/Вместо пролога/
В моей среде, а может — в четвергах,
где свет привык чуть свет быть на ногах,
бахвалясь в телевизоре исподним,
в отсутствие цензур и прочих мер
насиловать и рифму, и размер
любой могёт сегодня.
Прочти что хочешь — жизнь у всех не та!
Второго бы пришествия Христа
дождаться, да с трансляцией в онлайне...
Пока ж не вышел всяким show срок,
заполнят душу rap, hip-hop и rock.
И то, подозреваю, — виртуально.
А что на самом деле в скорлупе
у каждого запрятано, тебе
до фени, друг, и к чёрту рассужденья!
Всё главное случается в сети,
и в цифру скоро (господи, прости!)
переведут сам акт деторожденья.
А я, как прежде, пользую перо,
и в зеркале узрев в себе Пьеро,
боюсь забыть в глуши про ветер странствий.
Билет у интернета испросив,
в вагон влезая сельдью иваси,
наматываю время на пространство.
/Интермеццо, частично высокохудожественное/
Мечется, мечется в окнах осенний лес,
к поезду по полю кинувшись наперерез,
словно считает: "Вагон! Вагон! Вагон!"
Ветками машет вдогон... вдогон... вдогон...
/Что-то вроде первой части/
В тумане всё размыто. Так, строка,
в которую пиитова рука
на кончике пера неся чернила,
то впишет слово, то вдруг зачеркнёт
(пока слова свой выберут черёд),
глядишь — уже свой облик изменила.
Под стать строке скучающий пейзаж,
осенний, стылый, словно карандаш
художник стёр, в поля вписав дорогу —
бескрайнюю, как давняя тоска...
Такую же, как в прежние века —
куда ведёт, известно только Богу.
Привычно вдаль таращится верста.
Эх, свистнуть по-ямщицки б, да не та
то ль нота в голове, то ль просто жутко
от вида туго стянутых полей
стальной колючей проволокой. С ней
земля моя знакома не на шутку.
Здесь были в сорок первом Ганс и Фриц,
уверенные в том, что "дас ист блиц..."
Но где те гансы? Прах развеял ветер.
Теперь свои в отечестве моём
скрутили беззащитный окоём
для выпаса тельца златого. В тренде
один гешефт у нонешних купцов.
Колючке ж этой нет конца концов —
мелькают километры неустанно.
Не оттого ль не лезет в горло чай?
Вот так почешешь темя невзначай,
да и хлебнёшь настоечки с калганом.
А дальше — и попутчикам нальёшь,
и потечёт беседа часом. Что ж,
характер русский требует участья!
И если каждый выложит на стол
всё то, что на душе, то (вот прикол!)
своя беда сойдёт почти за счастье.
И будет много заполночь, когда
поманит спать мелькнувшая звезда...
На верхней полке — ложе от Прокруста!
В неловкой позе думать до шести:
"Кого не встретишь только на пути:
от работяг и до жрецов искусства!"
В любой момент поэт и гражданин
в экстазе может вынуть из штанин
затёртый том стихов своих о вечном,
и ну читать на весь честной вагон.
Так водится в России испокон
на бренной terra под гирляндой Млечной.
Несётся вдаль натруженный состав,
над шпалами вагоны распластав
(была бы птица-тройка здесь нелепа).
Не ведая, что там, в конце пути,
ручонка лезет лоб перекрестить
с надеждою: над нами — Бог и небо.
/Интермеццо случайное, невзрачное во всех отношениях/
С лика земли
дождь смывает осенний грим.
В мокром окне
горизонт
почти что незрим.
Каплей
ползёт по стеклу
остывший октябрь.
А в небесах пролетает
невидимый серафим.
/Часть, чем-то напоминающая вторую/
Картинка за окном в известный час
как вкопанная встанет, тут и нас
на Киевский вокзал выносят ноги.
Поймав такси, впихнув в него багаж,
в машину лезешь, вспомнив "Отче наш",
ещё немного — и конец дороге!
Однако же таксист из южных мест,
вращая то и дело взор окрест,
пыряет снова пальцем в навигатор.
С волненьем ощущаю всем нутром,
что надо было ехать на метро.
Рифмую слово "престидижитатор",
чтоб ненароком лексика моя
не вышла за пределы... Чешуя
автомобильных крыш проспект покрыла.
(Не только матом можно, видно, крыть!)
А мысли скачут, набирая прыть,
как блохи от хозяйственного мыла...
нет, не так...
/Часть, более похожая на вторую/
Так было б, кабы ехать мне в Москву,
а я желал пинать ногой листву
за сотню вёрст левей и вверх по карте.
Поэтому признаем за фальстарт
три прежние строфы. А мой азарт
продолжит путешествие в плацкарте!
...Люблю я древность в наших городах.
Как свет от бриллиантов на перстах,
она отдохновение и нега
очам моим. Помечу в дневнике —
"морщины старых улиц льнут к реке",
а сам пойду навстречу дню и снегу,
в свинцовых дирижаблях-облаках
неспешно подплывающему — ах,
какой простор для умозаключенья!
Ведь первый снег в отеческом краю,
подобно благодатному огню,
есть знак небесный, символ очищенья.
/Интермеццо уточняющее/
Подъезжаешь и видишь коробки — стекло и бетон:
"Пирамида", "Тандем", "Вавилон"... называть можно долго.
А душе просочиться б туда, где плывут испокон
звуки старого города в тихом круженьи над Волгой.
Он не сразу откроется: вечным паролем "Любовь"
зашифрованы входы в его переулки и скверы.
Этим самым паролем ты сердце своё приготовь,
чтоб однажды почувствовать древнюю силу и веру.
/Может быть, вот она — вторая часть ?/
Что Волга для России?! Оценить
возможно ль драгоценнейшую нить —
из городов и весей ожерелье,
нанизанное промыслом Творца?
...Гляди, как здесь и Тьмака, и Тверца
её питают свежей акварелью.
Хватай, художник, краски, холст, картон —
не важно, что — гляди, со всех сторон
спешат ладьи и струги. Я замечу,
как оживёт под кистью контур, цвет,
и новый город впишет силуэт
в багетовую раму междуречья.
По этим водам плыть и плыть душе
сквозь вёрсты, годы, сны... а там уже
до Неба ближе, чем до всяких азий.
Пусть жажда странствий гложет изнутри.
И если так — три моря покори,
но возвратись, хоть в бронзе, Афанасий.
С прошедшими столетьями в ладу
кварталами Трёхсвятскими иду,
как давний предок шёл во время оно.
Былое — рядом! Глянешь — вот те на! —
вдруг тенью Салтыкова-Щедрина
взлетает из-под ног моих ворона!
Перекрестившись, тронув боливар,
пересеку с опаскою бульвар,
что назван в честь начальника таможни,
писавшего о жизни меж столиц...
Я думаю, что нет императриц,
которым это вытерпеть возможно.
Что б ни сказал любой наш либерал
о родине — Владимирский централ
авторитетней многих оппонентов.
(Но как Сибирь у нас ни велика,
плохих дорог и... хватит на века.
В свой час вернутся, да ещё с процентом.)
Когда ж меня встречает, наконец,
у Волги Императорский Дворец,
спешу к нему, как шёл на Невский Гоголь —
раскрывши рот, глаза и воротник.
Чудес давно не видя, взор отвык
таращить изумившееся око!
В соборе Вознесенском завершу
я сей ознакомительный маршрут
с ещё одной жемчужиной Отчизны.
Не изобрёл иного новый век,
и чудо есть, как прежде, человек —
так было, есть и, видно, будет присно.
Один из таковых — святый Фаддей,
и не кудесник, и не чародей, —
пример любви, смиренья и участья.
Прильнув к его мощам своим челом,
прошу молитв, чтоб миновало зло
здесь каждого живущего. Пусть счастье
придёт сюда, как первый большевик
сто лет тому иль, скажем, борщевик —
надолго и всерьёз. А мне, ребята,
спасение — лелеять старину,
усваивая истину одну:
где помним мы, там вспомнят нас когда-то.
/Интермеццо обратной дороги/
А дорога листает губернии... Как же понять,
почему столько много родного в любом новом месте?
В этой тайне есть что-то от сгинувшей буквицы "ять":
приглядись — и узнаешь узлом завязавшийся крестик.
Ну, а тряска в вагоне изрядно влияет на сон!
Так, намедни приснилась жующая толстая тётка
в окруженье голодных детишек, что с разных сторон
вопиют о насущном и тянут к мамаше ручонки.
...Главный город у нас хорошеет во все времена!
Распирает Москву в ширину, высоту и под землю.
И живёт от получки до новой подачки страна,
на столицу любуясь, её достижениям внемля.
Как стремится она походить на заморских коллег!
Как тельца золотого пасет, умножая усилья!
Вопрошают всё громче ряды нищеты и калек:
— Неужели вот эта Москва — это тоже Россия?
Пусть провинция всё ещё тщится прожить, чуть дыша,
видя, как побеждает корысть все заветы Христовы.
И становится ближе к шагреневой коже душа.
Кто теряет своё, тот становится тенью чужого.
/Эпилог/
Эклектика — вот символ наших дней!
И если б слогом был я посильней,
то вряд ли вообще прервал молчанье...
Когда таланту мало, то в глуши
занятие известное — пиши
да пей... побольше липового чаю.
Эх, этими вот строчками б начать
да выложить их побыстрее в чат,
дав знать друзьям: "Вступление готово!"
Но может стать последним первый слог,
и тут же назовётся — эпилог.
Финал не броский, но зато кондовый.
Когда ракеты в космос прут, тогда
всё небо в дырах. Знайте ж, господа,
не купол голубой — дуршлаг над нами!
Как в доме у Облонских — мочи нет —
"смешались кони, люди": винегрет
в любом искусстве, жизни и рекламе!
Бомжи, миллиардеры и народ,
переводя, как прежде, кислород,
всё те же, и хотя признать неловко —
квартирный так же портит их вопрос.
И всё летит куда-то паровоз,
не сделавший в коммуне остановку!
Реформ уже понятен стал итог:
судьба нас расслоила, как пирог —
кто жрёт икру, кто сушит корку хлеба.
Воскликну я, наслушавшись "Вестей":
— Молись, священномученик Фаддей!
Сильны грехи, и нас не слышит Небо.
1.11 - 17.12.2018