http://www.nevajournal.ru/Neva201812_20181114.pdf
***
От школьной и до гробовой
доски, беря всё выше ноту,
прожить хотелось мне с тобой,
не разлучаясь ни на йоту.
С тобой до гробовой доски,
шагать в обнимку и под ручку,
не знав печали и тоски
иной, чем долгая отлучка.
И были общими года,
и жизнь лишь в белую полоску.
Мы были не разлей вода,
свои, как говорится, в доску.
Но в жизни каждый — новичок,
не помогла господня помочь.
Доска кончается — бычок
вот-вот слетит в глухую полночь.
Хотелось поля и реки,
а вместо этого, а вместо -
твои неверные шаги,
твои беспомощные жесты...
Обрывки снов, осколки слов,
души раздёрганные клочья...
Бессилен звон колоколов,
но как хочу тебе помочь я!
Стою на краешке беды,
на роковом её помосте,
где от восхода до звезды
мы в этом мире только гости.
И если нас сотрёт с доски
вселенной тряпка меловая -
мы станем больше чем близки,
лишь в небесах охладевая…
***
Оставив бесплодную тему,
устала молить я Сезам,
стучаться в холодную стену,
тетрадь подставляя слезам.
Устала заштопывать душу,
забившись в своей конуре,
и праздник отныне ненужный
зачёркивать в календаре.
Что праздновать? Серые будни,
один за другим в унисон.
И кажется всё беспробудней
страны летаргический сон.
А мне бы вернуться обратно,
хотя бы при помощи сна...
Что праздновать? Всё невозвратно -
веселье, везенье, весна.
***
Раненое солнце истекает кровью,
в небесах зияет чёрная дыра.
А ночами месяц вздёргивает бровью -
словно намекает, что уже пора.
Наш Титаник тонет, небо в звёздной кроши,
в стенах всюду бреши, трещины в судьбе.
Но не бойся, милый, думай о хорошем,
о большом и добром, праведном Судье.
Шелковистым пледом я тебя укрою,
станет телу жарко, сердцу горячо.
Да, у нас отныне поменялись роли.
Обопрись покрепче на моё плечо.
Всё сметает ветер... на последней тризне
щепки, что летели, обратятся в дым.
То обрывки судеб и остатки жизней
издали нам сором кажутся простым.
Как это ни странно, как это ни дико -
мы сумели выжить в нынешнем аду.
Но теперь Орфеем стала Эвридика,
и теперь из ада я тебя веду.
***
Небесный Доктор, помоги
офонаревшему рассудку
весь этот мрак, в каком ни зги,
принять за чью-то злую шутку.
Судьба мне кажет дикий лик,
скользят над пропастью подошвы,
но как ни страшен этот миг -
молю его — продлись подольше!
Так жизнь убога и бедна
и далека от идеала,
но слава богу, не одна
я под покровом одеяла.
Всё то же тёплое плечо,
всё та же ямка над ключицей.
В неё шепчу я горячо:
«С тобой плохого не случится!»
Не выть, не биться, не кричать,
искать ответ под облаками,
о тёмном будущем молчать
и отдалять его руками.
***
Заклинаю незримую силу
с человечески добрым лицом
о свече, что горит через силу,
и о сказке с хорошим концом.
Рвётся там, где особенно ломко.
Разверзается пропасть во ржи.
Удержи меня, ивы соломка,
ветка вяза, с собой повяжи.
Я соперницы сроду не знала,
ты мне был с потрохами вручён,
но опять сквозь туманность кристалла
за твоим её вижу плечом.
Только зря она в окна стучится,
пока рядом родная Ассоль
защищает тебя как волчица,
ставя палки в колёса косой.
***
Простое счастье — есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.
Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, -
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.
Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.
***
И от недружеского взора
счастливый домик охрани!
Пушкин ("Домовому" )
Чур-чур я в домике! И домик был счастливый...
А вот теперь над бездною завис.
О берег бьётся океан бурливый.
Как страшно мне смотреть отсюда вниз.
Здесь всё, что я без памяти любила,
что мне сберечь уже не по плечу.
Прощай, наш домик! Рушатся стропила.
Я падаю. Но я ещё лечу.
Потоком волн земные стены слижет,
но я с собой свой праздник унесу.
Мы падаем, а небо к нам всё ближе.
Не знаю как, но я тебя спасу.
* * *
Твой бедный разум, неподвластный фразам,
напоминает жаркий и бессвязный
тот бред, что ты шептал мне по ночам,
когда мы были молоды, безумны,
и страсти огнедышащий везувий
объятья наши грешные венчал.
Во мне ты видишь маму или дочку,
и каждый день – подарок и отсрочка,
но мы теперь – навеки визави,
я не уйду, я буду близко, тесно,
я дочь твоя и мать, сестра, невеста,
зови, как хочешь, лишь зови, зови.
Вот он, край света, на который я бы
шла за тобой по ямам и ухабам,
преграды прорывая и слои,
вот он – край света, что сошёлся клином
на взгляде и на голосе едином,
на слабых пальцах, держащих мои.
А дальше – тьма, безмолвие и амок...
Мне душен этот безвоздушный замок,
и страшен взгляд, не видящий меня,
но я его дыханьем отогрею,
ты крепче обними меня за шею,
я вынесу и всё преодолею,
так, как детей выносят из огня.
***
У деревьев неспешные длинные мысли,
и дыхание их глубоко.
Осенённые осенью, синею высью,
они пьют облаков молоко.
Словно мистик рисует волшебною кистью...
Я черты, что случайны, сотру.
Посмотри, как слова превращаются в листья
и трепещут, дрожа на ветру.
А случаются дни, когда в божьем узоре
различить не сумеешь ни зги,
и на грудь давят горы застывшего горя,
твою жизнь зажимая в тиски.
Но меня утешало чужое оконце,
где цветы полыхали весной,
словно милое сердцу домашнее солнце,
словно миру подарок цветной.
Понапрасну судьбу обвиняла в обмане,
в том, что ношу нести тяжело.
Мне казалось, что счастье исчезло в тумане,
а оно никуда не ушло.
А оно шелестело дождём и искрилось,
и чирикало звонко в лесу:
оглянись на меня, улыбнись, сделай милость,
я тебе буду очень к лицу!
А потом поднималось под самое небо
и кричало: глядите, я здесь!
Но толпа мельтешила в погоне за хлебом
и благую не слышала весть.
***
Ива, иволга и Волга,
влажный небосвод.
Я глядела долго-долго
в отраженье вод.
И казалось, что по следу
шла за мной беда,
что перетекала в Лету
волжская вода.
Словно слово Крысолова
вдаль зовёт, маня...
Мальчик мой седоголовый,
обними меня.
Мы с тобой — живое ретро,
серебро виска.
В песне сумрачного ветра
слышится тоска.
Я не утолила жажды,
годам вопреки
мы войдём с тобою дважды
в оторопь реки.
Мы ещё наговоримся
на исходе дней,
до того, как растворимся
в тёмной глубине.
***
Вот долгожданный снег пришёл,
летит светло под небесами.
А ты от мира отрешён,
глядишь нездешними глазами.
С такой тоскою вековой...
В мои стихи теплей оденься.
Там в поднебесье никого,
не бойся, я с тобою, здесь я.
Как беззащитное дитя
укрыв, у ног твоих застыну.
Теперь мы вместе не шутя,
теперь ты братом стал и сыном.
И всё обыденнее день,
слова всё проще и беднее.
Но расстоянье — это тень,
чем ближе лица — тем виднее.
Пусть канет многое во тьму,
но я храню твоё объятье,
и никому, и ничему
не дам вовек его изъять я.
Метут столетья бородой,
а мне как будто всё впервые.
Бегут с секундной быстротой
все наши стрелки часовые.
Придёт пора и солнца мяч
упрячет ночь в свои ладони,
но кто-то скажет мне: не плачь,
он не утонет, не утонет.
Мой старый мальчик дорогой,
взгляни: глаза мои не плачут.
И сердца мячик под рукой
ещё поскачет, верь, поскачет.
***
А жизнь, бывает, так заденет,
что долго взять не можешь в толк:
сантехник, не берущий денег,
и дочь, дающая лишь в долг.
Дары прекрасной незнакомки,
чужие в облике друзей…
Мир целый в маминой заколке
и пустота вселенной всей.
***
В кофейной ли гуще, в стихах, во сне
увидится некий бред –
повсюду грядущее кажет мне
уайльдовский свой портрет.
Я кофе давно растворимый пью
и часов замедляю ход,
но вновь наступает на жизнь мою
непрошенный Новый год.
Меж прошлым и будущим – пять минут.
Застыло на миг бытиё.
И бездне страшно в меня заглянуть.
Страшнее, чем мне – в неё.