Трое маленьких в темной спаленке.
Оккупация. Голод. Смерть.
Молят пламенно, просят Сталина,
Чтоб не дал семье помереть.
Самой младшенькой года нет еще,
А у матери молока.
Затихает в ошметках рубища,
Свечкой– тоненькая рука.
Автоматы стучат прикладами–
Двери настежь, растерзан дом
Забинтованными солдатами,
Черной свастикой заклеймен.
"Руссишь швайне! Немецкий госпиталь.
Вон из комнат! В подвал, в подвал!"
Ковш отчаянья выпит с досталью.
Пистолета сырой оскал.
Взявшись за руки, дочки малые
Тише тихого у стены.
Ждут, как благости небывалого–
Корку хлеба и тишины.
Канонада все дальше катится,
Бой проигран и город взят.
Мертвецы в переулках скалятся,
Нет дороги для них назад.
А она легкой тенью мечется,
Утопая в людской крови.
Тяжкий стон, как во сне мерещится
Под забором в густой тени.
Ранен в ногу солдат контуженный –
Дотащила в сарай пустой.
Где бинты взять, лекарства нужные?
Путь один. И такой простой...
Полоснула ножом по мякоти
Деток на руки и вперед.
Верит, что средь немецкой слякоти
Вдруг живого кого найдёт...
Бог помиловал – фельдшер старенький
Йоду дал и бинтов пяток.
По головкам детишек гладил он:
"Киндер кляйне" – шептал в висок.
Хлеба дал, провожая с жалостью,
Глядя женщине русской вслед.
Небо алой пылало яростью,
Таял душный войны рассвет.
Тот солдатик с раненьем справился,
В партизанский ушел отряд.
А у Ольги колючей замятью
Поседели не косы. Взгляд...
Будь же проклята в веки вечные
Ада верная тварь – Война.
Лента памяти бесконечная,
На сердцах бинтами – вина.
Заросли травой рвы бездонные,
Души –вЕтрами в облаках.
Только светятся в ночи темные
Шрамы тонкие на руках....