не слыша звонких трелей.
Но сам я был немало удивлён,
Когда рука повесила монисто.
В акацию я с детства был влюблён,
Что выглядела как-то неказисто…
Сидела, плакала, как кошка -
У запотевшего окошка.
В руках два стареньких лукошка,
Полны зелёного горошка.
Сидела, плакала как дура,
Ведь не испортится фигура.
Набедокурила Натура,
Фигурна только шевелюра.
Горстями лопаю горошек,
Пусть нету талии у кошек.
Нет ручек, пальчиков, ладошек,
Но аппетит такой хороший!
Ты не раздета, ну, ты так спешила.
Блуза от страсти пропитана потом.
В чайнике медленно ты ворошила,
Чай с бергамотом, чай с бергамотом.
Ты недоступною утром казалась.
Переменилось, же вечером что-то.
Нервно в кармане пакетик искала,
Чай с бергамотом, чай с бергамотом.
Утром исчезла, куда не скажу я.
Не удивлён я таким поворотом.
Но под подушку опять положу я,
Чай с бергамотом, чай с бергамотом.
Окончен бал-маскарад.
И каждый, в сущности, рад,
Тому, что свечи погасли,
Что у подъезда – парад.
Коней, карет золочёных,
И в униформе возниц,
Кнутов перчёных, кручёных,
И опостылевших лиц.
А мы глядим, друг на друга,
Сквозь дым вуали глядим.
Ты ждёшь меня, как супруга,
Я жду – когда поедим…
Поговори со мной, любимая моя.
Я прикоснусь к твоим губам, к твоим рукам.
Пусть я не Бальмонт и не чувственный Хайям,
Но слёзы катятся по старческим щекам.
Поговори со мной, любимая моя.
Ну, приласкай, ну, приголубь, ну, причеши.
Уже глядят в меня могильные края,
Хоть на погосте я не вижу ни души.
Поговори со мной, любимая моя.
Ну, изругай, ну, оскорби, ну, разорви.
На самом краешке земного бытия,
Тебе клянусь я в своей пламенной любви.
Открылась дверь и Вы вошли, танцуя,
В руках бокалы с ромом - до краёв.
За Вами шли четыре драпцацуя,
Не видел свет быкастей холуёв.
Они меня обидными словами -
Назвали и напомнили, как я,
Вот так же, на коленях, перед Вами -
Стоял, не понимая ничего.
Не понимал, зачем Вы так упрямо -
Пытаетесь сегодня помыкать
Командой под названием «Динамо»,
Зачем Вам из тарелки их лакать.
Ведь я могу немножко заработать
Баблосов. Может три, а может два.
Вам мало? Научусь по фене ботать,
Попробую побольше своровать.
И хоть не буду я, понятно, вора,
За то я и не рыжий апельсин.
Но мне уже четыре прокурора -
За почерк предлагали Висконсин.
А в Висконсине бабы как на сцене,
Столица в Висконсине – Мадисон.
Хотят они склонить меня к измене,
Но мне байда такая – не фасон.
Я от тебя куда, скажи, родная?
Я без тебя – никто, сама пойми.
Кабы ж тогда я знал, что ты – цветная,
Урыл бы, громко хлопнувши дверьми.
Так я о чём? Я ром, конечно выпил.
Ещё б не выпить, Ваш мон шер а ми,
Мне простонал на ухо стоном выпи
Волшебное своё: - А ну, прими… -
И я принял, куды ж было деваться?
До капли выпил зелье от гюрзы.
Ушли вы. Оставалось мне смеяться,
В глаза твои из блеклой бирюзы.
А чё, мне в самом деле, не смеяться,
Я ждал тебя, и долгие года,
Учил себя на всём тренироваться,
Теперь мне яд твой точно как вода.
Идите же, синьора, уходите.
Я Вас не знаю, никогда не знал.
За хитрость Вы мою меня простите,
Мне ваша прыть отнюдь не новизна…
Ах, как трудно признаться, как трудно,
Как непросто мне взять и сказать,
Распахнуть своё сердце прилюдно -
Посмотреть в неземные глаза.
Неожиданно, из ниоткуда,
Я встречаю твой режущий взгляд -
И смеюсь, как кондом, как паскуда,
Говорю просто так, наугад.
Приседаю, так ноги устали,
И за пазухой сердце ищу,
Но глаза твои – будто из стали,
Я как лист на ветру трепещу.
Как же стыдно, сижу вот и плачу.
Как же больно, как колко в груди,
Знаю, вновь попаду под раздачу,
Манит пальцем облом впереди…
Афродита, ты вышла из пены морской.
Афродита, упала на берег песчаный,
Наполнив невнятной, тягучей тоской
Сердца молодые, и разум предчувствием странным.
Афродита! Накрыла волна и ушла,
Отхлынув, оставив на бреге пустынном,
Точёные ноги и стан твой, прямой, как стрела
Покрытые пеной – морским, кружевным палантином.
Афродита! Твои неземные черты -
Умолкнуть заставили Лиру зазнайки Орфея.
Прибрежные феи, открыв в изумлении рты -
Смотрели в упор на бледнеющий лик корифея.
Афродита! Их зависть тебе нипочём.
Афродита, Любви, Вожделений и Страсти Царица.
Проходишь по миру, игриво подёрнув плечом;
Красавицам первым отныне придётся смириться…
Красив и светел твой сонет,
Но предназначен он другому.
Ты мне вчера сказала: - Нет –
Был твой ответ подобен грому.
Он расколол мои мозги,
Он раскроил меня на части.
С тех пор не вижу я ни зги,
За что мне эти все напасти?
Я не любил, но ревновал.
Я не хотел, но нежно гладил.
Я понарошку целовал -
Твои холмы, равнины, пади…
А ты стонала, как солдат,
Что пал от пуль на поле боя.
Мол, ну, ещё – устал я ждать
Конца сюиты и покоя.
Я проклял дважды тот момент,
Когда забрался я на крышу.
То был не подвиг, просто мент
Мне пригрозил упрятать в нишу.
Но в нише тесно и темно,
Там по ночам шныряют крысы.
А здесь, на крыше всё равно,
Кудряв твой череп или лысый.
Стройна ли талия твоя,
Или толста как у коровы.
Нежна ли кожи чешуя,
Больны ли перси, иль здоровы.
Узки ли бёдра, широки ль,
Насколько ноги твои длинны.
Спина дугою словно киль,
Или как все другие спины.
Глаза сверкают и горят,
Или потухли как вулканы,
Что поглотили, говорят,
Не кафолические страны.
Уста глаголют, иль молчат,
Красны, белы, иль посинели.
Я столько переел девчат,
Что даже бабы охренели.
Я схоронился от мента,
А ты кричи, кричи старушка -
Давай! Взлетаем!! От винта!!! –
Шепчу в косматое я ушко.
И мы неистово кричим,
Ментов, как воронов пугаем.
Взойдёт звезда, мы полетим -
На гору Лысую, за гаем…
Господа, ну что вы, господа!
Ещё вчера я был для вас – товарищ.
Светила нам Вечерняя звезда -
И не было в Земле моей пожарищ.
И не было в Земле моей бойниц,
Не падали в дома огни прицельно.
И не валились люди в землю ниц,
Об этом разговор пойдёт отдельно.
Так что же вы творите, господа?
Вы что, уже забыли, я – товарищ.
Утюжите как брюки – города,
Какой вам прок от всех этих ристалищ?
Оставьте, не гоните, господа.
Оставьте, я без дома и без платья.
Ещё вчера мы были словно братья,
Теперь – враги, на долгие года…
Играй на тубе, музыкант,
Труба её не привлекает,
Под звук кларнета лишь икает,
Украдкой смотрит на стакан.
Пусть вновь адажио звучит,
Забудь размеренный анданте,
Я помню лишь о бриллианте,
Что на плече её кричит.
Кричит: - Возьми меня, возьми!
Хочу я слышать модерато,
Меня достала эта вата,
В тоске мутнею, ты пойми!
Ну, уворуй, ну, отними,
Ну, откуси во время танца.
Я осчастливлю оборванца,
Давай, рискуй, не посрами… -
И я рискнул, не посрамил.
Под сердце пику нежно вставил,
Навек молчать её заставил,
Ну, ту, которой был не мил…
И вот он, этот бриллиант,
Лежит в картонке из-под шляпы,
Качают фараоны трапы,
Но стал бордовым белый бант...
............................
Играй мазурку, музыкант.
Брошенный, брошенный, брошенный,
Злым январём запорошенный,
Всеми забытый, непрошенный,
Тихо в калитку стучит.
Брошенный, брошенный, брошенный,
Хмурый, небритый, взъерошенный,
Кутаясь в плащ свой поношенный
Людям безмолвно кричит:
Милые, что же вы, что же вы…
Царские слуги и дожевы,
Мягкое топчите ложе вы
С благословенья Христа!
Добрые, что же вы, что же вы,
Калику бьёте по роже вы,
Смотрит младенец ваш розовый,
Шепчут проклятья уста…
Люди! Богатые, бедные.
Вы, безразличные, вредные.
Вы, горемычные, бледные,
Помните старца слова: -
Смолкнут все кличи победные,
Трубы сломаются медные.
Жупела искры последние -
Старость согреют едва.
Алчущий, злой, запорошенный.
Холодом весь перекошенный.
Гость нелюбимый, непрошенный -
Брошенный, брошенный, брошенный…
Я долго колесил по бездорожью,
Семь пар сапог кирзовых истоптал.
В пути играл с беспечной молодёжью,
На прочность верность друга испытал.
Встречал не раз красавиц белокурых,
Не раз я от брюнеток убегал.
Видал весёлых, безразличных, хмурых.
Для многих исполнял я мадригал.
На сеновале небом любовался,
И под кроватью прятал телеса.
Не знал отказа, всюду добивался
Любви красавиц, но зачем писать…
Любовь сама мужчину поджидает,
Ему лишь стоит ласки захотеть.
За каждой клумбой женщина страдает,
За руку тянет в сумрачную клеть.
Всего лишь миг, и всё, пошла потеха,
Луч солнца светит в узенькую щель.
Свидетель есть, оставлена мной веха,
И зазвенела новая капель.
Вся жизнь моя наполнена любовью,
Но вот пришёл лирический финал,
Я умираю, только к изголовью -
Ко мне никто, поверь, не приканал.
Все люди лгут, «влюблённые» играют,
Друг дружке смотрят преданно в глаза.
Меня своей игрою забавляют,
И ничего никто не доказал…
Меня сегодня муза посетила.
Сидела на диване у меня.
Часов с пяти мозги мои крутила,
Подмигивала, пальчиком маня.
Я ощутил: в мозгах пылает пламя,
Как дикий зверь я взвыл, судьбу кляня.
Который день нейдёт строфа на память,
Но, чу! Вот! Приближается, звеня.
Вдруг в голове вспорхнула птичья стая,
Мелькнули строчки – сразу в горле ком:
Отговорила - роща - золотая,
Берёзовым - весёлым - языком!!!
Человек из прошлого вдруг возник как вспышка.
В образине пошлого старикана, слышь-ка…
Я его давно уже из души изгнала,
Ни к чему разжёвывать то, что раз сказала.
Человек из прошлого, кто ты и откуда?
Ничего хорошего мне не даст приблуда.
Поразмыты временем милые черты,
Был ты тяжким бременем, станешь камнем ты.
Ты плитой могильною не ложись на грудь,
Я могу быть сильною, я продолжу путь.
Человек из прошлого, исчезай, давай,
Превратился в крошево сладкий каравай…
Милая, смешная белошвейка,
Я ж тебя любить не обещал.
Ну, не корчи рожу как у Швейка,
Не могу жениться – обнищал.
Проиграл в картишки все бабосы,
Хоть я с виду и не шпилевой,
Догола раздели, мля, барбосы,
И в саду зарыли под листвой.
Я и так доволен как слонёнок,
Что не поплатился головой,
Вот сижу и плачу, как ребёнок,
Мне ль теперь до жизни половой?
Отвали, зануда-белошвейка,
Поищи другого, с кошельком.
Мне давно обрыдла твоя шейка,
Что ты всё кружишь тут мотыльком?
Мне твоя любовь до парапета,
Мне твои ухмылки – парафин.
Ты пойми, что песня твоя спета,
Мне милее с водкою графин.
Ромашка белыя…
Лапесточки нежныя…
Мне дороже всех цветов…
Ведь она – моя любовь…
Горько!!!
Подари мне очей своих синь,
Расстели свою грудь на рояле,
По плечам моим ноги раскинь,
Утони в шерстяном одеяле.
Я к губам твоим властным прильну,
Твои руки бессильно повиснут,
Посмотри чрез окно на луну,
Вы как сёстры - бледны, точно висмут.
Точно дымчатый, мягкий свинец,
Вы доступны, как роза в стакане,
Повернись, посмотри, наконец,
Растворись в моих глаз океане.
Пусть задёрнет нам штору туман,
Освещает нас «Маген» Давида,
Подарю тебе ласки обман,
Ты поверь мне, хотя бы для вида.
Тщетно бьётся о штору рассвет,
В платье Евы ты на Биенале.
Ждут тебя звездопады комет,
Ощущенье восторга в финале…
Прощайте, дорогой мой человек.
Когда б я мог вернуться в ту эпоху,
Когда понятно было даже лоху,
Что лучника совсем короток век.
До той поры лишь жизнь его течёт,
Пока он, защищенный тенью львицы -
У трона, а за троном Солнца жрицы
Разбитые на нечет и на чёт.
Но Солнце повернуло на закат -
И тень ушла, стрелок на солнцепёке
Остался догорать в лучах жестоких,
Он уповал на грозовой раскат…
Раскатов здесь давно уж не слыхать,
И потому, живи мой Лев и властвуй,
Последнее «прости» прими и здравствуй,
Оставь стрельца, ты, мирно издыхать…
Остановись, прохожий, ты прекрасен!
Я так ждала тебя, ночами не спала.
А засыпая, я к себе тебя звала,
Мне без тебя весь Белый Свет ужасен.
Я тут, сокровище, я мчался,
Перед вагоном, словно барс!
Не превратим же встречу в фарс,
Барсучку мне… изголодался…
Я плачу, я рыдаю, как мне быть?
Меня мои покинули подружки.
Приставили Поэта к жерлу пушки
И приказали всё как есть забыть.
Капризные, как фурии страшны;
Надменные, с коварной, тайной злобой.
Но мнят себя породою особой,
Хоть видеть их приятней со спины.
Зачем казнить забвением меня?
Зачем не откликаться на призывы?
У вас ведь всё равно альтернативы
Не будет.
Ну, так дайте ж мне огня!
Прощайте зубастые пасти,
Прощайте лихие умы.
Из вашей я вырвался власти,
Из нудной ушёл кутерьмы.
Упрёки читать в назиданье,
Пропала охота давно.
Я выполнил рока заданье,
Сыграл, я, в немое кино.
Уеду в скалистые горы,
С вершины на море взгляну.
Твои рассекаю укоры,
Как, мол, рассекает волну.
Оставил пустые напасти,
Изрытым волной берегам.
Рыдают сирены и счастье,
Щекочет меня по ногам.
Заворожила ты меня, заворожила,
Оставила в беспамятстве навеки.
Но ты своей свободой дорожила,
И вновь стыдливо опускала веки.
Заворожила ты меня, заворожила,
Решился я, несмело взял за руку.
Но билась о висок в тревоге жила,
Как пережить сжигающую муку...
Заворожила ты меня, заворожила,
Но выстоять в борьбе со мной не просто.
На плечи свои руки положила,
А я стоял, как Свиря Голохвостов.
Заворожила ты меня, заворожила,
Но как сказать, что в ад ступить боюсь я?
Как попросить, чтоб ты со мной дружила?
Не хочешь? Значит, в горе утоплюсь я.
Не хочешь, значит быть нам одиноким,
И значит стану биться головою
О стену. Стану взглядом волооким,
Глядеть в тебя и вторить волка вою.
Заворожила ты меня, заворожила...
Как странно, меня Вы совсем не любили,
Зачем-то восторга вуалью накрыли,
Пьянили меня всякий час без вина,
Но сколь оказалась высокой цена!
Размер той цены знает только луна,
Никто не увидит, лишь только она,
Полночных страданий и бдений радетель,
Пустых ожиданий, мечтаний свидетель.
Для Вас я служил перемены предлогом,
Я всё понимал, но стоял за порогом.
В немом исступлении боготворил,
Шептал о любви, о звездах говорил.
Судьбы щупал тайные стёжки-дорожки,
В очах утопал, целовал Ваши ножки,
К груди прикасался как будто случайно,
Походку Царицы преследовал тайно.
Пронзило меня электричества током,
Когда Вы признались мне в чувстве высоком,
Хватать бы в объятья, в любовь без остатка,
Язык онемел, и заныла лопатка.
На той стороне, где всегда трепетало,
Под взглядом желанным и вновь замирало,
Горячее сердце, пленённое Вами…
Да вот не срослось… между нами - Цунами.
Захотелось немного отведать
Запоздалой любви как малины,
Что среди полумёртвой долины,
Превзошла красоту Андромеды.
Захотелось немного откушать,
Лишь чуть-чуть пригубить из бокала,
Из которого Веста лакала,
Не желая Юпитера слушать.
Захотелось твой голос услышать,
Средь шакальего дикого воя.
Но молчит телефон, только Хлоя
Зазывает, да дождь бьёт по крышам.
Захотелось к тебе прикоснуться,
Незаметно, лишь частью ладошки.
Но сверкнули глаза, как у кошки,
Приказали душе ужаснуться.
Захотелось мне в царстве Аида,
Зачерпнуть полной горстью из Леты.
Но услужливо Стикса валеты,
Возвращают мне память Давида.
Захотелось закончить всё разом,
Только как же к Нему мне явиться?
Разве нужно мне было родиться,
Чтоб накрылось всё вновь медным тазом…
Отпусти ты меня, отпусти,
Не смотри на меня как на крошку,
Я сумею нарезать окрошку,
Из далёких тех встреч и уйти.
Отпусти ты меня, отпусти,
Позабудь о тоске и печали,
О любви, что мы не повстречали,
На коротком совместном пути.
Отпусти ты меня, отпусти,
Я ослепла, а скоро оглохну,
Если станешь держать, точно, грохну,
Ну, зачем этот крест мне нести?
Отпусти ты меня, отпусти,
Никому ты, такой вот, не нужен,
Сквозняками пустыми простужен,
Прочь иди. Да, ещё: - не грусти…
Я памятник себе воздвиг своим упрямством,
На пьедестале я стоял, как истукан.
И мой Кумир, с таким завидным постоянством,
В мою ладонь, с вином, приделывал стакан.
Я ожидал, что это Веста из Токая,
Мне подаёт любви напиток, пряча взгляд,
И пригубил, но оказалось, дрянь такая,
Мои уста испили кобры дикой яд.
Вмиг онемели мои руки, ноги – члены
Мне отказали, всё обмякло естество.
Белки потухли, почернели вены,
Прощай, моё земное божество.
Живи и помни то, что я тебя любил,
За четверть века ничего не позабыл.
Не хватает тебя, не хватает,
Голова половодьем кружится.
Под ногами земля воском тает
И могильной плитою ложится.
Не хватает тебя, не хватает,
Дождь осенний впивается в камень.
Чёрной тучей вороньей летает,
Над жильём моим памяти пламень.
Не хватает тебя, не хватает,
Кандалами до пят я опутан.
Годы мчатся курлычащей стаей,
След их дымкой седою окутан.
Не хватает тебя, не хватает,
Стыдно вспомнить про тачку "крутую".
Молодой в иномарке катает,
Молодую, но тоже - СВЯТУЮ.
О, женщины, созданья неземные,
Когда б вы знали, как по вас тоскуем!
Ночами бредим, стонем, видим сны шальные,
А днём упасть, пропасть, с ума сойти рискуем.
Когда здоровы мы, когда мы в хлам больные,
Как глухари средь сосен мы токуем.
Когда блестят глаза, когда они льняные,
Мы образ дивный на песке рисуем.
Когда желудок пуст, когда как дож пируем,
Упрям наш взгляд, хотя слова – простые.
Мы мыслями о вас лишь существуем,
Вы – жизни смысл и клады золотые.
О, Женщины!!!
В платье ли ситцевом,
Белая Женщина
Долго, безмолвно стоит у воды.
Вздрогнула вдруг накладными ресницами…
Белая Женщина средь резеды.
Белая Женщина,
Где же твой суженный?
Ждёшь до полночи от первой звезды.
Голосом сиплым, немного простуженным,
Молишься вестнику скорой беды.
Просишь его отпустить ненаглядного,
Молишь вернуть его лишь до утра.
Белая женщина, платья нарядного -
Нет на тебе. Здесь такая игра…
Белая Женщина, женщина в белом,
Нам не вернуть, в бездну канувших лет.
Длань протянул я, касаюсь несмело,
И ощущаю в ладони скелет…
Женщина – ватман,
Святая без прошлого,
Вы согласились, так что уж теперь.
Женщина – ватман,
Ну, что в том хорошего,
Если рычите, как раненый зверь?
Женщина – ватман,
Картинными пятнами
Вас расписали от ног до спины.
Женщина – ватман,
Глазами квадратными –
В мир Вы глядите, не зная вины.
Женщина – ватман,
Вы девственно чистыми -
Были пол века – не больше – назад.
Женщина - ватман,
Глазами лучистыми -
В мир вы смотрели как в мартовский сад.
Женщина – ватман,
Цветов белых ватою
Жизнь не укрыла вишнёвый ваш сад.
Женщина – ватман,
Всегда с виноватою,
Будете «лыбой» спускаться вы в ад.
Женщина - ватман,
Какие художники -
Грунтом Вас мазали вместо холста.
Женщина – ватман,
Святые безбожники -
С чистого всё начинали листа.
Женщина – вамп,
Как бы, к вам обращаются,
Что ж вы стучите как в дверь каблучком?
Женщина – вамп,
Снова с вами прощаются,
Вы же грозите худым кулачком!
Женщина – вамп,
Вы как цапля надменная,
Шагом чеканным уходите прочь.
Женщина – вамп,
Ваша память нетленная -
Так же темна, как безлунная ночь.
Женщина – вамп,
Замените набойки вы,
Стук их в мозгах, словно выстрелов дробь.
Женщина – вамп,
Вы копытцами бойкими -
В камне оставили тысячи проб.
Женщина – вамп,
Поверните, что ль за угол,
Сил нет смотреть типа, издалека.
Где же тот Трамп,
Одомашненный Маугли,
Этот на раз вас оденет в шелка.
Женщина – вамп,
Вы меня покидаете,
Супер- и Гипер- вас -маркеты ждут.
Женщина – вамп,
Что ж вы в голос рыдаете?
Вас удивило, что вас предадут?
Женщина – вамп,
Вы ведь губки не дуете?
Всех нас Иуда давно уж продал.
Женщина – вамп,
В США затоскуете,
Милости просим, (довольно страдал).
Чёрная Женщина, твёрдою поступью -
Мимо судьбу свою гордо несла,
Чёрная Женщина звёздною россыпью
Даты рассыпала и заплела -
Жизни события. Чёрная Женщина -
Перемешала и переврала.
Чёрная Женщина с ложью повенчана,
Из недомолвок свой сказ соткала.
Чёрная Женщина, ночи видение
Зелье варила, ночей не спала.
Чёрная Женщина, как привидение
Улицей сонной к могиле брела.
Там, возле мрамора, Чёрная Женщина,
Встав на колени, склонилась к земле.
Чёрная Женщина горсточку жемчуга,
Бросив к надгробию, скрылась во мгле.
Какие же вы, дамы… не понять…
Вы прошлого любовника казните,
Когда любовь у вас - с другим - в зените.
Готовы его подлости принять.
Зовёте вы его опять в свой дом.
Пред ним вы на коленях, как пред богом.
А прежний, как собака за порогом,
Его вы различаете с трудом.
О нём вы вспоминаете затем,
Чтоб отмахнуться, как от мух ослица,
Он вам напоминает руки, лица,
Давно уж не хранимые никем.
Так кто из них всех больше виноват?
Не тот ли, что безумно, насмерть любит?
Очаг храня, по вашей просьбе рубит
Любви узлы под дикий вой – «Виват»?
***
Пусть будет так, пусть грех не искупим.
И пусть Тантала муки неизбежны,
Мой саван хоть и груб, но белоснежный,
И образ твой по-прежнему любим.
Прилечу на денёк, друг сердешный,
Отмотал я уже четвертак.
Я в отказ не иду, знаю, грешный,
Каждый день - с отрывного листа.
Поиграй ты со мной в несознанку,
Расскажи, что бела и чиста.
Распахнись и с душой наизнанку,
Поклянись у распятия Христа.
Побожись, что меня ты любила,
Что ждала двадцать пять этих лет,
Всё земное в себе ты убила,
Насадив на булатный стилет.
Зуб мне дай, что безбожно ты лгала -
Лишь мужьям, да друзьям, да врагам.
Что тебе эта ложь помогала -
Ждать меня и молиться богам.
Я тебе, отвечаю, поверю.
Я тебя, отвечаю, пойму.
Не пристало мне, серому зверю,
Примерять попрошайки суму.
Я тебе, как Марии поверил,
Вот и ты мне возьми и поверь.
Я стою у малёванной двери.
Ты не веришь?
Ну, что ж ты… проверь…
Ты помнишь? Мне не позабыть,
Как длинной лестницей на крышу
Ты поднималась, а рабы -
Твои, глядели, вжавшись в нишу.
Не позабыть мне, хоть убей,
Как ветер трогал платья гарус,
И тройка белых голубей,
Скользила в небе словно парус.
Ты, в белом платье, – луч косой,
На фоне неба голубого,
Парила, милая Ассоль,
Не пряча взгляда озорного.
А тройка турманов, как вальс -
Аккомпанировала тихо.
Теперь я вижу в ложе Вас
Матерой стали Вы волчихой.
Я куплю себе дом возле самой аптеки,
Чтобы ближе тебе за микстурой ходить.
Выпив виски со льдом, как Ромео Монтекки,
Подмигну я судьбе, что смогла наградить…
Я, сегодня умру, люди все умирают.
Я, конечно, уйду, не могу не уйти.
Улечу поутру и у самого Рая,
Словно в пьяном бреду прошепчу я: - Прости…
Я куплю тебе дом, возле самой больницы,
Чтобы легче тебе до врачей доползти.
И промолвить: - Кондом! Неужели же в Ницце,
В конкурентной борьбе, дом не мог мне найти?
И когда ты умрёшь, люди все умирают,
Прилетишь ты к Вратам, чтоб столкнуться с судьбой.
Вот тогда ты поймёшь, моя милая Хая,
Почему по пятам я ходил за тобой.
Седьмое-ноль-восьмое - Полнолуние.
Полна Луна и Вечер, мыслей полн.
У Лукоморья ты стоишь, в глазах безумие,
Глаза глядят сквозь жуть лазурных волн.
Там, среди волн один челнок качается,
В нём незнакомый, странный человек.
Бывает ведь, два взгляда повстречаются,
И так замрут, скрещённые навек.
У Лукоморья Время расступается.
Седьмое-ноль-восьмое. Залп! Виват!
Луна под знаком Льва в волнах купается,
Один в челне я, кто же виноват?
Кого интересует гоя мнение?
Или не гой я? Кто тут разберёт?
А в голове полнейшее затмение,
И Даты, Даты… с заду наперёд.
L’amour pour toujours, моя родная.
Любовь навек и брось мне возражать.
На смертный одр слезу свою роняя,
Ты не решишься чувства обнажать.
Законный муж - он твой, всенепременно.
И незаконный тоже только твой.
Моё ж призвание – взирать на вас смиренно -
И биться в исступлении головой.
Сегодня замечательная Дата.
Сегодня светит полная Луна.
Я снова вспоминаю, как когда-то.
Мне улыбалась ласково она.
Так, значит, завтра повод есть напиться,
Затмение не просто пережить.
Желаю тебе – петь и веселиться,
На прошлое с прибором положить.
Мне ненавистен день, что без тебя,
Не радуют и ночи грёз неясных,
Мне не нужны улыбки дев прекрасных,
Которых я ласкаю не любя.
Я проклинаю жизни каждый миг,
Который был заполнен не тобою,
Поруган не тобой я, но судьбою,
Я дна её предательства достиг.
Не бог я, не Тантал, не Прометей.
Хоть муки мои так же бесконечны,
Дней радостных мгновенья скоротечны,
Без удали, без празднеств, без затей.
Одна лишь искра сердце греет мне,
Что в Дату перевёрнутого знака,
Из всех созвездий неба, Зодиака -
Увижу тень я Львицы на стене.
В День собирания звёзд,
В Двадцать четыре часа,
В полночь гляжу в небеса,
Полон таинственных грёз.
В День собирания звёзд,
На перекрестье миров,
Пламя потухших костров -
Светит сквозь капельки слёз.
В День собирания звёзд
Люди ликуют, поют,
Звёздные россыпи пьют,
И улетают из гнёзд.
Я, как Сизиф, как Тантал,
Камень свой в гору тащу,
Снег прошлогодний ищу,
Тот, что с вершины катал.
Только растаял тот снег,
Здесь не Сибирь, не Нарым,
Ласковый, солнечный Крым -
Ждёт её пьяных утех.
Вот и закончился вдруг
Августа праздничный день,
Тихо запрятавшись в тень,
Он отзвенел и потух.
Новая Дата грядёт,
Будут бокалы звенеть,
Сердце в тоске леденеть -
Будет, пока не умрёт…
В Крым, в Крым, в номера!
В номерах – мишура,
Чёрный кофе с утра,
С нелюбимым игра.
В Крым, в Крым, на релакс!
Там в купальнике – вальс,
Там парча, там атлас,
Там забуду я Вас.
В Крым, в Крым, на волну!
Я забуду войну.
Погружусь в тишину,
В тишине утону.
В Крым!!!
Ушла ты словно в листопад,
В дым сигаретного ментола.
Играл я нервно, невпопад
Ламбаду южного атолла.
С тоскою взглядом провожал,
Мечту напрасную лелеял.
Заноза в сердце, как кинжал,
И трус несмелым овном блеял.
Я бросил в яму свой тромбон,
Сломал ударнику литавры.
Я залпом выпил свой бурбон,
Как пили раньше херес мавры.
Я в дым ментоловый шагнул,
Догнал тебя и бросил наземь…
Я здесь немножечко загнул,
В пиитистическом экстазе.
На самом деле я стонал,
И возле ног твоих валялся.
Но был безрадостным финал -
Я так "плезир" и не дождался.
Ругай меня, красавица, ругай.
Ругай остервенело и жестоко.
А я, как австралийский попугай,
Заслушаюсь возвышенно, глубоко.
Забуду я обидные слова.
Забуду справедливые укоры.
Опять моя кружится голова,
Влекут меня пустые разговоры.
Сыграй же мне, красавица, свои,
На нервах перезвоны, переливы.
Умолкнут на берёзе соловьи –
Мелодии божественно красивы.
Так спой же мне, красавица, ну, спой.
Твои романсы душу разрывают.
Я чувствую, сейчас уйду в запой,
И пусть твои слова хоть убивают.
Терзаем души ни за что,
Она – мою, я – что напротив,
Не жизнь – сплошное «Шапито»,
В нём пасть полна кровавой плоти.
В нём лев с простреленным плечом -
Хрипит предсмертно, издыхая,
Стрелец с ним рядом, кумачом -
Покрылся, мирно затихая.
Непримиримые враги,
Отмстить решившие друг другу.
Друг дружке вынесли мозги,
Немало лет идут по кругу.
Зачем друг друга обвинять?
Грозить, зачем неугомонно?
Не проще ль всё как есть принять,
И не судить бесцеремонно…
Белая кость твоя, кровь – голубая,
Серая кожа, зелёные очи.
Шею лебяжью дугой выгибая,
С дрожью ты ждёшь перламутровой ночи.
Ждёшь ты, когда над твоей головою,
Звёздная россыпь и небо в алмазах -
Вспыхнут, прикрытые листьев канвою,
Так переменчиво, скрытно для глаза.
Только не звёзды тебя привлекают,
Ждёшь ты того, кто самою судьбою,
Мужем назначен, а люди не знают -
Искоса смотрят, идя стороною.
Ты не заметила – осень уходит -
Плечи остыли, ведь Питер не Сочи.
Чёрные кудри подспудно находит
Снежный покров, словно белые ночи.
Кони… кони… кони… кони,
Унесли опять от погони.
От клыкастых, пенистых ртов,
Донесли до первых крестов.
За крестами – линия хат,
Возле хаты – тополь в обхват.
Прямо с вороного – в дупло,
Там – как в рукавичке тепло.
Не узрит клыкастая тварь,
Мой живой, спасительный ларь.
На моём лице - киноварь,
А в руке – копьё, как и встарь.
Хоть готов сражаться с врагом,
Думать должен я о другом:
Как мой уведёт вороной
Старого гнедого домой.
Цербер, ненасытный и злой,
Наконец вернулся домой.
Тело всё от злости дрожит,
Следом церберёнок бежит.
Подождал я пару минут,
С дерева спустился и тут,
Увидал я вместо коней –
Два крыла и пару теней.
Крылья, вдруг взмахнув, вознесли
Деву, оторвав от земли.
То моя любовь - два крыла,
От меня беду отвела…
Смеялся шарик ей в лицо, бакланил ветер.
А голубь почерк-письмецо принёс в конверте.
И пусть в природе на лицо лишь мрак, да пепел,
В конверте рыжее кольцо – знать путь их светел.
И значит, ждёт её змея, что приканала,
Умчит в далёкие края, где пеленала,
Её кормилица в ночи и где лепила
Ей сказки плёл, и где грачи – слепая сила.
Орёл степной там оседлал поток воздушный.
Стихии смолкли, лишь скакал к ней конь послушный.
Упал пред ней, готов нести её к палатам,
Всего верней доставит конь к родным Пенатам.
Туда, где ждал ещё вчера царевич милый,
И где лежит он на коврах, обнявши вилы…
Расскажу вам, братцы, откровенно,
Как давно, гуляя по Парижу,
На Монмартр взошёл под вечер, вижу
Мисс, и подкатил, обыкновенно.
Рассказал я ей за жизнь артиста,
Пошептал за трепетные чувства,
Разбудил я в ней любовь к искусству,
И к стихам поэта-скандалиста.
Только оказалось, что в Париже,
Эта мисс фланирует случайно,
Где живёт – вот это, братцы, тайна,
Километрах в тысяче, не ближе.
Мерзость запустения отвратна,
Скука отношения погубит,
Взгляд её сказал: - Она не любит,
Хоть её любовь пока бесплатна.
Я на канапе возлёг вальяжно,
Сделал вид скучающе дремотный,
Спрятав в блеске глаз их цвет болотный,
Изъясняюсь в лацкан трёхэтажно.
Скажем честно, оба мы устали,
От невыносимых ожиданий,
Тягостных, наскучивших свиданий.
Быть блаженством встречи перестали.
Отпустить себя она просила.
Прежде, чем по новой стать счастливой,
Пятилетку жизни суетливой,
Глазом не моргнув, провозгласила.
Год за годом жизни пятилетки,
Пронеслись над нами незаметно,
Так с тех пор и любим безответно,
Разменяв червонец на монетки…
Я скучал
у вишнёвого сада,
А теперь
каждый взгляд твой ловлю.
Говорил:
- Ты мне даром не надо –
А теперь
больше жизни люблю.
Ты была мне как жизни преграда.
Как помеха была кораблю.
Говорила: - Не надо, не надо.
А теперь говоришь: - Я люблю.
Мы сидим у тенистой ограды,
Мы молчим, что тереть ни о чём,
Ты всё ждёшь почему-то награды,
А я жду рандеву с палачом.
Я гляжу в твои карие очи,
В них стоит горьких слёз пелена,
Представляю бессонные ночи,
Когда встанет меж нами стена.
Такова, вот, жиганская доля,
Я не знаю, чья в этом вина.
Лишь на миг улыбнулась мне воля,
И опять испарилась она.
Ты не плачь, не тоскуй, дорогая,
Ты налей золотого вина.
Ты пойми, во хмелю и нагая,
Ты другого найдёшь пацана.
За меня вспоминай тёмной ночкой,
Уворуй, хоть минутку у сна.
Нашепчи, как твой муж с моей дочкой,
Ждут когда, к ним заглянет Луна.
Ты не бойся, я им не помеха,
Схоронюсь я за краем Луны.
Не услышу счастливого смеха,
Не увижу слёз чьей-то жены.
А пока я сижу под забором,
И не в силах я стан твой обнять.
Мне так жаль, что связалась ты с вором,
Не могу я вас, глупых понять.
Даже если споёте мне хором,
За любовь,
мне свой смех не унять…
Не играй со мной Марилька, не играй.
Лучше двинем, за соломенный сарай.
Лучше сядем под соседскую скирду,
Я подую в твою новую дуду.
В ту дуду, что пастушок вчера строгал,
Он строгал, а я стоял, бельмом моргал,
Удивлялся я проворности его,
Пялил глаз я, но не видел ничего.
Я не видел, как он быстро так шуршал,
Своим ножичком работу завершал,
На свидание Марильку приглашал,
Приглашал, а я от злости чуть дышал.
Сунул дудочку ей в руки, меж колен.
Пусть отвалится и превратится в тлен
Его наглая, блудливая рука,
Я ж под дудку затанцую гопака!
……………………………………………
Пойдём же милая, пойдём скорей туда,
Где ночью светится чудесная звезда,
Туда, куда давно не ходят поезда,
Там лишь с зарёй умолкнет новая дуда.
Вальс, Вальс, Вальс, Вальс,
Кружит Вас Милая Ольга-Святая Сергевна!
Если бы знали Вы как же я счастлив, что Вас -
Вновь навестил Ваш избранник и Вы – Королевна.
Вас, Вас, Вас, Вас,
Свыше услышал и вознаградил наш Спаситель.
Пусть же закружит Вам голову медленный вальс,
Пусть Вам подарит минуты любви искуситель.
Галс, Галс, Галс, Галс,
Выбрали Вы безошибочно и безоглядно.
Пусть же блаженства и радости искры из глаз
Ваших струятся и губы впиваются жадно.
Час, Час, Час, Час,
Будет над Вами не властен, растает пространство.
Пусть навсегда, пусть навечно укутает Вас,
Ранней Весны и измученной Евы убранство.
Вальс, Вальс, Вальс, Вальс…
Ай-Люлю, ты моя, ай-Люлю,
Как же нежно тебя я люблю!
И тебя, и подружку-сестру,
И НинУ, и НадЮ, и ШурУ.
Как люблю я, шуруя в печи,
И с утра, и к обеду.
В ночи -
Просыпаясь в поту я соплю,
Надрываясь буржуйку топлю.
Чтобы милые сёстры твои
С виду пёстры, а так – соловьи,
Не продрогли, и прямо с утра,
Пели песни как вещий ШурА.
Чтобы весело стало бы нам
Цельный день,
По утрам, вечерам,
На заре, в знойный полдень, в ночи
......................................
Не кричи, ай-Люлю, не кричи…
Ты выпита другими не до дна,
На дне бокала кое-что осталось.
Что мелочиться, там такая малость -
Всего две капли терпкого вина.
В вине давно я истину познал,
Упившись из пузатого бочонка,
И оттого курчавая девчонка,
Мерещится в окне мне допоздна.
------------------------------------------------------
Я в мыслях твои плечи обнимаю,
Я голову склоняю на колени.
Покорно я упрёки принимаю,
Кладу к ногам твоим кусты сирени.
Запястье покрываю поцелуем,
Слезами твои щёки омываю.
Ответ ни для кого не предсказуем,
Но я прощён, я вновь тебя ласкаю!!!
Ласкаю твои круглые коленки,
Ласкаю твои трепетные плечи,
Читаю свои новые «нетленки»,
А у камина догорают свечи.
А у камина всё заплыло воском,
И значит наше время на исходе.
И значит отдалённым отголоском,
Услышу о тебе как о погоде.
Или я тебя впрямь не любил?
Или был я не ласков с тобою?
Или я наши чувства убил,
Не пошёл за мечтой голубою?
Ну, признайся, что это судьба,
Колесницу любви изломала.
Ведь Сатира и Фавна борьба,
Тебя меньше всего занимала.
Да и что понапрасну жалеть,
Что прошло, то уже не воротится.
Ни к чему теперь прошлым болеть,
Лучше завтра опять скосоротиться.
Лучше завтра опять я напьюсь,
Погребальных мелодий наслушаюсь.
А сегодня я просто боюсь,
Что письма не дождавшись, укушаюсь.
Я твой почерк сейчас получу,
Пробегу его нервно глазами я,
Серой выпью я в ночь закричу,
И зальюсь как девчонка слезами я.
От тоски никуда не сбежать,
Под усмешку проклятого Воланда,
Поутру будут плечи дрожать,
От сердечного лютого холода.
Люблю я Бугевиль, люблю Тайвань,
Люблю Галапагоссы и Суматру.
Купи мине билет тудои, Вань,
Не повторяй: - Бабосов нет – как мантру.
Купи билет на Новую Гвинею,
Хонсю, Хоккайдо, или на Кюсю,
Хайнань, Калимантан, и поскорее,
Не то, тебя я, падла, укусю.
Доколе мне сидеть на Филиппинах?
Доколь на Манданао тосковать?
Тебя ведь просит не соседка, Нина,
Тебе гласит идущая в кровать!
Ты не перечь, пойми, какая штука,
Дешевле на Ванкувер взять билет,
А то есть Самоа, Сикоку, Кука,
Оттуда ты получишь лишь скелет.
Благодарю тебя, любимая моя.
Ты мне дала опять чувствительный отлуп.
Чем мне лечить Бодун, теперь не знаю я,
Ты продала на барахолке мой тулуп.
А в том тулупе, где валялся на скуле
Мой шмель, бабосами набитый до краёв.
Там, за подкладкой, я заныкал крем-брюле,
Тебе, любимая, презент от муравьёв.
А вот теперь забудь за сладкое, шикса.
Меня ты знаешь, мне капуста ни к чему.
Я лишь просил припомнить серые глаза,
А ты мычала за измену как му-му.
Зелёно-серые, да в крапинку глаза,
Уж не посмотрят ни за что и никогда,
Туда, где вкось висят на стенке образа,
Где вместо Крыма вечно злобный Магадан.
Не поёт на заборе петух,
Значит, кончилось лето.
Взгляд моей парижанки потух,
Не слыхать менуэта.
Среди шумных, игривых подруг -
Пропадает сеньора.
Взгляд при встрече колюч и упруг,
Как фиакра рессора.
Не зовёт на Монмартр посетить
Сакре-Кёр, светлых чувств базилику.
Значит, снова пора уходить,
Сделав ручкой прелестному лику.
Твой портрет положу в чемодан,
Сверху брошу сюртук и рубаху.
Я в Ротонде напьюсь в драбадан,
Закажу себе на ночь деваху.
Загуляю дней, этак, на пять,
В кураже я тебя позабуду,
На шестой - затоскую опять
Сердце стану лечить, как простуду.
Русской водкой, наполнив стакан,
Настрогав сверху красного перца,
Прокляну их весёлый канкан,
Залпом выпью я капли от сердца…
Осточертел о будущем анонс,
Мне настоящее твоё намного ближе.
Давай, родная, покалякаем в прононс,
Представим, будто мы опять в Париже.
Представим, будто я ни на микрон -
Не отдалился, не уплыл с туманом,
И твой подросток, жигало-Макрон
Не тащится за раненым карманом.
Забудем, как по первому щелчку -
Папаши, соскочил мажор-мальчишка,
А ночью ты стонала, как «ку-ку»
И стерегла под дверью, словно мышка.
Зачем же нам с тобою вспоминать,
Как телефон-кондом-чума-холера,
Не умолкал всю ночь, такую мать!
Названивал, названивал <…>.
Я в детство никогда не погляжу,
Не стану вспоминать, как хмырь болотный,
На ленты платье рвал проклятый <…>,
Гонял по кабинетам <…>.
Как чинно дефилируя с блатным,
Навстречу шла, смеясь, в полу обнимку,
Как за бугром халупу сняв с цветным
Ты уезжала, точно на заимку.
Куда милее мне моя стезя,
Где я иду, а ты всё ближе, ближе…
Но, ты пойми, рассказывать нельзя,
За наши рандеву в ночном Париже.
Играй, моя красивая, играй.
Прячь свои мысли в зарослях лещины.
Искала для души свободной рай,
А оказалась в лапах чертовщины.
Но ты давай, родимая, играй.
Не поддавайся приступам кручины.
Я покажу, как старый самурай -
Вскрывает брюхо к радости девчины…
Играй, моя дешёвая, играй.
На чувствах постороннего мужчины.
От собственного пороха сгорай,
Но радоваться право ж нет причины.
Твоя игра погубит лишь тебя.
Себя одну ты глупо обманула.
Ты думала, терзаешь не любя,
Но всё ж себя по сердцу полоснула.
Открылась дверь, и ты вошла, нагая.
С мужскими волосами на ногах.
Набросила платок на попугая,
В подушках утонула, как в снегах.
А я в окно, как ласточка от хоря,
Бумажным самолётом улетел.
Пошёл в кабак, и нахлестался с горя,
Ведь я такую женщину хотел.
Такую же шальную, озорную.
Чтоб с ног катилась, падая, роса.
И непременно чуточку хмельную,
Но, милая, зачем мне волоса…
Запомни милая, я мудр, как Талейран.
Зачем же стану раздирать я пасть руками?
Зачем долбить я стану стену как таран,
Напоминая всё, что было между нами?
Что было – сплыло. Половодьем унесло,
Те ёлки-палки, что с тобой мы накопили.
Плевать давно нам на заветное число,
Ведь мы вино любви давно с тобой допили.
Ведь мы давно решили, хрен тому цена,
Что не убило нас смертельною тоскою.
Не так уж страшно, что манкирует она,
Не удивлюсь её душевному покою.
Беда придёт тогда, когда разлюбишь ты.
Твоя душа умрёт, оставив только пепел.
Ну, а пока в груди не умерли цветы,
Зачем и что искать в её сердечном склепе?
Вы, та, что своим ликом освещала,
Знатнейшее присутственное место,
Вы, та, что в светлый Праздник обращала -
Любую тризну, величавым жестом.
Вам, той, что покорила моё сердце,
И наградила пламенной любовью.
Пою я Гимн, в ответ же слышу – скерцо,
И правильно, чурбан мне к изголовью!
Заслуженно, кердык мне меж лопаток,
Что б знал, как упускать судьбу из виду.
Я завершаю, буду с Вами краток:
Простите невнимания обиду…
У Ассоли нет больше фасоли.
У Ассоли закончилась соль.
Но Ассоль собралась на гастроли,
Так зачем ей, скажите, фасоль?
У Ассоли в шкафу - туча моли,
Но железной рукою Ассоль,
Подвенечное платье мусолит,
На балкон она выйдет босой.
У Ассоли в компьютере тролли,
У Ассоли в душе пустота.
Не понятно, фантомные боли
Ей зачем?
Паруса на черта?
Лишь ночь, что превращает время в прах,
И небо покрывает облаками,
Как сводница тебя приводит в снах,
Ты трогаешь мои соски руками.
Зачем тебе, скажи, мои соски?
Ты старый, тлёй побита твоя шкура.
Ты скоро сдохнешь с горя и тоски,
А я тебя любила.
Вот же дура…
Я сегодня так счастлив, так весел,
Бросил оземь судьбы удила,
В узелок завязал и повесил
Я на гвоздь все мирские дела.
Я в ладони возьму лишь святое,
Пронесу от звезды до креста.
Незаметное счастье простое -
Проглочу - и кометой с моста.
Он стоял у Метро,
Тыкал встречным визитки.
Выгорало нутро -
После слов паразитки.
Он ходил по домам,
Предлагая услуги,
И пульсировал шрам,
Донимали недуги.
Старый, нищий, седой,
От отчаяния плакал.
И святою водой -
Омывался от шлака…
Майне либе унтер-офицер,
Я ждала вас длинными ночами,
Вдаль глядела синими очами,
Взгляд искала средь небесных сфер.
Майне либе обер-лейтенант,
Вы писали пламенные письма,
Полные таинственного смысла,
Вы давно не воин, - арестант.
Майне либе, где же вы теперь?
Может там, куда вы так стремились,
Кровью неожиданно умылись,
Видимо не ту открыли дверь.
Не на тот народ вы нарвались,
Вас ведь столько раз предупреждали:
Вас в России никогда не ждали,
Проводить до дому поклялись.
Воротились к очагов лучам,
Многие лежать в степи остались,
Глядя в небо как бы удивлялись,
Как прохладно в марте по ночам.
Майне либе пленный дровосек,
Я вас ждать, естественно, согласна,
Только жизнь в разлуке столь ужасна,
Как зима в несжатой полосе…
Я сказать всем женщинам хочу,
Не пускайте вы мужей в Россию,
Слушайте Учителя-Мессию -
Радуйтесь родному калачу.
Мне приснилось, как в тоске я умирал,
Сердце билось, так как бьётся генерал.
Так, как бьётся его армия с врагом,
Как смеётся мокасин над сапогом.
Заскучало сердце, замерло в груди,
Я начало вижу смерти впереди.
Продолженье вижу смерти, пустоту,
Приближенье похорон и темноту.
На закате умирающего дня,
В новом платье, - вижу вся моя родня.
Поглядела скучным взглядом на меня,
Поредела, удалилась, семеня.
Разве звал я вас на это торжество?
Разве знал я, что не стоит в Рождество,
Не достойно, в светлый праздник умирать,
Не пристойно, всех знакомых собирать.
В светлый праздник всех от дела отрывать,
Но проказник оккупировал кровать.
Спит, не дышит, зрит на всех из под тишка,
Видит, слышит, у кого тонка кишка.
Кто не может ни всплакнуть, ни зареветь.
Совесть гложет, сам готов, как тот медведь,
Зареветь ли, зарычать ли с бодуна,
Но на петли рот зашила мне жена.
Чтоб не мог я на том свете рассказать,
Чтоб не мог я словом правду показать.
Как лупила она скалкой по спине,
Как купила где-то гроб на стороне.
Уложила, в гроб тихонько умирать,
Сторожила, чтоб не вздумал удирать.
Утопила вдовье горе не в вине,
Растопила лёд сердечный на огне.
Расплескала, что осталось не слезой,
Всё искала, где мой перстень с бирюзой.
За щекой моей колечко то нашла,
За покой мой стопку выпила, ушла…
Я теперь лежу, не нужный никому,
Вспоминаю про Ерёму и Фому.
Я от скуки слово к слову подгоню,
Мои руки снова тянутся к огню.
Мои руки снова тянутся к перу,
Снова звуки на бумаге наберу.
Расскажу вам, как мне снился дивный сон.
Ворожу, вон, как попасть к вам в унисон.
Как попасть мне на душевный ваш настрой,
Не пропасть мне, не пройти бездарный строй,
Графоманов, и никчемных тех писак,
Что обманом притупили свой тесак.
Тот тесак, что должен правду лишь рубить.
Но впросак попал писака, чтоб убить,
И призванье людям зеркалом служить,
И, то званье, коим нужно дорожить.
----------------------------------------------------------
Встал, стеная, как Этьен де Кондильяк,
На хрена я вновь на пиво пил коньяк…
Это ж нужно быть последним дураком,
Чтобы дружно налакаться коньяком.
Чтобы вместе бочку пива прикупить,
Мы же в тресте зарекались пиво пить.
Зарекались, Божьей матерью клялись,
Как проспались, вновь за старое взялись.
И теперь вот, я лежу и ни гу-гу,
Я не первый образ милой берегу,
Образ милой, пол литрушки коньяку,
Мне б хоть силой разогнать печаль-тоску.
Не пугает меня вражеская рать –
Предлагает мне сухому умирать.
Я той рати дам, конечно, по зубам,
На полати, прислонив бокал к губам,
Завершу я свой земной нескучный путь,
Попрошу я поднести мне жизни суть -
На тарелке - малосольный огурец,
Как на грелке, на столе лежит мертвец…
С тобою не сравнится Тадж-Махал.
Как ятаганы – брови накрест сложены.
Твои уста – пленительный коралл,
Во лбу - тропинки мыслями исхожены.
А шея – лебединая дуга.
А плечи - будто склоны гор Альпийские.
А сквозь перила – дивная нога!
В смятеньи даже боги Олимпийские.
Твой голос – как Белладжио Фонтан.
Суждения – Дельфийского оракула.
Из-за плеча, как и у всех путан,
Выглядывает саблезубый Дракула.
Поражает чванство круторогой.
Лишь вчера страдала от любви.
Выглядела бледной и убогой,
Плакала: «Господь, благослови».
А сегодня голову надменно,
Подражая Сфинксу подняла.
Стала б благородной непременно,
Да мешают жизни удила.
Я рад, что Вы больны, увы, не мной.
Я рад, что Вы давно уж разлюбили.
Вам - на ладошке, как игрушка – Шар Земной,
Мне – медный грош, - весь в придорожной пыли.
Я, правда, рад, что я не Ваша боль.
Я, точно рад, что Вам я не обуза.
Зачем влачить Вам бренную юдоль,
У Вас есть – буфера, как два арбуза.
Вот оттого я рад, как не крути,
Что на просторах бывшего Союза,
Я вас не встречу, - нам не по пути-
Тому порукой - Ваша злая Муза.
Раздарила ты себя, раздарила.
Столько любящих сердец уморила.
Сколько пар по сторонам развела,
Ты по крошкам всю себя раздала.
По России разнеслась твоя муза.
Твои песни исполнял сам Карузо.
Всех пленяла ты своей красотою,
Ты была всех ловеласов мечтою.
Так какое мне, скажи, теперь дело,
Кто ласкает твоё нежное тело,
Кто на шухере стоит или ждёт,
Когда очередь его подойдёт.
Милий мой, тебя я позабуду.
Милий мой, тебя я не прощу.
Милий мой, предателя-иуду,
Нет, не забуду, точно отомщу.
***
Милая, за что меня караешь?
Милая, за что ты так бранишь?
Ты от меня стабильно удираешь,
Милая, так может, объяснишь?
Зачем меня просила, что б оставил?
Зачем гнала ты, чувства позабыв?
Ведь я с тобой ни грамма не лукавил,
Но ты всегда толкала на разрыв.
Тебя искал я в бочке Диогена,
Искал я днём в руке свечу держа.
Видать побег заложен в твоих генах.
В моих – искать, от холода дрожа.
Нашёл, привёл, ты снова убежала,
Я за тобой из дома в никуда.
За чьим столом кого ты ублажала,
Мне не узнать теперь уж никогда.
Но ты пойми, я бы не смог жениться,
Женился я немало лет назад.
Да и потом, уж лучше застрелиться,
Чем в ЗАГС идти с замужнею как в АД…
Ну, что ты маешься, родная, что ж ты маешься?
Не спится? Одиноко по утрам?
Себя утешить, иль меня достать пытаешься?
От злобы бессердечной задыхаешься,
Слезами от досады умываешься,
Открыта как ладонь сквозным ветрам.
Ну что ты маешься, скажи мне, что ты маешься?
Тебя знобит? Вкус крови на губах?
Не можешь не кусать? Живёшь, не каешься?
Иль просто по привычке издеваешься?
Но этим ещё больше подставляешься,
Твердишь слова, застрявшие в зубах.
Ты кормишь голубей сухими крошками.
Тебе приятно? Так и им сытней.
Мы разными давно идём дорожками,
Я рад зерну, а ты хлебаешь ложками,
Любуясь пыльно-зольными окошками,
Стараешься мне стать ещё родней.
Но только ничего ведь не получится,
Лишь зря на корм буханку изведёшь.
Брось ты его, пусть сам как хочет, крутится,
В своих мечтах, как в снах - в надеждах мучится,
Подохнет с голоду, иль рвать других научится,
А ты себе достойного найдёшь.
Я, как-то выйдя в Поле подышать,
Услышал звуки жалобного стона -
Моя душа, под ритмы чарльстона,
Вечор пыталась тайну нарушать.
Я слушать стал, откуда этот стон,
И чья душа так плакала надрывно,
И понял - это Поле непрерывно -
Рыдает и танцует вальс-бостон.
В жилетку плакал Клевер сам себе.
Его Люцерна чем-то опоила.
Пять лет раба безжалостно доила,
Потом же предоставила судьбе.
Ты знаешь, Клевер, лучше ты не плачь.
Оставь мечты, займись любимым делом.
Цвети и жди, уже художник с мелом,
В награду ж ей - Бурёнка, как палач.
Чему-то плакала гитара,
Кого-то звал к себе баян.
А на картине Ренуара
Париж Алжиром обуян.
Три полногрудые красотки -
Играют искренне в гарем.
Их лица степенны и кротки,
А из одежды – только крем.
Их позы томно величавы.
Их ноги точно как у серн.
Почти невинны их забавы,
Рискнёшь главою, Олоферн?
Ты где, плакучая гитара,
Где ты, нахрапистый баян?
О вас я вспомнил здесь не даром,
Замучил скрипкой Караян…
Сегодня мне попалась на глаза
Сентенция неглупая в инете.
Скупая стариковская слеза,
Надёжнее печатей всех на свете.
У престарелых мачо - икота.
От похоти ногой сучат, придурки.
Природная девицы красота,
Куда милее тонны штукатурки.
Естественное - право, не грешно,
Неправедно манкировать любовью.
Я глупо жил, так и умру смешно,
А ты умрёшь, захлёбываясь кровью...
Хотите Вы всё сказки от меня,
И ждёте всё гламурных пересказов.
Вам надо видеть зарево огня,
Да только не влюблён я в Вас ни разу.
Так что Вы ожидали от бомжа?
Какой литературной перебранки?
Я – лишь алмаз, лишённый куража,
Вы – бриллиант тринадцатой огранки.
Я точно не гламурен и не Кот.
Давно моей пробили жизни склянки.
Готовите Вы новый апперкот,
Чтоб растоптать презренные останки.
Как расчёской, старым частоколом
Плющ распорядился по весне.
Подобрался к вишне и уколом -
Впрыснул дофамин и как во сне,
Вишня вожделенно задрожала,
Крону опустила на траву.
По стволу предательски бежала
Жидкость, отравляя ей листву.
Покорив податливое тело,
Плющ послал гормон серотонин.
И страдало тело, и потело,
Как разбитый хворью гражданин.
Но томилась трепетно в объятьях
Вишня, не предчувствуя беды.
Утонув в подаренных ей платьях,
Радовалась радостью звезды.
Плющ всё пил и пил из Вишни соки,
Повышая свой адреналин.
Чувства его лживы и жестоки,
Расцветал на вишне как павлин.
Поднимался скоро он к вершине,
Крону всю накрыл своим листом.
Свет померк для вишни и в лощине -
Словно ночь, стал день, ну а потом:
Эндофины потекли по венам,
Принеся надёжность и покой.
Но таилась в темноте измена,
До развязки уж подать рукой.
Иссушает плющ подругу вишню,
Заслоняет солнца ей лучи.
Бьётся сердце бедное чуть слышно,
Вот - совсем затихло, не стучит.
Прежде, чем засохнуть услыхала,
Как пьянит её окситоцин.
Обняла губителя-нахала,
Замерла и отдала концы.
Друг её недолго убивался,
Чем-то возмутился, а затем,
На соседку грушу перебрался,
Новый обживал себе Эдем.
Вишня, вишня, глупая вишня…
Почитал, пописал и поплакался.
Пожалел, погрустил, поскулил.
Как бы сватался, к деве, но вляпался,
Чувства в место отхожее слил.
Ты жива ещё мразь полоумная.
Ты готова своих мужиков,
Сумасшедшая лярва бездумная,
На погост отправлять косяком.
Так визжи уж мне вслед птицей Сирином,
Так пляши на костях, Алконост.
Так терзай мою плоть, мучай гирями,
Пусть исполнится ведьмы прогноз.
Ну, так здравствуй, малышка Сиси!
Пол банана возьми, откуси.
Половину оставь для другой,
Для моей, для Софи, дорогой.
Ну, привет же, ну что за дела!
Ты кому мой банан отдала?
Мне к Софи ещё завтра идти,
Что мне ей на подарок нести?
Ах, ты ж стерьва, падлюка, шикса.
Мне твоя надоела коса.
У Софи, вон, кудряшки до плеч.
Уходи же Сиси, не перечь.
Я по жизни совсем не скупой,
Просто мучит проклятый запой.
А идти без подарка к лицу ль?
Не батон предложить, не мацу ль?
Мне работать как будто не в масть,
Но охота на праздник попасть!
Подарю, что ли ей диколон,
Пахнет, кажется, ландышем он.
Фу, ты, блин, чё опять за байда,
Я ж дарил диколон ей, когда
В прошлый раз с ней менины гулял
И всю ночь с нею Ваньку валял.
Только, помнится, впрыгнул заскок
В её правый курчавый висок,
Все игрушки она собрала,
Мне на память назад отдала.
Ну, так что же мне ей подарить?
Может дать анаши покурить?
Или водкой залиться с горла?
Верю, даст на пузырь мне урла…
Орфей, гуляя рощей дикой,
Столкнулся с юной Эвридикой.
Эрот их взгляд перекрестил,
И свадьбу громко возвестил.
Запел Орфей, но Гименей,
Попридержал любви коней.
Мол, как друзья вы не моститесь,
Но стать вы парой не годитесь.
Священны ваших браков узы,
Забыли вы свои обузы.
Спеши, Орфей к своей супруге,
Вечор слегла она в недуге.
Рыдал Эрот, рыдали нимфы,
Ревело море, и на рифы
Ладьи в безумстве понеслись,
На дно морское улеглись.
Собой от злости не владея
Проклятьем, девица, Орфея
Многоэтажным прокляла -
И ногу в воздух вознесла.
Со всей присущей деве силой -
В гнездо змеиное вдавила,
Змее увечье нанесла,
И яд змеиный понесла -
В своих младых, девичьих жилах.
И хоть ворожка ворожила,
А всё девица померла,
Как тень в Аид она сошла.
Орфей, о том ни сном, ни духом,
Припал к груди супруги ухом;
В груди её Гипнос сопел -
Орфей от радости запел.
Он пел о здравии супруги,
Благословлял её досуги,
Друзей своих благодарил,
За помощь песней одарил.
Всех песней звонкой убаюкал,
И постепенно силу звука
Орфей до минимума свёл,
Гнедого со двора увёл.
Стремглав летел он к чаще дикой,
Туда, где с юной Эвридикой -
Венчать их боги собрались,
И где в любви они клялись.
Вот эта роща, где под дубом
Их Гименей прервал так грубо,
Вот их венчальные чертоги,
Куда же подевались боги?
Лишь только старая весталка,
Да кособокая гадалка -
Сидели, грелись у огня,
Былое в памяти храня.
Откинув Зевса дар - порфиру
Орфей поднял как знамя Лиру.
Старухи, в ужасе вскочив,
Забыв свои параличи-
Наперебой пересказали,
Всё то, что сами увидали.
И то, что слыша от других,
Успели записать, как стих.
Померкло солнце для Орфея,
Позвал он знаний корифея
И тот ему поведал, как -
Спуститься можно в Вечный Мрак.
На вход широкий указал,
И обещанием связал:
Что принесёт Орфей ему
Камней сапфировых суму.
Напомнить обещал взамен,
Когда оставив мрачный плен,
Орфей поднимется на свет
Аида, позабыв - Завет.
Орфей не слушал, он спешил.
Его любовный пыл душил.
В широкий вход Орфей вошёл,
И по ступенькам снизошёл.
Внизу его уж поджидали -
На всех пришельцев нападали –
Огромный Цербер, верный пёс,
И трёхголовый утконос.
Вокруг гора костей и трупов.
Орфей несчастный, впавши в ступор,
Забился в угол, задрожал,
Закрыв глаза, как труп лежал.
Но нет такого в свете дива,
Чтоб, как бы ни была пуглива,
Природа наша, наконец,
Не пообвыклась. И певец –
Открыв глаза увидел враз –
Что дух страшил давно погас.
Что зря он Лиру навострил.
Давно уж Кронос всё решил.
Шагнул Орфей в Аида дом,
Хоть ноги двигались с трудом.
Везде висел жутчайший смрад.
Каким ещё быть должен Ад?
Орфей шагал, шагал, шагал,
Ногам руками помогал,
И вот уже видать дворец,
Его стараниям венец.
Орфею не было печали,
В Аду его уже встречали:
Три злобных Гарпии-сестры,
На удивление - добры.
Орфей не слыл лихим скупцом,
Или завистливым льстецом,
И потому все три подруги -
Наперебой себя в супруги -
С покорной кротостью несли,
Мошной украденной трясли.
Келено – дочь самой Электры -
Несла в себе Подарги спектры.
Её сестрица – Окипета
Фавманта дочь, что ветром спета.
И третья Гарпия – Элло,
С глазами точно как стекло.
Меж ними Фурии резвились,
Орфея мужеству дивились,
Им всё не верилось никак,
Что всё ж пришёл он в Вечный Мрак.
Они, вчера покинув Крит,
Несут посланье Гесперид
Аиду, богу своему,
И пару яблок, да Муму.
Всей этой дружною толпою,
Земли не чуя пред собою -
Ввалившись скопом во дворец,
Обсели с золотом ларец.
Орфей, прибегнув к рокировке,
Скользнул в Зигзаг по самой бровке,
Сквозь Лабиринт – и был таков,
Не тратя даром лишних слов.
Влетел он в Зал с высоким сводом,
С разнообразнейшим народом,
Увидел грозного Царя -
Подземных Недр богатыря.
Прогнулись ноги у Орфея,
Но тут прекраснейшая фея –
Жена Аида, Персефона,
Привстала с золотого трона –
Перстом на Лиру указав,
Играть велела, всех прогнав.
Она желала лишь одна -
Внимать, как милая Весна -
Идёт по лесу и чарует,
Любовью всех подряд дарует.
Давно жену из под Эгиды,
По наущению Эриды,
Похитил девушкой Аид,
Прельщённый формами Киприд.
Орфей играл для Персефоны -
Так, что соседние балконы
Под весом женщин напряглись,
Грозя отнять богини жизнь.
Богиня, слёзы утирая,
И одарить певца желая,
Спросила: - Что бы ты хотел?
Орфей от радости вспотел:
- О, ты, владычица Аида,
Зевеса дочь, Любви Планида,
Отдай мне в жёны Эвридику,
Коли достоин был мой выкуп.
Богиня выкуп приняла,
К Аиду парня подвела,
Благословила и тотчас,
Провозгласил Аид Указ.
Указ всё царство извещал -
О том, что Царь Аид отдал
Орфею юную жену,
Задачу выдвинув одну.
Чтобы Орфею всю дорогу -
Вперёд смотреть и понемногу -
К дыханью милой привыкать,
Но оглянувшись – не искать.
Тропою трудной и убогой
Шагал Орфей и всю дорогу
Он помнил заповедь в пути:
Смотреть вперёд, вперёд идти.
И вот он – выход долгожданный.
Забыл Орфей Завет желанный,
На Эвридику посмотрел -
Рой Гарпий тут же прилетел.
Схватили деву, закружили,
На свои крылья положили,
Перед Орфеем потрясли,
Куда-то в темень унесли.
Завыл Орфей шакальим воем.
Увидел он перед собою
Пустую ветхую суму,
И просьбу данную ему.
Не вспомнил в радости Орфей
То, что промолвил Корифей.
Забыл набрать в суму сапфира.
Сник голос, и увяла Лира.
Идёт, не нужный никому,
Влачит дырявую суму.
А Эвридика проклинает,
Стихом озлобленным шпыняет.
Устало ноги в дом несут,
На Гименея страстный суд.
Опять в стихах шифруется Она.
Кому кричит, по чьей любви страдает?
Над дымною трубой плывёт Луна,
И вместе с Ней, как будто бы рыдает.
Как будто закручинилась Луна,
О том, что снова на исходе осень.
Всю ночь над изголовьем тишина,
На голове бессовестная проседь.
Уже Луну не видно из окна,
И на часах без четверти уж восемь.
Но как обычно ночь прошла без сна,
Рассвет Ей в одиночестве не сносен.
Вся жизнь Её заботами полна.
Никто не защитит, не приласкает.
Накатывает жалости волна,
Она волну к душе не допускает.
На улице проклятая война.
В подвале только сырость и удушье.
В душе Её цветёт любви весна,
Встречая осуждение кликушье.
Тополя, тополя, вы нам дарите пух.
Притаилась Земля от нуля и до двух.
После двух до утра станут снова стрелять.
Будет трупов гора, упадут тополя.
Будут мины свистеть от зари до нуля.
Будут кости хрустеть, их покроет земля.
Вот антихрист спешит, за антихристом – смерть,
Жажда в горле першит, в голове круговерть…
Мы с тобой, подруга, не знакомы,
Просто заглянувши на фуршет,
Покружили, запахом влекомы
Заграничных, в корочке конфет.
Рассовав конфеты по карманам,
Не спеша покинули банкет,
Заглянувши в гости к Губерманам,
Ночью оказались тет-а-тет.
Речь моя тихонечко журчала,
Отзывалась в раненой душе.
Отбивались кулачки сначала,
Губки прошептали мне – «туше».
Так мы с той поры и хороводим,
Ищем на приёмах шведский стол.
И, в конце концов, опять находим,
Для ночлега сказочный престол.
Ты с утра ругаешь и порочишь,
Будто бы я твой законный муж.
Проклиная, эсэмэски строчишь,
Пишешь беспардонно злую чушь.
К вечеру вся злость твоя проходит,
Ищешь у хозяев тёплый душ.
Кончен бал, твой милый не приходит,
Вот уже с ресниц стекает тушь.
Девушки, любимых не ругайте,
Не просите их, вас отпустить.
Глупостей таких вы избегайте,
Постарайтесь шалости простить.
Шалость мужику необходима,
Без неё он чахнет, как Кащей.
Ваша красота непобедима,
Вы в числе любимейших вещей.
В тяжёлом бархате по-царски величавы,
А в лёгком ситце, словно кукла для забавы,
В китайском шёлке будто роза из кино,
Но всё прекрасней Вы в атласном кимоно.
Бьётся в тесной, волчица, норе.
Её лапы от страха дрожат.
Нипочём ей мороз в январе,
Холод весь между рёбер зажат.
Стынет в жилах звериная кровь.
Ей одной неуютно в ночи.
Ненасытного друга любовь -
За снегами – кричи не кричи.
Где-то там, за снегами – один
Её суженый бьётся в сетях.
Лишь вчера был Тайги господин,
А сегодня у смерти в когтях.
В кровь изодраны лапы его.
Переломаны рёбра о жердь.
Нет друзей, нет вообще никого,
Расступается медленно твердь.
Не пугает костлявая дрянь.
И не выдаст скупая слеза.
Только кто в предрассветную рань,
Поцелует любимой глаза…
Миллениум, год двухтысячный.
-----------------------------
Пронеслось густым набатом,
Над Кубанью в злую рань,
Блудным сыном, бедным братом,
Я вернулся на Кубань.
Обогрели, накормили
Возвращенца-казака,
Как родного пригласили,
В дом сестры пожить пока...
Не успел родного Края,
Надышаться ветерком,
Уж сестра моя вторая,
На погост ушла тайком.
Вот же чудо, вот же диво,
Столько крыш над головой!
Неприлично, некрасиво,
Из груди раздался вой.
Раскатился и сорвался,
Волчьей стае донося,
Что подранок отозвался,
Что побег не удался.
Злая мачеха-чужбина,
Десять долгих, мрачных лет,
В ненавистного ей сына
Глад вгоняла, как стилет.
Измочалила, согнула,
Знай - чужая, не своя
Скорлупою изрыгнула
Птицеедная змея.
Но квартиры, вещи, дачи,
Не положены в извоз;
Что возмёшь со старой клячи?
Два узла, да кучмовоз.
Вновь цыганской плясовою,
Закружился жизни ряд,
Целый год я головою,
Пробивал чиновный взгляд.
Не пронять курчавых бестий,
Не достать до их сердец.
Черви, буби, пики, крести,
Джокер выпал, наконец.
Бросил взгляд как на бродягу,
Как на глупого юнца.
Как на шавку, доходягу,
На казака-беглеца.
И промолвил: - Украина?
Нет закона, чтоб помочь.
Позабыла мама сына,
Потеряла где-то дочь...
Вот, спустился б ты с Кавказа,
Или беглым курдом был...
Вислоносая зараза,
Он, наверное, забыл:
Здесь родился я, крестился
Здесь женился, в зное дня,
Нарожал детей и смылся,
Как и вся моя родня.
От колхозной лютой доли,
Подался я в вольный край.
Там копают угли, соли,
Чего хочешь - выбирай.
Десять лет кирка, лопата,
Отмотал казённый срок.
За квартиру, не за злато,
Отрабатывал урок.
Что теперь мне их квартира?
Двести баксов на пропой...
Не купить за них сортира,
Не отправить на покой.
........................
Вспомнил детские метанья,
Когда Мама померла...
Подзаборные скитанья,
И подсудные дела.
Утром школа, а к обеду,
Бросив книжки - за порог,
Где в субботу, вторник, среду,
Ждал шлагбаум-носорог.
Закрывал больным дорогу
Круторогий вертухай,
Старый урка одноногий -
Отмерял щепоткой чай.
Самогон, хмельная чача,
Пир горой, рекой бура...
Здесь, от счастья чуть не плача,
Мы встречали вечера.
А потом, в хмельном угаре,
Шли на тёмные дела.
Не мешок, так горсть в амбаре,
Словно крошки со стола.
Извела тоска по дому.
Дома - хуже, чем в аду.
Лучше - головою в омут,
Лучше - воровать пойду.
.....................
Колесил я по Кубани,
Как по Риму древний Красс.
Не страшась кровавой бани,
Вновь поплёлся на Донбасс.
Отстранилась дева от анчара,
Ей не время глупо умирать.
Волею блатного комиссара,
Вынуждена снова выбирать.
Комиссар обрушил берег Дона,
Раз не захотела утонуть,
Будешь ты, казацкая Мадонна
Вынуждена руку протянуть,
Злому, ядовитому анчару,
До кровинки жизнь ему отдать,
А не хочешь, с казаком на пару,
Будешь в мутных водах пропадать.
Вынуждена будешь прямо с кручи,
К милому в объятия упасть.
Видишь, небо затянули тучи,
Видишь, пропасть разевает пасть…
Луна огромным белым шаром,
Над водной скатертью нависла,
Каббалистические числа,
Между потопом и пожаром.
На лике лунном кровь не даром,
Как в Гефсимане проступила.
Луна из Дона пить любила,
Кровь, пролитую комиссаром.
На берегу, склонясь, казачка,
С пустыми от тоски глазами,
Казака кровь кропит слезами,
Скулит и воет, как собачка…
Вода ей песен не поёт,
Луна не греет плеч холодных,
Анчар, лишь, руку подаёт,
Он ждёт … среди камней голодных…
Что сказать Вам, ну, лето как лето.
Сизарями чужими одето.
Мы в походах по велосипеды,
Истрепали и души и кеды.
Роз кусты, ну, и ветки сирени,
Обносили, - тюльпаны, пионы.
И плевали на звуки сирены,
Усыпляя собак как шпионы.
Уходили из дома на дело.
Возле кладбища мы ночевали.
Как волчата в норе зимовали.
Голова постепенно седела.
Трактора угоняли, машины,
Уводили коней из конюшен,
И ломили ларьки, магазины.
Милицейский мой лист перегружен.
Кровь хлестала на клочья рубахи,
Но, не зная ни страха, ни боли,
Мы несли наши души на плахи,
Своей детской обиды...
и воли.
Россия, Родина моя,
Наворотила до …
И больше.
Закон здесь в точности, как в Польше,
И потому дал маху я.
Жена и двое сыновей,
Не получили ни…
Копейки.
Как говорят нам евро-пейки,
- Таки дила, о зохен вей.
Стараньем весь ты в муравья,
И по правам – как муравей. -
В колхозе все мы родились,
Не получив земли ни пяди.
Видать забыли за нас …
Власти.
И вечно алчущие пасти,
Нам демонстрировали дяди,
Что громко Родиной звались.
Десяток лет ломал хребет,
Вскрывая шахты горизонты.
Кусочка угля, мастодонты,
Мне не отдали на обед.
Лечить мои болезни чтобы.
Не догадались, долбо…
Птички,
И легкокрылые синички,
Предохранить углём от бед.
ВаучерЫ все получали,
Когда уродины сыны,
Её последние штаны -
На свою попу надевали,
Делились недрами страны.
ВаучерАми, пи…
Ллигримы,
Народной завистью палимы,
Менялись в звоне тишины,
И тут мы дружно пролетели.
Опять на самом на краю
Мы оказались. На …
Фига,
Так дружно в очередь потели,
Так приподняться все хотели,
Вкусить на шару пирога.
И ни земли и ни заводов,
И ни бесплатного жилья
Не получил я ни…
На йоту,
Была бы шоркаться охота
В очередях среди уродов
Тоскливо ждущих воробья,
Заместо жирных журавлей
И получая п…
Просто квоту
на гроб, в нём точно веселей.
Скажи Родная, задолжал
Тебе я много ли по жизни?
Я от рождения до тризны,
Когда-то, что-то получал?
А всё ж любую я козу -
За твоё счастье загрызу.
Идиёт, потому что…
Эх, Маруся, нам ли быть в печали?
Кричали совы за окном, сычи кричали.
Нас по подвалам, да по лестницам венчали,
Из подворотни гуси змеями сычали.
Эх, Маруся, нам ли всех бояться?
В ногах у нехристей пристало ль нам валяться?
Они как осы, как шмели везде роятся,
Мы не отступимся, пусть раны вновь гноятся.
Эх, Маруся, ну что ты всё пугаешь?
Ты под врагом лежишь, за что ж меня ругаешь?
Мине усё уже давно по барабану,
Уже давно не подчиняюсь я кагану.
Уже давно я сам себе стал атаманом.
Не приручить меня ни лаской, ни обманом.
Я на диване своей смерти ожидаю,
И не подвластен я ни гейше, ни джедаю…
Нинка, Нинка, недотрога - Нинка.
Как же ты меня боготворила!
Выступала плавно, как лезгинка,
За любовь слова мне говорила…
Нинка, Нинка, странная картинка
Облаками выткана на небе.
Видела, как каждая росинка._Улыбалась на зернистом хлебе?
Видела, как бешенством светились,
Над тобой мои глаза шальные?
Вспомни, как блаженством перепились,
Как кружились головы хмельные.
Нинка, Нинка, королева – Нинка,
Что же ты, родная, натворила?
Не касалась плеч твоих пылинка,
Ты сама себя похоронила.
Нинка, Нинка, раскладушка – Нинка.
Расскажи, ну как же так случилось,
Что была ты - натуральная блондинка,
Да шатенка тихо просочилась?
Мне снился тот же чудный сон:
Она – пленительно нагая.
Шептали ведьмы в унисон:
- Она уже совсем другая!
Она уже совсем не та,
Что за тобою, словно нитка,
Шла за иглой, ведя кота,
Напоминала маргаритку.
Она не Афродиты дочь,
Которая была готова -
С тобой, в Вальпургиеву ночь,
Лететь, куда прикажешь, снова.
Теперь она летит туда,
Откуда звон ей слышен злата,
И где Полярная звезда
Её манит, как блеск булата.
Туда, где песни не твои,
Под небом чуждым напевая,
Цветёт она, а соловьи
Ей вторят, соло забывая.
Уже давно совсем другой,
Ласкает круглые коленки,
Хоть колокольчик под дугой -
Ещё звенит - другому пенки.
Её задорный, звонкий смех
Не для тебя, а чувства, верь нам
Меняют годы, словно мех,
Сезон меняет горным сернам. –
Но я, как глупый Купидон,
Свою стрелу носил под мышкой,
Уже давно Кубань и Дон
Меня влекли казачьей стрижкой.
Уже давно я вдалеке,
Живу в тиши, стихи слагая.
В ответ: - Твой Замок на песке.
Я не твоя. И я – другая.
Пять слов я вижу на песке:
"Я не твоя" и "Я другая",
Седины ропщут на виске,
Её забыть мне помогая…
Нету смысла в этой жизни, нету смысла.
Ну, так на фиг мне предложенный успех?
Перегнулся Млечный путь, как коромысло,
Он зовёт меня в мир страсти и утех.
Он зовёт меня туда, где все печали,
Позабудутся, как прошлогодний снег.
Где друг друга мы ещё не повстречали,
И где время останавливает бег.
Где страданиям, метаниям не место.
Где для каждого намечена стезя.
Где, как чудный сон, забытая невеста,
Не прошепчет, что любить двоих нельзя.
Толь приснилось мне, толи привиделось,
Толи в пьяном бреду показалося,
На меня ты до смерти обиделась,
Слышать голос мой впредь отказалася.
Припев:
Так часто мне крышу сносило,
Так часто я был сам не свой.
Бросался в прорыв как Брусилов…
Бил в стену дурной головой.
Толь приснилось мне, толи привиделось,
Толи белка опять разыгралася,
Ты же видела, милая, видела!
Ты же кошкой со мною игралася!!
Припев:
Выставлял оловянных солдатиков,
Впереди – офицеров выстраивал,
Комиссаров включал, харизматиков,
На победе в сражении настаивал…
Припев:
Ты молчала в ответ, улыбаючись,
И притворно со мной соглашалася.
Дни летели, пощады не знаючи,
Сдула Армию ты… распрощалася.
Припев.