Ветер дышит в рассвет, неторопливо и плавно.
Мир за окном качается и немного смещает планы,
чуточку, может, не в тему, но не особо:
ты понимаешь, что день уже нарисован.
Кофе бежит через трубочку, видя в ней веху:
губы прерывисто тянут его до верха,
до выходного отверстия, самой высокой точки,
и отправляют внутрь, пробуждать ключевые токи.
Солнце ныряет в мягкость разбавленного аннато.
Ты между делом молишься /потому что молиться -- надо/,
гонишь другие мысли, язык прикусив за кончик.
А Бог в это время ждёт, что ты, наконец, закончишь:
ждёт, когда перестанут прошенья и внутренние бои,
чтоб говорить с тобою на языке, понятном лишь вам двоим.
Ты Его чувствуешь, как дерево чувствует лето.
И Ему всё равно, как ты выглядишь и что на тебе надето.
Бог не знает, что ты можешь быть некрасивой или в нелепом платье.
Ты для Него -- это Ты. И счета твои Он оплатит.
Вы несравненно ближе, когда ты считаешь ворон,
чем, когда соблюдаешь формальности чьих-нибудь похорон.
Факт этой близости хранится в большом секрете.
Можешь делать, что хочешь, но делай его при свете.
Вы с Ним вдвоём с той поры, когда тебя звали золотцем и кровинкой.
Это Он показал, как свистеть в зажатую между пальцев травинку
или витую полоску блестящего серпантина.
Но никогда не учил тебя чувствовать наполовину.
А потом Его голос ослаб и стал, как грудное эхо.
Потому что когда(?)-то ты сама от себя переехала,
чтобы осмыслить предел своего числового ряда.
Но Он знает, что ты вернёшься, и поэтому просто рядом.
До сих пор это так, и ничто тебя не погубит.
Даже джем, от которого липнут друг к дружке губы.
И пока, на ходу, ты пытаешься ум возносить горе,
Он снимает с плиты твой завтрак, чтобы не подгорел...