Самолётик задрожал,
вжался в кресло аксакал.
Даже сквозь иллюминатор
греет солнце. Керчь, пархатый!
Поля расчерчены Кубани,
там внизу, есть поселяне.
Двести лет назад— черкесы—
и разыгрывались пьесы.
Запродались тюркорумам—
оказались под Эрзрумом.
Там армяне и айсоры;
и повыжженнее горы...
Даже дальше—в Палестине!
Проживают там поныне.
Переправлюсь на Тамань,
вместо «инь» там будет «янь».
А в автобусе казацком
для еврея жизнь не цацкa,
а начало смертных мук.
Выхлоп травит... Хоп, Темрюк.
А казаки-забияки
всё задраивают люк.
Рядом с ними, на гиляке,
Зус и вёрсты, стук и грюк.
Зус отравлен углеродом,
грёзы брезжaт колобродом.
В запроливной Меотиде
бабы в действенном прикиде
и, вообще, матриархат,
мужуки ушли в отряд.
Tyт короткий разговор.
Даже здесь нефтезабор.
Пляшет факел перегонный...
И отравленный и сонный,
в Краснодаре на трамвай,
задом наперёд—Ман Вай.
Где хайкующий Багинский?
Зус приехал палестинский.
Бечь! Казачий магазин!
Их тут много. Зус один.
Но на вывеске салона
раскрасавица, чьё лоно
недоступно... Лорелеет!
Тепловоз уж топки греет.
Дёрнул он и наш вагон.
А под рельсами бетон.
K Дону cтепи расстилая,
cпит Хазария родная!
Таня Танаис, не плачь,
пусть утонет в речке срач.
Здесь начало Меотиды,
многих ёвриков планиды.
Да, и Дона эстуарий...
И ростовский бестиарий.
С папой едем в зоосад
много-много лет подряд.
А с Одессой-мамой резки,
хоть в ней жили генуэзки.
Генуэзки-иностранки,
в самом деле, итальянки.
Прощевай, семья Джизольфи,
эльфы, гвельфы, даже гольфы.
Зус последний гибеллин—
и на Русь пойдёт один.