АЛЕКСАНДР САМОЙЛЕНКО
Владивосток , Россия.
РОМАН «ЭКСПЕРИМЕНТ»
Александр Самойленко
Э К С П Е Р И М Е Н Т.
Художественно-документальный исторический роман. Из которого читатель может узнать много нового о канувшем СССР, о нынешней уголовной России, о тайне некоего М.С. Горбачёва -моего весьма близкого родственника - первого и последнего президента СССР , о литературном творчестве в стране, где НАСТОЯЩЕЕ литературное творчество было в СССР под строжайшим запретом компартии-КГБ, а сейчас - под смертельным запретом кремлёвских бандитов и их хозяев - приватизаторов-жлоболизаторов.
ВСЕМ ТАЛАНТЛИВЫМ ЛЮДЯМ: СРОЧНО ПОДДЕРЖИТЕ АВТОРА И ГЕНИАЛЬНУЮ ЛИТЕРАТУРУ!!! ПРИСЫЛАЙТЕ ПОЧТОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ - КТО СКОЛЬКО МОЖЕТ: 690077, ВЛАДИВОСТОК, УЛ. 50 ЛЕТ ВЛКСМ, 20, КВ. 9 АЛЕКСАНДРУ САМОЙЛЕНКО
П У Б Л И К А Ц И: АЛЕКСАНДР Иванович С А М О Й Л Е Н К О.
1. Жанр прозы: Журнал «Дальний Восток» - рассказы, повести – 1982-1998гг.
Газета «Литературная Россия», Дальневосточное книжное издательство, Издательство «Советский писатель» - «Олимп» (Москва), Жур. «Космополитен».
КНИГА ПРОЗЫ «АРАБСКОЕ ТАНГО» - 1991 г. Была под запретом КГБ к изданию ш е с т ь лет.
2. Жанр ДЕТЕКТИВА: Детектив «МИЛЛИОН АЛЫХ РОЗ» - Дальиздат – 1990,
Издательство «Олимп» (Москва) – 1991, альманах «Стрелец» - Москва- 1994.
3. Жанр ФАНТАСТИКИ: Рассказы и повести в Дальиздате. Жур. «Дальний Восток», жур. «Игнат» (Владивосток), жур. «Джунгли» (Владивосток), местные газеты. Две книги в этом жанре издать не успел, а при нынешнем фашистско-уголовном режиме НАСТОЯЩИЕ книги не издаются.
4. Жанр ЮМОРА-САТИРЫ-АФОРИЗМА: Автор Всесоюзного радио (1979-91гг Москва, «Маяк» - «С добрым утром!»), автор жур. «Крокодил» (1982-91гг – месячный тираж –24 млн. экз.), автор «Литературной газеты» - 1984-2008гг. Журналы: «Юность», «Советский экран», «Советский Союз», «Рогач» (ЧССР), «Дальний Восток». Газеты: «Труд», «Собеседник», «АиФ», «Книжное обозрение», все местные газеты. «МОСФИЛЬМ» - («Акселератка»), Центральное телевидение (1985), РАДИО РОССИИ (1995-96гг). Автор некоторых «народных» пословиц: ЧЕГО НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ ЗА ДЕНЬГИ - МОЖНО СДЕЛАТЬ ЗА БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ.
САМЫЕ СЛОЖНЫЕ ПРАВИЛА - В ИГРАХ БЕЗ ПРАВИЛ.
ЕСЛИ ЖЕЛАЕМОЕ ВЫДАЮТ ЗА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ, ЗНАЧИТ, ТАКОВА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.
ДУРАК - ОН И С МАНДАТОМ ДЕПУТАТА ДУРАК, ТОЛЬКО ЕЩЁ МАНДАТНЕЕ… И другие.
КНИГА ЮМОРА-САТИРЫ-АФОРИЗМОВ «СИЗИФОВ ТРУД» - 1990 г. Была под запретом КГБ к изданию в о с е м ь лет.
Бывший журналист, бывший редактор, но поскольку журналистики в Приморье давным-давно нет - она уничтожена мокрушно-уголовной самоизбранной «властью», то более десяти лет безработный.
Телефоны: +79147314588 isint@mail.ru
Содержание.
Либидо.
Ларисик.
Пучина (I)
Крутой секс (II)
Секс – это животное предательство человеческих чувств
Пучина – 2
Медитация – 1
Одиночество
Медитация – 2
Какая встреча!
Красно-голубые
Продается президент СССР
Анекдот
Спор
Знахарка
Гипноз
Ars longa, vita brevis
Sic transit Gloria mundi
Ав-то-ра!!!
Alter ego
Прощай, литература!
Собрание
Машина времени
Махно, тачанка и … любовь!
Люди делают историю так, как она позволяет себя делать
Савка
Бывшая семья
Сестра президента?!
Полёт над гнездом гадюшки
Братец кролик
Уголовное мурло
Danse macabre
Эпизод № 1
Впервые
Старое кино
Danse macabre – 2
Господи, верни нам нашу фефть!
Эпизод – 2. Из Павлов в Савлы
Эпилог.
ЛИБИДО
Роскошь человеческого общения ино
гда бывает такова, что недолго и разориться!
«Противные ... противные бабские ноги! Фу, как стыдно! Белые, пухлые, колени круглые... Гадость!»
Слезы подступили к глазам, затуманивая отражение в зеркале. Через эту пелену она смотрит на торчащие груди и в ужасе хватает их руками. «Проклятые сиськи! Растут не по дням, а по часам! Пухнут и пухнут! В тринадцать лет такие... Чтоб вы отвалились! И дальше так и будет, так и останется навсегда!..»
Слезы скатываются по нежным загорелым девичьим щекам. Из под короткой мальчишечьей челки большие серые глаза с ненавистью всматриваются в себя.
Но её руки... Они уже начали своё предательское дело, с недавних пор привычное. Потому что наступил сейчас этот сладкий миг, за которым пришло что-то еще непонятное, но приятное, тело потяжелело, как будто по нему разлилась какая-то чудная жидкость и если вот так, руками, гладить груди и... вниз, животик, и... т а м, и ноги...
Потому что сейчас эти руки не ее, а е г о, и тело это не ее, а е ё... Так она поиграет. Потому что она-то точно знает – женское у нее только тело, а там, где-то внутри, она на самом деле мужчина или сейчас, по крайней мере, мальчишка. И она гладит, гладит это тело... Эти груди – если бы она могла их целовать! И ноги...
Она легла на диван. Так лучше. Ах, как бы она хотела ласкать н а с т о я щ у ю! Как бы она была нежна! Пусть это будет тело... Стелла! Ее лицо, нежный румянец, золотые волосы... «Стеллка, как я люблю тебя! Это ты, ты, это я тебя ласкаю и целую!» – вожделенно горит в мозгу и плоти Ларисы облик любимой одноклассницы и она впивается разгоряченными красными губами в собственную руку и целует ее в засос.
Взгляд ее, почти невидящий сейчас, все-таки выхватывает в углу комнаты гантели и висящий на крючке эспандер. И гнусная действительность отрезвляет ее. Раздвоенное сознание воссоединяется. Лариса в раздражении соскакивает с дивана, хватает со стула и натягивает трусики. Надевает мальчишичьи широкие, чтоб не видно было гадких жирных ляшек, брюки. С сожалением бросает последний взгляд на груди. «Эх, если бы это не мои…» И надевает просторную рубашку.
Смотрится в зеркало. Нет, все равно не мальчишка! Лариса сдергивает эспандер и быстро и зло растягивает его перед грудью раз десять. Потом меняет по¬зицию – растягивает из-за спины. «А-а, что толку! Не растут мускулы, не растут!» – Лариса в раздражении набрасывает эспандер на крючок.
Секунду смотрит на гантели и раздумывает – не подзаняться ли? «Потом», – решает она, бессознательно отвергая гантели, потому что еще свежо в памяти недавнее неприятное, связанное с ними.
Три дня назад мать выбросила эти самые гантели в мусоропровод. И они, бедные, летели-летели с третьего этажа, стукаясь о стенки и гремя на весь подъезд. Но им повезло, они не раскололись – упали на мягкий мусор. Лариса тут же побежала вниз, забрала их, помыла и водрузила на прежнее место.
«Все равно выброшу» – пригрозила мать.
Нет, мать у нее неплохая. Но она не понимает собственную дочь. Еще не так давно она ругала Ларису за то, что вертится все среди пацанов. А сейчас... Сейчас нет дороги ни к пацанам, ни к девчонкам... Одна, сама по себе.
Нет, мать ее не понимает. Или наоборот? Поняла? После того, как она закричала тогда же, три дня назад: «Не хочу быть девчонкой! Не хочу! Я должна быть мальчишкой! ...»
Вот что она прокричала. Вслух. Матери. Не могла больше терпеть. Держать э т о в себе. Потому что стала уже отчетливо осознавать – она не такая, как все девчонки. Она еще не знала достоверно – как все то, что с ней творится, называется, но волны непонятного противного страха иногда вдруг накатывались на нее, приходили как будто из ее будущего, которое совсем не за горами и которое так поразительно отличается от исчезающего наивного чистого детства... И там, в будущем, ей предчувствовалась какая-то жуткая, пока еще не знаемая бесконечная грязь, которой занимаются всю жизнь взрослые, прикрывая красивыми словами. Но ее собственная грязь будет еще хуже и грязнее. Потому что... Потому что потому.
В прихожей тявкает и скребет дверь Фрэндик. Пора вести его на прогулку. К собакам она равнодушна, но завела этого крохотулю пинчера, чтобы встречаться во дворе со Стеллой.
Лариса взяла на поводок Френдика и спустилась во двор. Повезло! Стелла сидит на скамейке, Грей, мраморный дог, бегает рядом. Сердце Ларисы как всегда при взгляде на свою любовь, ухнуло вниз и заколотилось, хотя сегодня уже полдня прозанимались вместе в школе, где Лариса глаз не отводила от любимой. И даже так повезло, что и домой из школы шли вместе.
И вот опять везение. «Ура-ура!!!»
Стелла заметила Ларису и махнула ей слегка рукой, что означало: так и быть, подойди, сядь рядом.
Вообще-то Стелла далеко не в восторге от своей новой подруги. Да какая там подруга! С ней ни о чем нельзя поговорить о женском. Странная дивуля. Одна такая на всю школу. Но все-таки приятно иметь необъяснимую безграничную власть хоть над кем-нибудь. Пусть даже над этой Лариской. Тем более, Лариска все-таки заслужила право на некоторую дружбу.
Полмесяца назад, в самом начале учебного года, к Стеллке в школьном дворе подвалил один хулиган дебильный, тоже восьмиклассник. Прикололся гад, за волосы дернул, руками полез, за грудь ущипнул, скотина с грязными лапами. И рожа такая хулиганистая, страшная, что Стелла оцепенела, как кролик перед удавом. Да этого дебила и пацаны боятся.
И тут откуда ни возьмись вылетает Лариска, да ка-ак шмотанет этого дурака, а он ка-ак отлетит в сторону! А Лариска подскакивает – и ногой ему, и ногой, и еще, и портфелем по башке – тра-ах! Вот смеху-то было! Отпад! А пацан отбежал и все хулиганство с его физиономии свалилось, и таким писклявым-писклявым голоском орет; – Я тебе дура ****ская дам! Я тебя поймаю!
Вот смешно! Прикол. Всю дорогу домой они в тот день вместе с Лариской хохотали. С тех пор у них и появилось нечто вроде дружбы. Правда, она и раньше замечала на себе пристальные взгляды этой странноватой дивульки. Объяснить и понять такие взгляды Стелла не могла и потому они ее злили и раздражали. Она даже как-то, еще в прошлом году, хотела сказать ей: «Что ты на меня пялишься?» Но после того слу-чая с дураком-дебилом Стелла, конечно, несколько изменила свое отношение к девчонке. Да и эта непонятная власть над Лариской...
С одной стороны и приятно, ведь она чувствует, что может лишь бровью шевельнуть, и Лариска исполнит что угодно. А с другой стороны это какое-то и не слишком приятное –неостижимое ее влияние. Потому что здесь у нее не только та власть, какая бывает, а Стелла уже давно в таких отношениях разбирается – это когда какая-нибудь девчонка подавляет тебя своей... волей, что ли. Или неизвестно чем, может, взрослостью. Бот подавляет и все, и ты перед ней как бы робеешь. А другая перед тобой робеет. Бывает такое.
Но с Лариской у них как-то... Как будто над головами висит у них невидимое облако и там в нем кипит что-то, и все так напряжено, непросто – когда они вдвоем, как будто с мальчишкой, который в тебя влюблен, а ты в него – нет. Так то – с мальчишкой..
Ой, странная дивуля. И фигура неплохая, оформилась, но чучело чучелом! Юбка мешком, чулки сваливаются. Это в школе. А здесь, во дворе, она ее без брюк ни разу и не видела. Ох, странная дивулька. Зато смелая и сильная. С такой не пропадешь...
Лариса медленно, с дрожащими коленками, плывет в тумане своего счастья к скамейке. И сентябрьское солнце в небе смеется, расцвечивая теплыми пятнышками-зайчиками мрачный стакан двора из девятиэтажек. И лицо Ларисы – внутри, под кожей, – расцветает неописуемым аленьким цветочком. Но снаружи лицо ее, конечно, невозмутимо и мужественно – она не какая-нибудь размазня-девчонка. «Хорошо, пацанов нет. Значит, только вышла», – радуется Лариса. Ух, терпеть их не может, этих пацанов! Сейчас повылазят, с окон из-за занавесок уже подглядывают, небось, на Стеллкины белые аппетитные коленки. Повылазят, облепят скамейку, будут таращить безмозглые глазенки на ее любовь и кинофильмы дебильно пересказывать. Дурачье. Тошнит от них...
– Привет, Грэй, – ломает Лариса голос, делает его твердым, не девчоночьим. Она треплет Грэя по холке, отстегивает поводок у Фрэндика, собаки, уже друзья, бросаются друг к другу обнюхивать, а Лариса присаживается рядом со Стеллой.
Эх, ей бы тоже ткнуться носом в эти коленки или, хотя бы, в плечо!..
– Математику сделала? – опрашивает Стелла. Вообще, ей эта математика до левого заднего копыта, но списать бы можно было – неудобно же в классе все-таки выглядеть дурой, хотя ей и чье-то мнение в классе до того же копыта. Ее любовь в десятом...
– Н-неа, еще. Я сделаю. Я сделаю и... если хочешь, занесу тебе?
– Ну, будь лаской, только заносить не надо, звякнешь по телефону, хорошо? - более повелительно, чем просительно сказала Стелла, еще раз удивляясь про себя способностям этой странной девчонки. Ведь сечет по точным наукам, шутя соображает, без натуги, а какая-то незаметная, не умеет себя подать.
– Пойдем, Лара, погуляем? В овраг. Пусть собачки порезвятся там, – предложила Стелла. Но предложила не ради собак, конечно...
«Она сидела а лето уходит и солнце и прощальная зелень зовут куда-то она еще не знает точно лишь догадывается ей уже х о ч е т с я иногда очень сильно потому что она... у нее... уже менструация бывает она женщина но конечно она видела на видиках как это все делается но в жизни она всего этого боится ей четырнадцать почти и как все у нее перемешано в голове и чувствах мечтается о высокой любви да и не мечтается она любит! кажется Сережку из десятого строит ему глазки и стесняется подойти и он стесняется или пренебрегает а ей еще нужно другого... чтобы кто-нибудь гладил ее... по клитору и грудям на видиках она во время э т о г о сама незаметно гладит себя пацаны во дворе малолетние дураки вечером она иногда позволяет подержаться некоторым лучшим за ее ноги но не высоко а грудь не дает стесняется и вообще.. скоро зима пойдут теплые толстые трусы и рейтузы а сейчас она почти голая свободная тело дышит и ждет чего-то в овраге всегда ей х о ч е т с я сильно и отчетливо как будто именно трава и заброшенный туалет возбуждают и зовут куда-то...»
– К-конечно, п-пойдем, чего тут сидеть, – с трудом верит своему счастью Лариса. Сейчас, сейчас она пойдет рядом со своей любовью, да еще куда – в овраг! Там так уютно и они будут вдвоем! И никто не осмелится их тронуть и даже подойти близко – рядом солидный внушительный Грей...
– Конечно, пусть собаки хорошо выгуляются. А то щас эти повылазят, – сквозь зубы говорит Лариса, кивая на балкон третьего этажа. Там уже как бы невзначай торчит Димуля в соблазнительных шортах и из его балконной двери как бы тоже невзначай летит стереорёв какого-то поганенького рочка.
Стелла искоса взглядывает на Димульку и незаметно вздыхает: вчера вечером она допустила его горячую дрожащую руку выше колена. Значительно...
Они идут. Вдвоем. У Ларисы сердце бухает и тело наливается тяжестью волнения, счастья и предчувствия, чего-то...
Стелла двигается через двор напряженно, чувствуя десятки мальчишечьих и мужских глаз на своих не худых стройных сексапильных ногах, слегка обрамленных детским мини-платьем. Совсем недавно она случайно прочитала о нимфомании – гипер-сексуальности у молодых девиц. И ей стало иногда казаться, что она тоже нимфоманка, эдакая «нимфетка», жаждущая эротики и секса. И стоило ей только вспомнить и подумать про собственное нимфоманство, как походка ее вдруг преображалась, ей чудилось, что все мужики таращаться на ее грудь и ноги, и она напрягалась, ноги ее выписывали в такие мгновения необыкновенные па (по народной поговорке: походка – одной пишет, другой зачеркивает...), бедра ядренно вихляли сами собой, грудь торчком-колесом плыла впереди, а еще впереди всего этого напряженного изобилия шла ударная волна: секса-секса-секса – в самом ближайшем потенциале!
И чем более Стелла съёживалась, пытаясь скрыть все свои гиперсексуальные нимфоманские сексапильные бугорки и бугорочки, тем более они выпирали, гоня перед собой ту самую ударную волну, шибающую по вытаращенным глазенкам действительно всех мужичков, даже самых седых и согбенных, у которых уже много лет стрелка на половине шестого...
Весь этот чудный нимфоманский стеллкин сияющий ореол сейчас принадлежит Лариске. Она купается в его сексапильных лучах...
В обще-то овраг совсем и не овраг, а открытый тоннель, некогда пробитый в скалистой горе. По его дну проложены шпалы и рельсы, которые тянутся в сторону моря, где стоят военные корабли.
В овраге-тоннеле образцовый порядок. По обеим сторонам железнодорожного полотна, бурля, пенясь и ароматизируя, стремится все в ту же сторону моря и пляжа в своем первозданном виде каналья. Продукты канализации, то есть. В ее изумрудно-коричневых потоках бережно хранятся самые обыкновенные вещи, предметы, атрибуты, принадлежности, аксессуары: лысые автомобильные покрышки – отечественного и импортного производства, корпуса сгоревших, проржавевших и угнанных автомобилей – преимущественно импортного производства, а также самые разнообразные личные вещи граждан, вышедшие из моды до такой степени, что не пригодились даже многочисленным бомжам, проживающим неподалеку, возле теплых труб теплоцентрали.
Лариса и Стелла с собаками на поводках, прошли по линии скальную мрачную часть тоннеля и вышли на более широкий простор, где, как сказано у поэта: «травка зеленеет, солнышко блестит». Запахи канализации им нисколько не мешали наслаждаться природой. Наоборот, здесь эти запахи возбуждают и усиливают то тайное настроение и желание, которое испытывают обе, но каждая по-своему.
И еще здесь есть мягкая сочная осенняя трава и густая высокая перезревшая полынь, в которой можно сесть и никто тебя не увидит. Они так и сделали. Отпустили собак, те бросились беситься по склону, а сами уселись в полыни.
Пошел отсчет. Бывают такие моменты бытия: в горе ли, в счастьи ли, в любви, в сексе, в смертельно опасной ситуации – секунда дробится на тысячу мгновений, время разжижается, и от того, что произойдет в одном из этих тягучих мигов, что ты сделаешь или чего не сделаешь – зависит всё твое дальнейшее, вся жизнь. Или смерть. А может, лишь этот временной эпизод, но за которым следил о непостижимой высоты КТО-ТО.
Пошел отсчет. Видеоряд. Замедленные кадры – рапидом. Самым крупным планом. Вот Стелла, поднимая сзади платьице –чтоб не помять, садится на трусики, сгибая ноги в коленях. И камеры-глаза Ларисы размытым кадром проезжают по ближайшей, облепленной пыльцой метелке полыни, по желтому полосатому брюшку поздней пчелы или осы, и впитываются т у д а, между двумя чудными нежными, ослепительно белыми, чуть провисшими развалами ног, в эту узкую голубую полоску трусиков, посредине которой такая миленькая заманчивая бороздка. И каждый кучерявый волосок по бокам...
«О-о!» – едва не в слух стонет Лариса, внизу живота ее резко и необычайно сладостно вспыхивает горячее пламя, оно перемещается ниже, ниже, готово вырваться наружу! Колени дрожат, голова кругом, и она без сил опускается у ног Стеллы, не отрывая взгляда от ослепительных сокровищ...
Стелла своей позы не стесняется, чего стесняться, девчонка же рядом, а не мальчишка. «Пусть ноги позагорают», – думает она. Но еще, где-то далеко, она то ли думает, то ли догадывается или просто ей почему-то так кажется, что Лариске будет довольно интересно посмотреть на ее ноги и на... все остальное. И даже больше, чем «интересно». А раз так, то и ей самой тоже «интересно» и даже тоже больше...
Впрочем, все эти ощущения не отчетливы и не понятны, но она все-таки бросает мельком взгляд на Ларису. Та сидит, приопустив голову, глаза скрыты длинными ресницами и не ясно, куда они направлены. Стелла еще не видит в этих глазах напротив пьяного возбужденного и возбуждающего блеска, но какой-то ток, идущий от этой девчонки, она сейчас чувствует. Да и сам овраг, и полынь, и торчащий невдалеке деревянный заброшенный туалет располагают к чему-то...
– Слушай, как у меня ноги? – спрашивает Стелла. Ей действительно нужно знать постороннее мнение. Потому что в общем и целом она как будто и имеет о собственной внешности представление – свое, и по заинтересованным взглядам – чужое. Но иногда, глядя на себя голую в зеркало, начинает сомневаться. Это как с нимфоманством. Стоит только сказать себе: «Я несчастная и ничтожная гиперсексотка, нимфоманка...» И всё. Сразу же и вправду превращаешься в нимфетку.
И в зеркале стоит начать подмечать свои недостатки у того и сего – и моментально превращаешься в уродину. Поэтому чужое мнение, если оно положительное, всегда не помешает. А то, что Лариска отзовется о ее ногах положительно, Стелла не сомневалась. Потому и спросила.
Идет отсчет! Доля секунды – и Лариса уже на законном основании приподнимает голову и смотрит туда, куда ей разрешили. Пытается изобразить сосредоточенный оценивающий вид, но розовое лицо и блестящие желающие глаза выдают ее Стелле и та готова уже опустить ноги, но хочется все же услышать и мнение.
Лариса протянула руку как бы к травинке – совсем рядом с белым нежным эллипсом, но услышав вопрос, опять как бы совершенно индифферентно, раздумав рвать травинку, провела по заветному мягкому эллипсу ладонью – с самого низа. И вибрирующий ток желания из руки Ларисы вошел в тело Стеллы, передался ей и включил иное видение.
Овраг, полынь, туалет – все это вдруг стало сверхотчетливым, контрастным и непостижимо переместилось в ее живот и поехало, поехало вниз и т а м потеплело...
– Ноги у тебя... блеск, – говорит Лариса, слыша себя откуда-то со стороны. Ей нехорошо. Она может вот-вот не сдержаться и броситься целовать эти ноги и...
Она все-таки срывает травинку и начинает водить ею от самых трусиков и по нежным эллипсам, прикасаясь к ним как бы невзначай и пальцами...
– Ой, хи-хи, щекотно, – смеется Стелла. «И очень приятно», – могла бы добавить она, но не добавляет, а просто наслаждается, внизу живота все теплеет и теплеет, а в голове: «матросы солдаты без лиц только фигуры ходят иногда по оврагу девчонки разодетые ее возраста гуляют здесь в конце кочегарка видела девки туда влазили в окно она не такая но сейчас бы не Лариска а солдатик или матросик травинкой или рукой...»
Она чувствует, что вот-вот полоска на трусиках станет мокрой и соскакивает, обозревая косогор.
– Грэй, Грэй! – кричит Стелла. Обе собаки мчатся по склону к хозяйкам.
– Пойдем, отольем? – предлагает Стелла.
– Пойдем, – соглашается Лариса. От напряжения она тоже хочет писать. Но как же она счастлива – в туалет со Стеллкой! ...
Они сбегают с косогора вниз, подходят к туалету.
Туалет шикарный. С двумя отделениями – мужским и женским. О, сколько здесь мгновений чудных бывало у лиц обоих полов, преимущественно, несовершеннолетних! И сколько еще будет... Туалет гражданский, но примерно раз в пятилетку его чистят солдаты. Или матросы. А в промежутках нейтрализация происходит с помощью санитаров природы – больших зеленых туалетных мух.
– Давай пристегнем собак и привяжем, а то рванут куда-нибудь, – говорит Стелла.
Они привязывают поводки к торчащей из земли железяке. Туалет, хотя и беспризорный, но буквы «Ж» и «М» видны четко.
– Слушай, никогда не была в мужском. Зайдем? – утвердительно спрашивает Стелла.
– Зайдем, – соглашается Лариса. Вообще-то, если бы только могла, она рассказала бы Стелле, что в женском туалете ей гораздо интереснее, хотя в мужском она тоже никогда не бывала. Но в женском...
В последнее время Лариса специально искала возможность зайти в общественный женский туалет, даже в платный. И там, при виде женщин, снимающих, надевающих или сидящих... Ох, там... Но сейчас они вместе со Стеллой и Ларисе все равно – где и куда, главное, рядом будет ее любовь!
В туалете полумрак, глаза медленно адаптируются, Стелла вдыхает острый запах испражнений и ей кажется, что в мужском отделении и пахнет как-то необычно, возбуждающе. Она разглядывает разрисованные и исписанные стены. И чего-то здесь только нет! Маты, пахабные фразы и предложения... А вот вполне умело вырезана ножом женская голова, рот открыт и в нем... Ну дают! Пацаны или солдаты?
Когда-то здесь было несколько кабинок, но перегородки, разделяющие их, давно выломаны. Стелла становится над одной из дырок, поднимает платье, сгибает колени и одновременно стягивает трусы. Лариса смотрит во все глаза, медленно расстегивает брюки. Она тоже присаживается, но писать ей уже не хочется, огонь из ее живота просится наружу! Так хорошо, как сейчас, ей еще ни разу не было!
Т а м у нее мокро и она гладит пальцем м е ж д у... И ест глазами профиль Стеллкиной ноги, упиваясь прекраснейшим журчаньем рядом льющейся струи...
А в это самое время, весьма молодой человек по имени... Впрочем, имени его девчонки никогда не узнают и в дальнейших их памятливых эротических грезах, в многократных прокручиваниях пленки незабвенного эпизода – вперед-назад, он будет являться как ОН – пацан лет пятнадцати.
Итак, некий, абстрактный (для девчонок, но, конечно, никак не для себя лично) молодой человек спешил к туалету. Сначала он спешил просто так. Потому что ему очень нравилось побыть в туалете одному, полюбоваться на искусные рисунки, почитать надписи, каких не найдешь в книгах...
От всего этого у него моментально вспухал и вставал член, он вытаскивал его из ширинки, трогал руками, млел с бухающим сердцем и ожидал чуда – что в женское отделение войдут и тогда... Тогда начнутся страннейшие удивительнейшие секунды! Тогда через дырки, особенно через ту, нижнюю, под отогнутой жестью... Там так близко и хорошо видно!
Ему везло в этом туалете всего три раза. Уж эти три раза он каждый вечер крутит, как мультики – перед сном. А потом, бывает, что утром встает, а трусы мокрые, скользкие. А как-то и на простынь попало. Все эти дела он прячет от родителей, застирывает. А утром помнит только, что снились голые женщины и потом было приятное-приятное, после чего легко и пусто. Но что это с ним такое, почему? В обще-то, откуда берутся дети, он приблизительно знает. На уровне тычинок и пестиков. Видика у них дома нет, порнухи никогда настоящей не видел. Да и кино оно всего лишь кино. Нет у него и старших опытных друзей, они остались в другом далеком микрорайоне, в старом доме, откуда он с родителями переехал в новую квартиру.
И вообще, в последнее время он остался один на один с этой сладчайшей тайной по имени ЖЕНЩИНА. И тайна эта в любую минуту может оказаться рядом, в туалете, открыться между чудных, заманчивых, загадочных женских ног...
Ох, ноги! Он приобрёл небольшую подзорную трубу и смотрел из окна квартиры на ноги, на мини юбки и под юбки... Какое это, оказывается, счастье, что у девчонок и женщин есть ноги! Если б только можно было их трогать, гладить...
Здесь ему, конечно, повезло три раза. Первый раз он увидел, как зашла толстая тётка, причем, в мужское отделение. И он заскочил туда же. Тётка сидела прямо в коридорчике и писала прямо на пол. И пока он, почти не глядя на тетку, открывал дверь, она нагло успела встать, и он косым взглядом выхватил синие семейные трусы, толстые белые ноги и черный треуголик волос. «Ох и туалет, – сказала тетка. – Хоть ложись да е... А мальчик увидел, что тётя зашла и заглянул, да?» Но он уже был за дверью, с расстегнутой ширинкой. И стоял у него вовсю. А тётка потопталась, покряхтела и ушла.
А второй раз он уж рассмотрел! Почти полностью. Тоже баба старая, лет тридцати, села как раз рядом с дыркой под жестью. И он согнулся и смотрел, как льётся струя, он видел такой интересный коричневый шов – до сих пор снится. Жаль, жесть загремела, баба рассердилась, заорала... Радовалась бы, что есть желающие на нее любоваться.
Вот недавно ему тоже повезло, но как бы наоборот. Он шел по шпалам, а впереди выписывала девчонка, красивенькая-красивенькая, лет двенадцати-тринадцати. Синенькая коротенькая юбчонка, голубенькая кофточка, а ножки – объеденье! Он топал за ней и молил – мысленно, конечно: «Зайди, зайди в туалет! Ну зайди, чего тебе стоит...»
А девчонка шла и иногда полуоглядывалась на него. И подойдя к туалету, юркнула туда. И он тоже моментально оказался в своем мужском отделении. Он решил посмотреть в среднюю дырку, но поскольку в этом туалете его член распухал и вставал автоматически, он сначала расстегнул штаны и вытащил его, а потом уже нагнулся и посмотрел в дырку. И что же он там увидел? Он и не сразу сообразил – что же он там наблюдает?
Нечто голубое-голубое в крапинку, с черной точкой внутри. Глаз! Ее глаз! Она бессовестно подглядывала за ним! А он, дурак, стоит с расстегнутыми штанами и торчащим членом!
– Ты что же это подглядываешь?! – возмущенно говорит он. Вот уж не ожидал от такой аккуратненькой-красивенькой.
– А ты что? – в ответ говорит она, но глаз, бессовестная, не убирает.
– Ну раз так, и смотри тогда, – говорит он и подносит головку к самой дырке. Он бы и сунул в дырку, но она маловата. Ему как-то по-новому интересно и приятно, но и стыдно. Девчонка всё любовалась, он уже хотел попросить, чтоб и она ему показала, но тут послышались шаги, оба отскочили от стенки, девчонка выскользнула и умчалась .
А сейчас он подошел к туалету и увидел привязанных собак. Сердце его учащенно забилось и приятная привычная туалетная истома разлилась но всему телу и член моментально вспух.
Девчонки! Конечно, девчонки! Кто ж тут еще будет привязывать собак?! Те девчонки, которые лазят здесь, якобы собачек выгуливают, а сами липнут к матросикам и стройбатовцам. А такие девчонки... У-ух, они всё могут!.. Только бы успеть!
И он заскочил в мужское отделение. Глаза его после солнца ничего почти во мраке туалета не различали. Зрение у него в последнее время портилось. «Половое созревание», – сказала врачиха и выписала очки.
Но все, что он различил и понял – ошибся! Вон, пацан в брюках стоит, отливает. Как раз на том месте, где самые лучшие дырки. А, черт. Придется изобразить, что тоже надо отлить. Как-нибудь надо струйку выдавить. Он переходит дальше, в конец. Член, зараза, торчит, как лом. И вырос же. То был все маленький-маленький, а за последний год... Такое ощущение иногда, что член скоро больше тела разрастется. Да, попробуй тут выдавить струю, не капает. И эти не уходят...
– Ой, какой симпатичный мальчик с таким симпатичным пенисом, хи-хи-хи... – вдруг слышит он абсолютно девчоночий голос. Он машинально, всем корпусом, оборачивается и... Видит, что мальчишка в брюках, который ближе к нему, вовсе не мальчишка, а просто девчонка с короткой стрижкой! Но дальше!.. Он прошел и не заметил, а сейчас его глаза, адаптировавшиеся к тусклому туалетному освещению, видят нечто совершенно необыкновенное и прекрасное! Дева, нежная белая, с золотыми распущенными волосами, стоит над дыркой с поднятым платьем и опущенными трусами...
– Ну, подойди-подойди, покажи, – говорит (или ему снится?!) дева. И он, как в одном из своих эротических снов, не отрывая взгляда от начала ее ног, медленно подходит к ней, забыв убрать правую руку с члена.
– Да ну его, размечтался, – занудливо говорит та, что в брюках.
Но Стелла... С ней что-то случилось. Она впервые видит вот так близко. Может, другой такой ситуации у нее никогда не будет, как же пропустить, а пацана она встречает в первый и последний раз и никто не узнает... Как ей всегда, особенно в последнее время, хотелось увидеть близко и потрогать...
– У-у, какой большой, ну-ка... – и она сначала слегка прикасается, а потом, осмелев, сжимает в ладони нечто длинное, горячее и упругое. И оно, оказывается, съезжает. Туда-сюда. И ей так приятно, так приятно...
Платье она не опустила, придерживает его одной рукой, а другой – туда-сюда...
И мальчик падает-падает, летит к ее ногам, между ног, сейчас, сейчас он бросится на это платье, на ноги, сейчас что-то с ним случится необыкновенное, белые волшебные ноги так близенько, и животик, сейчас!..
– О-о-о! – стонет он и впервые в жизни видит, как из него, словно из насоса, вылетает белая вязкая струя – на ее белые нежные ноги, и еще струя, и еще, и еще – о-о-о!!!
Она не сразу замечает и понимает, но заметив, отдергивает руку – страшно и стыдно, но интересно и приятно.
– Хи-хи-хи, – что-то на ногах жидкое, опускает платье и поддергивает трусики, и обе выскакивают на улицу.
А он стоит на полусогнутых, держась за стенку, струя еще льётся. Ему легко и прекрасно. Воздушно! Вот, оказывается, как всё делается...
Стелла подарила незнакомому мальчику на три года увлекательное сладострастное, но вредное для молодого неокрепшего растущего организма занятие – онанизм.
... потому что жизнь человеческая – последовательная цепь развращающих и загрязняющих тело и душу эпизодов. Такими нас придумали Создатели. Но где-то, высоко-высоко, на каком-то седьмом небе десятого или двадцать пятого измерения, конечно же, хранится компакт-история, куда возвращается наша пси-энергия – душа, и где можно путешествовать вперед и назад по Времени, прокручивая вновь и вновь миги прошлого бытия. Может быть, только там, в той небесной обители, нам будет дано погрустить о несостоявшейся земной ч и с т о т е...
Девчонки выскакивают, отцепляют собак и бегут по шпалам в сторону бетонного заводика. Там есть чистый ручей. Лариса долго-долго оттирает ноги подруги сначала травой, а потом также долго и тщательно моет своим носовым платочком. Она сжимает эти порозовевшие ноги, как бы случайно трогает за попу...
Там, в туалете, она так ревновала Стеллу к этому онанисту! Но ей все-таки было необыкновенно приятно все это наблюдать: разгоряченное, грешное лицо Стеллки, ее движение руки, ее тело... И еще ей необходимо было видеть сам процесс. Член как таковой ее не очень-то интересовал, хотя она и видела его впервые, но странно – совсем от него не возбуждалась. Смотрела и думала: вот такой должен был вырасти у меня, у меня! Это я должна быть на месте пацана!
– Ты никому не вздумай болтать, – говорит Стелла. Она еще сильно возбуждена, но уже стыдновато. – Это ты виновата, раздраконила меня своей дурацкой травинкой...
– Да я... я если хочешь, сделаю тебе так приятно, что никакой пацан... – отвечает Лариса. Она не может оторваться от порозовевших прекрасных ног.
– Ты?! Ха-ха, травинкой, что ли, ха-ха?
– Н-нет, почему, вот... – Лариса нежно целует плоть, в одном месте, в другом, водит язычком...
– Да... да ну тебя. Пойдем, сядем...
Они садятся в траве так же, как в первый раз. И Лариса гладит, гладит ноги, кругляшки ягодиц, целует и водит языком. Стелла откидывается назад, и Лариса, с молчаливого ее позволения, сначала гладит через трусики, а потом рука ее проникает под ткань и нежно, слегка прикасаясь подушечками пальцев, гладит и скользит по самому загадочному и интимному ...
Они молча бредут домой. Никогда больше они не придут вдвоем в овраг и ничего подобного у них не повторится. Потому что у Стеллы с этого дня начнется новая жизнь. С мальчиками.
Л А Р И СИ К.
Всю жизнь мы идём от одной иллюзии к другой, за старыми обманами приходят новые миражи. (Верблюд).
«Юноши и девушки! Дамы и господа! Если вам не хватает жизненной энергии, или вам необходима психокоррекция, или вы испытываете неуверенность и затруднения в половых вопросах – вас обслужит и вылечит экстрасенс маг, психиатр-гипнотезер. Знайте: ваше счастье – в моих руках, которые я держу на вселенской оси энергии! Обращайтесь по адресу: Липовая, 7-13. Я жду вас. Вы о б я з а т е л ь н о придете ко мне...»
Лариса прочла это странное объявление, приклеенное на серой пыльной стене, слегка усмехнулась, вспомнив отрывочные фрагментики давнего посещения сексопатолога. Мать притащила за руку. Глупо. Если человек к чему расположен, так...
Она хотела отойти в сторону, но... почему-то не смогла. А уже подъезжал трамвай, ее номер, но она не могла отойти. Почему-то. Зачем-то она перечитала объявление еще раз. И еще. Это уже было совсем не объявление! «Ты придешь на Липовую не позднее завтрашнего дня!» – вот что читала она. Текст, буквочки – сами перескакивали на бумаге (или в ее мозгу?!) и выстраивались в новые сочетания. И она различила на листке сначала глаза – черные, бездонные, поглащающие, а потом всё лицо – мужское, лет сорока, и...
А трамвай подходит, а она всё стоит, а трамвай подходит или это уже другой, но ее номер. «Ты придешь на Липовую не позднее завтрашнего дня»
«Ха-ха!» А она стоит и читает. «Ха-ха!» Она оглядывается. Наконец. Как будто из другого пространства. Это какой-то парень рядом тоже прочитал. И сказал: «Ха-ха!» Подходит ее трамвай. Она заходит и забывает тут же про объявление и про то, к а к она его читала...
Дома Лариса разговаривает с матерью, ужинает, смотрит телевизор, читает книгу. Ложится спать. Закрывает глаза, проваливается в небытие. Но потом из небытия восстают сначала г л а з а. Темные и бездонные. Растворяющие. Лицо. То, со стены. Вот он весь. Средний рост, лысеющий, в белом халате.
«Так я жду тебя сегодня в шестнадцать ноль ноль. Не опаздывай! Ты не знаешь, где Липовая? Прожила всю жизнь рядом и не знаешь? Сядешь на автобус номер пять. Проедешь шесть остановок, на седьмой сойдешь. Пройдешь дальше по ходу автобуса, завернешь за хлебный магазин, за углом увидишь Липовую №7. Третий этаж, квартира тринадцать. До встречи!»
И еще ей впервые приснилось, что она – женщина! Да-да, она видела во сне свое нижнее тонкое шелковое белье. Которое никогда не носила. Трусы – их кто-то снимал с нее, ах, во сне все расплывчато – кто? Ее раздевали и она даже испытывала вожделение. Ж е н с к о е! А перед глазами, совсем рядом, она видела большой торчащий мужской член с красной распухшей головкой. И она, о-о! языком... Нет, она не хотела этого, но языком... И потом... Противно, мерзко, тошнит сейчас, но там, во сне, она почему-то не может отказать.
Странный гадостный сон. Она – женщина! Смешно. И эта похотливая женская нега во сне...
А наяву? Мать уже ушла на работу. Спешить некуда. В шестнадцать ноль ноль. Что – в шестнадцать ноль-ноль?! Ну это чушь, чепуха! Мистика! Это просто сон. А объявление?! Нет, просто так всё сошлось случайно.
Мать пыталась когда-то несколько раз сводить ее к гипнотезеру. Ох и глупо. Ну при чем здесь... Она мужчина и всё. Должна была родиться мужчиной. Произошла кошмарная ошибка при рождении…
Нет, она не может больше так жить. Существовать... Почти двадцать – и одна, одна, одна! Всегда одна. Невыносимо одиночество в молодости. Не-вы-но-си-мо! Лучше повеситься. Или отравиться. Надо решать. Решаться на что-то. «Не могу больше так, не могу!»
Лариса соскакивает с дивана. Прыжок – удар ногой в потолок. Р-раз! Сальто, спиной на ковер, выброс двумя ногами в воображаемого противника – р-раз! Переворот через голову – р-раз! Выпад левой, выпад правой рукой – р-раз, р-раз! Серия – десять ударов в секунду, р-раз, р-раз!! И ногами, ногами...
Пять лет занятий в секции женского каратэ и гири со штангой не пропали втуне. Это голое тело так разительно отличается от того давнего, глядя на которое когда-то в зеркало его обладательница проливала слёзы... Ни прежней пухлой груди, ни узких женских плеч и круглых коленок!
Грудь – упругая, но небольшая, широкие мужские плечи и на их фоне – узкие бедра. И везде – мускулы, мускулы! Если смотреть сзади, то вполне можно принять за мужчину. Правда, несколько выдают размеры и нежность ягодиц, а также стройная округлость и соблазнительность все-таки женских ног. Ну да мало ли натуральных мужчин с большой дозой феминизированности все тех же прелестей?
В каратэ Лариса записалась после того, как ее едва ни изнасиловали и ни убили вечером в парке уголовные подонки. Ей тогда повезло, как в кино. Проезжала патрульная милицейская машина, из которой заметили в тускло освещенном мраке парка неладное. Повезло, что в машине оказались честные милиционеры, а не те, что служат преступникам.
Она пошла в секцию каратэ. Господи, как в жизни переплетается чистое и грязное! Она так хотела мстить всей этой мрази! Но... вокруг девчонки! Розарий. Ведь она-то мужчина замаскированный. Зажимы, касания, бой, а потом – душ… Сладчайшая пытка. «Лариса, потри мне спинку.»
Какой бы мужчина выдержал эту пусть сладкую, но пытку?! Она боролась с собой как могла. Но и конце концов... Они мылись после тренировки вдвоем с Леной. Она попросила у Лены – в сущности, они были почти подругами, несколько раз ходили в кино: «У тебя такая роскошная грудь. Разреши поцеловать?.. «Лена вяло поотнекивалась и... разрешила. Она целовала грудь, а потам всё, всю... Это было дважды в душе и четыре раза здесь, в этой вот комнате. Леночка-Леночка, спасибо и за это. Но ты обыкновенная женщина, тебе нужны мужчины. Ты терпела меня, ты даже дважды испытала оргазм, а я... Ты не отвечала взаимностью.
Потом их отношения всплыли, Лена проболталась, на Ларису стали коситься и как-то она услышала брошенное в спину: «Лесбиянка». И она ушла из секции. Да и хватит. Двух-трех мужиков уложит так, что ни одна реанимация не примет...
Завтрак. Туалет. Ванна. Чтоб каждый волосок блестел. «А ведь я готовлюсь! Готовлюсь?! Нет, никуда я не пойду. Чушь. Зачем? Глупости. Липовая семь, квартира тринадцать.
Чушь. «Жизненная , «психокоррекция», «затруднения в половых вопросах»... Я не хочу! Мне не надо. Я – мужчина!»
«Ах, ну какой я мужчина?! Если бы мне настоящий член с... яйцами. А эта мохнатая дырка... Девочка! Смешно».
... валится из рук. Всё валится. Из рук. Валится всё из. Картошку и рис. Одновременно. Лук и тушенку. Потом. Попылесосить. Лук! И тушенку. Полбанки. Экономить. Попылесосить. Черт! Валится всё. Лавруху! И перец. Из рук. Да зачем я пойду. К нему? Скоро мать... Успеть собраться. Черт! Капрон? Надо пораньше. Скоро с работы... Черт! Где тут у нее? Черный капрон. Новый. Черт! Где тут все ее... Пудры-помады?! Черт! Ха! Баба! Де-ву-шка. Ладно. Хоть раз. В жиз... Накрашусь. Ха! Черт! Как они... Дуры. Малюются? Криво, а. Ну и пус... Капрон? Или колгот... Капрон. Или не ходить?
Нет, больше терпеть невозможно. Выносить одиночество. Год за годом, лучшие годы! Зима-весна-лето-осень. И опять всё то же, опять одна. Спорт, компьютерные курсы – часть жизни. Протокольная. А личной – ни грамма! Все вокруг счастливы, держаться за ручки, смеются или грустят, но – вдвоем! И она бы хотела, о, как бы хотела держать руку любимой в своей руке и брести, забыв всё на свете, по какому-нибудь парку, перешагивая через лужи, и вдыхать – вдвоем! какой-нибудь весенний или осенний воздух, смотреть на какие-нибудь высокие перистые или низкие кучевые облака или на солнечную голубизну... И говорить, говорить! О чем угодно – о погоде, музыке, книгах, о наивном быте! Смеяться, хохотать! Или, пусть, плакать, но – вдвоем!
Но одна она. Одна т а к а я. Другой т а к о й она не может встретить. А эти эпизоды с Леночкой ... Пошло и унизительно. Выпрашивать. И никакой духовной близости! Если и дальше так, то она превратится в полное ничтожество!
Одна. И мать отдалилась. Один мужик, второй, вот и третий. С сыном знакомил. Дуу-рак!
К остановке автобуса номер пять идет девушка. У нее очень привлекательные ноги. Длинные, мускулистые, в них бесконечная мощь и тайна. Тем более, черный капрон и юбка коротка. На каблуках, правда, движется неуверенно. Что еще более придает... Чего придает? Ну чего-то такого – странно-суперсексуального. Ведь это Лариса идет – в третий или четвертый раз в жизни в капроне и на каблуках...
«Проедешь шесть остановок, на седьмой сойдешь. Липовая, 7, квартира 13». – Вновь слышит она где-то внутри себя чужой голос. Мистика! Но решает – проверю.
Выходит из автобуса, заворачивает за угол. На соседнем доме в большом белом квадрате крупными синими буквами: ЛИПОВАЯ 7.
Ее тренированное сердце вдруг начинает колотиться. Страшно! Непонятно! Лариса делает несколько специальных успокаивающих вдохов. Расслабляет мышцы. Всё. Ей нечего бояться. Ей нужно подняться на третий этаж в квартиру тринадцать и попытаться выяснить в конце концов: кем ей быть, женщиной или мужчиной. Или – вообще никем...
Толкает дверь квартиры номер тринадцать. Открыто. Входит. А коленки все-таки дрожат. Чуть-чуть. Да еще – в капроне... Крохотная прихожая, пустая. Дальше? Дальше. Дверь со стеклом. Толкнула. Открыто.
– Здрасьте, – он!!!
Черные глаза человека в белом халате, сидящего за столом, пронзают ее мозг, закрепляют в нем два мощных каната и тянут к себе.
– Ближе. Ближе. Еще. Обойди стол. Ближе ко мне. – Одной рукой он пододвигает ей стул, и она опускается вплотную к его ногам, касаясь их своими развитыми спортивными коленями. Вторую руку он тут же заносит ей
назад, к затылку.
– Ты спишь. Ты – во сне. Я – в твоем сне. У тебя сейчас нет своей воли. Я – твой господин. Ты выполнишь всё, что я тебе прикажу. Спать!
Она падает, падает, падает спиной в пропасть. Летит-летит-летит и никак не может долететь. Она – осенний желтый лист. Он сорвался с ветки и качается в воздухе – туда-сюда, и никак... Ее лопатки, наконец, касаются спинки стула. Голова запрокидывается назад, глаза закрыты, она спит, но она совсем не спит и понимает, что попала в дурацкую историю. И знает, что выполнит все-все его приказания.
– Сядь ровно. Открой глазки. Ух, какие у нас симпотные глазки. Ух, а какие у нас стройные мощные ножки... Задери юбку.
Она привстает и поднимает юбку. Садится на трусы.
– Раздвинь ножки.
Она выполняет. Он обхватывает одну ее ногу своими ногами, а руками начинает щупать и обжимать ее ноги, бедра, живот, трет ей между ног...
Если бы она была наяву, она бы ребром с левой или правой врезала бы ему сбоку по шее. Потом, коленом, в морду. Он бы отлетел назад, и тогда бы она правой ступней – ий-яя - в область сердца! Хотя бы в одну треть силы...
Но она во сне и не может проснуться. Хотя и знает, что не во сне. И все-таки, она – во сне и всё, что может – держать двумя руками задранную юбку.
– Тебе приятно. Хорошо. Тепло. Влагалище твое жаждет. Грудь наливается. Ты хочешь целовать мужской член, – бормочет он.
Ей действительно приятно. Между ног теплеет и увлажняется. Она сжимает и разжимает живот, сдвигает и раздвигает ноги... Но если бы она была не во сне, она бы сейчас вот так бы слегка развернулась влево, а локтем правой молниеносно бы врезала в эту рожу.
Да, рожа. Харя поганая. Он же не приказывал любить его рожу. И она не любит. 0-ох, как не любит! Эту длинную носопырку. Эту плешивую тыкву!
Он отворачивает харю и говорит куда-то: – Вася, пойди закрой на задвижку дверь входную и стань на свое место.
Лариса не может видеть – не было приказа туда смотреть, как из одного угла комнаты выходит высокий крупный мужчина и топает – неуверенно, словно слепой, в прихожую. Там он выполняет то, что ему приказали, возвращается в свой угол, поворачивается лицом к стене и застывает. Совсем, как провинившийся мальчишка. Только вот стоит странно – неподвижным застывшим каменным столбом.
Вася действительно провинился. Он не хотел отдать этому хрену десять тысяч долларов. Золотые швейцарские часы с золотым же браслетом отдал безропотно. Но валюту!.. Полтора года во фрахте, по морям и океанам, под чужим флагом. По крохам копил, отказывая себе во всем! Русские моряки – самые нищие в мире, рабы, Россия на коленях и этим пользуются различные «хозяева»...
Эти десять тысяч он только что получил в кассе. И дернул же черт зайти сюда! Но в жизни всё взаимосвязано. Деньги, стремясь угнаться за инфляцией, Василий копил на квартиру: надоело скитаться по морям – ни своего угла, ни семьи. Но женилка-то как раз и не стоит. Простатит. Еще бы: из рейса в рейс, годами. И не всегда на судне есть женщины, а если есть, то мало, и достаются они прежде всего начальству: кэпу, чифу, деду. А Вася всего лишь моторист.
Пришел по объявлению к этому хрену. И вот что вышло. «Достань член. Твердеет! Встает, встает! Стоит как кол! А ты боялся. Будешь трахать всё, что шевелится. Снимай часы. Потянет. Вытаскивай всё из всех карманов!»
Вася и вытащил валюту. «Сколько здесь?» «Десять тысяч». «Они тебе больше не нужны, давай сюда, у тебя их никогда не было. Ты выйдешь отсюда, забудешь меня и этот адрес».
И тут Вася не захотел. Воспротивился. Слишком дорого достаются ему эти зелененькие. Слишком много с ними было связано надежд. Сколько месяцев, лет! болтаясь в штормягах в вонючей клетке-каюте, проклиная свою одинокую холостяцкую жизнь, он лелеял планы на будущее!
– Я не... не... не... – он не мог говорить, голова раскалывалась и кружилась, а этот хрен давил его, давил! Злым нечеловечьим взглядом, двигал руками-щупальцами возле головы.
– Я не... не... не... не отдам, – сказал все-таки Вася. Но этот хрен сам взял пачку и сунул себе и карман пиджака.
– Ну, Васек, нехорошо меня не слушать. У тебя куртка кожанная, мне нравится цвет. Где брал?
– В Южной Корее.
– Снимай. Но ты провинился. Стань в угол и стой. Будешь мне сегодня служить.
Вот так Вася и стоит в углу. А что делать. Одна радость – из расстёгнутой ширинки торчит, как лом, его ненаглядный...
– Ну, рассказывай-рассказывай, с чем пришла? Всё рассказывай подробно.
И Лариса рассказывает свою историю. Иногда прикрывает глаза. Ведь она спит?
А эта харя расстегивает ей блузку, стягивает бюстгальтер, вываливает грудь, сосет соски, рука в трусах.
– Тебе очень приятно. Я – твой любимый мужчина. Тебе не нужны никакие женщины, это твоя придуманная глупость. Ты меня любишь. Ты меня хочешь! Лижи язычком у меня в ушке.
– Она лижет. Он давно уже без халата. И без брюк. Без ничего.
– А теперь – лижи головку! Смотри, какая аппетитная у меня головка. Розовая, тугая, ну, язычком, так, так, а-а, хорошо! Молодец. Открой ротик, вот, правильно. Открой глазки и смотри мне в глаза! Молодец. Язычком нажимай сильнее. О-о, отлично, отлично, а-а... Вася, иди сюда!
Вася подходит.
– Вася, ты хочешь бабу?
– Я хочу бабу.
– У тебя будет вот эта молодая спортсменка. Пока смотри и наслаждайся.
Вася смотрит и наслаждается. С его ненаглядного падает первая капля...
– Встань, Ларисонька, и сними с себя все, кроме чулок. Лариса снимает с себя всё, кроме чулок.
– Ложись спиной на стол. С тобой твоя любимая Стелла. Она целует твои ноги и лижет твою... Ты сейчас кончишь.
И Лариса сжимает в руках плешивую голову: – О-о, Стелла, Стелла!...
– А теперь и мне надо кое-что подарить, де-воч-ка... Тебе не будет больно, спокойно, спокойно, оп! Вот так, вот так, а-а-а...
Лариса терпит. Она все стерпит. Она все понимает. Нет, она совсем не спит. Только не может сопротивляться. От бессилия и унижения по щекам бегут слезы. Уже не девичьи...
– Жалко целку? Чего ее жалеть! Знаю, ты меня опять разлюбила. Полюби Васю. Вася, тебе нравится, когда женщина сосет твой член?
– Мне нравится.
– Ну дай ей. Ей тоже нравится. Ларик, ты любишь сейчас Васю. Люби его, люби его член, ну! Вот так. А я на вас полюбуюсь. Вот, молодцы. Терпи, Вася, не кончай. И я с вами. Вот какая у нас уютная семейка. А теперь, Вася, давай рабоче-крестьянским способом. Поаккуратней только, видишь, дама дефлорацию сейчас прошла. Лучше – в попку. Вася, любишь в попку?
– Люблю в попку.
– Все перешли на пол! Лара, встань на коленки. Вася, возьми на подоконнике сливочное масло и смажъ свой ломик.
Член, член, Вася. Поехали. А я интеллигентным способом...
– Всё, ребята, хватит, да плюнь, Лара, чего ты во рту эту прелесть держишь? Одевайтесь.
– Люби, Ларчонок, мужчин. Они тоже люди. Люби хотя бы иногда. Ты можешь, но не хочешь. Но вообще тебя спасет только операция. Запомни: транс-сек-су- аль-на-я операция. Член пришьют с яйцами. Вот бы тебе такой, как у Васи, да? А вообще, ребята, эра размножения у человечества кончилась. Все вступим в партию онанистов или сдохнем от спида. Что, Васек, член в штаны не влазит? Всё, член твой падает, ну, падает-падает! Застегнулся!
Ларик, сейчас ты выйдешь отсюда, сядешь в автобус номер пять, сойдешь на своей остановке, притопаешь в свою хату, примешь теплую ванну, сменишь трусишки и ляжешь спать. Проснешься утром. Окончательно. Ты не вспомнишь этот дом, не вспомнишь меня, мое лицо. Всё было с тобой во сне. Жизнь – это сон про сон, который сон про не сон... Иди.
– Отпусти! Отпус... – черный проклятый злой глаз! Яма! Черная дыра из космоса... Подлая поганая энергия схватила ее и тянет, затягивает! Отпусти! С поворота бы и пяткой в этот глаз! Но она не может, не может, скованная злом! Наказание за то, что не хочет быть женщиной. Красный фаллос суют ей в рот... Сволочь Черный Глаз! Нет, нет, нет!!! Я мужчина! Черный глаз! Ты убил меня. Вася, куда лезешь?! Гады! Нет! Я не буду! Не хочу смотреть этот сон... Но если не сон... Я умру. Я умру. Я умру.
" ... кладбище. Необъятное. Тетя Вера в гробу. Страшная. Могилы. Могилы. Жутко. Мо-ги-ла. Черный глаз. Мамина под руга лучшая. Тетя Вера умерла. Не хочу» Черный глаз. О-о, скорей бы проснуться.
Кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. Родительский день. Десятки тысяч людей. Наверху и под землей. Под землей больше. Те, что наверху бодрятся – мы еще живы!
Но низко висит над вторым городом тяжелое, гнетущее скрытым камнем на душе, метафизическое настроение, испаряющееся то ли из подсознания живых, то ли из могил мертвых. Люди поминают, прибирают могилки, но массовый гипноз рока, неизбежности и непонятной бессмысленности сковывает и жмет живое к земле.
И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечело¬веческий: «У-у-у!! У-у-у!!!»
Несколько минут окружающие пытаются не замечать его, не впускать в себя. В конце концов, так не принято. Если уж слишком грустно, можно и всплакнуть за оградкой, но втихую.
А вой все продолжается. Становится нестерпимей. Тем, кто его слышит, впору бы завыть самим.
В этом «У-у-у», разваливающим традиции и приличия, слышится жуткая сила, стремящаяся вниз ли под землю, или на небеса, к чему-то спесиво-равнодушному и высшему, – с великой жалобой и рыдающей тоской смертного разума на жестокую несправедливость, на убитую любовь, на разрушенную дружбу, на невозможность встречи, на ни-ког-да!!!
«У-у-у!!!» – только инстинктивным звуком, отвергая слова, эту давно застывшую лаву мышления, звуком, как хрупким мостиком, прокидываясъ над бессмысленной пропастью несуществующей для живого вечности, у-у-у, обшаривая в темноте сознания память прошлого, туда, к милому, единственному, неповторимому, в ни-ку-да!!! У-у-у!!!
Лариса подходит к оградке, откуда раздается этот вопль в бесконечность. Поперек могильного холмика лежит мужчина. Рядом валяется пустая бутылка из-под вина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные зубы, по плечам распущены пышные белые волосы, большие глаза смотрят живо...
Лариса взглядывает на дату смерти – пять лет.
... большие глаза смотрят живо. Лариса узнаёт себя! Это она лежит в могиле. Как ей холодно и одиноко там! Везде и всегда – одиноко. А муж наверху плачет, тоскует и не знает, что в могиле его жена – мужчина!
Да нет же, нет, это ему, ему, Лари... да... Лариси-ку... Ну да-да, у меня мужское имя – Ларисик! Как же я раньше не знал...а... не знал-л-л! А разве такие бывают? Ла-ри-сик. Ну, конечно, это обыкновенное м у ж с к о е имя! Всем известное. Это я, муж, наверху, а внизу, в могиле, моя жена. Как же ее зовут? Стелла! Стелла, у-у-у!!! Я наверху и внизу одновременно. Черный подлый глаз!
Ларисик приоткрывает веки. «Черный глаз? Ла-ри-сик? Что я? Где? Фу, какой жуткий сон!»
Настенные часы показывает ровно шесть. Сумрак. Что такое? Утро? Вечер? Мокрые глаза, подушка... Что такое? Сон. Тусклые стены. Запах... кладбища?... Тоска. Почему?
На кровати лежит мать. Спит. Значит утро. Но... почему?! Черный глаз! И... Вася...
Лариса встает с дивана. «Какой Вася? Это же – сон? Но она помнит Васю и его...
«Это... Это – не сон?!?» – она бредет в ванну, стягивает ночную рубашку, рассматривает тело. Синяки. Засосы?! Ощупывает у себя...
Это не сон! Не сон! Черный глаз – гипнотезер! И Вася... Значит... Значит – всё. Не жить. Не могу... Значит всё. Всё, всё. Дверь на задвижку. Всё. Скорее. Бельевая веревка. Воду, воду, обмыться, смыть с себя и...
Она включает воду, отвязывает бельевую веревку со змеевика и торопливо привязывает ее к душевому штырю.
Обильные слезы текут, течет вода, заполняя ванну, трясутся руки – она пытается соорудить петлю. И это ей в конце концов удается. Ложится в ванну, быстро моется, не чувствуя ни воды, ни мыла. Не помня, что вчера вечером она мылась после э т о г о. Она вообще не помнит вчерашнего вечера, что говорила матери. Она только очень хорошо помнит Черный глаз, не лицо, а именно один страшный глаз! И очень хорошо помнит Васю. И некоторые подробности...
Слезы текут, и она уже автоматически-бессознательно проверяет штырь – прочно, прикидывает еще раз длину веревки – пойдет, надевает на шею петлю и глубоко вздохнув, зажмурив глаза, шагает с края ванны...
И в тот миг, когда петля бесповоротно сдавила горло, Лариса успела подумать о матери. Вспомнила, что никак не простилась с ней, не увидела напоследок ее лица. Или, хотя бы, записку...
И тогда ей очень-очень захотелось в е р н у т ь с я. Оказывается, никогда и ничего ей не хотелось в жизни т а к! Потому что уже с перекрытым дыханием она поняла, что..
Секунда долго расслаивалась и стала почти бесконечной. В начальных частях секунды она написала матери длинное прощальное письмо, политое слезами. Но они никогда не были с матерью близки. Потому что она любила мать как сын. А мать относилась к ней как к дочери.
Но теперь уже все равно, вторая часть бесконечной секунды принесла быстрый страх – останавливалось сердце. И тогда она еще успела понять п р е ж н и м разумом, что хотела вернуться, потому что кончалась с к а з к а. Потому что Видимая Вселенная – это сказка в и д и м о й ее части. И она, Лариса, уходила из этой видимой сказки. Но Жизнь – волшебная сказка даже тогда, когда она далеко не сказочна!
Ей захотелось вернуться, это желание мучительно-безнадежно мгновенно взорвалось и приняло размеры всей Вселенной, потому что желание жить и было Разумной Вселенной, в и д и м о й ее части...
Но загадочный мотор жизни – сердце, остановился, и в ПЕРЕХОДЕ, в абсолютной тишине и темноте, в безвоздушном и безмысленном пространстве, Ларису объяло такое же бесконечное – как видимая часть Вселенной, – облегчение. Пошли другие секунды – секунды смерти. Тело, согласно физическим законам данного пространства видимой части Вселенной, переключило реле и зажило иной жизнью. Внутренние органы расслабились, готовясь к самоуничтожению. Как и полагается, очистился мочевой пузырь, и по ноге тела проскользила змейка мочи.
Секунды смерти сложились в минуту и Мозг, еще физически живой, занялся своей последней, но основной работой – подготовкой отделения от тела пси-энергии. Через десять минут эта работа должна быть закончена и пси-энергия пойдет на СКЛАД, в центр Галактики. Там, на СКЛАДЕ, в невидимой части Вселенной, пси-энергия будет жить в другой с к а з к е...
Но Мозг только делает вид, что готовится. На самом деле он прекрасно знает карму хозяйки. Не судьба ей сейчас... Поэтому Мозг, шатаясь на веревке с телом, вступил во взаимодействие с н е ж и в ы м. Он приказал, дюбелям, которыми пристрелян душевой штырь, на микрон сбросить в диаметре. А окружающему их бетону – раскрошиться. Вот так. Еще несколько качков тела и штырь выползает, выползает, бах!
Тело Ларисы сгибается и падает в ванну. А в ванне – вода. Она смягчает удар и тело садится поперек ванны, свесив с нее ноги и лишь слегка ударившись затылком о стену. Сердце стоит и это Мозгу совсем не нравится. Уже две минуты смерти. Через восемь минут умрет и он, Мозг! И хотя он прекрасно знает весь дальнейший сценарий, да и не только этот. Он давно вычислил до наносекунд все варианты предстоящих десятков лет, но... береженного Бог бережет! И он посылает второй с и г н а л: «Вставай скорее, Людмила Андреевна! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!»
Людмила Андреевна никак не может проснуться. Снится ей кошмарный сон! Только она определенно знает, что это совсем не сон! Но зачем Бог или кто-то другой Всемогущий посвящает ее в ЭТО?! Она совсем не хочет! Ей жутко и тяжело видеть т а к о е! И знать. Ее посвящают в СМЕРТЬ. Но это не просто смерть. Нет, это нечто совсем-совсем другое... Нечеловеческое.
Вот она абсолютно наяву идет по больнице. Внешне больница похожа на обыкновенную советскую: серость, убогость, палаты на восемь-десять человек.
Она идет по узкому бетонному коридору и перед ней открываются двери. Ее сопровождает кто-то, но этот кто-то – невидимка, он не говорит, а телепатирует ей. Без слов, как во сне, она понимает, что больные в палатах – смертники, неизлечимы и больны безумно-страшными болезнями, многих из которых еще на Земле нет.
Она видит гниющие страшные открытые язвы, отрезанные руки, ноги, головы, внутренние органы, стекающие по каким-то желобам на каких-то столах кровь и гной. И запах, запах...
Ее провожатый по жутчайшему аду телепатирует что-то совсем уж непонятное. Если перевести на человеческий язык, то, примерно, так: да-да, н а ш и издержки производства – эти в а ш и болезни. Мы экспериментируем. Вы искусственны и слишком мимолетны...
Людмила Андреевна впервые видит смерть в таком не закамуфлированном, ч и с т о м виде.
Крупным планом появляется лицо Веры в гробу. Но вдруг ее лицо подменили на ... лицо Ларисы! Бледное, мертвое... Скорее бы проснуться! Но она видит: кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!!!»
... поперек могильного холмика лежит мужчина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные белые зубы, по плечам распущены пышные волосы, большие глаза смотрят живо...
Глаза Ларисы!
«Вставай скорее, мама!!! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!..»
Людмила Андреевна вскочила. Сердце бешенно колотится! На Ларискином диване лишь смятая постель! Придерживая рукой левую грудь, пытаясь хоть так унять сердце, бросилась на кухню – пусто! Туалет – пусто! Дернула дверь в ванную – закрыто.
– Лариса?! – деревянным голосом кликнула. Тишина.
– Лариса!?! – тишина.
Дернула ручку изо всех сил, шпингалет отлетел, и она увидела дочь...
Ей казалось, что она кричит, визжит: «А-а-а!!!» Но на самом деле лишь тихий скрип вырывался из ее горла: «а-а-а», пока она разжимала петлю и вытаскивала дочь из воды.
Положила тело прямо на холодный пол. Лихорадочно вспоминая – что надо делать и как, превозмогая обморок и сердечный приступ, начала неумело производить искусственное дыхание. Дула изо рта в рот, давила на грудь, поднимала и опускала руки дочери, и опять дула, давила, дула, давила, потеряв ощущение времени и теряя рассудок, соскакивала, пыталась бежать вниз к общественному телефону звонить в «скорую» и тут же догадываясь – нельзя остановиться ни на секунду! Любая секунда – это жизнь. Или смерть.
Опять дула, давила, массажировала! Очнулась только тогда, когда дочь открыла глаза.
Лариса хотела сказать: «Напрасно, мама. Т а м так легко и ничего не нужно...» Но из передавленного горла вырвался лишь хриплый долгий кашель-стон.
И через кашель, через стон, она пытается сказать:
– Тркха-ахакха-тркансх... оперкха... трансеккхакха ... рация...
«Транссексуальная операция...» – разобрала мать.
ПУЧИНА – 1.
Человек – саморазвлекающийся автомат.
М ы у м и р а е м г о р а з д о р а н ь ш е н а ш е г о т е л а, н о н е з а м е ч а е м э т о г о у ж е у м е р ш и м у м о м...
Каких-то три-четыре года назад я как-то вдруг стал замечать, что мир молодых стремительно удаляется от меня. И даже частенько соприкасаясь с этим молодым миром, уже не принимаешь его искренне – всё видишь слишком глупым и примитивным, как в детском саду. Девицы и молодые женщины, даже самого взрослого вида, стали незапоминавшимися куклами, манекенами – с приклеенными прическами, улыбками, с наивными вечными проблемами и разговорами, однообразно повторяющимися из поколения в поколение. И даже в своем среднем возрасте, когда я выглядел совсем уж молодо, когда я мог обманывать молоденьких девчонок, прикидываясь юношей – не выдавая интеллекта и полнейшего знания их женского мира, не рассказывая о количестве бывших жен и детей, да, я мог дурачить их, но не себя.
Стадия размножения прошла. Прожита сумбурная глупая, бурлящая гормонами часть человеческой вселенной. Началась другая стадия – творческая, в сущности, такая же глупая и наивная –соревнование с Богом...
Впрочем, мой средний возраст проскользнул мгновенно – в суточных примитивных работах и дома за письменным столом. И вот уже с острой подсознательной заинтересованностью я присматриваюсь к лицам стариков и с удивлением обнаруживаю, что они вроде бы не такие уж и старые! И даже есть среди них симпатичные. У многих еще неплохо сохранилась кожа, и морщины – не такая как будто страшная штука.
Разглядывая себя в зеркале и замечая едва заметные морщинки, я пытаюсь представить, словно примеривая на себя предстоящее новое лицо: как же всё это будет выглядеть потом, дальше? ...
Я еще не знаю, что не доживу до старости, а умереть, оказывается – это так до обидного просто и обыденно...
Но пока я поднимаюсь по лестнице, радуясь, что я еще могу вот так подниматься, быстро, через две ступеньки. Глубоко вдыхаю прохладный, остро пахнущий морем, осенью и жизнью воздух. Жить, жить, как хочется жить!
Нет, организм не обманешь! Жива, жива еще часть души и мозга, ответственная за женские дела! И не сбить тяжелый приступ одиночества ни творчеством, ни прогулками, ни бутылкой водки с приятелем. Не спасут ни мастурбация, ни видеопорнуха. Мне, самцу, нужна женская биоэнергия и все эти пошлейшие древнейшие мерзопакостные выкрутасы в постели! Мне, писателю, необходимо словесное излияние с самкой, пусть даже ей семнадцать лет и ее умственные способности ниже средних!
И сколько ни философствуй, что ты всё это знаешь и всего было до чёрта, что всё глупо и примитивно... Но работает железа, встроенная Богом иди дьяволам, выделяются гормоны, твой мозг, твоя психика, твоя жизнь, твое творчество – всё, всё крутится на этих невидимых внутренних подшипниках-гормонах, на их недостатке или избытке. И твой жуткий приступ одиночества всего лишь мощный позыв всё того же инстинкта размножения. Да уж и писал ты об этом достаточно. Хватит мудрить! Вот, тебе, кафе «ПУЧИНА». На пару рюмок найдется, а бесплатную рыбку выловишь в этой самой п у ч и н е...
Рыдают скрипка и виолончель. Чья-то музыка, какая-то классика. Красиво? Пожалуй. Лица, лица плывут в сигаретном дыму. Может быть, ей еще рано задумываться о несовместимости красивой музыки с этим кабаком-притоном? И с ней самой? Двадцать лет... Двадцать! Кошмар! Лица-лица... Найти бы одно... Неглупое и... с деньгами. Но таких здесь нет.
О чем она? О несовместимости. Почему жизнь так грязна? А музыка хороша. Наверное, гениальна. Хочется плакать. Но – несовместимо. А эти-то два лысых еврея, ха, наяривают несовместимую музыку на своих несовместимых инструментах в несовместимом притоне для несовместимой публики. Продают себя. И она продаёт. Все продают. Себя. Так или иначе. Там или здесь. За дорого или за дешево…
Почему же тоска и хочется разнюниться? Потому что музыка или … дёшево?! С её фигурой, кожей, фэйсом… Уж она-то могла бы выйти… Да ни хрена! Такая судьба. Карма. Такая ее природа. Да. Вот. Призналась себе. Природа. От нее не уйти. Не могу любить. Жить с одним. Разные, разные… Развлечение. Игра. Хобби. Почти искусство. Природа. «Нет грязи и чистоты в природе. Это всё в человеке», – сказал ей на днях один умник. И всё-таки, она способна на большее. Ухватить бы богатого америкашку…
– Привет, Принцесса!
– Здорово, прынц...
Да, вот жизнь, могла ли она предположить когда-то... Что этот сопливый ссыкун... Не этот, конечно, этот здоров, мордаст и нагл, а еще тот, прежний Димуля-сосед, засовывавший ей под платье по вечерам на скамейке свои потные трясущиеся ручонки... И ведь это ничтожество... Он был у нее второй!
Первый был неизвестный солдат. Вова. Всё, что она знала о нем. В овраге, в кочегарке. Ей тогда так сильно захотелось! Хоть на стену лезь, и она пошла в овраг. А потом Димуля. Почувствовал, что она уже не девочка. И выпросил. Унижался, клянчил. И несколько раз получил... Потом она его отшила. Рыбье что-то в нём. И вот сейчас Димуля – сутенер, вор и бандюга.
– Ну, как делишки насчет задвижки, Принцесса?
– Отваливай-ка, прынц, от меня подальше.
– Нэ понял? – морда у Димули обиженно и сурово вытягивается.
– Со мной провели беседу в милиции. Интересовались тем англичанином, которого вы... Меня видели с ним в гостинице... Он говорит: «Всё прощу, пусть только бумаги мне вернут». Так что сейчас следят за мной, наверное... Смотри.
– Ясненько, – Димуля тут же встал, натянуто улыбаясь и бубня одновременно: «В случае чего – нечаянная встреча с бывшим соседом, отдыхай...»
Димуля юркнул в толпу танцующих – евреев заменили на магнитофонный рок. «Ах ты ж сучёнок вонючий! «Отдыхай». Разрешил...»
Стелла исподволь проследила его путь. Он слегка кивнул в сторону столика в углу, там сидели «кожаные» –жуткая уголовщина. Это они правят городом, а не какие-то липовые власти. Или власти с ними заодно? Или вообще всё наоборот? Эти кожаные – всего лишь исполнители, пальцы на руках, а настоящие «руки», уголовники-бандиты – те, что в кабинетах? Ей не так много лет, но кое-что она видела и поняла: сколько ни грабь иностранцев, ни обчищай квартиры, ни угоняй тачки –больших маклей не будет никогда. А вот этот кабак стоил пятнадцать миллионов. Только за пустое старое помещение. Плюс ремонт, плюс все эти мраморы, зеркала, стойки, бары, кабинки...
Откуда оно всё валится? И вон тех кожаных в углу и всех других по городу накрыть ничего не составляет, всё известно, всё на виду, за час можно... Но они нужны – как пальцы на руках, тем, в высоких кабинетах. А милиция ловит неорганизованных лохов... Для отчетности. Вон, у окна сидят Кылин и Голыш... Брр! На каждом из них десятки, а может и сотни трупов!
Жуткая, заколдованная страна! Скорей бы свалить из нее! Ей всегда и везде страшно. Она только делает вид, что смелая. Она боится всех этих молодых злобных дебильных рож. Преступники. Импотенты и садисты. У них «крыша» едет. Наркоманы. Ее здесь пока не слишком трогают, заставили наводить на состоятельных иностранцев. Сволота.
Нет, ее привлекают мужчины, понимающие в сексе. И в жизни. Ласковые. Но где их взять? Здесь их нет. А этого козла, Димулю, она подняла. Именно. Тогда еще. Потому что все, кто переспал с ней однажды, поднимаются. В собственных глазах. Са-мо-ут-вержда-ют-ся!
Еще бы. Ведь она – сексоидеал. Она – редкий камень! Вместе со своим великолепным телом и фэйсом она отдает еще что-то. Может, какую-то особую энергию? Которая зовется просто: неповторимые секунды ее драгоценной улетающей молодости! А сама – теряет, теряет... Кто оценит ее в дебильной стране? Вот эти что ли соп¬
ливые олигофрены?
Стелла незаметно поводит глазами. У стойки торчит горилла Алик. Помимо различных вечерних обязанностей у Алика есть и такая: охранять сидящую за столиком с табличкой «Администратор» очередную девицу. Сейчас Алик охраняет ее. Если кто-то подойдет к ней и усядется рядом, не взирая на солидную табличку, и если этот кто-то не понравится ей, тогда она уберет свою сумочку со стола и поставит ее на пол. Тут же подойдет Алик и кое-что шепнет самонадеянному болвану. Этого достаточно, чтобы через секунду болван испарился из кабака.
Стелла двигает свой прекрасный и невинный взор – да, вот так ей сейчас очень хочется – прекрасный и невинный взор! – далее, на рядом с Аликом сидящего за стойкой чудака.
«Ну-ну, раскатал губищу! Торчишь с одной маленькой рюмочкой и пустыми кармашками цивильного пиджачка. Таращишься уже полчаса. Т а щ и ш ь с я от меня...»
Она давно чувствует его ВЗГЛЯД. Взгляд для нее – всё. Струя энергии, которая льётся из глаз, может рассказать ей о мужчине главное: какова его мужская сила, жесток он или добр, щедр или жаден, умен или глуп, по душе ли ей придется...
Этот взгляд ее грел даже издалека. В нем не было особой мужской силы, в нем совсем не было денег, в нем была отталкивающая ирония и превосходство ума и, наверное, возраста, в нем было пренебрежение интеллигента, но всё-всё перевешивало в этом взгляде – ПОНИМАНИЕ и... ЖАЛОСТЬ! И с т и н н а я ЦЕНА ее молодости и внешности. Только он один здесь знал её н а с т о я щ у ю цену! Потому что он умудрён и стар. На вид лет тридцать или двадцать пять. Но ее не обманешь. Нет ни морщин, ни седин, стройная юношеская фигура и подчеркнутая молодая небрежность в одежде – тщательно продуманная. Но ее не обманешь! Взгляд, а в нем чуть ли ни отцовская нежность. Что-то знакомое-знакомое. Наверное, она его где-то видела раньше. Или – в з г л я д?
Красивым лицо становится только н а п о л н е н н о е. У него такое, не пустое. Она слегка, р о м а н т и ч н о улыбается ему. И смотрит на Алика. И незаметно подмигивает. Тот понимающе-противно ухмыляется. Что-то говорит красавчику. Тот глотком опорожняет рюмашку и достаёт тощее портмоне.
Сейчас будет жест! Точно. Берет у бармена бутыль шампанского и два бокала. Мой маленький! Эта бутыль стоит здесь!... Будешь месяц голодать. Но если и жест, то дорогого стоит. От души. Жесты делают и кооператоры-спекулянты. А этот – мужик-работяга. Продает свой труд – руки или мозги. А от купи-продай, «бизнесменов» её уже стало поташнивать. Гермафродиты безмозглые. Мужик должен быть мужиком. Дело делать. Создавать. Мужик и в постели мужик. А эти...
Если бы она уже умела уходить дальше в своих рассуждениях, она бы пришла к мыслям-инстинктам, которые сказали бы ей, примерно, следующее: мужчина-делатель, умеющий сам сделать стул, написать картину, книгу и так далее, потому всегда ближе женскому самскому инстинкту, что выходит из начального прошлого, из мужчины-охотника, добытчика, строителя. Действующий мужчина-делатель – это показатель его психического и физического здоровья, его умственной зрелости и половой силы.
И еще, если бы она могла мыслить социальными категориями, она бы некоторую часть молодых спекулянтов и прохиндеев поняла и даже оправдала, так же, как прощала она себе свои грехи... Потому что когда тебе двадцать и даже двадцать пять, но у тебя еще нет зрелого ума, образования, профессии – так уж сложилось – от природы или обстоятельств, но есть молодое тело, которое нужно питать и одевать, и куда-то пристроить на жильё. И никаких перспектив впереди! Когда-то еще выучишься, когда-то освоишь профессию и будешь хоть что-то зарабатывать, когда-то у тебя будет своя кварти¬ра – если будет в этой нищей поганой стране когда-нибудь вообще! А жизнь – вот она, сейчас! молодость капает и выкапывает по дням, по часам. Мимо проезжают чужие импортные машинки, мимо шагают чужие длинные ноги в капроне. И единственный способ жизни в этой говской стране: с волками жить – по волчьи выть... А эти культурные разговорчики о душе, о Боге, умных книгах, а-а! Что с них толку? Ими сыт не будешь. Это потом, когда-нибудь, когда будут деньги...
Но человек – это то, что он знает. И потом, от пустоты жизни, голова превращается в кучу дерьма...
Стелла не умела еще доходить до мыслей-инстинктов и социальных обобщений. Но она уже умела сравнивать. Имела опыт. С мужинами-созидателями ей было куда интересней. И в постели, и в разговоре. Они для нее – еще загадка. Другой уровень. В них многое от отца, которого она... так хотела когда-то. А пацаны... Здоровые, широкоплечие, качают мускулы. Но они п у с т ы е, оболочки, заготовки к мужчине и не более. С ними очень скучно.
Идёт... Мой маленький! Вытерпел Алика, его разрешение...
Я вытащил портмоне, молясь всем святым – только бы не опозориться, только бы хватило на пузырь шампуни! Что будет дальше – ни работы, ни денег, а... черт с ним! Фу, хватило! Двести восемьдесят бутылка. Плитка шоколада – сто двадцать. Обойдемся без него.
Приступ одиночества. Давно не было бабы! В последний раз полгода назад. Выпил с приятелем, гася очередной приступ одиночества, шел домой. Остановила юная пьяная дама. Попросила проводить. У нее оказалась бутылка коньяка. Проводил ее к себе. Девятнадцать лет, огромная грудь. Наградила грибком. Лечил потом пихтовым маслом... Полгода назад. Предстательная разваливается. А дальше – импотенция, рак, смерть... «Нужны регулярные половые акты», – открыла новость молодая шарлатанка-уролог из поликлиники.
ВЗГЛЯД: потому что на уровне биотоков а чёрт какие там био хотя.. опережаешь поле времени я вижу её она... мы... роденовский поцелуй переплетенье тел в ночи... с проституткой. «Ты меня любишь, лепишь, творишь, малюешь! О-о, это чудо! Ты меня любишь!»
Нужно только очень поверить. Захотеть. П о с л а т ь с и г н а л. Верь. И сбудется.
ТЫ БУДЕШЬ МОЯ! СЕГОДНЯ! – С И Г Н А Л.
Большая часть жизни состоит из абзацев, которые уже написал. Да, когда-то моя живая жизнь постепенно переплавилась в тигле мозга, перелилась на бумагу и застыла там в виде афоризмов и философских абзацев – в рассказах и повестях. И меня, автора, меня, человека, в реальности уже почти не существует. Фокус, как и с любым чего-то стоящим писателем, когда в сущности, всё равно – жив автор или давно умер: вот есть бумага и всё то, что автор смог из себя на нее выжать, а остальное – животный быт, никому неинтересный.
Я уже не нужен этой реальности, все абзацы я написал, а новых не предчувствуется. За какую бы ниточку-мысль я ни потянул – всё уже было у меня, и об этом писал, и о том. Все истины, висящие в воздухе, выраженные кем-то и не выраженные, я притянул к себе и перенес на бумагу. Так мне кажется. Нет новых абзацев и значит нет предощущения новой жизни.
А дальше – тишина? Но рано, рано еще! Еще хочется повторять – уже не в жизни, а на бумаге, потому что творчество – самое сильное удовольствие, наркотик. И нужно насильно заставлять себя жить жизнью живой, держаться, быть здоровым, чтобы потом получать удовольствие – на бумаге...
Но я уже предчувствую гибель страны, гибель культуры, ненужность искусства и творчества. Я еще не знаю, что этот бывший концлагерный строй вот-вот логически перетечет в нечто еще более варварское и изощренно-подлое, где писатели будут не нужны вообще, даже назнакченные КГБ-ФСБ, а самыми уважаемыми профессиями станут лавочники и убийцы.
Этот начинающийся пир во время чумы висит в воздухе, но мне нет места даже на сей смертельной пьянке – потому что нет денег.
Интуиция говорит мне: всё. Надеяться не на что. Интеллект на планете проиграл. Пришло время маскультуры. То есть, время массового бескультурия. Время дебилов.
Но тело не хочет умирать, еще требует жизни...
– Добрый вечер, – говорю я, вполне осознавая глупость своего присутствия в уголовном (но других-то в этой стране уже нет!) притоне и вот это очень сомнительное приключение с красивой дорогой проституткой.
Но девочка великолепна! Не знает себе цену? И в молодости, пожалуй, у меня таких не бывало. Или забыл уже? Есть в ней еще нечто... В з г л я д?
- Добрый вечер. Вы не против, если... Если я... «Совсем одичал за письменным проклятым столом!»
– Ну садитесь, раз пришли, да еще так крупно потратились. Зря вы. Здесь же грабёжь, – говорит она просто, подбадривая в эти всегда трудные первые мгновения знакомства.
Я с облегчением убеждаюсь, что не ошибся, что она не против моего присутствия, и что я не нарвусь здесь на хамство и грубость. А среди нынешних красоток эти качества процветают: как же, они единственные и неповторимые, и будут цвести вечно... года два-три.
Улыбаюсь пошире и уже хочу автоматически-пошло переспросить: «Зря?...» – с намеком, но вовремя останавливаюсь и рубахой-парнем откровенно признаюсь и на всякий случай, чтоб у нее не возникли иллюзии насчет моих карманов). – Да, на плитку шоколада не хватило.
Сажусь напротив, покосившись на табличку «Администратор». Всё-то у них здесь обкатано-продумано. Вот и громила-вышибала не обманул, сказал: «Иди, мужик, девушка скучает». Но карманы моего вельветонового пиджака пусты, и это подлое обстоятель¬ство ярко светится большими неоновыми буквами на моем лбу!
Т р у д н о с к р ы т ь н е т о, ч т о е с т ь, а т о, ч е г о н е т...
В чём же расчет у нее?
Не тороплюсь суетливо разливать по бокалам шампанское – бутылка уже открыта барменом – держу паузу.
Внедрившись в пространство её дыхания, запаха духов, шампуни, тела, в область её воздушных вибраций-колебаний, теплового излучения, гравитации, биотоков, телепатии и всего остального непознанного, внедрив в о к о л о е ё пространство своё – со всеми собственными параметрами, я за две-три секунды пытаюсь приучить и даже слегка приручить два о к о л о п р о с т р а н с т в а, не уничтожить их спешкой и пустотой слов.
И она не суетится. И она держит паузу, медленно расстегивая сумочку, доставая плитку шоколада и одновременно тайком оглядывая лицо во вделанное в сумочку зеркальце.
Я замечаю, что она осматривает свое лицо – вечный жест вечной женщины – и она замечает, что я заметил, и оба мы еще более почувствовали, что наш предварительный в з г л я д был пророческим, что он нас соединил, пусть не надолго, пусть на одну ночь, но она нам предстоит. Может быть... Если не помешают те кожанные из темного угла. Ведь каждая свобода всегда весьма относительна, как и жизнь, и всегда может быть грубо и неожиданно нарушена или грубо и неожиданно прервана...
Поэтому, пауза паузой, но достав шоколад и как бы невзначай, скромно произнеся: «С шоколадом у нас проблем нет», – девушка разломала его в бумаге и развернула, а я улавливаю ее незаметную спешку и понимаю, что с эдакой супердевочкой сидеть здесь небезопасно. Это не в Америке на Бродвее в три часа ночи. Здесь –дикая Россия, последние дни власти моего дяди Миши Горбачева, то есть, полнейшее безвластие, начало разгула беспрецедентной преступности, которая вскоре расползется по всей планете...
И я разливаю шампанское. И в тот миг, когда вино, искрясь и бурля пузырьками заполнило стекло – как жаль, что не хрусталь! опять зарыдали скрипка с виолончелью!
Как кстати! Потому что для женщины, даже если её и считают ****ью, очень важен момент к месту! Шампанское, непонятная несовместимая музыка и напротив – непонятный несовместимый человек. Из другого времени. Может, из времени этой классической музыки? Ну нет! Не такой он древний. Ни единой морщинки. Совсем юноша. Возраст – только в темных глазах. Опыт. Когда она уедет в Штаты, она выйдет замуж вот за такого. Похожего. Но богатого…
Стилизованная сороковая симфония Моцарта в темпе аллегро, и в этой вселенской вечной музыке я смотрю на ее простые вечные женские ухищрения – понравиться, и каждый новый миг рядом с ней прибавляет мне мужского, от нее идут осязаемые токи чувственной юной самки! Я не могу смотреть на нее в упор. Она ослепляет мой возраст своей молодостью и внешностью. Я забываю, что мне самому не дают больше двадцати пяти – ведь возраст внутри нас!
Косметика и очень дорогая, особенно по нынешнему времени инфляции одежда, придают ей нестерпимый блеск и обычную иллюзорную женскую многоопытность, словно не я, а она старше на двадцать лет.
Не могу смотреть я и на ее ноги, почти полностью открытые. Чёрное короткое серебристое декольтированное платье и ноги в чёрных, каких-то необыкновенных чулках или колготках. Т а к и х ног не бывает, но т а к и е ноги у нее. Я и не смотрю туда, потому что то мужское, что растет во мне, может вырасти слишком быстро...
Но мне жалко ее до слёз! Как пошло – «жалко до слёз». Жалко до всего объема Вселенной! Только так и не меньше. Так я ощущаю после первого бокала шампанского и той рюмашки водки у бара.
А она почему-то лишь слегка пригубила. Почему? Какие-то планы?
Жалко, потому что эту прекрасную молодую внешность не удержать – песок сквозь пальцы! Никакими диетами и гимнастиками. Молодые женщины – мгновенно вянущие цветы. Сколько их состарилось на моих глазах!
Жалко, что она не появится на обложках журналов и на экранах. А если б и появилась? В каком виде? И что толку – всё преходяще, смертно. Не востребовано и не оценено. Бесконечный морозный рисунок на оконном стекле... И я ничем не смогу ей помочь. Ничем. Также, как никто не сможет помочь не умереть и мне.
Жалко. Так ощущал я после второго бокала, слегка подвинувшись к ней и все-таки искоса поглядывая на ее невозможные ноги.
Но главное! Они инопланетяне – с разных планет-времен! Она не знает того, что знает он. Нет, не жизнь, не ее внешнюю... Стадии-возраста, переключения реле, болезни, смерти, прикосновения к Богу и Космосу...
Женщины – они только к климаксу, к пятидесяти-шестидесяти начинают что-то понимать. Не все, конечно. Как и не все мужчины. Вот эти молодые люди с пьяными пустыми или злобными глазами. Их тоже очень жаль! Уж он-то знает, как неопределенно, мелко и темно сейчас в этих стриженных головах!
Давно ли и сам... И не все они выйдут удачно из пикирующей в н и к у д а молодости. Как жалко!
Эта несоединимая пропасть – ВРЕМЯ!
Я, разумеется, постараюсь ее завуалировать, так, как замаскировал свои сорок три: седину – хной и басмой, лицо – слегка кремом и пудрой, стареющие клетки организма – гимнастикой, десятикилометровыми пробежками и диетой.
Но как жалко... этой бессмысленной жизни – гигантского жестокого обмана! Об этой жалости я ей и говорю, пытаясь говорить понятно для ее возраста. Но она сейчас в фазе бессмертия, мои слова – пустой звук.
– Чем ты занимаешься? Как добываешь хлеб свой насущный в эти трудные времена? – прерывает она, исподволь оглядывая зал. Иностранцев нет. Только группа китайских туристов зашла. И еще она думает, что этого чудака, Александра, – они уже представились друг другу и, конечно, он сказал: какое у тебя красивое имя – все они так говорят, – она видела где-то когда-то, даже как будто неоднократно. Хотя, есть такие люди, глядя на которых кажется, что они обязаны существовать, что этот мир невозможен именно без этого человека...
«Но зачем мне всё это? Он слишком говорлив, вся сила у него уходит, наверное, в слова. Много таких, желающих поговорить. Он ласков, с ним интересно, совсем другой уровень – не то что пацаны, а кармашки-то, однако, его пусты... Но внешность... да... Даже его обидная жалость не обидна. Куда бы мы с ним могли двинуть? К нему? Ко мне?»
– Так чем же ты занимаешься? А?
– У меня стыдная, позорная профессия. Я каждый день насилую. Себя.
– О-о, заинтригова-ал! – в её «а-ал», с хриплым смешком из приоткрывшихся свежих губ вылетают, да, все-таки вылетают и непроизвольная ироничная насмешка над моим скрытым возрастом, и неверие в мои возможности, в потенцию...
Пока я не смог переломить естественные дурацкие границы хода человеческого времени и подавить волю этой девочки с идеальным кукольным, пусть и с некоторым сексуальным опытом, лицом уже не ребенка, но еще не совсем полноценной, не рожавшей женщины. Она берет верх надо мной, не совершая никаких усилий. Потому что лицо каждого – фотография на пропуске в определенный возрастной мир. Соответствуешь – проходи в нашу вселенную, мы будем взаимодействовать с тобой на полном серьёзе. Не соответствуешь – иди ищи своих! А с тобой мы можем чуть-чуть пообщаться, шутя, сквозь зубки...
О моем истинном возрасте, она, конечно, не догадывается, но интуиция...
Когда-то, когда он был такой же молодой и даже позднее, далеко за тридцать, он, вот также, как Стелла сейчас, гипнотизировал женщин без малейших усилий. Он п р о с т о смотрел на них, п р о с т о разговаривал, п р о с т о улыбался. И они, часто в первый вечер знакомства, предлагали ему, наивные, кто что мог: руку и сердце, машину, дачу и полное родительское содержание, или единственное достояние – юное тело.
В школе, в выпускном, к нему приставала учительница, а два класса, десятый и одиннадцатый, прекрасный пол, разумеется, заключили пари: он будет гулять с девочкой только из их класса. Но в школе он был еще стеснительный лопух. Тогда еще не изобрели видеомагнитофон, а по телевизору демонстрировались два советских телеканала...
Платонически-неопределенная влюблённость в одноклассницу, из тех любовей-болезней: со стихами, мыслями, новыми мироощущениями, с неслучайными прикосновениями к ней, с тяжелой пульсирующей головой и напряженным членом, когда он смотрел на нее, на ее открытые специально для него ноги – она сидела впереди, с истекающей половой истомой, когда она, хотевшая его не меньше, обхватывала его вытянутую под партой ногу – ботинок, своими ногами, и прижимала и гладила...
А ночью – приятнейшие непонятные поллюции, а утром – мокрые скользкие трусы. Э-э, если бы он умел использовать тогда свое лицо!
Лицо. Или морда. Или харя. Лицо состоит из... Из чего? Из щёк. Из подбородка. Из носа, лба, губ. Из бровей, переносицы, ресниц. Ещё: виски? разнообразные волосики или их отсутствие. Еще: гладкая кожа, прекрасная, ласковая, бархатная, идеальная, нежная... или: угри, одряблости, морщины, родинки, бородавки, складки, борозды, опухоли, шрамы...
А глаза?! глазки! глазёнки! глазоньки! Блюдца. Тарелки. Зыркалы. Моргала. Карие. Чёрные. Как бирюза. Синие как небо. Как море, как васильки! Большие. Круглые. Квадратные. Удлиненные. Запавшие. Раскосые. Выпученные. Развеселые. Прищуренные. Зажмуренные. Косые. Пьяные. Трезвые. Опухшие. Одуревшие. Маленькие свинные. Зеленые кошачьи. Красные собачьи. Бешенные. Сонные. Бездонные. Колючие. Гипнотические. Злые. Добрые. Сексуальные. Масляные. Подленькие. Серые стальные. В крапинку. Сияющие...
А нос?! Носик! Носярник! Носюгальник! Нюхало! Сопливчик, шнобель, рубильник... Острый, ехидный, прямой, римский, сизый, красный, прыщавый, фиолетовый, облупленный, утиный, орлиный, крючком, горбатый, курносый, вздернутый, картошкой, унылый, вислый, толстый, тонкий, плоский, и ...
А лоб?! Лобик?! Скошенный, узкий, широкий, белый, морщинистый, высокий, гениальный, медный...
А реснички?! А бровки? А губки, зубки, язычок, ротик? А щечки, щёчки-то! Бодрые, бритые-небритые, гладкие, упругие, пухлые, мягкие, тугие, розовые, румяные, обвислые, наливные как яблочки, надутые как у бурундучка...
Лица бывают разные – прекрасные и безобразные. И в промежутке.
Лицо может быть красивым. Красивым по частям или в целом. Красивым-интеллектуальным. И красивым-безмозглым. Красивым-подвижным-открытым-артистичным. Красивым-маскообразным-самозамкнутым-нарцистичным. Красивое лицо – такое, на которое хочется смотреть еще и еще.
Ч е л о в е к к р а с и в, к о г д а п о м н и т об э т о м.
Лицо может быть: весёлым, великолепным, вульгарным, воображаемым, восковым, вредным, великим, важным, властным, великодушным, величественным, высохшим, верным, вот таким...
Грустным, грозным, гениальным, глумливым, гадостным, гадливым, глупым, горестным, грешным, геройским, главным...
Постным, потным, поганым, пожилым, похожим и непохожим, плаксивым, пьяным, простым, пакостным, похотливым, пухлым, парализованным, придурочным, приукрашенным, плоским, правдивым, преневозможным.
Заспанным, затасканным, затрапезным, замученным, злым, злобным, злющим, знакомым и незнакомым, задумчивым, загорелым, затравленным, заинтересованным, здешним...
Озабоченным, озадаченным, одураченным, охваченным, отстраненным, одухотворенным, отъевшимся, отрешенным, отжившим, отстрадавшим, околпаченным, обезумевшим, опьяненным...
Тупым, толстым, таким, тяжелым, третьим, тонким, трогательным, тронутым, тошнотворным, тревожным, трагическим, тусклым, тягостным, тоскливым, талантливым, тихим, топорным, тяпнувшим, транссексуальным...
Равнодушным, ревнивым, разбойным, раскованным, рыжим...
Жестоким, жестким, жуликоватым, жующим, жирным, желтым, жалостливым и безжалостным, жадным, жлобным...
Надменным, неласковым, ненавистным, неординарным, необыкновенным, необычным, невзрачным, неприкаянным, надоевшим, нездешним, нажравшимся...
Странным, сумасшедшим, смелым, свекольным, сонным, скотским, садистским, сволочным, сморщенным, старческим, самонадеянным, соленым, сладким, сияющим, солидным, светлым, смирным, смиренным, смущенным, смуглым, совращенным, следующим...
Кретинистым, дебильным, добродушным, добропорядочным, довольным, ласковым, ленивым, любимым и нелюбимым, участливым и безучастным, хитрым, хорошим, хреновым, худым, мечтательным, широким, узким, белым, холодным, красным, черным, желтым, артистическим, аппатичным, конопатым, малиновым, умудренным, узнаваемым, абвгдж, првлхтсё, ь, ъ, §, +, –, 1,=, %, _, :, «, ;, ; …
Се человек.
В с а м о м к о н ц е: Страшные. Зеленые. Синие. Обезображенные. Жуткие.
Бывают в жизни лица подставные и фиктивные. Гражданские. Частные. Государственные. Инкогнито. Неприкосновенные. Сопровождающие. От лица и по поручению которого. Уклоняющиеся от ответственности и алиментов. Подозреваемые. Преследуемые законом.
Есть лица непривлекательные, некрасивые, неприятные, хищные, отвратительные, уродливые, безобразные.
Лица испитые, извращенные, нахальные, наглые, уголовные переходят в: рожи кривые, морды, которые кирпича просят, хари поганые.
Е с л и ч е л о в е к к а ж е т с я п л о х и м, т о н а с а м о м д е л е о н е щ е х у ж е.
Лица. Личики. Личонки. Лиценята. Мордочки. Мордашки. Мордуленции. Морды. Рожицы. Рожи. Харьки. Хари. И дальше, и везде, и привсегда.
Ой, сколько нас лиц, рож, морд и харь! Черепа, черепушки, черепки! Объёмные химические изображения на странном экране – Земля...
Кино идет. Идет кино. Давно идет. Идет давно. Нас кто-то крутит. Наш бесконечный сериал. Что дальше будет? Счастье – если сам себя сыграл. Кино идет. Идет кино. Какой конец? Не всё ль равно? О чем сегодня лишь мечтаем, мы в фильмах будущих талантливо сыграем.
Кино идет. Идет давно. Крути механик свое кино...
Лицо? Зеркало души? Лицевая, внешняя часть мозга. Датчики компьютера: слух, обоняние, вкус, зрение. Глаза – объективы мозга.
Если наблюдать толпу со стороны – кучка переминающихся на двух ногах-органах существ с одинаковыми небольшими плоскими пятачками-лицами. Для инопланетян с другой формой жизни наши лица одинаковы и безмолвны. Что мы узнаем по лицу муравья или пчелы?
Но мы, вдоволь понаошибавшись, обманувшись, разочаровавшись в определенных лицах или, наоборот, в некоторых необманувшись, утвердившись, уверившись, – к скольки-то годам научаемся читать по лицам. Плохо или лучше. Более или менее.
И пытаемся управлять собственным лицом, скрывать его, маскировать, вуалировать, играть им.
Е с л и в ж и з н и м ы н е а р т и с т ы, з н а ч и т, в с е в о к р у г п ы т а ю т с я с т а т ь н а ш и м и р е ж и с с ё р а м и.
В живой натуральной жизни мы в конце концов научаемся читать по лицам. Но еще раньше – мы постигаем индивидуальное излучение лица-мозга, которое кто-то назвал музыкой лица.
Действительно, не по носам же мы отличаем друг друга! Их слишком много похожих, как и остальных наших органов-датчиков. Особенно похожи лица-типажи. Оттого ли, что их жизненные судьбы совпадают и их лица стали похожими, или оттого сложились именно так их жизни-судьбы, что у них вот такие о п р е д е л е н н ы е лица?
Лица садистов-убийц очень похожи. Как и всяческие личины мошенников, прохиндеев и жуликов. Как схожи лица у карьеристов. Политиков. Подонков. Бабников. Весельчаков. Развратных женщин и затасканных проституток. Но у каждого, самого наитипичнейшего, есть своя «музыка» лица. Или – скрежет железа по стеклу...
В жизни они, эти «музыки», хорошо видны. Излучение мозга. По нему и ориентируемся.
Но попробуй, перенеси излучение на бумагу! Сотвори-ка из описаний носика, глазок, бровок индивидуальную симфонию выражения – общего или мгновенного! Бесполезно. Невозможно.
Не потому ли мы так любим, уважаем и обожаем великих артистов – за их поразительное умение перевоплощаться в различные типажи, быть такими, какими они желают – хотя бы на сцене или экране?
И не потому ли так часто достигают жизненных успехов граждане, у которых немного ума и таланта, но много божьего артистического дара?
Глазки, носик, ротик. Огуречик. Вот и вышел человечек...
Л и ц о – з е р к а л о д у ш и, в к о т о р о м о т р а ж а е т с я ж е л у д о к.
– Заинтригова-ал...
И ухнула в полсекунды вселенная человеческого лица! Что осталось от моего прежнего лица? Лишь отражение былого. А что останется?... Но мне давным-давно надоело мое медленно изменяющееся лицо. Мне нужно поделиться с кем-то своим лицом. Когда-то лицо было для меня главным. Сейчас – главное само излучение мозга, а лицо – лишь средство для вступления в КОНТАКТ с другим излучением...
Когда-то, когда женщины на всем скаку останавливались и с изумлением смотрели на мое лицо, как я сейчас смотрю на лицо этой девочки-шлюхи – еще достаточно невинной на вид, я неоднократно задумывался – что в нем, в моем лице, такого притягательного? Молодость, энергия, здоровье, потенциальный слой предстоящих лет?
Но здоровья не было никогда. Женившись в первый раз в двадцать лет, по глупости и неопытности я надорвал и без того слабое от природы сердце. В двадцать четыре, когда сердце отказало и случилось что-то вроде инфаркта, и всё-то на ногах, без малейшего лечения – советская медицина самая бесплатная в мире, с чем пришел, с тем и ушел! лицо мое наоборот расцвело как никогда, и женщины цеплялись ко мне, как репейник к собаке, а мне приходилось отказываться от них.
Какие там женщины – я ходить в то время мог с трудом! Но еще необходимо было и работать – в самом низу, в самой грязи... Однажды, после того, как я потерял сознание и упал на улице, я пришел в поликлинику, к терапевту – кардиологов в то время в советских поликлиниках не существовало, впрочем, как и сейчас.
В кабинете была молоденькая врач, ровесница. Красивенькая-красивенькая. Мы сидели и любовались друг другом. Возьми и начни я ее целовать, и она тут же, в кабинете, отдалась бы мне. Но я сидел и жаловался, говорил, что вот, на днях сделал кардиограмму и нормальная кардиограмма, а вчера потерял сознание на улице и было очень плохо, не помогал и валидол.
Но она мне не верила, она верила моей ослепительной внешности, она верила своим играющим юным гормонам, она дала мне свой домашний телефон, она хотела меня прямо сейчас, но я знал, что сердце мое в данный момент так слабо и плохо, что лопнет, если я возьму ее только за грудь...
Но бывало, что я проигрывал соревнование с другими парнями. Когда с работы насильно посылали на сельскохозяйственные работы в деревни, то там, в скоплении городских дев и юношей, как правило побеждало не лицо, а мощность рук, ширина плеч, наглость, разбойность, уголовность. Там моментально просыпались древние животные инстинкты, и начинал действовать закон тайги и джунглей, тем более, что местное молодое население, без каких-то там метафор и аллегорий, в буквальном смысле являло из себя дикарей.
Утрачивало свою магическую притягательность лицо и тогда, когда я накачивал здоровье и пытался компенсировать и наверстать в короткие сроки долгие месяцы прострации и болезней: пил, таскался за бабами... Бывали, бывали такие периоды в жизни, и неоднократно.
Но чем здоровее я себя чувствовал, чем больше обращал внимания на противоположный пол, тем более этот самый пол шарахался от меня в те периоды. Потому что лицо мое становилось обыкновенным, высвечивая излучение пошлости и безмыслия.
В чем же загадка любого лица?
Может быть в том, что точка настоящего – совсем не венец всего Прошлого, которое позади каждого сиюсекундного мгновения. Настоящее – это точка, где встречаются потоки в р е м е н и: из Прошлого и Будущего. Так же, как в вещих снах нам дано уходить в Будущее, так и из точки настоящего можно смотреть назад и вперед.
Да и существует ли оно, это самое в р е м я, заключенное несовершенным трехмерным человеческим мозгом в будильники и календари? Или есть лишь одна видоизменяющаяся материя, одно непостижимое нами мгновение?
Как память старого человека может вдруг стать совсем молодой, когда он вспомнит один из мигов, из тех, из которых состоит наша вторая, п а м я т л и в а я жизнь. Он оживит глаза матери или любимой, он заново сотворит цвета и запахи одной секунды, он ощутит себя в том мире и пространстве, которое давным-давно изменилось или исчезло, если верить придуманному людьми времени, и которое всё-таки г д е - т о существует!
Лицо человека – это и есть точка нашего Настоящего, фокус пересечения человеческого Прошлого и Будущего.
Может быть, те умные и красивые книги, которые я написал, и отражались на моем лице когда-то, е щ ё ненаписанные тогда, но уже из Будущего притягивавшие к себе чужие взгляды?
А сейчас, не имея денег, мне приходится использовать остатки своего лица, излучение мозга и гипнопотенциал, чтобы высветить молодую глупую темноту в голове этой девочки и утащить к себе на ночь. Мне необходимо – как воздух! в д о х н о в е н и е, мне нужно подзарядиться молодой энергией! Мне нужно успеть дописать этот роман – наверное, всё, что мне остаётся в этой жизни...
Но хорошо ли брать бесплатно у гетеры? Ведь денег нет и дома...
– Заинтригова-ал... Насилуешь себя? Это – онанизм? Ты сдаешь сперму? Граммами? Милиграммами?
– Нет, я ее вообще не выпускаю из себя, она бьёт мне в голову, и я пишу книги.
– Книги? Что, серьёзно?
– Да.
– Наверное, какие-нибудь научные? Математические?
– Разве я похож на т а к о г о?
– А какие же?
– Ну, книги бывают разные... Фантастические, реалистические, юмористические, детективные...
– Какие же пишешь ты?
– А вот всё, что перечислил.
– Разве так бывает? Чтоб один писал в таких разных... как это называется... жанрах?
– Очень редко, но бывает.
– А я почему-то представляла себе писателей ... таких стареньких, седеньких, лысеньких, ха-ха.
– А советские писатели в большинстве такие и есть. Средний возраст их Членария – семьдесят лет.
– Что ты написал? Скажи, может я что-то читала.
– Вряд ли. Тиражи моих книг небольшие, от пятнадцати до пятидесяти тысяч. Для нашей страны это... Они не дают мне бумаги.
– Они? ...
– Власти.
– Сволочи.
– Точно.
– Ну а все-таки. Ты не назвал ни одной книги.
– Ну, книгу юмора-афоризмов, например. «Сизифов труд» называется.
– Н-нет, не слышала.
– А такое выражение: «Чего нельзя сделать за деньги – можно сделать за большие деньги», – слышала?
– Конечно. Там еще продолжение есть: «А чего нельзя сделать за большие деньги – можно сделать за очень большие деньги». Но это же народная пословица?
– Нет, я написал это десять лет назад. В «Крокодиле» публиковалось, в «Собеседнике», потом использовалось на центральном телевидении и «Мосфильме». После чего и стала фраза народной...
– Да? Здорово. А... покрупнее произведения есть?
– Сколько угодно. Вот, недавно книга прозы вышла. «Арабское танго» – повести, рассказы. Книга фантастики – «Переход»...
Я перечисляю свои литературные достижения, наблюдая выражение ее глаз. Нет, почти не действует. Так, легкий, небольшой интерес. Подумаешь, писатель! Она-то хорошо знает всему цену. Слышала, конечно, что в Стране Дураков и писатели шарлатаны и продажные дураки, а сейчас еще – и с пустыми карманами. Вот здесь, у каждого «кожаного» спекулянта или бандита в кармане за один день больше, чем у него, писателя, за все его книги, над которыми он корпел годы...
Действительно, меня не публиковали и не собирались публиковать, мои произведения считались ярыми антисоветскими и запрещались КГБ. Хотя, конечно, не было в них ничего антисоветского, никакой пропаганды и обобщений. Я в то время и не умел обобщать на политическом уровне, не знал многого и не понимал. Я лишь писал со своего дна, с позиции рядового пролетария, рядового жителя этой страны. Писал о простой жизни, пытался найти в ней смысл.
И эта обыкновенная правда, которую знали все, к которой привыкли и не замечали, на бумаге вдруг будила читателя – рядового и не рядового. И ежедневно заглушаемые жуть, тоска безысходности, дорога в никуда, эти вечные ожидания лучших, но так никогда не сбывающихся перемен – из поколения в поколение, бесправность, нищета – всё это на бумаге приобретало действительно значимость пропаганды. А я-то, наивный, писал совсем с другой целью: для собственной души, для искусства, для людей.
И эти некоторые люди замыслили меня убить в психушке...
Если бы я умел в то время отключать внутреннего цензора! Ведь все мы, интеллектуалы от искусства, в этой стране кроме внешнего «железного занавеса» были заключены и во внутренний: каждый пишущий знал – это нельзя, и это, и это – бесполезно, бессмысленно, никогда не опубликовать! А вот об этом: о Боге, о космосе, загадках Вселенной – и задумываться, и заикаться нельзя!!! Гэбэшная психиатрия даже термин особый сочинила: задумывается о «сверхценных идеях». В психушку его! На уколы! Сделать дураком или убить! А то еще додумается до чего-нибудь...
Да, если бы не внутренний цензор! Даже не в том – что нельзя писать, но и в том – как! Если бы не цензор! Вот тогда бы я написал настоящую советскую жизнь рядового гражданина! Унизительную, скотскую, концлагерную, бессмысленную, пропитанную взятками и лживой пропагандой!
Но увы, программа, заложенная в мозг с детства, заставляла не видеть видимое, сглаживать и украшать безобразное. Но и в таком виде моя проза считалась жутко антисоветской, непубликуемой, «оставляющей мрачное ощущение» – как мне отвечали нанятые Системой проститутки-«рецензенты»...
Просачивались в большую печать и на Всесоюзное радио лишь отдельные юморески и афоризмы. И то, большинство афоризмов, опубликованных шестимиллионными тиражами в «Крокодиле», шли без моей фамилии – под видом иностранного юмора...
Действительно, разве может существовать в стране «развитого социализма» выражение: Чего нельзя сделать за деньги – можно сделать за большие деньги?
Но всё происходит так, как происходит, и если что-то появляется в этом мире, то только тогда, когда в этом возникает острейшая необходимость. Так случилось и с моей фразой: воры-торгаши, подпольные цеховики, секретари обкомов-крайкомов со своими главарями из политбюро – давным-давно жили на большие деньги, украденные у народа, одновременно – для всех остальных нищих – пропагандируя «равенство и братство»...
Но спасибо «перестройке» и дяде Мише... В прошлом году, наконец, опубликовали все мои книги. Правда, заплатили по старым, доинфляционным расценкам – все гонорары – на две пары обуви средней паршивости. Побочный перестроечный эффект...
А через несколько дней рухнет гигантская страна, СССР, и превратится в гигантский уголовный притон – постперестроечный эффект. Из дерьма не смогла получиться конфетка...
– В прошлом году еще, – продолжаю хвастать, – вышел детектив. У нас здесь и в Москве. «Миллион алых роз» называется.
– Как-как?! Миллион алых... Это где: Арик, Тёмный и...
– Да-да. Значит, читала?
– Но этого не может быть! – Она смотрит впервые на меня серьёзно, не шутя, не играя роль ни девочки, ни гетеры.
– Что не может быть? – я не понимаю.
– Нет-нет... Так не бывает... Так только в кино... – говорит она, глядя на меня странно, непонятно, теряя мгновенно свое превосходство молодости и обольстительности.
– Ну, не знаю. Наверное, я и вправду совсем не похож на писателя. Этот детектив... С его героями... Уголовники, прости...тутки, жаргон. Кстати, жаргон я брал из словаря блатных выражений. Поразительный эффект! Когда я писал Тёмного, ну, раз читала, помнишь – совратитель, сутенер, уголовник, так я чувствовал, как мой интеллект испаряется, хе-хе. Вообще, после этого детектива отходил около года. Такое ощущение, как будто измазался и...
– Как странно... – Она всё еще продолжает смотреть на меня с совершенно непонятной гаммой чувств-мыслей. Вот и читай по лицу...
– Что – странно?
– Дело в том... Моя кличка здесь – П р и н ц е с с а. А вон те все кожаные по углам, они читали твой детектив. Если это ты действительно написал... Они даже пользуются некоторыми твоими фразами, подражают героям...
– Принцесса? – я не сразу включаюсь. – Принцесса?! Подожди, ты что... Ты хочешь сказать, что я... что ты, прочитав детектив, сделала определенные выводы и...
– Да. Именно. Я его читала три раза. Некоторые места. Принцесса... «Девочка девяносто шестой пробы»... В школе – отличница, литературу знает, английский, французский, а потом – Сочи, проститутка, путана, Тёмный... Я не была отличницей, не была в Сочи, не жила еще с Тёмным, на курсы английского только сейчас хожу, но я – Принцесса.
– Даа-аа... Значит, круг замкнулся? Я сижу с собственным созданием? Пигмалион? Здорово, ничего не скажешь. И можно продолжить древнюю дискуссию: что же такое – знание, искусство, литература? Воспитывают ли они или развращают?
– А Принцессу ты откуда списал? Тоже из словаря блатных выражений?
– Хе, это образ так называемый «собирательный».
– И ... много... ты за жизнь н а с о б и р а л таких «образов»? – В голосе и лице её как будто ревность и злость. Ч У Д Е С Н 0 !!!–
Ай, в жизни я был несколько раз женат, вкалывал на дне, платил алименты собственным, весьма неудачным детям, писал книги! Бывали, конечно, типажи... Но ты же знаешь, в жизни всё грязней и некрасивей, чем на бумаге.
– Но вот я сижу перед тобой, «типаж», «собирательный» образ. Разве я такая некрасивая?
– Чёрт! Действительно, как в дешевом кино! Это мистика. Или наша жизнь...
Неожиданная, невероятная новость вспенила кровь обоих. Мы смотрим друг на друга ласково, сексуально, по-родственному и еще чёрт знает как! Мы уже сплетаемся телами, губами, половыми органами, сливаемся в одну живую массу с единым потом, запахом и животной страстью...
Но я, слегка опьяневший от выпитого без закуски, да и организм несколько ослабел – вот уже год я растягиваю последние, обесценивающиеся с каждым днем деньги от гонораров – торговая мафия искусственно создаёт инфляцию, а неполноценный царь Горбачев не в состоянии управлять, и вот уже год я не ел свежего мяса, рыбы, молока и много чего другого. Я опьянел, я по энерции продолжаю разглагольствовать, допивая шампанское, которое я не люблю, которому предпочел бы водку, но...
– Я уже, конечно, не тот красавчик-Арик, как в детективе, а...
– А, может быть, ты – Тёмный?
– Да, и Тёмный тоже. Я ведь с себя его списывал, с неосуществившегося варианта... И Принцесса, ха-ха, тоже я! По известному выражению Флобера: «госпожа Бовари – это я!» Понимаешь, с возрастом многое становится второстепенным, глупым, примитивным. То есть, продолжаешь изменяться также, как мы изменяемая с детства. Только внешне это не так заметно – тот же рост, почти то же тело и лицо, но... меняются уже фазы мышления, фазы возможностей, и приходит фаза, когда творчество кажется единственным достойным занятием. И вот, сидишь, пишешь-пишешь. Месяц, два...
– Придумываешь «принцесс» и развращаешь нас, молодежь?
– Эх, да разве без меня не существовало проституток и уголовников? К тому же, я отражаю реальный процесс... Так вот, сидишь, пишешь... У меня уже с полгода не было женщины. Совсем. И вот в какой-то момент начинаешь понимать, что писать, сочинять какую-то параллельную жизнь – такая же глупость и иллюзия, как и всё вокруг. Теряется связь со временем, с космосом, с жизнью, с самим собой. Ощущаешь собственную никчемность и искусственность, и тогда... Тогда жутко, тонешь в пустоте одиночества. И бросаешься куда-то из дома, к людям, в трамвай, в толпу. Ведь толпа, если она более-менее благожелательна, дает положительный заряд энергии. Но главное в такие моменты – женщина. Желательно, молодая, от которой идет энергия жизни. В такие моменты ж е н щ и н а – спасительный мостик-соломинка в Прошлое, Настоящее и Будущее. В Творчество. В Жизнь. Осознаешь, конечно, что это тоже иллюзия, но даже мимолетная связь с молодой женщиной спасает и подзаряжает на месяц-два.
А ты... Ты – прекрасна! От тебя идет ток... спасения, к которому бы возжелал подключиться любой мужчина! Но ты не знаешь себе цены. Нет, не в рублях и баксах... и эти здесь, молодые... Они сейчас все «арики» или будущие «тёмные», как у меня в детективе. Они думают, что так и останется у них юность, сила, внешность. И всегда будут такие девочки, как ты. Да они даже и не думают ни о чем таком. Просто существуют в с е й ч а с. Как все мы в молодости. А каждое мгновение юности бесценно и...
– Все. Уговорил. Я с п а с у тебя сегодня. И спасусь сама. Но сколько же тебе лет, Арик-Саша? Ведь ты выглядишь не старше, чем эти все здесь, с их испитыми мордами...
– Спасибо, Стеллочка, за комплимент, но мужчина-мальчик – так ли это хорошо?
– Еще как! Слушай, через пять минут выходи на улицу, заверни за правый угол, пройди метров десять и жди меня там. Обязательно! –говорит Стелла, берет сумочку и идет в женский туалет – рядом с выходом.
Я смотрю на ее развитые, суперсексуальные ноги, на фантастические бёдра и думаю: «Неужели сегодня всё это будет принадлежать мне?!» Чудо!
Весь зал двадцатилетних смотрит на то же самое, только в трех проекциях: спереди, сбоку и сзади, и думает: «Неужели всё это сегодня будет принадлежать вот этому мужику?!»
В бутылке еще остается вино, но не допивать же его поспешно на глазах у наблюдающей за мной исподтишка публики! А вот шоколад... Шоколадом я закушу. Эдак небрежно-невзначай кусок покрупнее и с задумчивым неторопливым видом. Хрум-хрум. Шоколад я тоже не пробовал больше года. Питательно и полезно для потенции...
Пора. С сожалением окидываю прощальным взглядом бутылку – грамм сто пятьдесят осталось, и шоколад – треть плитки. Но на улице меня ждет лакомство получше. Принцесса.
Нет, я еще не прочувствовал странного факта, что она – героиня моего произведения. Оматериализованная. Но это – потом, потом. Главное, удачно выйти сейчас, чтоб на зацепили кожаные.
Я выхожу, провожаемый различными взглядами: хмурыми, завистливыми, злобными. Захожу за угол – настороженно и напряженно, советский кабак – вотчина преступников. Могут ограбить, избить прямо в зале или за углом. А если и существует поблизости какой-никакой мент, то вдрызг пьяный, а в кармане – макли от них, от преступников.
В кабаке спокойно потому, что он уже частный и заманиха для иностранцев, расчитывающихся дефицитной валютой. Начало капитализма в России. Пройдет всего несколько лет и в городе появятся десятки ресторанов похлеще – с компьютерной светомузыкой, танцами, казино, десятками вооруженных охранников, с обысками на входе – ультразвуковой аппаратурой, с расстрелами из автоматов «Калашниковых» уголовных «авторитетов» прямо на ступенях этих кабаков...
Но всё это еще впереди.
А за углом... Никого. Пошутила? Или шутка меня еще ждет? Но что с меня взять? Разве, советские часы «Электроника-5», неплохие, кстати, часики, сколько они там накрутили? Двадцать два-тридцать. Ни денег, ни Принцессы и шампанское осталось...
Возле меня резко тормозит вынырнувшая из-за здания белая «тойота» почти новой модели с темными, непроницаемыми снаружи стеклами. Пытаюсь отойти от греха подальше: машины с такими тонированными стеклами – любимое средство передвижения бандитов. Дверь с моей стороны приоткрывается. За рулем – Стелла.
– Саша, обойди, садись!
Обхожу, сажусь рядом впереди. И думаю, нет, не с завистью, а с раздражением и даже злостью: «И какого же хрена тебе, сучка, неймется?! У меня, писателя, столько написавшего и опубликовавшего, провкалывавшего всю жизнь, нет денег даже на велосипед, голодаю, а ты, размалевана, разодета и эта почти новая японская машинка стоит...»
Впрочем, слово «сучка» я вряд ли успел вывести из подсознания, всунуть его в сознание, определить в конкретное понятие, в мысленный звукоряд, соединить с другими словами и превратить в стройную концепцию – с велосипедом впридачу. Но. Раздражение некоторое от ее машины проскользнуло. И исчезло.
Потому что Стеллочка нажала кнопку магнитофона и в салоне разлился чудесный голос Хулио Эглиссиаса. Потому что я, наконец, осмелился приказать своей правой руке опуститься на левую невероятную ногу Стеллы и пройтись слегка по живому теплу, через колготки, почти до самого н а ч а л а – она приподняла для удобства вождения и без того короткое платье.
– Я хочу посмотреть, как живет писатель. И стол, на котором родилась Принцесса. Где ты живешь?
– Уверяю тебя – разочаруешься. Я живу в старом поганеньком двухэтажном доме в квартире с подселением. И без горячей воды.
– Где это? Куда ехать?
– Это район Трудовой. Знаешь, Спортивная и дальше, к рыбному магазину.
– Так и я там живу. Жила с матерью, только выше, в большом доме. Ой, вспомнила!
И она начинает хохотать. Уже набрав небольшую скорость, она остановила машину и хохочет. Смех непонятный, но радостный, даже почему-то счастливый, жизнеутверждающий, оптимистический в общем. Типа: хи-хи-хи! Да хи-хи-хи! С поглядыванием на меня. И опять: хи-хи-хи! Хи-хи! Ой, хи-хи-хи, я же, хи-хи, знаю тебя! Видела сто раз! Хи-хи. Ты всегда так одевался... Ты мимо моего подъезда ходил к кому-то в наш дом. Мы с девчонками, хи-хи, всегда смотрели на тебя. У тебя ведь были голубые брюки и голубая рубашка? И еще такие жёлтые брюки и жёлтая рубашка? А? Были? Были?!
– Знаешь, еще через полчаса выяснится, что мы с тобой брат и сестра. Или самая жуткая новость: ты моя дочь!
– Ой, ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!
– Номер дома у тебя был двадцатый?
– Да-да, конечно! Это ты! Но изменился... Мы с девчонками... Такой симпотяга... А потом куда-то исчез. Это было давно очень, лет пять назад!
– Давно... Пять лет... Как будто вчера. И брючата с рубашками сохранились, еще можно носить да носить. И я никуда не исчез и до сих пор хожу в тот дом, там у меня мать и брат живут. Я просто постарел, и вы перестали меня замечать, госпожа Принцесса...
КРУТОЙ СЕКС.
Мужчина становится зрелым, когда перестаёт искать в женщине то, чего не нашёл в себе.
«Когда-то кто-то где-то нас любил. Слова-слова... мерцающие звуки. Когда-то кто-то где-то нас забыл, от ласк покорно отвыкали руки...»
Стихотворение «Переход». В тридцать семь. После возраста Христа. Мир уходил из крови. Прединсультное. Должен был умереть. Наверное. Слезливость необыкновенная. Жалость к себе и ко всему. «Человек текуч». – Толстой Лев. Но минул мой п е р е х о д и мой мир вновь опошлился.
– Да, вот сюда, Стеллочка, проходи, тут у меня еще соседи, подселение, да, здесь грязный пол, вот, возле моей двери разуйся...
«Мы становились проще и мудрей, но человеческое не было нам чуждо, мы вытравляли из души зверей, сентиментальности стесняясь непослушной...»
В своем Переходе я прощался с женской вселенной. Человек текуч... Я никогда не признавал проституток, хотя среди них у меня бывали даже любовницы – кратковременные. Постоянно забывая свой огромный мужской опыт, я всё еще искал в женщине загадку и утонченность, и что-то такое, чего не было во мне.
Е с л и н е л ь з я б ы т ь н е в и н н ы м, т о х о ч е т с я о с т а в а т с я ч у т ь-ч у т ь н а и в н ы м.
Ч е л о в е к с т а н о в и т с я б е з н а д ё ж н о с т а р ы м, к о г д а в н е м и с ч е з а е т п о с л е д н и й п р о б л е с к р е б е н к а...
На волне Перехода я написал несколько книг и едва не умер, чудом, вернее, витаминами, бегом и голоданием увернувшись от инсульта.
«И наконец, настал тот день и час, когда слова, мерцающие звуки, запеленали в бесконечность нас, той памятью, что не теряют руки...»
Но Переход, как и Женщина, оказался таким же туманным обманом, за которым нет ничего. Или за которым – Непостижимое на Земле.
В свой Переход я открыл мир заново, в третий раз. Как в пять лет: лёжа на копне сена я впервые осознал невероятное бездонное голубое небо с плавающими в его невесомости чаинками птичьей стаи и клубами сказочных непонятных облаков.
Как в шестнадцать-семнадцать, когда включились все мужские реле и запульсировало в крови днем и ночью: Женщина! Женщина! Женщина! Любовь! Любовь! Когда люди разделились на платоников и развратников, и тело и мозг мои тоже поделились на эти две пожизненные половины, периодически одерживая победы друг над другом...
Да, я едва не умер от третьего открытия мира, едва перенёс суперсложность и сверхфантастичность самого себя и всего видимого и невидимого вокруг. Это было страшно, жутко, красиво и жестоко никогдашней непостижимостью Создателя человека и Вселенной.
«И одиночество нас сделало добрей, мы не хотим жонглировать словами. Чем старше мы, тем жизнь живей, тем чаще выражаемся слезами»...
В Переходе я создал н е ч т о, может быть, свой индивидуальный духовный мир, который слегка зафиксировавшись на книжных неблагодарных страницах, улетел куда-то, отсоединившись от своего создателя, улетев в невидимую часть Вселенной и существует там каким-то неведомым измерением, примкнув к другим подобным мирам.
А я, его хозяин, отдав лучшие годы и ценнейшую зрелую энергию жизни, остался внизу, опять обманутый, со своими ничтожными земными проблемами, со своими животными гормонами и железами, которые уже не нужны больше ВЕРХНЕМУ невидимому миру и потому начинают разваливаться – тикает будильник.
И я открываю ключом дверь в свои аппартаменты – в квартире с подселением, и впускаю девочку-проститутку с ангельским лицом и божественной фигурой. Я давно забыл о Переходе и утратил те ценности, которые в нём приобрёл. Остались лишь память о них да желание вернуться еще раз туда, в Переход – навсегда...
И мои мысли сейчас о предстательной железе, она уже заныла от шампанского, мои мысли сейчас: встанет как надо или нет? Когда болит предстательная – можно ждать позорных непрятностей... И мои мысли сейчас: если не встанет в полной мере – достаточно ли опытна и испорчена Принцесса, чтобы поднять тонус орогенитальным контактом?
«Как научились люди врать!» – чуть-чуть думаю я. – «Всё должно быть красиво. Грубо говорить просто: в рот...» – чуть-чуть думаю я.
И еще я чуть-чуть думаю о Переходе, о своих стихах, которые прочту ей после второго полового акта – если простатит не подведет. Всегда-то с новой женщиной – если она, конечно, вдохновляет – меня почему-то развозит на стихи или пение...
Но мои руки уже на её изумительной попе, излучающей тепло через колготки, губами я уже перебираю ее губы, слизывая вкусную помаду, свет включен, штора не задвинута, из дома напротив, из окна второго этажа, наблюдает девочка Аня, семнадцати годов, бывшая подруга моей бывшей дочери, предлагавшая себя в любовницы в одиннадцатилетнем возрасте. Несостоявшийся вариант с «Лолитой»...
Я целую Стеллу и Принцессу – в какой-то степени собственное произведение, руки мои изучают начало ее ног – о, эти первые секунды с новой, еще не раздетой женщины! Они ценнее самого полового акта.
Член прекрасно напряжен. Пока. В штанах. Как-то будет дальше? Половое опьянение. Пошла первая капля простаты. Упираюсь членом в ее лобок. «Удобно ли так сразу? Всё же – писатель...» Стелла язычком лижет в ухе. «Опытная. Значит, может всё...»
«Но этим язычком, возможно, сегодня она уже... А я целую ее...
И чёрт с ним со всем...»
Стелла водит язычком в ухе. Лижет. Если сильно голодный, сейчас расстегнет ширинку и вытащит, вот, она уже чувствует его... Все они одинаковые, мужики, что писатели, что читатели... Только завёл, сразу прислонил к стене, хорошо – обои. Очень нежно гладит зад, молодец. Ей уже порвали двое колготок. Нетерпеливые...
Бедненький! И он пытается стянуть колготки. Куда торопишься, дурачек... А вообще ничтяк, уютно у него. Две комнаты. Паласы, стенка, стаканчики хрустальные, люстрочка тоже хрус... Книги, книги, полки. А это что? В углу? Консервы! Рыбные! А там, в другом? Макароны! Весь угол завален макаронами в целофане, мукой и еще какими-то пакетами, наверное, с перловкой... Бедный писатель!
О-о, так приятно! Опытный...
Я оставил в покое ее колготки и слегка царапаю ее поясницу и начало ягодиц.
Она обалдела, поплыла!
Я слегка поцеловываю ее декольтированную грудь.
Она разогрелась! Кто поверит, что так давно у нее не было мужчины! Такого, какого бы хотелось ей. Чтоб было не противно, не за деньги. Не такая уж она и ****ь, чтоб ежедневно и по нескольку раз... Сашка, дьявол, что делает... недаром... накатал такой детектив...
Пальцами правой руки я глажу через колготки ее клитор – нежно, а левой рукой придерживаю ее руку и покусываю слегка зубами от запястья до локтя, с внутренней стороны.
От необычайного синтеза: сверхприятности от прикосновений к клитору и от лёгкой, мазохистско-приятной боли укусов, Стелла совсем опьянела теряя контроль над реальностью. Она растекалась, рассплавлялась, стремясь втечь в него, в этого, с нежной тонкой кожей на груди, с его шаловливыми ручками...
Она расстегнула одну пуговку, и ее грудь, шикарная упругая стоячая грудь с красивыми тёмнокоричневыми сосками, ее сиси номер пять автоматически выпрыгнули из декольте. И тут же оказались соединенными вместе – этот многоопытный писатель умудрился одной рукой обхватить два крупных шара, свести их вместе, сосок к соску, и уже целует их, а пальчики на клиторе!...
Стелла совсем расслабилась – давно не было т а к! Ей кажется, ей хочется, ей мнится – они муж и жена! И можно всё-всё! Она целует его в голову, рукой нашаривает в ширинке язычок молнии и ведет его вниз. Член его стоит, но он в трусах, в белых трикотажных трусах, не вытащишь, а-а, взять и массожировать...
Я вспоминаю, что не задвинута штора – увлекательная порнуха для Аньки и соседей. Я передвигаюсь от дверей в угол, не отрываясь, от Стеллы, загораживая ее собой. В углу – большое, до пола, настенное зеркало. Стелла стоит к зеркалу спиной и не видит своего отражения. А оно возбуждающе вульгарно и до потери спермы сексапильно! Золотые волосы рассыпаны по плечам, тонкие – девичьи – руки, одна обвивает меня за шею, другая уходит вниз и двигается в восхитительно-развратном поступательном такте... платье сзади я подоткнул за колготки и ее развитые фантастические ноги, совершенное природное произведение сексуального искусства, и попа, такое же совершенное произведение, – на виду. А на попе – моя разбойная ладонь. Есть на что посмотреть, недолго и до оргазма...
Я мелкими шажками передвигаюсь с ней в спальню, сажу ее на кровать. Она одной рукой расстегивает еще одну пуговку и отбрасывает платье в сторону. А другой рукой безуспешно пытается освободить из моих трусов то, с чего давно уже капает не простата, а сперма.
«Такая красивая, молодая – и такая уже развратница!» – мелькает глупая ханжеская мыслишка из прошлого пуританского века. Но СПИД не спит... Безопасный секс. Желание дамы – закон. Я не слишком так сразу надеялся на этот вариант, но вот, приятная неожиданность...
Я расстегиваю брюки, опускаю их, предварительно достав из кармана чистый платочек. Стелла оттягивает резинку на моих трусах и достаёт... Яички, прижатые резинкой, кажутся большими, значительными и заманчивыми. Но они и действительно переполнены...
Я вытираю платочком головку, она почти чистая, мылся сегодня.
Стелла забирает платочек и вытирает, чуть смочив слюной, сама.
В рот она брала всего несколько раз. И то у тех, кого любила. Она давно знает, что никакое это не извращение, что вообще можно делать всё, что нравится обоим, по согласию, что не во вред. Она знает, что многие стареющие женщины, да и молодые, глотают сперму, считают, что очень полезно для кожи лица и для здоровья.
Ее же пока вообще не слишком тянуло этим заниматься, тем более, глотать. Несколько месяцев назад один молодой подонок изнасиловал ее в рот. Засовывал аж в горло, натер на губах волдыри... Она дала его ориентировочку знакомым рекитирам, но его так и не нашли.
А сейчас, сейчас... Или это передаётся от него? Она чувствует, что обыкновенный половой акт ему будет не слишком интересен. Она уловила его сверхопытность и фантазию в сексе. И загорелась. Нет ни брезгливости, ни стыда. Она сначала пробует головку языком. А он наклоняется и целует ее в засос. Потом распрямляется, она открывает рот и берет член во внутрь. «Феллация» – так это культурно называется, когда лижешь головку во рту.
Она нажимает языком внизу, где раздвоение, рукой щупает его яички, а он гладит ее прекрасные волосы.
О, как ей хорошо! Если бы он сейчас кончил... Но он почему-то вытащил изо рта. Стянул с себя трусы, ее положил поперек кровати, подложив под голову подушку, сел, раздвинув ноги, на ее торчащие груди, одну руку подсунул под голову, приподняв ее еще выше, она опять открыла рот и взяла член, а он правую руку всунул ей под колготки.
Я посмотрел несколько крутых грязных порнофильмов. И чего там только ни вытворяют. Но вот этот способ... Женщины от него бешенеют!..
Моя рука у нее на влагалище. Вся в с м а з к е. Значит, не играет роль, не исполняет функции гетеры. Жаждет! И очень сильно...
Его член у нее во рту, его рука на ее влагалище. У нее дома пятьдесят порно кассет – половина папочкиной коллекции. Но ни в одном фильме она не видела такого способа... Делают что попало, писают друг на друга, даже в рот! Но такого приятного...
Ей очень-очень приятно, ох, еще, еще, не убирай! Она усиленно гладит язычком, а он гладит ей рукой т а м. У нее течёт...
Я оглядываюсь назад. Там шикарные ноги в черных колготках. Мощные ноги! Там конвульсии – она уже приподнимается и трется своей п р е л е с т ь ю о мою руку, одновременно глубоко принимая член...
Наклоняюсь, дотягиваюсь до кнопки на автомате-проигрывателе, стоит пластинка со стилизованной классической инструментальной музыкой. Под нее всегда пишу – рефлекс, писал и сегодня днем. Нажимаю кнопку, полилась музыка из колонок: одна под потолком на шкафу, другая в углу на полу, хороший стереоэффект.
Ничего более сексуального Стелла никогда еще не испытывала, ей очень-очень хочется, чтоб вот сейчас, сейчас! он кончил ей в рот, и она вот-вот кончит сама!
Но чтоб это длилось долго-долго! Она стонет, звук ее стона накладывается вибрацией на ее язык и еще более раздражает готовую лопнуть тонкую кожу на распухшей головке.
Я опять оглядываюсь назад: она максимально раздвинула ноги и конвульсирует. А свой рот она надевает и снимает с члена – туда-сюда, качая головой. И я ей помогаю, начинаю двигаться – несколько качков, оглядываюсь на ее ноги, сознание плывет, людоедская мысль: остаётся только сожрать тебя, потому что это невозможно, невоз...
Пальцы я ввожу во влагалище, она стонет, дёргается.
«Я кончаю», – пытается сказать она с членом во рту, струя горячей спермы вырывается, заливая ей язык, она прижимает головку к нёбу, сперма хлещет толчками, его руку она жмет своей к влагалищу еще плотнее, сильно трется об неё и... о-о-ох, ох, ох, всё... ох... всё....
Полный рот. Он подаёт ей платочек и она выпускает в него изо рта.
– Ты бес! Дьявол. Ты – Тёмный из своего развратного детектива! – говорит она. Ей уже стыдновато. Но она лежит обессиленная, с раздвинутыми ногами и голой грудью. Потом пытается стянуть с себя колготки – чтоб не промочить их. Он начинает помогать ей.
– Нет, я сама.
– Ладно уж, не стесняйся, я помогу.
Он стягивает колготки, но сам, хитрый, уже успел надеть свои белые, в обтяжку, трусы.
Я стащил колготки, под ними – удивительно нежная притягательная кожа на фигуристых ногах. То, что произошло – как сон, мгновения нереальности, так мало, разве насытишься, полгода не было... разве насытишься вообще когда-нибудь т а к о й женщиной? Снимаю с окна полотенце и начинаю вытирать ей между ног. Интересно. Никогда этого не делал...
– Да я сама! – Ей не столько стыдно уже, сколько дико приятно! Опять! захотелось! Никто никогда ей т а м не вытирал. Наверное, так обращаются с любимыми женами?
Эх, всё-то у нее через пень-колоду. Две ее любви, два мальчика, которых она любила, были такие дурные и неопытные! А остальные... Он вытирает ее, а она разгорается! Он целует ее ноги прямо рядом с... И чуть-чуть покусывает и водит ногтями, и вставляет т у д а пальчики, она опять вся мокрая.
– Ох, что ты со мной делаешь, с тобой с ума сойдешь! – шепчет она, прикрыв глаза. А он и пальцами делает особенно. Он раздвигает их внутри максимально и одновременно гладит по двум стенкам. Вторую руку он подложил ей под попу... Оказывается, это гораздо приятней, чем членом...
Чувствую – у нее начались спазмы. Стенки сужаются, подергиваются, обхватывают пальцы, матка просится наружу. Она постанывает, поколыхивая свои станом – вверх-вниз... Еще чуть-чуть – и она кончит. Э-э, нет. Подожди. Пресытишься и уйдешь. А ночь-то еще впереди. И: С а м ы е к о ш м а р н ы е м у ж с к и е в о с п о м и н а н и я: не прошел с т о й и л и и н о й ж е н щ и н о й п у т ь, к о т о р ы й м о г б ы...
Вытаскиваю пальцы, вытираю их полотенцем.
Она открывает глаза, хочет сказать ему: «Ну что же ты сделал?!» Ох и хитер! Знает, что сейчас она опять готова на всё. Она опускает руку ему на твердый член.
– Жаль, нет ничего у меня выпить. Даже одиколона. – С искренним сожалением говорю я. Действие алкоголя прошло и сейчас у меня как раз то состояние посталкогольной наркотической зависимости, когда действительно о ч е н ь хочется выпить! Да еще тут такой секс...
– Ты – половой разбойник! – говорит она, встает, садится мне на колени, на приподнявшийся член, лижет в ушке, обнимает, щекоча грудями, но... я стойко переношу ее ласки. Необходимо отдохнуть, успокоить сердце.
Она встает, идет голая в освещенный зал с незашторенным окном, берет сумочку, возвращается, достает сигареты, открывает форточку, закуривает. А я иду в зал, тяну за веревку – поехали шторы. Взглядываю на противоположный дом, в полуосвещенном окне второго этажа торчит Анькино семнадцатилетнее изваяние. Задвигаю штору и через щелочку вижу, как Анька отваливается от окна. Несостоявшийся вариант.
Возвращаюсь в спальню, Стелла стоит у форточки, курит. Она уже в моей домашней клетчатой рубашке: уютная, милая, своя. Хорошо бы иметь такого постоянного, да еще фантастически красивого котенка.
Но... Большая любовь стоит больших денег. Да и любовь – привилегия нищих. А этой девочке нужны доллары, а не моя сорокатрехлетняя безденежная любовь.
Да и ничего-то с эдаким котенком не напишешь и через месяц сдохнешь от инфаркта...
Она стоит спиной ко мне, делает вид, что курит, но ее спина в моей клетчатой рубашке ждет моего приближения и кажется одинокой обманутой спиной.
Я подхожу к ней, обнимаю за плечи, беру сзади за грудь, сдвигаю волосы, начинаю целовать шею. Она тут же выбрасывает в форточку сигарету, прижимается ко мне спиной и попой. Я поворачиваю ее к себе лицом, целую сухими губами ее глаза, скулы, щеки, губы, глажу её, как ребенка, по голове, ведя ладони по длинным густым и гибким локонам.
Жалко. Её. И себя. Всё – обман. Иллюзия. Человек – лишь кратковременное химическое изображение на непостижимом экране.
И всегда – одиночество. Люди готовы проглотить, сожрать половые органы друг у друга – лишь бы крепче и неразрывнее слиться! Но кончаются короткие мгновения слияния – как краткое перемирие, – и вновь либо война полов, либо просто полное равнодушие, каждый сам по себе.
За кратчайшие миги слияния миллионы одиночек собираются на стадионах и орут: – «го-о-ол!!! ша-ай-бу-у!!!» – хотя бы так совпадая в одно целое: гипнотически-психически.
Или на митинге: «До-оло-ой!!!» – на миг в общее биополе.
Но кончился секс, игра, митинговые страсти – и отвалился каждый сам по-себе, и поплелся дальше один по жизни, по своим, только своим психическим, физическим, интеллектуальным и всяким разным ощущениям. Миллиарды автономных миров, обтянутых тонкой человеческой кожей!
Тот, кто создал, кто придумал эти «миры», кого дураки зовут Богом, – или бесконечный негодяй, пожирающий каким-то образом свои творения, или сам бесконечный одиночка, для развлечения создающий себе игрушки...
– Зачем ты так... – шепчет она. – Принцессе... проститутке... такие ласки...
Она положила голову мне на плечо, я хотел ответить что-нибудь шутливое, но ощутил на своей голой спине вдруг что-то горячее, оно покатилось, покатилось вниз, и еще... Слёзы!
Вот уж чего не ожидал! Можно было предвидеть от нее что угодно: грубость, пошлость, маты – чего там, молодая красивая шлюха, все они, как правило, с ущербной психикой и отсутствием интеллекта. Но – слёзы?...
– Я тебя чем-то обидел? – Спрашиваю я, но уже всё-ё понимаю. Всё-всё-всё!!!
Неожиданно для себя падаю перед ней на колени – совершенно не воображая – как это выглядит со стороны: глупо и смешно ли, пошловато и вульгарно ли, нет, в мгновенном, п о ч т и искреннем порыве! И все-таки, с наблюдением наносекундным себя и радостью за себя: как давно не было вот таких живых человеческих порывов – много лет, и чудо, что проявилась во мне забытая жизнь!
Я обвиваю руками ее ноги и целую их, ее нежные белые крепкие ноги, – пытаясь отсечь от искреннего человеческого порыва и прорыва грубое животное вожделение – я целую её колени, выше, я целую её нежные белые пальчики, которыми она прикрыла свою пипку, я целую ее наманикюренные ноготки, слёзы обильно капают мне на голову, на мою катастрофически редеющую растительность, я целую её и твержу всего лишь одно слово:
– Прости... Прости... Прости...
А она, прикрыв другой рукой глаза, плачет. Плачет серьёзно, жестоко, неумело. Задыхаясь от спазм, безголосо, всхватывая лишь носом и ртом воздух.
– Прости... – повторяю я.
Что за этим «прости»? Я не знаю. И знаю. Когда я прохожу по набережной мимо пятнадцати-семнадцатилетних проституток – девчонок-студенток из голодных холодных общаг, мне всегда не по себе, чувство вины...
«Прости»... За то, что не посадил дерева и не построил дома, потому что не жил, а существовал в р е м е н н о по временным законам этой территории-страны.
«Прости»... За то, что живу на этой самой жуткой и позорной территории, какой не бывало за всю историю человечества, где уничтожены десятки миллионов людей. Рабов... За то, что мне через месяц пойдет сорок четвертый год, а я не взял в руки автомат или хотя бы кирпич, чтоб разбить эти железные цепи, дикарские законы...
Прости за талант, за Принцессу, которую так убедительно написал... Прости за то, что Принцесса – я сам, потому что продаю свои самые сокровенные мысли и чувства, которые не нужны в Стране Дураков и Негодяев, потому что т а л а н т – это всегда п р а в д а!
Прости, что в человеке человеческого два процента – в лучшем случае. Прости, что любовь – привилегия нищих, и та – коротка. Прости, что я мужчина, а ты – женщина и тебе труднее быть на Земле.
Прости, что я цивилизованный трус и раб и ничего не могу изменить в этой подлой издыхающей стране!
Прости, что жизненный опыт – это сумма знаний, с помощью которой пользуются неопытностью других.
Прости, что Бог – не я, и ничего не могу изменить в этом гибнущем человеческом глупом извращенном мире...
Прости, что твою молодость, красоту, твою добровольную бесплатную сегодняшнюю любовь мне нечем отблагодарить, нечем одарить тебя и даже угостить, разве что собственной спермой. Всё, что у меня пока еще есть... Прости!
– Пе... перестань... Т-ты... ни причем, – говорит она сквозь всхлипы.
Я встаю, достаю из ее американской пачки сигарету, прикуриваю,пускаю дым в форточку. – Причём, еще как причём. Это я и такие как я без боя отдали страну дуракам, негодяям и дилетантам...
Она вынимает из сумки косметичку и ссутулившись, бредет в освещенную комнату к зеркалу – пудриться и краситься.
Я делаю несколько затяжек, выбрасываю сигарету, ложусь на кровать. «Сейчас накрасится, оденется и уйдет. И всё. Волшебный подарок судьбы закончится».
– Саша?
– Да?
– А я ведь хотела посмотреть, как живет писатель.
– Ну и? ...
– Вот машинка печатная возле стола на полу. Ты на ней Принцессу печатал?
– Да.
– А где... где твои произведения?
– А там, на стенке, стопа лежит, видишь?
Она подходит к стопе, начинает перебирать,перечисляет: – «Юность», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Советский экран» – ого! «Soviet Union» – даже на английском?!
– И еще на девятнадцати языках в ста странах мира.
– «Собеседники», «Крокодилы»...
– А еще: Всесоюзное радио, Центральное телевидение, Мосфильм... И не по блату, без единой рекомендации, – в тон ей перечисляю из спальни.
– Но почему же...
– Что – почему?
– Почему же о н и не дали тебе квартиру?!
– Ха-ха-ха! – Смеюсь почти от души.
«Видела бы ты эти воровские райкомовские, исполкомовские и всяческие начальствующие рожи! Хари. Когда я ходил и просил у них квартиру. Чтоб иметь возможность писать для них и их же детей и внуков... Ходил со своими книгами. Ду-у-рак!!! А они торговали государственными квартирами...»
– А вот, вот он! Детектив твой, – отчего-то радуясь говорит Стелла. – У меня дома есть эта книга. Сейча-ас, сейчас я найду и прочитаю громко вслух про тебя, кто ты есть на сегодняшний день! Где тут глава... «Тёмный».
– А почему же – Тёмный? – Шутливо возмущаюсь я. – Может, я так и остался молодым красавчиком Ариком? В душе...
– Да, уж, совсем, уж. Та-ак, откуда же начать...
– Может, не стоит? Ты же только что... плакала.
– Ничего, переживу. Но наш вечер не может обойтись без этой главы. Потому что...
– Потому что именно она так подействовала на тебя в свое время?
– Да. Но не только эта, другие тоже.
– Поразительно. Я всё-таки писал совершенно для противоположного эффекта!
– А он сложный – эффект. Ты же видел, что сейчас со мной... Итак, читаю ... вот отсюда:
«Какого хера я здесь сижу? Тянет преступника на место преступления взглянуть? – Думает Тёмный. И еще он думает, что вот ему уже сорок третий год и Ланочка перекинула его через... канифас...»
– Всё хочу узнать – что такое «канифас»? мат, что ли?
– Да нет, морской термин, канифас-блок, через него канат протягивают.
«... канифас. Что, в сущности, никому он не нужен на этом свете, он, который за один вечер может пропустить двух-трех юнчих, никому не нужен, не дорог. Он, прошедший крым, рым и медные трубы, толстокожий непрошибаемый «Тёмный», вокруг которого каждый день вьются десятки людей и людишек, одинок, очень одинок, ему жалко себя, но никто об этом, конечно, не подозревает...
Ланочка... Девочка девяносто шестой пробы... Сколько он их перевидал... Ни с кем из них никогда не говорил по душам, а этой пытался объяснить. Но э т о нельзя, наверное, объяснить. До э т ог о нужно дожить, чтобы понять, как текуч и непрочен человек, как зыбки и ничтожны его чувства, желания, мечты...
Да, он пытался вызвать ее на откровенность. Зачем? Не от того ли, что наступает его осень, его «мужицкое лето» и эта двадцатидвухлетняя сочинская путана, в отличие от многих бывших других, вдруг задела его, выражаясь современным языком пацанов – достала, он заторчал и потащился?
«Ланочка, я тебе в отцы гожусь. Ну, скажи откровенно мне – а что дальше ты думаешь?»
«Ну, «папочка», в натуре, чё в душу лезешь?! – хиляла Лана шутя под блатную.
Пока этот тон и базар были у нее наигранные, шутливые, еще не полностью вошли в ее кровь. В аттестате за среднюю школу у нее всего одна четверка, остальные пятёрки. И в литературе она сечёт здорово. Но это – пока...
«Мони нужны. Тёмный, мони!» – говорила она.
«Но у тебя уже есть и немало, наверное, а?»
«Сколько есть – все мои. Было бы немало, если бы сволочи не забирали. Я ж тебе рассказывала. До пятнадцати тысяч в месяц заколачивала, а забирали две третьих, а то и больше. Кое-что есть, конечно, но инфляция идет, сам видишь...»
«Ах, Ланочка! Жизнь – странная штука, она проста до безобразия. Я хочу тебе добра. Как бы тебе так объяснить... Вот, понимаешь, молодость... Ты свеж, чист, красив, всё у тебя впереди и кажешься бессмертным. И такие же люди тебя окружают – молодые, красивые, и ты можешь подойти к самой лучшей, чистой и честной женщине и добиться ее, даже жениться. И ты имеешь чувства, ты переполнен ими, ты умеешь любить и быть любимым, ты готов жертвовать собой ради всего этого. Но потом... Проходит какое-то время и ты как будто просыпаешься и видишь, что уже не нужен, и она тебе не нужна, что любовь давно превратилась в грязный разврат... И вот ты стареешь, ты переливаешься совершенно в нечто другое, и люди вокруг тебя уже другие, и женщины... Нет, я без намека! Бог, который нас придумал, он сделал нас такими искусственными мотыльками с короткими чувствами. Знаешь, есть такой стих... «Миры летят, года летят...» – Наизусть не помню, смысл, в общем, такой: не кажемся ли мы сами себе в смене пёстрых придуманных пространств-времён? И кончается так: мой друг! Дай мне руку, выпьем, забудемся опять!
«Ох-хо-хо, Тёмный! Это Блок. Слушай:
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, – в который раз?
Что счастие? Вечерние прохлады
В темнеющем саду, в лесной глуши?
Иль мрачные, порочные услады
Вина, страстей, погибели души?
……………………………………..
……………………………………..
И, уцепясь за край скользящий, острый,
И слушая всегда жужжащий звон, –
Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой
Придуманных причин, пространств, времен...
Когда ж конец? Назойливому звуку
Не станет сил без отдыха внимать...
Как страшно всё! Как дико! – Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять».
– Стеллочка, товарищ, друг! Мне страшно! Дай мне руку! Забудемся опять! – кричу из спальни.
– Сейчас, вот еще немного про с е б я зачитаю...
«Да, Ланочка, сегодня ты еще помнишь стихи... А завтра? Сегодня тебе еще клиенты башляют по сотне в час, а завтра? Сегодня у тебя чудненькие голубенькие глазки, пухленькие губки, бархатная кожа, высокая грудь и стройные зажигательные ножки. Но всё течет, всё загрязняется. Каждый день курить, выпивать... Да и СПИД недолго подцепить. Губки завянут, зубки загниют, ножки покривеют, грудь высокая в сиськи ниже пояса превратится. У тебя же есть уже деньги. Построй себе домик...»
«Я могу и два домика построить. Но мне нужно пожизненное обеспечение, чтоб никакая инфляция не обанкротила, чтоб не даром продать свою молодость. Я куплю золото и бриллианты. Еще нужны макли».
«И купишь мужа. Но не получится ничего. После того, как у тебя за вечер пять мужиков... И в рот, и в зад – извини за выражение. Не получится, привычка к такой жизни, не остановиться. Это – как с молодости съезжаешь. Не замечаешь, что уже не тот, не та кожа и рожа, не те силы, а пытаешься брать то, что тебе не принадлежит. И берешь – да уже другой совсем кайф, хреновенький».
«Ах ты, ****ун старый! Меня призываешь завязать, а что ж ты сам не завязал?! Содержишь тут малину или...»
– Так, это я пропущу... вот еще отсюда: «Да это чепуха всё. Вся наша жизнь – тяжелая порнуха! Вот я тебе почему и говорю, что сам не завязал, так хоть тебя бы уберечь. Понимаешь, если бы ты могла, могла их видеть, этих баб... Сравнить... Они когда-то были такие, как ты. Тоже красивые, молодые. Я знавал некоторых... Они намного моложе меня, но если бы ты могла их видеть сейчас, как они выглядят, во что превратились! Те, кто остался жив... Они тоже когда-то думали, что это временно, что заработают и вырвутся. Они спились, облысели... Они уже не л ю д и. Совсем. Понимаешь?»
«А что ж ты мне предлагаешь?! На завод за бетонный забор с колючей проволокой?! В вонючий цех за сто двадцать рэ и на всю жизнь?! В их столовку – на обед десять минут и суп из гнилого минтая?! Да пусть они... сами у себя сосут, чтоб я свою молодость и внешность им за сто двадцать их поганых деревянных отдала на помойке! Моей бабке девяносто три года. Она на огороде в жару и холод до сих пор. И чушку держит. И дрова рубит. И по воду за километр ходит. У нее руки как деревяшки. Всю жизнь мантулила, а знаешь, какую пенсию заработала? Десять рублей! Она колхоз основала, председателем первым была, пятьдесят лет отвкалывала, п а х а л а н а с е б е! И десять рублей пенсия?! Нет, я не дура! Я себе заработаю...»
«Тёмный, разумеется, темнил. При ней, при Руслане-Принцессе, ему непроизвольно хотелось казаться чище, светлее. Но он знал, что каждая морщинка на его многоопытной морде, каждая его ухмылка и даже два золотых зуба – выдают его, его прошлое, настоящее и будущее. И как бы он ни «светлил» перед этой девочкой, жизнь сделала его таким, каков он есть и от этого факта ему никуда уже не деться.
Да, его четырехкомнатная хата не только катран – притон игральный, но и действительно, в какой-то степени и «малина», где иногда хранят краденное...»
– Так, это я тоже пропускаю, сейчас еще чуть-чуть про «простоту»...
«Ничего этого она не знает и не узнает, но по нему видно – какой он. И чтоб он ни говорил – ему нет веры, потому что его хорошие или красивые слова сами по себе, а он – сам по себе. Совпадает только то, что совпадает с ним. Вот когда он скажет фразу беспредельно пахабную и из одних матов – это будет его фраза, ему поверят. Если он осклабится угрожающе, с недоброй золотозубой улыбочкой – ему тоже поверят, это его клише.
Но ему все-таки хотелось, чтобы она верила в него и в другого, ну хотя бы немного. Давно он смеется над и х сопливыми песенками: «любит-не любит». Он далеко ушел, далеко, и пришел к клеточной простоте... Почти все к ней приходят, да стесняются признаться. Делают вид, что всё сложно и красиво, а он и такие как он – не стесняются. В этом разница между ними и всеми остальными чистоплюями. Ланочка рано поняла п р о с т о т у. Только она думает, что еще вернется о б р а т н о. Заработает и вернется. Вот он ей и хотел разъяснить, от души, потому что она «достала» его, потому что нутром чует, как сжимаются его, сорокота, годы на этом свете и вот т а к, как с Ланочкой, у него, может, в последний раз.
Конечно, он презирал ее, ни на миг не забывая, что она шлюха. Конечно, презирала и едва терпела его она, позволяя ему «взлететь» с собою не более двух раз в неделю. Но они неплохо прожили вместе эти несколько месяцев. Они нуждались друг в друге в этом п р о с т о м мире. Презрение к ней не заслоняло тех волн нежности, чуть ли ни отцовских, которые накатывали на него, когда он на нее даже просто смотрел. И она с ним смогла расслабиться, отдохнуть после Сочи, найти некоторую защиту и временную привязанность в этом напризнанном, но существующим рядом с официальным советским, – параллельном мире, где всё п р о с т о...»
– Ты знаешь... наши... мои знакомые... рэкетиры все читали твой детектив и он им очень понравился. Они говорят, что это написал человек очень опытный, всё прошедший, сидевший... Но ты... совершенно не соответствуешь. Твоя внешность... и вообще...
– Я знаю. Мне тут признавались в любви... бандиты... некоторые. И клички по стране пошли из моего детектива...
Я соскакиваю с кровати, выхожу к ней на свет. Голый, в трикотажных, в обтяжку трусах с полустоящим... Э-э... Но и у нее вид не лучше: в моей клетчатой рубашке, едва прикрывающей голую попу, с припухшей мордочкой, с прячущимися голубенькими глазками...
– Пока я не сидел. Просто живем мы в уголовной стране и у всех у нас, даже самых-самых... у нас бандитское мышление и мироощущение. А внешность? Ты вот тоже сейчас похожа на невинного зареванного ангелочка, а не на ... гетеру. А что откуда берется – ты не дочитала последний абзац, дай-ка, вот:
«Если бы он мог всё это рассказать Ланочке так, как знает сам! Но тогда из Тёмного он превратился бы в Светлого. А он может хорошо делать лишь обратное – расписывать прелести с в о е г о мира, заманивать, увлекать, находить в людях те особые ниточки, которые надо дергать, чтобы использовать в своих интересах.
Кроме того, наблюдая себя и других, он вычислил собственную теорию: если у тебя прабабушка была заядлая шлюха, а прадедушка садист и убийца, то это обязательно скажется на тебе – правнуке. А если таких родственников набирается много, то никуда тебе от их наследственности не деться. Кому-то везет больше, кому-то меньше. У одних родословная лучше, у других – хуже. Иногда, когда он курит травку, он видит их всех – длинный-длинный ряд голов, они вылазят из темноты и торчат, шевелясь, как черви, стриженные головы далеких предков...
У родителей дураков – дети дураки, У алкоголиков – дети алкаши, а если и не пьют, и такое бывает, значит, шизофреники или дебилы. А о н и там в своих газетках и книжонках всё пытаются разделить на плохих и хороших! В каждом есть в с ё. Только у одного больше, а у другого меньше...»
– Здесь я пишу о прадедушках, а у меня дед был садист и убийца, десятки загубленных душ. И дядя... которого знает весь...
А этот детектив вышел еще в Москве, в самом престижном издательстве «советский писатель».
– Покажи?
– Они мне не прислали ни одного экземпляра. Швырнули гонорарчик – две пятьсот, по старым ценам, в начале инфляции... И ни одной книжки!
– Две пятьсот?! Но это же... Почему же, почему такое отношение?!
– А-а, долго рассказывать. Не продался я им.
– Ты говорил, что у тебя есть и другие книги?
– Вон, видишь, одинаковые ряды стоят. Мои. Проза, юмор, фантастика.
– Ой, хи-хи, подари мне что-нибудь? И подпиши? Я буду хвастать, что знакома с настоящим живым писателем?
– Стеллочка, девочка, да конечно. Только это слишком малый подарок для... такой красивой девочки?
Я вытащил четыре книги: сборник детективов, прозу, фантастику, юмор-афоризмы. Сел за стол, начал подписывать.
– Ты сейчас не читай мои подписи, хорошо? Потом, без меня?
– Ладно. Детектив мне не дари, у меня есть, а у тебя, я смотрю, мало осталось. Ты говоришь – хочешь выпить?
– Да-а-а... Сейчас бы разогреть старческий организмик...
– Слушай, писатель, сколько тебе годиков?
– А сколько дадите?
– Ну-у... Тело у тебя... кожа и вообще... лет на двадцать тянут. Лицо – двадцать три. Ну я понимаю, что ты, конечно, старше. Но выглядишь вот так. Ага-а, волосики-то подкрашенные... хной! Ты седой? – Она подошла, прислонилась бедром к моему плечу, я обнял ее левой рукой за ягодицы, правой продолжая дописывать на книгах автографы с шутливыми фразами.
– Да-а, волосики меня подводят. Глупый волос начал покидать гениальную голову. – Я прекратил писать, расстегнул на ней рубашку обнял двумя руками за бёдра, пошел руками вниз, по восхитительным ногам и стал целовать сексапильный животик и бесконечно заманчивые груди...
– Так сколько же всё-таки? – Настаивает она, уже слегка задыхаясь от желания и глядя на мой активизировавшийся в трусах членоид...
– Я...уучмок... старый... ууучмок... и древний. Если скажу, ты испугаешься, я стану тебе противен и ты убежишь, – говорю я почти серьёзно.
– Я пришла к тебе, значит, ты мне не противен, а совсем наоборот. И вообще. С тобой как-то необыкновенно... просто. Не надо думать – что сказать, как сказать, что и как сделать... Ты знаешь, не такая я уж... ****ь... Как ты мог подумать. Вообще... Я довольно стеснительная, честное слово! Ты мне, конечно, не веришь, но это так. А с тобой почему-то я не стесняюсь совсем, как будто мы сто лет уже вместе. Странно... Вообще, знаешь, бывает как-то так, в голове какое-то неудобство вдруг появляется. Говоришь с человеком и думаешь – а что еще сказать? И когда так думаешь, значит и он так подумал, значит вы... он... значит, несовместимость. Понимаешь? А с тобой как с собой, хи-хи.
– Наверное, у нас с тобой какое-то одинаковое биополе... Если бы ты знала, как мне с тобой хорошо и уютно! И дело не только в сексе... Я, писатель, но не смогу объяснить этого словами. Человек – загадка, нам ли соревноваться с Создателями... Жаль, что нас с тобой ... трагически разделяет одна вселенская штуко-вина, еще не подвластная земной технике. Время. Мне с о р о к т р и г о д а...
– Не обманывай.
– Паспорт показать?
– Ой, хи-хи, правда, хи-хи?! Моему папочке тоже сорок три, хи-хи. Но он выглядит в пять раз старше тебя! Ты – колдун. Как тебе удаётся так сохраняться?!
– Я на ночь в холодильнике замораживаюсь.
– Хи-хи, ой! – Я начал гладить её клитор. – Ты просто слишком экономный! Всё пальчиками да пальчиками. А бедный пенис вон в трусишках страдает! Хи-хи-хи!
– В сексе как в Олимпийских играх: главное не результаты, а участие...
– Хи-хи-хи-хи! Ладно, всё! – Она отскочила от меня. – Одевайся! У меня машину украдут. Ты хотел выпить? Поехали. У меня, знаешь, какие запасы! Всего! Одевайся!
– Я за женский счет не пью.
– Ух ти, какие ми гордие, писатели! Ты мне книжки свои подарил? Они щас бешенные деньги стоят. С драгоценным ав-то-гра-фом. И бесплатно, за «женский» счет ты пить не будешь, не волнуйся. Отработаешь. Вон той штучкой в трусиках. Ну, в крайнем случае, своими интеллигентными пальчиками, хи-хи-хи! Как ты меня называл? Г е т е р о й? А сейчас... Сейчас – ты моя гетера! согласен?
– Ну, ежели так, то тогда оно, конечно, ничаво ешо, ничаво ешо. Б о г а т ы е л ю б о в ь п о к у п а ю т б е д н ы е – з а р а б а т ы в а ю т. Водка есть у тебя? Или спирт?
– Хе! Да у меня есть и хлебная натуральная водка, и спирт, и армянский коньячишко – пять звезд, и шотландское виски, и французкие ликеры и закусь!
– У тебя что там, магазин?
– Одевайся, быстро, посмотришь. А я в туалет хочу, проводи?
«Кожа как у двадцатилетнего... где тут косметичка... Под глазами чуть-чуть кисточкой колонковой розовой пудрой – по зелени... И на бледнеющие губы – немножко помады... Бабы дуры, наляпаются, а надо слегка, незаметно. Косметика – продолжение кожи...»
– Так-так, красимся?
– Нет, балуюсь, пробую твою косметику. «Своя грубая, как шпатлёвка!»
– Одевайся, я электробритвой чуть-чуть пройдусь, три секунды…
СЕКС – ЭТО ЖИВОТНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЧУВСТВ.
Периодические встряски в жизни полезны. Вредна постоянная вибрация.
Ничто так не укорачивает жизнь, как продолжительные удовольствия.
Сила мужчин – в удовлетворении жен¬ских слабостей.
У каждой прелести – свой возраст.
Счастье – это либо неискушенность во многом, либо искушенность во всём.
Прекрасные незнакомки особенно хороши тем, что еще не знают нас.
Молодость приходит и уходит, а красивые девушки остаются...
Итак, мы опять в уютной Стеллочкиной машинке. Едем. Моя рука почти между фантастических ног... Но способен ли я еще на один нормальный половой трах? – Знаешь, на чужой территории... я могу стать робким. Скромным, стеснительным...
– От имени родной партии, правительства и всего советского народа торжественно заверяю вас, что приложу все свои силы, чтобы на моей территории вы чувствовали себя как дома. С женой. Ой, нет-нет, как с любовницей! Клянусь быть: обаятельной, обольстительной, восхитительной, женственной, желанной, э-э... потакающей, сексапильной, доступной и... и... сногсшибательной! Устраивает?
– О-о! Единогласно! Одобрямс! Только сногсшибательной не надо. Сногсшибательной пусть будет водка. Куда-то ты не туда едешь? Говорила, что в двадцатом доме живешь?
– Жила. А потом папочка купил мне квартирку. Поменял на вездеход японский. «Патрол», знаешь? Он сейчас миллионов пять стоит. В позапрошлом году.
– У-у, хороший у тебя папочка.
– Был хороший. Капитан дальнего плавания. Вот эту тачку он мне тоже подарил. Сейчас живет с моей подругой. Бывшей. Двадцатилетней. Купил еще и себе квартиру. За две машины выменял, и живет там с Людкой. Вот такие дела.
– Да уж. У него что, автомобильный парк?
– Вот именно. Он при мне только пятнадцать штук привез. И сейчас возит. Они же, бэушные, в Японии почти бесплатно. Пока. Но уже начинают дорожать... Мы почти сейчас не встречаемся.
– А мать?
– Что мать. Сидит одна в трехкомнатной квартире, клянет папашу. И меня заодно. Стареет. Отец ко мне очень хорошо относился. В прошлом году дал триста тысяч. Я успела купить долларов – по дешевке тогда еще.
– Деловая ты женщина.
– Я не хочу здесь жить. Хочу выбраться из дерьма, посмотреть мир.
– Э-э, а что ж мне тогда говорить. Вы всего сразу хотите.
– Я не представляю, как вы, ваше поколение, могли т а к жить?
– Да вот так. Ты видела сейчас. Макароны и рыбные консервы по углам. И эти две комнатушки в квартире с подселением. С ублюдками. Две комнаты на одного – это роскошь в СССР. Сколько миллионов по диким общагам...
– Саша, убери, пожалуйста, руку?
– Прошу прощения, обольстительная...
– Да нет же... От тебя идет такое электричество... Слишком хорошо... Боюсь потерять реакцию на дороге. Сейчас, вот на эту горочку взлетим! Никого нет? Никого. Сто пятьдесят лошадей у нее.
– Бензина съедает, наверное, прорву?
– Нет, она же дизельная, я сейчас вообще на керосине еду, хи-хи, он дешевый.
– Ровно двадцать лет назад я гонял здесь на советском мотоцикле «ИЖ-ПЛАНЕТА». Одноцилиндровый, шестнадцать лошадей, жуткий дефицит, мечта миллионов. И пустые дороги...
– Саша... А тебе не кажется эта наша жизнь... какой-то странной... Вот ты двадцать лет назад гонял здесь же, на этом самом месте на допотопном мотоцикле и тебе тогда уже было двадцать три... А я еще не родилась... И всего того уже почти не осталось, и ты сейчас как бы в другом мире, с другим поколением. Как будто всё вокруг искусственно... И ты сам. И едешь на машине времени? Я смотрю на своих родителей, как они меняются... И всё вокруг них...
– Еще как кажется! Это ощущение – есть старость и подготовка к смерти. Наверное, всё это будет усиливаться дальше. Но пока я стараюсь думать об этом только тогда, когда сижу за письменным столом и пишу что-то на темы вечности. Так ты в этих шикарных кооперативных домах на Харьковской?
– Ну да. Четвёртый этаж, двухкомнатная, новой планировки.
– Знаю-знаю, бывал. Огромная прихожая, такая же кухня, лоджия на две комнаты. Прекрасная квартира. Тебе мало этого в двадцать лет? Чего же тебе не хватает?
– Хм. Вот представь – ты опубликовался в одном журнале. А тебе хочется и в другом, более престижном. И в третьем. И книгу... Да ты же сам писал в детективе, как там: «всю жизнь на заводе, за колючей проволокой, за сто двадцать рэ. И ждать пенсию – в сто двадцать…»
– Ну-у, писал... Я много чего писал. Но... цель любыми средствами? У меня недавно прошел жизненный очередной цикл – переоценки ценностей. И я накатал около тысячи афоризмов, эдаких мировых человеческих истин. Вот одна из них:
З а в с ё х о р о ш е е н а д о п л а т и т ь, з а н е х о р о ш е е – п е р е п л а ч и в а т ь.
Понимаешь?
– Еще как понимаю. За эти поганые доллары я и переплачиваю. Чтоб потом... Впрочем, и про «потом» ты написал, я сейчас зачитывала – во что бабы разгульные превращаются. Но я – не такая.
«Эх, рассказать бы тебе – мягко, вежливо – что кроме денег и вещей, кроме этой видимой внешней жизни, есть другая, скрытая, гораздо более интересная и настоящая – духовная жизнь. За избитым штампом «духовная жизнь» – миры, фантастические, но реальные для тех, кто в них умеет входить. Не всегда в них можно попасть, и всего-то на несколько секунд или минут, но там, именно там, где нет денег, вещей, карьер, где нет животного, только там – человеческое, или – б о ж е с т в е н н о е...»
– Н и ч т о в ч е л о в е ч е с к о й в с е л е н н о й н е с т о и т т а к д о р о г о и н е п р о д а ё т с я т а к д ё ш е в о, к а к м о л о д о с т ь.
Хотел сказать одно, а произнес другое. Да и не сказал бы. Бесполезно. Невозможно. Духовность – она изотерическая, она приходит в определенном возрасте откуда-то сверху, из космоса собственного мозга. Её постигают только через л и ч н ы й опыт.
Жутко вспомнить себя в её годы! Обидно. Как пуст я был! Вот так же, как она сейчас. Конечно, духовность – не оправдание нищеты...
Стелла затормозила, посмотрела на меня. – Вот это ты точно, молодость... Никогда не повторится... И так дешево...
Она расстегнула сумочку, достала ... револьвер. Взвела курок.
– Газовый. На всякий случай. Тут охраняет... банда. Одна банда от других. Я им плачу пятьдесят в сутки, вот и охраняют. Ты постой здесь у входа. Я сейчас загоню. Дай мне свою куртку, а то слишком соблазнительно в этом платье...
– Может, мне с тобой?
– Нет, наоборот. Сейчас, постой полминутки.
«Самостоятельное поколение» – разглядываю я двух вылезших из будки молодых сторожей в ярких спортивных костюмах.
От стоянки до ее дома, метров сто, мы идем чинно, под ручку. Ртутные фонари исправно освещают марсианский ландшафт: полнейшая безживность, бетонные кубы инкубаторов с редкими голубыми квадратами. Совсем рядом –свист. Мразь выползла из щелей. Ночное мышление.
У Стеллы в правой руке газовый револьвер, у меня на левой – дюралевый кастет. Марсианский ландшафт: Россия, 1990 год, начало массовой преступности. Развал. Распад – под руководством дурака, моего дяди Миши.
Впрочем, в с ё п р о и с х о д и т т а к, к а к п р о и с х о д и т. Будущее у ж е существует и всё запланированно. И Россия сейчас – пробирка, где вызревает штамм мирового терроризма...
Рядом, в поразительно-неприятной близости, хлопнул пистолетный выстрел, оттолкнувшись эхом от бетонных стен длиннющих двенадцатиэтажек. Стелла ускоряет шаги, увлекая меня за собой. Мы уже подошли к ее подъезду, когда вновь, возле стоянки, хлопнуло еще два выстрела и сразу – несколько криков, за чертой нормального – как по децибелам, так и по психическому накалу... И тут же два мощных японских авто, ревя в ночи, всё от той же самой стоянки, выскочили на дорогу, на середину, и понеслись, тоже ненормально и бешенно – одна за другой.
Стелла, прищурившись, смотрит на гонки. – Нет, слава богу, не мою...
– Ты думаешь, угоняют? – спрашиваю я, успевая промыслить и ощутить жуткость уголовного сюрреализма, ничтожность человеческой жизни – ведь сейчас кто-то кого-то догонит и убьёт, успевая связать момент с уголовностью всей неудавшейся разваливающейся страны.
– Конечно. Бандиты... – Она быстро набирает код, мощная дверь открывается, мы заходим в подъезд, Стелла торопливо захлопывает дверь.
В подъезде – чистота, покрашено, побелено, никаких запашливых мусоропроводных нюансиков. Респектабельно, кооперативно. И более-менее безопасно.
«Эх, писатель! Никогда-то ты не будешь жить в подобном доме! Не заработал за двадцать пять лет рабочего стажа и пятнадцать – писательского. «В трудах праведных не наживешь палат каменных». Народная мудрость. Только в России могла такая родиться».
Лифт уже отключен. Поднимаемся на четвертый пешком. Стелла останавливается перед массивной металлической дверью. – Бронированная, двойная. Обещали – «калашников» не пробьёт. Пятнадцать кусков содрали в прошлом году, – хвастает она.
И золотой ключик входит в замок, и раздается вдруг мелодия из волшебной шкатулки: трень-трень-трень.
– Тащи на себя, – просит хозяйка, и я тащу. За первой дверью другая, тоже металлическая. И еще один, нет, два ключика «золотых» и музыка – сороковая симфония Моцарта, и вторая дверь, автоматически, на пружине, открывается.
Ах, дверь в стене! За каждой дверью в стене должен бы быть сказочный театр папы Карло. Почему бы одну единственную-разъединственную коротенькую жизнинку не обставить красотой и комфортом, чистотой и уютом, оригинальным шармом и чем-то таким же единственным и неповторимым, как сама жизнь?!
Но открываются наши стандартные картонные пыльные двери, а за ними – не сказочный Пиноккио, а наш дебильно-придурочный Буратино, за ними – изработавшийся полуидиот папа Карло, за ними – алкаш-дебошир Карабас-Барабас, за ними – наша антиголубоглазка Мальвина или как её там, по подъездам с десяти лет шарахающаяся по ночам со взрослыми мальчиками-пальчиками...
За ними, за нашими дерьмовыми стандартными картонными дверьми, наша дерьмовая картонная жизнь – стандарт убогости, нищеты, в р е м е н н о с т и, мимолетности и эфемерности нашего пребывания з д е с ь.
Эфемерные трехрублевые синтетические паласики, эфемерная, ничтожная – из опилок, мебелишка... И это всё, на что мы имеем право и возможности – за всю-то жизнинку! Разъединственную! И даже наши самые «уважаемые», самые богатые – работнички советской торговли, жили, несчастные, по тем же нищинским правилам. Смелости и фантазии хватало разве что на ящик для глаз – телевизор японский, да ящик для живота – холодильник двухкамерный. Да обои моющиеся – предел мечты советских граждан! То ли мастера совсем уж перевелись на Руси – некому заказать н е ч т о. То ли вся фантазия и энергия уходила у подпольных богатых на то, как наворовать деньги...
Пройдет несколько мгновений в энерго-вечности, не успеет обсохнуть паста шарикового карандаша, которым я написал сей абзац, как вдруг кусочек времени-пространства перевернется стеклышками в калейдоскопе иллюзии-бытия и узор изменится!
Граждане! Будьте бдительны! Сильно бойтесь собственных мечтаний! Они очень сбываются! Но в совершенно дурацко-извращенном виде!
Мысль – материальна. Сначала мы думаем, мечтаем, планируем – и создаём энергетическое поле, н о о с ф е р у или хрен знает что. Но это самое «хрен знает что» в конце концов превращает теорию в практику: энергия мысли переливается в материю видимую.
Ах, вы так размечтались о собственных домиках-коттеджиках-дворцах?! Получите и распишитесь! Правда, будет несколько побочных эффектов – а как же, без этого нельзя, любая энергетическая метаморфоза требует какого-нибудь инструментария.
Да, развалилось государство, исчезла какая-никакая власть, население – дикое, малокультурное, осталось наедине с собой. Без работы, без денег, без продуктов. И – массовое сумасшедствие. Сотни тысяч трупов. Необъявленная гражданская война – исподтишка. Трупная вонь: в подъездах, в подвалах, в канализационных колодцах.
Еще несколько мгновений, и кастрированная империя – СССР, ее жалкие, но всё еще гигантские останки – Россия, вдруг покрываются кирпичными строениями в стиле «а ля новый русский вор». Смесь средневекового замка с облегченным древнеримским палаццо.
Ну, и конечно же, бесчисленные кирпичные многоэтажные «элитные» воровские домишки: с консьержками, вооруженной охраной и квартирами крепостями с пуленепробиваемыми дверьми, стеклами и саунами-ассейнами...
Так вы фантазировали о собственном домике или приличной квартирке?
Пожалуйста. Любуйтесь сколько угодно. Издалека. А то, что эти домики построены бандитами на крови убитых ими м и л л и о н о в людей и на украденные у вас же деньги – это неважно, это побочный эффект воплощения энергии мысли в энергию украденной материи...
И с т и н а п о з н ё т с я в с р а в н е н и и с д р у г о й и с т и н о й.
А пока мы со Стеллой находимся в том мгновении, в котором находимся.
Открывается дверь, я ступаю на паркет, автоматика включает оригинальные цветные фонарики, огоньки ненавязчиво бегут-мигают, блестя в ореховой полировке стен прихожей, и за две-три секунды причудливое писательское мышление, казалось бы, совсем не к моменту, пробивает в мозгу новое русло-мысль, которое потом растечется ассоциативными извивами, потом, когда будет к моменту, лет через десять или двадцать, или никогда, но сейчас, как писатель, я сую эту мысль о дверях в запасник долговременной памяти, где она созреет в подсознании и когда-нибудь, если буду жив, я ее, оформленную орфографией и синтаксисом, запишу.
Я ступаю на паркет – такая ныне необыкновенная дорогая редкость! Я отражаюсь в двух – напротив друг друга, зеркалах в рамах из багета. И так далее и так далее. Глаз всего сразу не охватывает. Но чувствуется: роскошь – относительно моей квартиры, чистота, вылизанность.
Подразумевается сразу и всё остальное: ванна с каким-нибудь эдаким чудо-кафелем и импортной сантехникой, кухня...
Неожиданно в моих миллиардах нейронов появляется ощущение праздника, словно новый год пришел. Или это предощущение хорошей выпивки и закуски? Только чуть-чуть дёгтя: заработано грязно, торговлей телом...
– Это всё папуля, она цепко ловит мой оценивающий взгляд и торопится убрать «дёготь». – По твоему афоризму: чего нельзя сделать за деньги – можно сделать за большие деньги.
– А чего нельзя сделать за деньги – можно сделать за доллары? – Добавляю я.
И праздник начинается. Во-первых, мне выдаются уютные пластмассовые тапочки. Меня проводят в комнату – центральную. Зало. Зажигается массивная люстра под потолком в три пятьдесят – кооператоры «хрущевок» не лепят!
Разумеется, мебель черт знает какая красивая, гнутая, изящная и дорогая. Относительно, конечно. Скорее всего, из Южной Кореи. Меня усаживают в шикарное кресло, обитое тонкой жёлтой кожей, или хорошим заменителем. Мне врубают огромнейший экран японского, наверное, телевизора и подают пульт. «У меня спутниковая антена и кабельное еще телевидение.»
Для меня это внове. Я живу в каменном веке. А телевидение принципиально не смотрю много лет.
Нажимаю наугад кнопку: на экране крупным планом, в прекрасном цвете и звуке, в самом разгаре – половой натуральный акт. «Фу, всякую гадость!..» – пульт выхватывается у меня из руки, телек выключается, меня тянут из кресла, подводят к здоровенному деревянному кубу, открывают дверь – бар. Глаза мои от количества бутылок разнообразной формы и цвета разъезжаются.
– Что будешь?
– Водку.
Меня усаживают за маленький столик, ставится открытая бутылка «Пшеничной», хрустальная рюмка, шоколадный набор.
– Вообще, ты подождал бы меня? Я сейчас быстро, переоденусь. Закусь притащу, тушенное мясо есть, кальмар жаренный, салат.
– Я только рюмочку, для расширения сосудов и глупости.
– Ты алкоголик?
– Наше поколение – все прошли через стадию алкоголизма. И неоднократно...
– Ну, главное там не остаться. Всё, удаляюсь.
Я нажимаю кнопку, на экране опять половой акт в разрезе. Наливаю в рюмку, выпиваю. Водка отличная, натуральная, не то что дерьмо из опилок. Наливаю и выпиваю еще. Рюмка маленькая.
Пошло тепло и благость. Снимается напряжение новичка в незнакомой квартире. Поозираться. Пооглядываться. Повпитывать. Попривыкнуть. Здесь мне жить до утра.
Здесь есть несколько вариантов бытия для меня: нажраться водки, коньяка, попробовать виски шотландское – никогда не пил, плеснуть еще рому и всё запить пивом...
И буду я при эдаком варианте слоняться по комнатам, ваннам, кухням, буду разглагольствовать о вселенских космических и мировых жизненных истинах. Эти истины – мои различные наблюдения, мысли, непроговоренные в одиночестве, неразделенные ни с кем фразы, будут не столько проговариваться мной в пьяном чаду, сколько толпиться и напирать друг на друга в голове, но мне будет казаться, что я всё говорю значительно и весомо, что каждое мое слово – шедевр, каждая моя мысль – непререкаемая, единственная, объединяющая всю видимую и невидимую вселенную – сущность...
И к а к о й п ь я н ы й н е м н и т с е б я г е н и е м?
Даже если я действительно рожу нечто шедевральное в алкогольном перевозбуждении своих ценных нейронов – это будет пустоцвет. Незаписанное ничто, мгновенно забытое.
А девочка иззевается и проклянет себя – приволокла алкаша! Не трепотня ей нужна, а то, что повиснет у меня между ног скукоженной кожурой – если я налижусь ее напитков. Потому что давным-давно крупные дозы алкоголя отшибают напрочь потенцию: склероз, простатит, перенесенный в молодости миокардит, после которго живут не более двадцати лет, у меня они уже закончились, а я всё еще жив...
Не высовываясь из рамок этого же варианта, я могу еще снять вот эту лакированную штуку со стены – гитару, и пьяным нутром провыть пару романсов на собственные стихи, если вспомню.
Нет, я не потеряю контроль над собой при любой дозе спиртного, я вполне буду регистрировать себя, свои действия, внешность. И, конечно, свою партнершу. Канули те времена, когда под алкалоидными парами я мог совершать необдуманные отчаянные поступки. Сейчас я всегда трезв – и тогда, когда совсем пьян.
Сознание вины перед покареженным мозгом и покалеченным здоровьем не даст расслабиться полностью, угнетет предвосхищением завтрашнего дня, когда утром выползу я отсюда едва живой, доплетусь до дому, буду неделю валяться в постели, пожирая таблетки, потом нахаживать загородные километры, хватаясь за сердце, и ждать пару месяцев восстановления умственных способностей и тонкого мышления...
Не-ет, подобной глупости я сегодня не сделаю! Хотя бы потому, что т а к а я женщина, возможно, последняя в моей жизни. Каждая секунда, каждый новый день уносят уже силы. Еще год, всего лишь год назад волос на голове было значительно больше и лучше восстанавливалась кожа лица. А сейчас... Всё. Не принимает организм витаминов аптечных – перенасытился. Отговорила роща золотая...
Как же мы не знаем себя, как трафаретно следуем представлениям о возрасте, о жизни! В сорок три я сам себя записал в старики, наверное, потому, что Бог дал мне слишком взрослые мозги.
Разрушится страна, пришедшим к власти убийцам писатели не понадобятся с о в с е м , и я, став абсолютно нищим, помолодею, вспомню свою детскую профессию – электрика. В сорок восемь я буду работать на стадионе этим самым электриком, буду три раза в неделю бегать по десять километров на тартановой дорожке и заниматься гирями, штангами и растяжками в тренажерном зале. А потом я буду работать инженером-электриком в театре, а потом – литредактором, журналистом и главным редактором в газетах. Я помолодею настолько, что с «бесом в ребре» у меня пройдет целая серия любовей с молодыми женщинами от восемнадцати до двадцати двух лет – по их инициативе! Они, младше меня в три раза, будут предлагать себя в любовницы и жены! А я, в пятьдесят, пройду такие страсти-мордасти в любви: со слезами, страданиями, стихами – каких не испытывал в молодости!
Но и это всё окажется очередным пшиком, я вновь на годы стану безработным, нищим, голодным, больным и одиноким.
Всю жизнь ждешь светлого будущего и получаешь: старость, болезни и смерть...
Но пока я в настоящем – своем сорокатрехлетии. И подумываю о варианте номер два: поставить на видео грязную порнуху – у нее наверняка есть, и под нее заняться... Не пробовал, но, наверное, возбуждает.
Но нет, нет! Как провести т а л а н т л и в о ночь с красивой женщиной в красивой квартире?! Как?! Когда человеку дано ничтожное совместное общение: выпивка, жратва, секс?
На экране уже новости. Кажется, американские. Английская речь: Карабах, Айзербаджан, Армения, Грузия? Таджикистан... Трупы, трупы! Искаженные лица убитых. Труп молодой обнаженной женщины, вся спина пробита отверткой... Трупы детей, стариков, старух... ЦРУ добилось, чего хотело – за свои триллионы отпечатанных бумажек-долларов. Не понимают глупцы, ч т о в с ё э т о в е р н ё т с я к н и м – в т ы с я ч и р а з у с и л е н н о е!
«Господи! Если всё так разумно, то зачем же э т о?! Или наша смерть – и е с т ь н а ш а о с н о в н а я ф у н к ц и я?!
Каждый мужчина проходит стадии, генетически заложенные в нём. От стадии ребенка, ученика, к стадии любовника, воина, купца, мастера, ученого, мыслителя. Но почему же человечество подчиняется только силе – кулаку и пуле, почему потакает самой примитивной стадии – убийце. Или самой последней стадии – для некоторых – стадии старика-негодяя, в своих ничтожных примитивных целях посылающего молодых на смерть?! Где же наши лучшие стадии? Сколько же можно толочься на одном, дикарском месте?!»
Слышу шаги Стеллы, выключаю телевизор. Входит девушка с большим круглым сверкающим мельхиоровым подносом, заставленным тарелками. Длинноногая, в блестящих розовых то ли колготках, то ли тончайших рейтузах или как они там у них называются. Они обтягивают каждую детальку ее тела... В белоснежной полупрозрачной маечке, через которую светятся груди и соски. Сложная прическа исчезла, спереди челочка, сзади хвостик. Косметики на лице почти нет. Сексапильна до помрачения мужских мозгов, но уже по новому, по домашнему.
– Да ты ли это, Стелла?! – поднимаюсь я с кресла, готовясь помогать расставлять тарелки и пристально рассматривая ее, не скрывая восхищения.
– Я. Вот, новые леггинсы надела – всё для вас. Сашенька, открой, пожалуйста, вот эту дверцу на стенке, да-да, вон полотенце сверху, положи себе на плечо, руки пойдешь помоешь. А вон под ним скатерка, давай ее на стол.
Я выполняю приказание, расстелаю скатерть. – Да что мы здесь сорить будем, пойдем на кухню?
– Ну уж, таких гостей – и на кухню? – игриво отвечают мне.
Я увидел порядок на бельевой полке – выглажено всё, сложено аккуратненько. На подносе – полное блюдо тушенного мяса в подливе, жаренный в масле кальмар, салат из помидоров в сметане, яичница с крабами и куча всякого вкусного: красная икра, балык, сухая колбаса, сыр... Глотая голодные слюни, успел подумать -поудивляться: «Что-то не то. Бывал у шлюх, но всегда грязь, бардак. А здесь чистота и порядок...»
Меня ведут в ванную, советуют быть как дома, расслабиться, даже, при желании, снять брюки.
В ванной – разумеется, шикарной, – вся в красном кафеле, зеркалах, полочках с десятками шампуней, я быстренько раздеваюсь, брюки на вешалку, а под брюками –предусмотрительные свеженькие шелковые шортики. Контрастный душ: три секунды ледяной, две – горячий. И еще. И еще. И еще. Растереться, ага, мочало. И мыло душистое –ниже пояса... И еще ледяного. Всё. Огурчик. Под это дело – еще рюмашку. Только бы не увлечься... Шортики на себя и больше – ничего.
– Да ты ли это, Саша?! – Играет Стелла, передразнивая мое недавнее «да ты ли это, Стела».
– Я, но совершенно обновленный!
– Какую музыку пан предпочитает к столу?
– Скрипку с виолончелью или Эглессиаса. А честно говоря, сейчас лучшая музыка – музыка вилки и ножа, проголодался.
Я бы мог добавить, что эту музыку предпочитаю уже год и давненько не ел ничего такого из того, что у нее сейчас на столе. Что остатки своих гонораров, обесцененных инфляцией, тянул как мог, успев закупить прошлой осенью сто банок молдавской тушенки, в которой почти одно сало, столько же банок сайры, сгущёнки, двадцать килограммов муки, сколько-то там еще риса, макарон, гречки, фасоли, чая и кофе. Но и эти запасы кончаются, а сегодня истратил последние копейки на бутылку шампанского, и не предвидится никакой работы...
Разумеется, ничего из своего материального банкротства я не разгласил – не ронять же окончательно престиж писателя! Престиж, выдуманный советской пропагандой: в бездарной стране талантливые люди не могут жить достойно...
Мы начинаем со Стеллой как будто заново, с нуля, но не с пустоты, а с того нуля, за которым словно уже остался бесконечный ряд отрицательных чисел. И от того, что впереди ждет возможный ряд только положительных величин, нам легко, радостно, хотя слегка и неловко за то недавнее, что мы сотворили, но как будто уже и не мы, а абстрактные герои порнофильма…
Но главное – у нас велико желание общаться, не спать и быть вместе до утра, набирая максимальные выигрышные – у времени, жизни, вечности, мимолётности – очки...
А на столе уже появился бутыльброд армянского пятизвездочного и минералка, и мясо дымится в тарелках, и Эглессиас тихо, но заманчиво льёт свой голос с лазерной вертушки. И мне подаётся маленькая, но обильно намазанная сливочным маслом и красной икрой тартинка – с приказом проглотить перед выпивкой. С удовольствием разжовываю бутербродик, лопается так многолетне забыто-знакомо кетовая икорка на языке...
Почти сорок лет назад – в другом мире, в другом воздухе, на другой земле, мать иногда отправляла меня с двухсотпятидесяти граммовым граненным стаканом в рядом с нашим бараком стоящий магазин. Она варила картошку, а меня отправляла в магазин. Я подходил к рыбному отделу, возле которого никогда не бывало очереди, продавщица небрежно плюхала стакан на весы и взвесив его пустой, так же небрежно зачерпывала огромной поварёжкой из бочки свежайшую красную малосольную кетовую икру, стоившую тогда копейки. А в витринах томились десятки сортов великолепных балыков из отборнейшей красной рыбы, некоторые лучшие породы которой уже почти исчезли, а на полках годами пылились большие консервные банки с крабами, но их никто не покупал – предпочитали свежего варенного... Как давно это было! Как будто вчера...
Ну что ж, армянский пятизвёздочный... А пробовал ли я его когда-нибудь? В моем детстве его тоже было много в любом магазине, но тогда мать меня за ним не посылала.
Чёкнувшись, без тоста, проглатываем по рюмочке. Да-а... Жаль, нет машины времени – вернуться бы в магазины моего детства!...
Стелла накладывает мне на тарелку разнообразные холодные закусочки.
Наливаю по второй, приговаривая: – Хоть одно мужское дело нормаль но исполнить...
Имею ввиду внешние традиционные мужские обязанности за столом, но намекаю на то, что произошло у нас в моей квартире и на то, что не произошло –«нормально»... и намекая, собственно, самому себе, что «нормально» может не получиться после выпивки...
Она смотрит на меня. Ждёт. Я держу рюмку. Смотрю на Стеллу. В зрачки. В объективы мозга. Я знаю, чего от меня ждут. Я не простой смертный. Так им всем хочется думать. Ну что ж, и это правда. Кто этого не понимает, тот – бесконечный бессмысленный дурак.
Пи-са-тель. Ненужный в Стране Дураков. Опасный. И это приятно. Боитесь меня нищего, безоружного, слабого –с вашими нахапанными у глупого народа деньгами! Бойтесь! Потому что мое оружие бесконечно сильнее ваших пуль...
А сейчас – умный тост, спич.
– Ну что ж, жизнь – тайна, которую все знают, но все не понимают... В конце концов: ж и з н ь н а с т о л ь к о т р а г и ч н а, ч т о е ё невозможно в о с п р и н и м а т ь с е р ь ё з н о. Жизнь... Ж и з н ь - к о р о т к а к а к р о м а н и д л и н н а к а к н о в е л л а.
Жизнь... Ж и з н ь – к о р о т к о е п у т е ш е с т в и е с о с л у ч а й н ы м и п о п у т ч и к а м и п о б е с к о н е ч н о й в с е л е н н о й с о б с т в е н н о г о о д и н о ч е с т в а...
Так выпьем... выпьем за наименьшую случайность наших попутчиков! Выпьем за кратчайшую бесконечность вселенной нашего одиночества! Выпьем за бесценную ценность наших неповторимых мгновений! А впрочем... алкоголь... Уход от действительности. Всё – обман. Ну, поехали...
– Как у тебя вкусно и красиво приготовлено. А вообще, не правда ли, странно, Стеллочка... а-а, спасибо, маленький кусочек, мне нельзя много есть, когда выпиваю, сердце перегружается. Да, странно мы устроены. И даже – более чем. Вот помидорчик в сметане, вот икорка, балычок – и всё такое разное на вид и на вкус. И всё-то мы едим по отдельности. Но желудок наш не интеллектуален. Едим мы по отдельности глазами и ртом, а в желудке – всё в одной куче...
– Фу, какие вещи неаппетитные ты...
– Нет, подожди, я хитрый! Я издалека начал. Я начал с пищи, а теперь перехожу на людей. Вот и люди –такие-то все разные, разного «цвета» и «вкуса». А начни их, так сказать, жевать, глотать и переваривать – все одинаковы. Хотя, конечно, одни лучше усваиваются, другие – хуже, третьих вообще не стоит потреблять.
Есть люди твои и – не твои. Я не знаю, что сегодня со мной, но мне очень хорошо с тобой рядом. Как большой праздник. Как Новый год. Наверное, это уже мой возраст... В молодости у меня было много... девушек, но ничего подобного я не ощущал, разве только с несколькими, чуть-чуть... Да, может быть, возрастное, твоя молодость... Но знаешь, не только это. Не могу сразу найти слов... Есть выражение – музыка лица. То есть, не передать словами лицо и мимику. Да, у тебя внешность, аккуратность и еще, как расписывают уже стареющие мужчины: ах, какая грудка, ах, какая щёчка, ножка... Всё у тебя есть, не отнимешь: и музыка прекрасная лица, и фигуры. Но что-то ещё...
– Энергия? Ты уже говорил в ресторане.
– Да, энергия. Но еще музыка твоей яркой индивидуальности. О которой ты пока и сама не в полной мере догадываешься. Но я тебе больше скажу, не боясь задеть там... Вот сегодня... У нас произошло такое совпадение...
– Целый ряд совпадений!
– Ну да. Моя Принцесса и твоя... И всё то, что у тебя связано с Принцессой. Ты ждешь чуда. Или даже – чудес. Как когда-то и я ждал от жизни чудес и не дождался. И пытаюсь их сейчас создавать на бумаге. А ты их ждешь еще в реальности. И всё это твое... с Принцессой... Ты надеешься выйти за пределы обыденности и... И сама становишься чудом. Обаятельным,обольстительным волшебством.
– Хи-хи-хи! Точно, хитрый, знаешь, что женщина любит ушами!
Её «хи-хи-хи» сейчас звенит колокольчиком особенно задушевно и искренне-просто.
– Да ты не знаешь, какое ты сам чудо! Попадаешь в точку! Вот я и нашла ч у д о. Ты. Ну с кем еще можно т а к говорить?! Конечно, ты со мной одной тысячной своего ума общаешься, а всё равно... – Она вскочила, подошла ко мне, я провел рукой по ее ногам, обтянутым розовыми блестящими, как их там... эх, заманчиво! Чмокнул ее в грудь, через майку, но нет, рано еще... Я резво встал с кресла, обнял её, прошелся губами по её упругому лицу – щекам, скулам, губам...
– Я сегодня в ударе, очень редко мне бывает так хорошо. Вот сейчас, у тебя на глазах, я действительно продемонстрирую маленькое чудо. Чувствую, что смогу.
Сегодня мои нейрончики-синапсики так удачно соединены твоим коньячком, что я могу всё. Это чудо основано на том, (я смотрю на неё потусторонне, наполняя взгляд гипнозом), что всё, что человек когда-либо видел, он запоминает навсегда. Буквально всё, вплоть до фонарных столбов. А при определенных обстоятельствах эту память можно пробудить. Вот как сегодня ты вспомнила меня...
– Как фонарный столб? Хи-хи...
– Не отвлекайся. Итак, начнем. Некто, в голубой рубашке и голубых брюках, он же, в желтой рубашке и жёлтых брюках, ходил в дом номер двадцать к своим родственникам. Правда, истины ради, заметим, что этот некто ходил в тот же дом и в других равных нарядах в различные времена года. Итак, значит, он ходил.
(Я пристально смотрю в её глаза, в самые крапинки, внедряюсь в ее мозг. Улыбка сползла с ее лица, в зрачках интерес – ожидание розыгрыша).
– Я проходил мимо подъездов, а рядом с подъездами на асфальтовой дорожке играли разновеликие дети. Итак, отлистаем несколько лет назад, допустим, десять. (Я очень серьезно и гипнотически, не мигая, смотрю Стелле в глаза).
– Что же, вернее, кого же видел этот случайный прохожий, у которого, кстати, в то время еще не было знаменитого голубого гарнитура. Жёлтого тоже не было. И самому прохожему было тогда всего-то тридцать три годика и выглядел он... Но не будем отвлекаться. Кого же из детей он видел десять лет назад? (Начинаю говорить растянуто, глухо, как из мира иного...)
-Вот ему почему-то особенно сейчас помнится крайний правый подъезд – если идти от почты. То есть, по номерам квартир, подъезд последний. Там всегда прыгало и бегало большое количество деточек.
В глазах Стеллы пробежала пугливая тень. Хороший признак. Сейчас...
– Я призываю в помощь богиню памяти Мнемозину! - (Потусторонним голосом). - Я погружаюсь в глубины своего мозга! Я помню Крупную Толстую девочку лет десяти, рыжеволосую, веснусчатую, грубую и крикливую, она часто играла в «классики» и спорила с другими детьми. И звали ее... звали её, кажется, Нинка.
– Ой! Хи-хи! Десять лет!... Нинка, Нинка-Дылда, так мы ее дразнили! Жуть, жуть!!!
– Я напрягаю нейроны памяти и вспоминаю других действующих лиц этого периода вашего двора. Когда одни девочки играли в «классики», другие крутили веревку и прыгали через нее. Двое хулиганистых мальчишек на велосипедах мешали девочкам осуществлять их полезные для развития юного организма игры...
– Да-да, это было так давно... Это, наверное, Вовка с Сережкой, они там и сейчас живут!
– Но особенно чётко и свежо всплывает из того периода лицо... Когда он, прохожий, проходил, то всегда высматривал это юниорское лицо и любовался им. Оно было самое выразительное среди всех остальных. Очень миленькое, красивенькое и притягательное. Это... личико любило прыгать через веревку и скакалку. Но это замечательное личико любило еще тщательно наряжаться. Было ему в ту пору лет одиннадцать-двенадцать, но оно уже носило колготки и коротенькую юбчонку. И когда лицо... эта девочка прыгала через веревку, то ее не по годам развитые аппетитные ножки ... привлекали старших мальчиков и... некоторых прохожих. А к колготкам и коротенькой юбчонке девочка очень любила присоединять яркую-яркую...
– Салатную курточку! – Стелла прыгает на меня, обхватывает ногами мои бёдра, а руками – шею. Я прижимаю ее к себе, поддерживая за попу, и кружусь вместе с ней. Потом она становится на пол, мы сливаемся в одно объятие и долго-долго длим один поцелуй...
– Но подожди, я еще не всё вытащил из памяти. – Она стоит вплотную, растерянно улыбаясь.
– Отлистаем несколько лет-страниц сюда, вперед. Не будем отвлекаться на другие лица, а продолжим всё о том же, красивеньком.
Девочка заметно подросла, но от двора еще не отделилась. Прыганью через скакалку она уже предпочитала бадминтон. Светлые колготки она поменяла на черные. Юбочка всё такая же, секси-короткая. Но той знаменитой ярко-салатной курточки уже нет. Мала. Состарилась. Но есть любимая... матроска. С эдаким импозантным морским воротником...
– Да. Это действительно – чудо. Сейчас. – Стелла подбежала к стенке, достала оттуда... матроску и тут же её, поверх майки, натянула. Та ей пришлась почти впору, разве что грудь не вписывалась в размер.
- Храню на память любимую вещь. Но скажи... Как это... Ну как же ты мог взрослый запомнить меня?! И Нинку-Дылду? И в чём я ходила? – Это – чудо. Это – необъяснимо.
- Напрягся. Сегодня я в ударе. Хочешь, спою тебе какой-нибудь свой романсик? Я стихи вообще-то не публикую отдельно. Стихи должны писаться для себя. Под настроение спеть или почитать. Но сначала, если не возражаешь, еще по рюмочке?
– Ой, я пьяная уже, я чуть-чуть. Ты-то пей, только... Ничего не заболит? Сердце?
– Да я еще не такой уж пенсионер. Когда в ударе – ничего не болит. Это уж потом... Но потом будет потом. Ваше здоровье. Давай гитару.
Мне подается гитара, с которой предварительно стирается тряпочкой пыль. Выключается едва слышимый Эглессиас. Стелла усаживается в кресле, приготовясь слушать нечто серьёзное и, кто знает, может даже скучное, хотя только что произошло необъяснимое чудо и...
Я бренькаю, подтягиваю струны. Игрок с меня никакой. Так, пару аккордов в качестве сопровождения. Как многому я мог бы научиться в жизни, но не научился. Лень? Или потенциал собственного творчества сожрал энергию жизненного движения и учебы? Впрочем, большая часть отмеренного в этом странном мире времени ушла в бессмысленных ничтожных трудах на самом дне – в добывании нищенского куска хлеба...
А сейчас я сыграю и спою. Девочке, которая на два года младше моей дочери от второго брака... Я спою сейчас свое стихотвореньице, написанное, когда Стелла прыгала через скакалочку. Для меня эта рифмовочка – тоже детская скакалочка сейчас. Я давно вырос из этого детского стихотвореньица.
Удивительная штука – собственное творчество! Сначала пишешь наивно и глупо. Потом – пик интеллекта и гениальности. Ты весь в мускулах таланта и вдохновения, эдакий местный бог, подключенный к электророзетке вечности. Но вдруг... Всего-то несколько лет отделяют тебя от недавнего собственного всемогущества, но... Пока ты боролся за личное выживание в погибающей бандитской стране, пока пил поддельную ядовитую водку, пока надеялся, что придет, придет время и ты вновь сядешь и напишешь такое!...
И вот однажды ты опять садишься за стол, надев свой пиджак таланта. Но пиджак висит, болтается на исхудевшем теле, мускулы гениальности исчезли. Навсегда. Как и здоровье, молодость и наивное желание соревноваться на бумаге с Богом...
М ы в ы р а с т а е м и з с о б с т в е н н о г о т в о р ч е с т в а, к а к и з л и ч н о й о д е ж д ы. С н а ч а л а о н а с т а н о в и т с я м а л а, а п о т о м – в е л и к а...
Впрочем, истину эту я осознаю через несколько лет, она, как и любая неизбежность, ждет меня пока впереди. А сейчас мне замечательно. Миг счастья. Миг детства.
Декламировать или петь свои стишки – это что-то от полового акта, от эксгибиционизма. Или онанизма. Потому что творчество – тоже акт размножения и создаётся теми же половыми клетками, то же заголение гениталий и душ, раздевание и оплодотворение мозгов...
На часах – два. Я как золушка, но не до полуночи бал, а до рассвета, часов до семи. Потому что на рассвете волшебство закончится. Растворится в будничности утра. На рассвете я постарею, проявятся морщины, усталость, проснется прежнее равнодушие к живой банальной жизни. И она, эта живая юная жизнь, на рассвете охладеет ко мне. Волшебство вот здесь, в этой квартире с этой девочкой для меня уже никогда не повторится. Потому что волшебство никогда не повторяется и существует в единственном варианте.
Но у меня впереди еще пять часов волшебства и я выпью его по секундам. Только что я укрепил здесь, до утра, свою колдовскую власть. Немножко хитрости, немножко моей странной избирательной памяти – ведь я узнал ее сразу же, когда она там, возле кабака, вспомнила меня...
А сейчас я спою потихоньку – почему бы не спеть? Мне хорошо. Счастливо. Слегка пьяно. Сексуально. И слегка свежо, в одних шортах. Да и не солидно, пожалуй, рубашку?
Нет, мне подается чистенькая отглаженная распашенка – женская, хи-хи. Пой, Светик, не стыдись. Нет, вообще-то, знаешь-понимаешь, Стеллочка, стихи у меня посильнее, но знаешь-понимаешь, сложное для романсов не годится...
В этом странном мире,
Придуманном нами,
Ах, в этом странном мире,
Сотканным из наших мыслей,
Мечтаем все мы жить шире,
Но обрастаем вещами,
Ах, в этом странном мире,
Сотканным из наших жизней.
Но есть в этом странном мире
Неразрушимая данность.
Ах, есть в этом странном мире,
Сотканным из наших желаний,
Самая странная странность –
Не большая и не меньшая:
Все мы на шкале терзаний –
Просто МУЖЧИНА и ЖЕНЩИНА...
– У тебя голос приятный. Давай... еще одну странную странность совершим? Потанцуем? – утвердительно спрашивает Стелла, подходит к музцентру, ставит диск, что-то новомодное, медленное, с красивыми женскими голосами.
– Танго? С огромнейшим...
Она стягивает матроску, поправляет волосы, я обнимаю ее, прижимаю ладони к ее лопаткам и притягиваю ее всю, вплотную, к себе, ее большую упругую грудь – к своей. Распашенку я тоже снял. Свои ноги вплотную к ее ногам. Пьянею. От выпитого. От Стеллы – сильнее. Мой половой орган, ничем не скованный в шортах... Но не в нем дело, чёрт побери! Красивые девочки для меня, для моего возраста, как бы супермолодо я ни выглядел, уже приближаются к цветам. Ими бы уже любоваться со стороны. Но вовсю работает проклятая развратная железа размножения и еще желается, желается сорвать, изнюхать, измять! И не желается. Так бы стоять, чуть покачиваясь в такт музыке, так бы ощущать в е ч н о ее грудь, ноги! Так бы возбуждать ее вечно, поскребывая по эрогенным лопаткам... Так бы истекать истомой и спермой в е ч н о, ничего более не предпринимая. Не опошляя и не уничтожая мгновения.
Но у каждого мгновения есть следующее мгновение. Не всегда более лучшее и красивое. И эти автоматические руки, ручонки – они уже на ее фигурных обольстительных ягодицах, обтянутых тончайшим элластиком...
Язык мой – в ее ушке – у нас очень совпадающий рост, она, как в лучших стандартах, ниже ровно настолько, насколько нужно моим рукам. Я шепчу ей: – Стеллочка, маленькая девочка...
Руки мои перемещаются: по ягодицам, ниже, по ногам, потом – голые плечи. Поднимаю маечку и нежно, но с бережливой силой сжимаю великолепные груди с набухшими яркокоричневыми сосками. И вновь – плечи, пышные волосы, за лицо – обеими ладонями: щеки, скулы, поцелуй в губы и одновременно – коленом по ее ногам и между ног, и членом к ней...
Мы танцуем. Медленно затанцовываем в спальню. Стелла, не отделяясь от меня, сдергивает покрывало с двуспальной кровати. Я снимаю с нее майку, целуя взасос ее соски, а она стягивает леггинсы. Я ей помогаю, обращая внимание на свои шорты – они промокли, и я их тоже стягиваю. В спальне полумрак, свет из комнаты.
В спальне – краем глаза – интимно. Большой – от потолка до пола и от стены до стены – ковер. Еще один телевизор. Еще одна лазерная вертушка с колонками. Стелла успевает включить крохотный светильничек на трильяже, бросить легкое покрывало на кровать и забраться под него – я уже там.
Мы обнимаемся, мы стараемся максимально, всей площадью тел, переплестись, целуя друг друга. Но я не спешу лечь на нее. Нет, я укладываю ее на спину, глажу и целую, миллиметр за миллиметром – груди, животик, ножки – всё ближе и ближе к заветному месту, она ждет – туда, туда, ну скорей же , гладь т а м!...
Опускаю подушечки пальцев правой руки и едва касаясь, начинаю скользить ими сначала по б о л ь ш и м г у б а м. Левая рука моя у нее под головой и пальцы на ее лице, на губах. Она язычком их слегка касается, а я раздвинул ее губы внизу и тонко вожу по ее другим, самым нежным губкам...
Стелла очень чувственна. Она уже постанывает. Но всё еще впереди! Я опускаюсь по ней. По грудям. На животик – целуя его в разных местах и не убирая пальцев с ее нижних губок. Я целую ее ноги, приближая свои губы к ее заветному, жаждущему горячему лону.
Наконец, мой шершавый язык на ее нежном клиторе... А мои пальцы – У нее в н у т р и... Брезгливости нет, я сейчас забыл, что такое – брезгливость. Стелла громко стонет, обхватывает и прижимает к себе руками мою голову...
С моих глаз содрана плёнка и мир контрастен до перехода в пятое измерение, до контакта с НЛО, Богом или чёртом! Кто мы сейчас?! Суперчеловечки, животные, роботы? А-ах! Секс! Разврат... Или соединение на миг несоединимого – двух тел-оболочек-биополей? А-ах! И параллельный мир-глаз наблюдает сверху и изнутри, он, параллельный мир – в нас самих, мы сами – сейчас вне реальности, мы сами – параллельный мир наслаждения, мы обманываем Будущее, не создавая его, а лишь прикасаясь, как к в о з м о ж н о м у, лишь получая обманом порцию иллюзию-удовольствия за его обязательное должное создание. А-ах, о-о, секс... без зародышей, без продолжения цивилизации, секс в никуда, в ничто! А-а-а!!! Без продолжения цивилизации-тупика, а-а-а, в отместку за всё поганое, за иллюзию жизни животных-роботов, а-а-ах!!!
Стенки ее скользкого гладкого горячего узкого влагалища задергались под моими пальцами. Обманутая матка раскрылась... Животик, от пупка, пошел конвульсиями... Всё. Уф! Одурачили Создателя...
А мой член напрягся так, как простатитно не напрягался несколько последних лет ни при каких обстоятельствах. И достиг тех приятнейших полноценных объёмов, какие всегда достигались шутя в безразмерной молодости.
Э-эх, ЧЛЕН, ВЛАГАЛИЩЕ... Как будто это нечто стальное, прекрасное и вечное... А на самом деле – ничтожные временные кусочки кожи, наполненные хрупкими кровеносными сосудиками. И мы тратим жизнь на эту простенькую заманиху-обдуриловку Создателей...
Вот уж поистине: Л ю б о в ь д е л а е т с т а р и к а ю н о ш е й, ю н о ш у – м у ж ч и н о й, м у ж ч и н у – р е б ё н к о м, р е б е н к а –м у д р е ц о м, а м у д р е ц а – д у р а к о м!
Э-э, да и чёрт с ней, с этой жизнью и с этой смертью! Всего через несколько лет будет открыт геном человека, а еще через несколько лет два гения получат Нобелевскую за находку гена смерти. А еще через несколько лет очередные умельцы станут извлекать этот самый ген – за очень большие деньги – из организма....
Эй, вы, вечные! Вы будете читать о наших жизнях-мгновениях, вы будете смеяться над нами и трястись над своей вечной шкурой! Да и чёрт с вами и вашей бесполой вечностью! А мы – жили на всю катушку! Мгновение – но наше!
Х о р о ш о т а м, г д е х о р о ш о з д е с ь!
Я вытаскиваю пальцы-универсальцы... А она еще пьяна от полового возбуждения, ей еще нужно продолжение! Она тянет меня к себе, к себе на грудь. Я сажусь на нее, раздвигая ноги, и вновь мой член между розовых упругих молодых губ! И ее язык...
Эх, мне бы остановиться, вытащить и всё сделать, как положено... о-ох, хорошо... природой... Но не в силах... о-ох... не в силах... Вот-вот... Какие волосы у нее... Нет! Вытащил. Целую ее взасос и ее губы пахнут спермой... Я вновь у нее между ног. Мои руки на ее грудях, а мой язык... далеко... Внутри. Краем простыни я вытер у нее т а м, и сейчас мой язык далеко. Всё дальше и дальше, в горячую глубину женского космоса...
Можно ли описать крутой секс словами? Нет. Потому что язык занят…
Ах, и забыто в пьяном экстазе, что это нежное влагалище общее, и что... А-а, проспиртованный язык внутри, и Стеллка вновь завелась с полуоборота. И сперма капает с члена, и девчонка уже в полный голос кричит: – Ах, а-а, Саша! А-а!! Прижимает мою голову, мощно дергает бедрами вверх-вниз, и круглый животик идет крупными спазмами...
Еще раз. Одурачили создателя.
Бедный, распухший от неудовлетворенности член! Посинел и не падает.
– Ляжь на животик, – прошу Стеллу. Та покорно, обессиленная, переворачивается. Я глажу ее тело, целую шею, лопатки, спину, гладкие белоснежные широкие ягодицы, красивые мощные ноги...
Я целую и целую её, облизываю, находясь на вершине неудовлетворенности, и она, моя неудовлетворенность, передается партнерше. Стелла переворачивается, говорит: - Что ж ты, при своих интересах... ложись... – и сползает ко мне вниз, берет в рот, я забрасываю свои волосатые ноги на ее мраморные плечи и говорю: – В сексе – как в Олимпийских играх: главное не результаты, а участие...
Она, глядя на меня с членом во рту – вот вид! – пытается улыбнуться, вытаскивает – хи-хи-хи – и опять в рот... Ну и язычок!
Пришла моя пора стонать, погрязая в удовольствии разврата и одурачивая Создателя...
0-ох!!! мужчина и женщина... А-ах! многомиллиардный, ох, обман-психоз! Как хорошо!
Во время полового, «любовного» изощренного акта, преодолевая стыд и брезгливость, наслаждаясь ими, именно ими – преодоленными стыдом и брезгливостью, а не только своими физиологическими потугами, наблюдая себя и партнершу в самые интимные секунды откуда-то сверху, со стороны, а-ах!!! – как будто чужыми глазами, разве вдруг не осознаёшь – о-ох!!! – всю собственную и с к у с с т в е н н о с т ь и н е н а т у р а л ь н о с т ь, разве не начинаешь понимать, что слова о любви, быте, искусстве и чёрт знает еще о чём, звучащие между половыми актами, – такая же тарабарская нелепость, как и сами акты, запрограммированные Кем-то и для чего-то – на размножение... 0-о-о-ох! 0-о-о-ох! Кончил. И резкая боль в предстательной. Стелла пошла в туалет выплевывать несостоявшееся будущее поколение...
Вновь мы пьём коньяк, нет, уже шотландское виски. Едим мясо и шоколад. Под включенный телевизор. Танцуем под разноцветную музыку перед зеркалом во всю стену – голые. Целуемся. Перед зеркалом. Нет пресыщенности. Почему-то. Нет даже насыщения. В ленивой полувозбужденной истоме... В обнимку, перед зеркалом, кое-как вытаскиваю из памяти свою зарифмованную шутку:
Я в зеркало гляжу и думаю: я есьм, я существую,
И зеркало пинг-понгом внушает мысль такую.
Я думаю, что думаю я и гляжу,
Но зеркало думает, что думает оно.
Я думаю, что думаю я и ухожу,
Но зеркало остаётся смотреть свое кино.
Я иду и думаю: чтоб природа жизнь не каверкала,
Человек придумал многое, в том числе – и зеркало.
Но что думает зеркало?
Нежную амальгаму столько рож каверкало!...
Мы говорим, говорим, говорим... О чём? Ни о чём. Обо всем. Оба знаем, что такой встречи больше не будет. Т а к бывает всегда один раз. Наши секунды истекают. Мы говорим, говорим, говорим... «Почему в таком возрасте ты один? Почему ты развелся? Почему вообще люди разводятся?»
«Ах, Стеллочка, детские вопросы, я на них давно не отвечаю, но только для тебя...
От великого до смешного – один брак. Один из вариантов: развод предпринимается в самый пик любви и привязанности. Да-да! Оба доходят до такого предела в своих чувствах – или беспредела! за которыми как будто пустота, кажется, все силы исчерпаны.
Что остаётся? Измена? Жена изменяет мужу не столько для того, чтобы познать нечто необычное, а с тайной, иногда мало осознанной, а порой, наоборот, вполне сознательной целью: возбудить новую, еще более сильную волну эмоций... в собственном муже! И в себе. А муж, в свою очередь, уходит к чужой женщине, чтобы понять, как нужна ему его жена. И вернуться к ней. Ушел от себя к другой женщине. Хе-хе. Душевный садизм. Посыпать соль на раны, выйти за границы разумного и возможного ради кратчайших, но приятнейших мгновений сверхлюбви, сверхревности, сверхгоря и сверхсчастья!
Чем слаще запретный плод, тем он дефицитней. От этого плода рвутся сердца и мозги, но в каждом поколении так много желающих вкусить его...»
«Но разве всегда – так?»
«Не всегда, но часто. Иногда нужно дойти до абсурда, чтобы прийти к абсолюту. Мечта мужчины – умная жена. Это женщина, умеющая максимально совпадать с образом, придуманным ее мужем.
И что такое – семейное счастье? Время, которое не замечаешь? Счастье стоит дорого, но дороже всего нам обходятся наши иллюзии...
Я тебе пересказал Фрагмент из своего фантастического рассказа «Счастье», который написал ровно десять лет назад. А сейчас я считаю, что семейная жизнь – самый гигантский обман, который сотворяет с нами господь в отместку за собственное бесконечное вечное одиночество...»
На кухне мы пьём кофе и курим сигарету за сигаретой. Я чувствую себя бессмертным. Ну-ну...
Вновь мы в постели. Она надевает мне свей импортный презерватив. А я в этот приятный момент юморю: «Совет венеролога. Безопасный секс: возьмите презерватив, надуйте из него шарик, нарисуйте на нем пенис и запустите его в теплое, нежное, ласковое... небо». «Хи-хи-хи».
Но подлый член падает – перед самыми вратами. Ах, не ходите дети к девочкам минетом заниматься, минет – он к импотенции, даже если у вас нет простатита.
– К о л и ч е с т в о с е к с у а л ь н ы х в о с п о м и н а н и й – н е о п р а в д а н и е и м п о т е н ц и и. – Произносится мной почти величественно. Прикрыл афоризмом мужской стыд.
Прошу её включить – о, позор! – порнуху. И ставится на видео в спальне порнуха-грязнуха, и Стелла уже на коленках, и я качаюсь на ее умопомрачительной мягко-упругой попе, потом, почувствовав крепкую силу, перекладываю девочку на спину.
И Стелла проявляет сексуальные чудеса! Стенки ее влагалища плотно обхватывает мой член, а матка открывается и захватывает головку... Эх, знать бы сразу, что у нее так здесь!... Всё, как и полагается по сексуальной науке, но за жизнь этот «положенный» эффект я испытал всего несколько раз и то с женщинами, с которыми жил годами. А здесь – сразу, да так...
Опять за столом. Пьем. Закусываем. Стелла пьяна, возбуждена, глаза горят, речь тороплива, спешит наговориться. Но в общем – угарный перевозбужденный бред. Тщательно замалчивает свои приключения.
Табу. Хитра. Женщина...
Уже рассвет. Бал окончен. И Золушке пора убираться из дворца. И одиноко прислонилась гитара к ковру на стене. А как хотелось провести время здесь т а л а н т л и в о. Но невозможно выйти из границ запланированности. Мы такие, какие мы есть, и всё-то в нас запрограммированно...
– Ну, на посошок, нет, я в стакан, нет, не полный, но эти рюмашки... Да, уже не берет... Да, мы устали, пора...
– Понимаешь, я с тобой... Для меня не главное – в постели... Я балдею от тебя, но не главное... – тоже выпив рюмку, пытается выразить себя Стелла.
– Я понимаю, понимаю. Я бы тоже хотел только любоваться тобой, слегка гладить твои волосы... Чтоб всё было платонически, воздушно, неприкосновенно. Но невозможно. Женщина и мужчина... это всегда... война... или что-то такое. Даже – когда самые страстные объятия. Они и есть, объятия, война. Потребление. Все вокруг потребляют друг друга. И всё вокруг потребляет. На разных уровнях. Микро и макро. Эта вселенная – Вселенная Потребления... Но жизнь всё-таки волшебная штучка. Хотя весьма и жестокая. И бессмысленная... Спасибо тебе... – пытаюсь ответить ей. – На посошок. Романсик называется «Когда».
Беру гитару. Сажусь на краешек кресла. Уже одетый. Пора топать. В квартире прокурено. Сосмалили за ночь пару пачек каких-то шикарных длинных сигарет. Пора. Но спою. Пьян. Хорошо. Жаль. Уйду и... Никогда. Больше. Только раз. Не повторяется. Всегда с новой женщиной бывает только одна о р г и я...
Она сидит в распахнутом халатике. Нога на ногу. Пьёт тоник.Курит. Какие ноги, какое лицо – свежее, как будто и ничего... Какие глаза, волосы! И уже – чужие.
Когда я буду стар и некрасив,
(Да вот сейчас! После такой ночи!...)
Когда наряд морщин не приукрасит,
(Пом-пам-пам – аккорды!)
Ты, молодая, крылья распустив,
Ты, не моя, впусти на миг в свой юный праздник!
(Пим-пом-пом, кажется, научился играть!)
Взгляни, летя к другому, пусть шутя,
Пусть мимоходом и совсем случайно,
(Пом-пом – проигрыш!)
Не думая, не видя, не грустя
О старости, что борется с собой отчаянно.
(Бом-бом – грустно-траурно – бом!)
Когда вполне пойму, что жизнь – обман,
Когда постигну всю иллюзию желаний,
Взгляни, будь другом – даже сквозь туман,
Твоих чужих ресниц непрожитых терзаний...
И я пройду, и ты пройдешь, и всё.
Мы размнёмся в разных измереньях.
То Бог ли, чёрт ли крутит колесо.
Извечна портя людям лица, настроенье...
Когда я буду стар и некрасив –
Не в том моя вина, а лишь причина,
Ты, молодая, крылья распустив,
Взгляни, уважь, перед тобой – мужчина...
Обмен чмоками вежливости в щёчку – отталкивающий заряд усталости и пресыщения. Всё. Гуд бай. Она: звони на днях, гуд бай, спать, спать, спать... Я: да-да, конечно...
Всё. Фу. На улице. Семь тридцать. Смог. Город. Помойка. Сначала на планете исчезают белые пятна, потом зеленые и голубые. А потом? Человек – рак Земли. Сто тридцать лет назад, каких-то сто тридцать! здесь шумели сосны-великаны, рыскали тигры, ползали муравьи, порхали разноцветные бабочки, рос корень жизни – женьшень, переплетались лианы лимонника и винограда, струились прозрачнейшие ароматные реки, кишела в них рыба. Сейчас прет канализация. Кишат крысы, тараканы, клопы. Надвигается СПИД...
Город – это место, где всю жизнь пытаешься заработать на возможность переехать за город. И ничего не получается.
Мы проиграли войну с природой, потому что мы ее выиграли.
Легко. Опустошенно. Переполнение. Ее энергией. Телом. Запахом. Развратом. Грустью о навсегда утраченной невинности. Которой никогда не было. Была неопытность. Счастье – это неискушенность во многом или искушенность во всём.
Счастье – химера, как и сам человек, где нет человека – нет ничего. Химера – химия. Человек – химия. Ядовитая. На тринадцатые сутки голода – полный желудок ацетона. Счастье – химия. Субъективные ощущения мозга. Вон, внизу, в Золотом Роге, корабли. Для семнадцатилетнего мозга – романтика: моря-океаны…
После школы, в семнадцать, я оказался на военном танкере в составе гражданской команды – матросом. И действительность: чистка и мойка гальюнов, унитазов, вынос использованной бумаги... И целыми днями, не замечая морей-океанов, скоблить ржавчину и красить, красить – километрами! И гнилые жалкие ничтожные нищенские продукты, постоянный голод – в семнадцать-восемнадцать лет! И многосуточные десяти-двенадцатибальные шторма, и блевотина, и по два-три месяца без берега, и опять гальюны, и нищенская, символическая зарплата! И океанские военные игры на военных супер-ядерных корабликах с задействованием космических ракет и спутников – бессмысленные, обескровившие обнищавший народ.
И всё потому, что когда-то несколько параноиков поделили этот крохотный уютный земной мир на социализм и капитализм... Или КТО-ТО на с а м о м ВЕРХУ таким образом борется с монополией на планете Земля?
Человек – абсурд. Хаос мыслей. Хаос жизни. Химия хаоса. Счастье из ацетона...
Прошла ночь-жизнь. Сублимация времени.
Д о т о г о, д о ч е го и д о д у м а т ь с я т р у д н о – м о ж н о в к о н ц е к о н ц о в л е г к о д о к а т и т ь с я.
Сегодня за ночь мы проскочили со Стеллой все этапы многолетней сексуальной жизни семейной пары...
Я спускаюсь вниз, с сопок, застроенных старыми и новыми домами, в самом центре амфитеатра из сопок – лужица, бухта Золотой Рог. И всё это – в дыму, в газе, в смоге.
Н а м д ы м о т е ч е с т в а с л а д о к и п р и я т е н – д о т е х п о р, п о к а о н н е п р е в р а щ а е т с я в с м о г...
Жизнь становится всё искусственнее, а искусство – всё жизненнее... Эту ночь нужно бы вписать в роман, если я его когда-нибудь напишу.
Ч т о б ы н а п и с а т ь у м н ы й р о м а н, н у ж н о в с п о м н и т ь и з а п и с а т ь в с е с о в е р ш ё н н ы е г л у п о с т и.
Как много эпизодов, человеческих жизней не записано! Не зафиксировано! Проваливаются бесследно в никуда...
Мне шесть лет. Мы с матерью только что сошли с поезда. Темно. Раннее утро. Прохладно. Сыро. Пахнет близкой водой и дымом. Владивосток. Впервые в моем сознании. «Ты постой здесь, я сейчас приду», – говорит мать, и я стою у входа в железнодорожный вокзал.
Я стою на небольшой площадке, улегшись на чугунные крашенные перила – я значительно ниже их. Я озираюсь, я вижу воду и дорожки огней на ней. Бухта Золотой Рог. Но я не знаю еще ее имени. Я вижу впервые в жизни трамвай – первый утренний трамвай с его пронзительным звонком.
Я видел совсем другой город – незастроенный, совсем другой Золотой Рог – в нем тогда еще водилась съедобная рыба и можно было купаться. Я видел совсем другой трамвай, старинный, без рессор.
В окрестностях города и прямо за вокзалом, на мысе Эгершельд, еще бегали дикие козы, лисы, олени. Еще был воздух, а не смог. Еще вода в водопроводе была питьевая.
Тридцать семь лет назад. Вечность. Миллиарды изменений только в этом одном городе. Большинство из тех живших давно умерли... А площадка та привокзальная стоит себе со своими чугунными перильцами. Они мне сейчас по пояс.
Пройдет еще семь лет от этого мгновения, где я топаю домой едва живой после бурной ночи, и уже я, журналист, в одной из статей буду описывать этот вокзал, его историю, архитектуру, реставрацию, подойду и потрогаю те самые чугунные перильца, с которых началась моя жизнь в этом проклятом, некогда любимом городе...
Впрочем, о чём я, зачем? Эпизоды жизни? Искусство? Но разве мы сами – не чьё-то произведение? Разве нас ежемгновенно ни читают? Ни смотрят? Ни изучают? И тогда наше искусство – лишь слабое эхо от искусства настоящего – нас самих.
И с к у с с т в о – в ы с ш а я ф о р м а у д и в л е н и я ж и з н и п е р е д с о б с т в е н н о й б е с с м ы с л е н н о с т ь ю.
А-а, хватит философствовать. Любая философия – литература для Умных. Или глупых. Но не более того. Устаревают философии, языки, образ и стиль жизни. Мы постоянно пытаемся что-то сотворить с собой. Ускорить эволюцию? Но всё происходит так, как происходит. Будущее является и внешне оно красивее прошлого. Будущее стремится к современности. Но каждое будущее ядовитее и гнилее своего прошлого.
Б у д у щ е е с т р е м и т с я к к о н ц у. Потому что время идет из конца. Он известен. Он уже существует – конец всего...
В с ю ж и з н ь ж д ё ш ь с в е т л о г о б у д у щ е г о, а п о п а д а е ш ь в ч ё р н о е н а с т о я щ е е.
«Я иду по родному городу, в нём промчался конвеер лет. Я иду в любую сторону, но нигде лиц друзей нет». Мое трехлетнее прошлое. Чище на три года. Уже невозможное сегодня. Всё течёт, всё загрязняется....
Вот так бы вклинить этот стих в главу ненаписанного романа. Топает некто, чуть тёпленький, с перевозбужденной от секса и алкоголя башкой, и декламирует мысленно эдакий стишок, написанный три года назад. Подал четверостишие и чтоб не скучно было читателю, подал абзацик в прозе. И афоризмик. И опять четверостишье.
«Я иду по родному городу – сорок лет, сорок лет! Я иду в любую сторону, но нигде любви нет».
Это ж надо! Всего три года назад – и был таким дураком! «Друзей, любви...» Или стал дураком и пустой оболочкой сейчас? Вот уж поистине: Б о л ь ш е в с е г о в ж и з н и н у ж н о у ч и т ь с я т о м у, ч е м у н и г д е н е у ч а т...
«Я забываю имя и привыкаю к отчеству. Время мое стынет арктикой одиночества».
Неужели я писал это серьёзно и искренне? Можно ли вообще что-то писать серьёзно и искренне – если каждое мгновение мгновенно устаревает, и каждое новое мгновение перечёркивает каждое прошлое мгновение?!
Ж и з н ь н а с т о л ь к о т р а г и ч н а, ч т о е е н е в о з м о ж н о в о с п р и н и м а т ь с е р ь ё з н о.
И не стоит.
«Лица молодых женщин – жительниц чужого века. Жизни во мне всё меньше, но я ищу человека. Лица молодых женщин – новых песен начала. Мне бы десяток вечностей, но и этого так мало!»
Ах ты ненасытный старый развратник!
«Лица молодых женщин – забытый кинофильм славный. Вспоминается всё нездешней, что и я был героем главным..."
Почаще надо тренироваться, как сегодня...
«Я иду по родному городу, на плечах несу сорок лет. Я бреду в любую сторону, но как будто меня здесь нет».
Вот это бы четверостишие оставить. Верное. Город давно стал чужим. Вымершим. Устаревают не только философии и слова, еще быстрее устаревают иллюзорные дружбы, любови. Гаснут чувства, запахи, звуки, цвета. Появляется предчувствие смерти. Всё отмирает – как поэзия, как настоящая проза. Одебиленное человечество прекратило читать...
Да что же это в конце концов в карманах болта... Хм! Чудо. Яблоко. Шоколадка... Конфеты... Пачка сигарет американ... Ну, девчонка! Прелесть! Но... никаких сексуальных картинок! Спать, спать, вперед, домой, в квартиру с подселением... На кухне сейчас Таня жарит рыбу или лук. Вонь от жарева и от Тани. Сто тридцать килограммов тридцатилетних желеобразных немытых таниных телес сейчас шастают и воняют на кухне. Таня – не женщина. Таня – животное, которое не осознаёт, что оно –животное... И как потом окажется – гэбэшное животное. Никем не брезговала свинная канибальская фирма...
К дьяволу о Тане. Впрочем, посвятить бы ей главку в ненаписанном романе – как широчайшему явлению среди дебильной биомассы. Но если каждой свинье посвящать отдельную главку, придется вырубить последний лес на Земле и пустить его на бумагу. И не хватит... Если человек – искусство Высшего Разума, то зачем понадоби-лось вот такое, как Таня с ее семейством?
Ай-ай, одинок человек в чёрной пустыне! И нет никого и ничего, и летающие «тарелки» – не про нас. В постельку скорей. Закрыть вторую дверь в спальню, заткнуть уши ватой и – спать!
ПУЧИНА – 2.
Если все дороги ведут в никуда,
значит, туда и дорога!
– Подлая страна! Не могу я в ней больше! Не хочу. Какой дурак... мог бы остаться т а м... В Канаде, в Австралии... – Это произнес здоровый широкий мужик лет тридцати пяти… Я выхватываю напряженным ухом обрывки фраз. Интересно. Сюжеты, сюжеты вокруг. Не грех и подслушать. Писателю многое позволяется – как врачу. /Я всё еще забываю, что с литературой покончено в нынешнем дебильном мире!/.
Я ненавязчиво рассматриваю двоих, сидящих за столиком. Мужик, который жалуется: большая голова, макроцефал, сибирские скулы, широченные плечи, обтянутые замшей, толстые пальцы, мощные кисти рук. "Уж если ты стонешь, с твоим-то здоровьем..."
Второй, седой, постарше, симпатичный, с усиками. То ли еврей, то ли кавказец, пожалуй, еврей. Хитро усмехается, потягивает коньячок из рюмочки. На столе бутылка уже ополовиненная. Старые друзья?
– Нет, Аркаша, не могу больше здесь. Я тебе сейчас такое расскажу...
Я злобно смотрю на музыкантов. Вот наяривают! Не слышно...
– ... И этот хренов гипнотизер, понимаешь.... будет стоять как лом. Будешь трахать всё, что шевелится. И говорит: выворачивай карманы...
Скрипка с виолончелью прекратили стоны, и далее я смог уловить и соединить более-менее куски фраз в одно целое – как Васю ободрал какой-то жуткий гипнотизер. И еще там была какая-то Лариса, которую...
Я даже подзабыл цель своего пребывания здесь. А я надеялся увидеть здесь Стеллу. Ах, девчонка! Но если я встречу ее, что скажу? Просто – спасибо?...
Меня, писателя, пишущего в четырех литжанрах, воровская коммунистическая свора не подпустила ни к одному средству массовой информации: ни к газетам, ни к радио, ни к телевидению. Всё те же бездарные проститутки – журналистики-редакторишки остаются на своих "рабочих" местах. По обнародованной статистике тридцать процентов из них – сотрудники КГБ. Компартия подыхает, но все СМИ продолжают оставаться у них.
Меня обрекают на голод, социальную, моральную и умственную деградацию. Невозможно быть писателем моего уровня и крутить тупо гайки на дне, среди дебилов.
Они меняют вывески на своих газетенках и телеканалах, но всё это п о к а принадлежит всё той же коммунистической мафии.
Когда моих тыканий по редакциям набралось достаточно, поступили, конечно, сигналы всё в тот же мафиозный КГБ. И ко мне явился сексот-Толян. С литровой банкой технического гидролизного спирта...
"Ты был слесарем, им и оставайся, здоровее будешь... А то коммунисты тебя убьют..." – "тонко" сообщил "приятель" после половины выпитой банки. Мразь.
Стелла... Я после нее провалялся несколько дней в жутком состоянии. Поднялось давление, организм разваливался. Через неделю, когда отошел, даже первую пробежку сделал, позвонил ей. Услышал в трубке мужской голос: "Алло?" И положил свою трубку. На что надеялся? Но в тот же день в своем абонентском ящике на почте обнаружил перевод. На десять тысяч. "Гонорар за детектив "миллион алых роз". Издательство "Пучина". – Вот что было написано на талоне.
Минут десять мне понадобилось, чтобы понять, от кого перевод... Что ж, месяца на три, может быть, хватит. На скромное питание. Деньги торговая мафия катастрофически обесценивает. Но если подзакупить консервов...
И вот я здесь. Сказать спасибо. Стакан бурды мутной – яблочный сок, и поглядывание на вход – может, подойдет? И странная история от здоровяка: гипнотизер, доллары, Лариса...
Но Вася начинает новую историю, совсем свежую. И опять я весь внимание. Сюжеты-сюжеты. Подобных историй я слышал достаточно, они ежедневно повторяются в портах Дальнего Востока. Но здесь всё-таки очевидец, личное впечатление...
Вася нервничает, захмелел, выпил, возможно, еще где-то раньше. Он перемежает свою речь ненормативным языком, то есть, матами, не слишком беспокоясь о посторонних слушателях. Да их, кроме меня и нету рядом. Второй же, Аркадий, трезво улыбаясь, вставляет лишь изредка реплики, например; – А может быть, Васек, нужно играть по их правилам? – Я с трудом понимаю Аркадия, он сильно заикается.
– А что ж ты... Что ж ты... Шесть лет... На катере... На шесть лет о н и тебя обыграли, а, Аркаша?! И что они с тобой сейчас сотворили? Жутко смотреть...
Через несколько минут в баре "Пучина" произойдет нечто, это самое н е ч т о соединит на некоторое время судьбы всех троих: мою, Васину, Аркадия. И Васины истории примут, в конце концов, упорядоченный и более литературный вид. Примерно, такой...
Десять лет назад, моряк, моторист Вася, русский, родом из Сибири, и моряк, штурман дальнего плавания, со смешанной, космополитической кровью – русской, украинской, греческой, еврейской, родом из города Таганрога, познакомились в приморском портовом городишке Находка. Около двадцати трех часов вечера...
Вася вышел из одноименного с городом ресторана. И было ему тогда всего-то двадцать восемь годиков! Молод, горяч, здоров как бык. Ни о каком простатите, будь ты проклят, он тогда и не слышал. Какой там простатит! И бабы пёрли на него, как на буфет. Они и сейчас прут. Бабы обожают крупных мужиков. Они знают, что у крупных – всё крупное... Бабы только не знают, что такое простатит...
Так вот, топал Вася по ночной глухой и темной Находке в сторону моря, где стояла его коробка. Судно, то есть. В одной руке у Васи перекатывались ядреные бёдра самой фирменной тётки, которая нашлась в одноименном кабаке, а в другой руке у Васи приятно тяжелилась вместительная сумка, под завязь набитая пойлом разного калибра и консервированно-шоколадной колбасно-икорной закусью. Эх, годы вы застойные, а выпить и закусить было, ох, было, ежели макли, конечно, имелись, с которыми открывались с чёрного входа двери спецмагазинов – для партийных мудаков.
Тёлка – в меру пьяная и веселая, и не в меру грудастая, ногастая и жопастая, трепыхалась под мощной ладонью, в меру стараясь изобразить почти невинность и почти порядочность: неудобно по каютам, мол, шастать, я, мол, никогда, я не таковская, я старший бухгалтер, мол, но понимаешь, живу в общаге и пригласить туда не имею законных возможностей после двадцати трех ноль-ноль, через вахту не пройдем. Да и в комнате нас трое. И что же, мол, нам делать, боюсь к тебе на пароход, может, на бережку посидим?
На что Вася ей отвечал: он ничего не имеет против "посидеть на бережку", но такового здесь нет, всё застроено, а пляж находится километров за пятнадцать, сама знаешь. А на судне почти никого, бояться ей нечего, и он никому ее в обиду не даст. И через вахтенного они пройдут свободно, вон, полная сумка, вытащит один пузырек – и ноу проблем. И каюта о’кей, на двоих, напарника нет.
Вот так они шли, в предвкушении: один из двухмесячного рейса, здоровый, молодой, в соку, голодный, аж дымящийся, потому что бабы хоть и любят крупных мужиков, но достаются мелкому начальству... А она, несчастная старший бухгалтер, ростом и формами под стать Васе молодая и ядренная, запертая в дурацкой целомудренной общаге, готова была прямо здесь, на улице... Он это чувствовал, да так, что едва сам сдерживался...
Но не суждено было Васе в ту ночь соединиться с Верой – так ее звали, с ней у него было потом, попозже. Потому что в ту ночь он познакомился с Аркадием. Потому что впереди на дороге, в слабом отсвете дальнего фонаря, Вася увидел, как избивают человека. Трое одного. Или убивают. И человек кричит: "Помогите!"
Вася, бросив сумку и Веру, кинулся туда, молодой был, горячий, сильный. Не знал он никогда никаких приёмов. Что ему приёмы с его гирями-кулаками! Трах одного – трупом! Трах второго. Увернулся, гад и сзади – резкая боль в левом плече.
Ах, сука! Нож! В сердце метил! Ну получите! Он хватает двоих за руки, но один успевает еще раз всадить нож. Метил в живот, но Вася высок, он подставляет бедро. Рывком дёргает этих штопанных гандонов и бьёт их лбами, и выворачивает и ломает им руки. Получите! Не жильцы вы больше на этом свете...
И хлещет кровища собственная, заливая новенький порезанный финский костюм. И хлещет из носа и рта кровь у того, кого он спас, и качается этот мужик, и не в себе, и благодарит; и плачет, не веря, что спасен. И Вера с сумкой здесь же, вытирает кровь, охает. И все они оказываются всё-таки в каюте, в капитанской, на судне у Аркадия. И пьют до утра...
Вот так началась дружба. Кровная. Моторист и капитан дальнего плавания, который, впрочем, сам начинал с моториста. Одному льстило, что он рядовой моторист, а приятель у него – капитан. Другому в обществе такого здорового парня было всегда спокойно и безопасно.
Работали они в разных пароходствах, но Аркадий убедил товарища, что его пароходство гораздо перспективнее – из-за границы не будешь вылазить. Вася знал, что так и есть, он и сам мечтал бы там работать. И Аркаша устроил – блат, взятка...
Они даже успели сходить вместе в один рейс на судне, где Аркадий был кэпом, а Вася – мотылём. Рейс отличный подучился. Потому что когда твой друг капитан – это уже совсем иное дело. Потому что у него трехкомнатная каюта с ванной и туалетом. И полный бар законной выпивки, а не какой-то там нелегальной, которую надо прятать по рундукам. Представительская. И буфетчицы... Они уважают тех мотористов, у которых друг капитан этого же судна...
А после веселого рейса Аркаша вылетел с пароходства. С волчьим билетом. Без права работать капитаном и штурманом на судах дальнего плавания. Аркаше доверили теперь только катерок портофлота. Капитань на здоровье, вози партийных начальствующих боссов на рыбалку – с водкой и шлюхами...
Потому что Аркадий хоть и закончил высшую мореходку, хоть и старше на пять лет, а наивен был еще в ту пору!... Впрочем, как почти все. Читал Аркадий в ту пору газету "Правда" – орган ЦК КПСС. И как раз после их совместного незабываемого рейса, Аркаша на беду свою купил в киоске эту самую "Правду", завернуть что-то надо было. И попалась ему на глаза в этой самой "Правде" статейка: "Американский моряк".
Ну как же советскому моряку да не прочитать эдакую статейку про американского коллегу? Тем более что эта самая "Правда" вполне правдиво описывала условия работы и зарплату американского моряка, рядового и комсостава. Аркаша, хоть вроде и грамотный, и в мореходке даже астрономию изучал и по-английски неплохо бормочет, а статейка в газетенке его все-таки ошарашила. Такая разница в уровне зарплаты и жизни у их кэптэнов и наших кэпов!
Вырезал наивный капитан Аркадий /вот и верь, что евреи хитрые и умные!/ статейку, и попёр в управу за получкой. И статейку всяким встречным знакомым показывает: вот, полюбуйтесь, как они там за рейс получают, и как мы... Если уж это "Правда" пишет, то уж вообще...
Получил Аркадий зарплату, статейку кому-то отдал и забыл о ней. Но через два дня ему напомнили. В Управлении Комитета Государственной Безопасности...
А Вася, между тем, рассказывал свою вторую историю – недельной давности. "Ах, Васёк, Васёк, как ты наивен! Как весь советский народ..." – в свою очередь думает Аркадий, глядя на приятеля.
– ... И остался без гроша. Что делать? Зафрахтовался на сухогруз. "Коммунист" называется, восемь месяцев, понимаешь, восемь месяцев! Во всем себе отказывал, ни банки пива, ни сигареты! Вкалывал: и на зачистках трюмов, и на выгрузках, и ремонт... Да что тебе говорить, сам знаешь. И вот сделали специальный заход в Японию, чтоб машины взять. А я же в первый раз, раньше на других линиях да и раньше же знаешь, не разрешали машины везти... вобщем, повезло, приобрел тойотовский джипер. Не совсем новый, но "Круизёр", тёмносиний...
Ну, что, дома не были восемь месяцев, идем счастливые, судно блестит как новенькое, на ходу покрасились. Все навострились на берег, помылись-побрились, тут идти-то всего-ничего, сам знаешь. Ждем радостные, затоваренные, у каждого по тачке, да шмутки кое-какие – телики, видики... И доллары остались. Да и соскучились все по родному берегу. Будь он проклят!.. ... ... ... ... ...!!!
А дальше было так. Выйдя из Нагасаки в восточно-китайское море, а затем в Корейский пролив, они пересекли Японское море, зашли в свои воды, обогнув мыс Поворотный и, наконец, прошли морские ворота города Владивостока, как всегда запросив разрешение у пограничников.
Они вошли в свой родной пролив Босфоро-восточный в своём родном заливе Петра Великого. Диспетчер по рации приказал им стать на рейд в восемнадцатой точке, поскольку пока стояночных мест на причале нет. Ждите.
Ну что ж, – есть, так точно, как прикажете, хотя многие семеные и не на рейде бы им торчать, а скорей домой! Но палубная команда уже бегает, суетится, уже вот-вот смайнают якоря.
Ничё, на рейде так на рейде! Сейчас поймаем катер, и на хауз! На рейде так на рейде, на своем рейде! Вот он, такой знакомый родной остров "Русский" – зеленый еще весь, осенний.
Э-эх, вот они, неизгладимые из памяти моряцкой бухты свои: малый Улисс, Большой Улисс, Патрокл! Вот они, свои дома на берегу, свои дымы. Нам дым отечества и сладок, и приятен! Эх, сейчас, сейчас, скорей, вон и катера шаровые топают, сейчас, якоря на дно – и домой!
Но что это? Какие-то не такие катера, вообще-то, катера обыкновенные, советские. Два морских буксира. Но почему на баках того и другого – а они заходят сразу с двух бортов, почему стоят эти, в спортивных костюмах и кожаных куртках, с уголовными тупыми рожами? Капитан рассматривает их в цейсовский бинокль. И видит у некоторых... обрезы, топорики, ножи...
"Боцман, отставить! Поднять и закрепить якоря!" – Приказывает капитан по трансляции. И даёт в машину – полный вперед! По рации связывается сначала с диспетчером порта: "На нас напала банда, пришли отбирать вещи и деньги, разрешите швартовку в порту?!"
Ответ диспетчера порта: "Помочь ничем не можем. Сообщаю частоты Управлений Внутренних дел города и края. Обратитесь к ним".
Советское российское судно "Коммунист", в советских российских портовых водах советского российского города Владивостока, средь белого дня, на глазах у офицеров высоких чинов пограничных войск /недавно принадлежащих КГБ/, наблюдающих в бинокли и локаторы, полным ходом, вспаривая форштевнем советскую соленую водицу, под улюлюканье бандитов с катеров, бежит, рыскает в стороны... А катера не отстают, вот они, рядом, и орут с них смурные рожи матами, и выкрикивают имена и фамилии членов экипажа дизельэлектрохода "Коммунист". И бледнеют моряки на "Коммунисте". Есть от чего побледнеть...
"Эй, Петрушенко, готовь тачку! А то я твою Люсю поимею в зад и в рот!" – нагло ржет поганая фиксатая харя с катера, и в дополнение называет точный домашний адрес Петрушенко, место работы его жены Люси, номер детского сада, в который ходит пятилетний сын Вовка... Побледнеешь.
А радист наяривает. В Управление МВД города Владивостока. Помогите! Ответ: "Помочь ничем не можем, нет людей". Просто, ясно, лаконично.
В Управление МВД Приморского края: "Помогите!" Ответ: "Обратитесь в МВД Владивостока". "Да мы только что обращались?!" Ответ: "Ну, а мы что? У нас нет своего спецназа..."
Просто и ясно, товарищ генерал. В КГБ: "По-мо-ги-те!!!"
Ответ: "Охрана судов не входит в компетенцию органов безопаснос¬ти". Можно считать за юмор.
К военным пограничникам, они совсем рядом, в нескольких сотнях метров: "Помогите?!"
Ответ: "А мы чё? мы ничё..."
В конце концов катера слегка поотстали – после того, как "Коммунист" вплотную подошел к стоящему на рейде советскому русскому крейсеру: с двумя тысячами матросов на борту и с полным боевым набором автоматического стрелкового, артиллерийского и ракетного ядерного оружия.
Экипаж срочно решает: оставить на борту вахту, а остальным добраться до берега и все-таки найти защиту у властей, в конце концов! К самым главным, в конце концов! Всем экипажем, в конце концов! Вон и баржа какая-то самоходная, сейчас, мы ей бутылки заграничные, давайте, с каждого по бутылке, эй, на барже! В конце концов!
Сорок человек прыгают на баржу. У каждого в руках по две полные сумки – всё мое ношу с собой. Жаль, нельзя машины прихватить. Доллары тоже с собой. Поехали, кэптэен! Но что это?! Открывается люк и… из него вылазят эти самые, кожаные, с дубьём, обрезами и топорами. Вообще-то их немного, всего пятеро. Но экипаж…
Да нету его, советского экипажа, нету его, хваленого советского коллектива! Не воспитали их целые поколения нахлебников-помполитов – бездельников, бабников и алкашей.
И экипаж – стадо трусливых ничтожеств-одиночек, каждый из которых попал в это и н т е р е с н о е пароходство разными и н т е р е с н ы м и путями, стоит на дрожащих ослабевших ножках, запихивая этими побледневшими ножками свои баулы подальше от пронырливых моргал боевиков.
Стоят сорок крепких, здоровенных мужиков – каждый сам за себя, каждый, как умел, делал за бугром свой бизнес. И каждый знает, что есть среди них стукачи из КГБ и от этих, кожаных.
Но каждый из сорока трясущихся за свои шмутки, доллары и шкуру, не знает многого, а точнее – ничего. Только подсознательные догадки – на уровне мозжечка, рождаются и отлетают далеко, высоко, вникуда, вникому…
Но в туманном тёмном мозжечке шевелятся какие-то дяденьки в генеральских мундирах МВД и КГБ, змеится всё кубло породнившейся местной власти – и не местной.
У власти всё еще придурок Горбачёв. Но никакой власти уже в стране нет. И самые подлые-умные поняли: надеяться не на кого, без денег – пропадешь. Но все природные и материальные ресурсы пока еще государственные. Еще не пришло поколение беспредельщиков – кремлёвских и «малинных». Они вот-вот появятся, поубивают десятки тысяч старых директоров, судей, прокуроров и захватят нефть, газ, металлы, всё – бесценные земные народные сокровища.
А пока… Надо же с чего-то начинать, пусть с мелочей, но жизнь идет и пора, пора получить своё…
И забурлил поток из десятков, сотен тысяч авто японских фирм: "тойота", "мазда", "ниссан", "хонда", забурлил широкий поток на платформах железнодорожных и в отсеках грузовых военных суперсамолетов "Антеях", туда, туда, на дикий советский запад, через военные и правительственные аэродромы... Там эти японские штучки в тридцать-пятьдесят раз дороже.
Есть новюсенькие, с магазина, а в основном – сэконд хэнд – следующие руки. Бэ-у по русски, бывшие в употреблении. Ездили на них аккуратнейшие япошки по идеальным пластмассовым своим дорогам, каждую пылинку сдували, но пришли новые модели, новые моды, и этот неплохой еще кар надо на свалку, да еще платить за утилизацию. Но приходит дилер и забирает – для русских...
И сбылась русская мечта – машина! Да не "фиат"-"жигули" образца 1966 года, а современная шикарная тачка. Ну, пусть уже и не очень в Японии современная, но все же не проклятые "жигули"!
Хочешь – сам моряк катайся, хочешь – продай, заработал своей жизнью, годами скитаний по морям-океанам, без семьи, без детей, без земных простых и непростых радостей...
Заработал за нищее ничтожное детство, заработал за позорную символическую зарплату, заработал за всегдашнее и вездешнее хамство и грубость в Стране Дураков и Негодяев, заработал за вечный страх говорить что знаешь и думать как хочешь...
Заработал ничтожную стодолларовую жестянку на колесах. Бывшую в употреблениям лет пять или десять... Для многих в нищей стране – предел мечты, целое состояние.
Но шевелится ненасытное прожорливое властно-преступное кубло. Все-то ему, змеинному, мнится, что мало нахапало. И поглядывают дяденьки в генеральских мундирах на золотые швейцарские часики: что ж этот, твою мать! Уголовник Мохнатый ничего не сообщает по своей портативной импортной радиостанции "Кобра"?!
Ага, вот и Мохнатый вышел на связь. Сколько, говоришь, выбили? Семь штук? Ладно, отваливайте. Оставь человек пять в порту. Мы их арестуем для порядку. Часика на два.
Но как же можно забрать машину, когда она на судне? Да очень просто!
Вот, среди сорока бледных, с дрожащими коленками, стоит и Вася, да, тот самый, который десять лет назад бросился на три ножа и уложил их хозяев. Тот, да уже совсем не тот! И хотя за эти годы он не стал слабее, наоборот, стальные мышцы его бугрятся еще рельефнее, потому что двухпудовые гири Вася держит в каюте не для понта, но сейчас он не бросится кого-то защищать. Бесполезно. "Пол страны – палачи, пол страны –стукачи..." Кого защищать?!
Вот к Васе направляется один из блатных с широкой поганенькой фиксатой улыбочкой. Боковым зрением Вася наблюдает, как бьют его товарища, моториста Колю. Бьют пока аккуратно. Сначала поддыхло, потом ребром тренированной ладони – по шее. Упал. Пнули пару раз в бока...
– Каво я вижу, братан! Вася Иванов! – Орёт блатной и протягивает ручонку. Вася видит его впервые, руку в ответ не подает, но начинает понимать – не на уровне мозжечка, что дело у них поставлено серьёзно. У них есть даже фотографии, вон как безошибочно подвалил…
– Не узнаёшь? Ну и не надо. Давай побазарим, отойдем немного. Вася отодвигается от толпы. – Слушай, "Лэнд Круизер" тачка неплохая, конечно... – блатной испытующе ловит Васин взгляд: видишь, всё-то нам известно, так что смотри, с кем дело имеешь. – Ну, сколько хочешь?
– Нет, я не продаю.
– Двести. Последний раз предлагаю. – Угрожающе скалится блатной, а Вася видит, как бьют еще двоих, уже с кровью, и еще он видит, как от крейсера прёт мотобот, на нем офицер и человек пять матросов с "калашниковыми". Но увы, мотобот берет курс левее, в сторону города.
– Или вариант – получаешь взамен "Кароллу", – продолжает блатной, зыркая на мотобот.
Лицо Васи наливается кровью. Кулаки тяжелеют и наполняются бесконечной силой. Блатной понимает, что может стать инвалидом или покойником, отваливает, пообещав: – Ну, мы еще встретимся, Иванов...
– Заберешь кроссовки, – слышит сзади шепот Вася, оборачивается, видит, как Сидоренко Саша, третий штурман, в спортивном костюме, в носках, с бутылью китайского самогона – "бренди", пригибаясь за спинами стоящих, скользнул к низенькому фальшбортику, перегнулся и нырнул. Отчаянный! Вода холодная, октябрьская. А Саша плывет навстречу военному мотоботу, машет рукой с бутылью – стойте!
Офицер и не собирается ввязываться во всё это – команды такой не было. Да и вообще... Но матросы сами подруливают бот к плывущему, затаскивают его на борт.
Нет, не защитили советские российские военные моряки, вооруженные мощным стрелковым оружием советских российских гражданских моряков. Почапали в порт. Но третий штурман Саша, дрожа от холода, слегка погревшись с военными китайским "бренди", добрался всё-таки до майора милиции, начальника дивизиона охраны порта, тот первым делом поинтересовался: сколько машин на борту? Шестьдесят? По десять тысяч за охрану с каждой. Такая такса на сегодня, – сказал майор милиции и выделил двух молоденьких милиционерчиков, которые сторожили в порту дырки в заборах.
Ну, а там, на барже? К ней подлетает быстроходный катерок и уголовники смываются. Дело сделано. Семерых моряков они запугали и принудили продать машины по символической цене. А сорок российских мореходов – униженных, обплёванных, избитых, – решают возвратиться на судно, там не так страшно.
Дизельэлектроход "Коммунист" продолжает галсы по рейду. Те два буксира с другими бандитами продолжают гоняться за судном. Да, конечно, эти бандиты сами по-себе. Лохи. У них нет прикрытия на верху...
Через пару часов прибывает на катере штурман Саша и два милиционера. У них – по пистолету "макарова" и по мелкокалиберному автомату "калашникова".
Ура-а, спасены! Бросаем якоря! К судну опять подваливают всё те же буксиры, кожаные забрасывают "кошки" на фальшборты и лезут по канатам. Пираты! Экипаж попрятался по каютам. На палубу, из кают-компании, где их ублажали деликатесами, выскакивают молоденькие напуганные милиционерчики. "Назад!" – кричат они.
Но бандитам по фиг. Они уже на палубе. Они прут на милиционерчиков. Здоровенные качки. А милиционерчики худенькие, хиленькие. "Назад ... вашу мать!!!" – орут милиционерчики, сдергивают автоматы и шмаляют. Поверх голов. И бандиты, молодые неопытные сопляки конца "перестройки", с топорами, дубинами и муляжами обрезов, прыгают вниз, в холодную воду...
Уря-я-я! Мы победили! А теперь, товарищи моряки, соберите по десять кусков с носа – за услуги. Нет, нам пойдет мелочь. Сколько здесь? Пятьсот тридцать? А почему не шестьсот тысяч? А-а, семеро уже... сдались. Нет, нам пойдет мелочь, а остальное начальству, наверх... Наверху всегда выигрывают...
И пока милиционерчики мусолили в кают-компании кучу рубликов – пересчитывая, а потом пытались выторговать свою долю в долларах, там, наверху, в золотопогонных мундирах, дали приказ: а пришвартовать дизельэлектроход "Коммунист" к причалу! Всё, дань по всем каналам с помощью бандитов и милиции собрана, надо и морячкам дать отдохнуть, тем более что и родственники на причале встречают. С оркестром...
Славный советский /или хрен каковский!/ российский дизельэлектроход швартуется в родном городе, оркестр духовой справно наигрывает торжественные платные марши. Родственники не могут оторвать глаз от огромных сумищ иностранных, возле которых приклеились на палубе с кривыми улыбочками /кое-кто почему-то прикрывает платочками носы и рты.../ морячки.
Ох уж, скорей бы уж, что там у них, родных, в сумках-то, уж... А еще на причале полно... всякой разной милиции. Даже и отряд особого назначения. Здоровые ребята. Вылитые "кожаные", только форма другая: бронежилеты и оружия – до зубов. И где же ты раньше был, отряд милиции особого назначения? Тут же и страховые агенты: угонят тачку с причала, так если успеешь застраховать – хоть что-то получишь. Когда-нибудь. По старым доинфляционным ценам.
И таможенные шлюшки здесь же. Воры в погончиках... Ба-а, тут и сам уголовный "авторитет", один из н а с т о я щ и х руководителей города и края, двадцать лет в общей сложности отсидевший за грабежи и убийства господин Мохнатый.
А где же его люди? Те быки, что вышибли семь лучших каров из морячков диэельэлектрохода "Коммунист"? Да они уже на судне. Раньше таможенников. Они уже сунули запуганным избитым морякам гроши – по двадцатой части истинной стоимости и уже выгружают с в о и авто – в первую очередь. Крановщик во всю крутит педали...
Ба-а, а это кто же подходит в такой строгой пугающей милицейской форме к главарю городских бандитов Мохнатому и с холуйской заискивающей улыбочкой протягивает ручонку? Да это простой обыкновенный советский полковник из краевого Управления Внутренний Дел. Товарищ Н.
Отдела по борьбе с организованной преступностью еще не существует. Он появится лет через десять, когда сама Организованная преступность и создаст в одном из своих филиалов – в милиции, такой л о х о т р о н н ы й отдел. А пока товарищ Н. числится начальником по связям с общественно-стью. Очевидно, с уголовной. И пришел он сюда за долей для своего начальника, генерала...
Ну, а это что за людишки?! Что за рожи безмозглые тут мельтешат?! – Грозно хмурится полковник товарищ Н. А-а, да это лохи, вон они, в мокрых штанах, те, которые неорганизованные, которые н а м дань не платят ... вашу мать! Как в порт прошли ... вашу мать! Эй, изгнать! Арестовать ... вашу мать!
Но лохи они и есть лохи. Вот, ломанулись, беспредельщики, на судно. Козлы наивные. Думают, что они такие крутые и борзые каратисты. А какой-то мужик, плюгавый такой, в гражданке, говорит им тихо так: стоять!
"Чё-ё, мужик?! Пшёл на х...! Да мы те щас..." – и лохи пытаются сделать резкие телодвижения. Но что взять с лохов? Ведь они не знают ничего. Не то, что всей с и с т е м ы, но даже капитана уголовного розыска Смирнова. Зато капитан Смирнов знает многое и тем более – свое дело.
Неуловимый для постороннего взгляда мощнейший удар – и один лох перемещается на четыре конечности. Одновременно нырок, удар – и второй лох сидит согнувшись, икает. И через секунду у каждого на лапке по браслету.
И вот сюда, сюда, к мусорному баку, ближе, козлики! Щёлк. И наручники пристегнуты к баку. К мусорному. Так вы на кого ручонки подняли, сопляки? А? Не знаете? Ну так сейчас узнаете.
И капитан Смирнов учит лохов уму-разуму. Серия унизительных ударов, так, в одну десятую силы. Метелит капитан Смирнов начинающих ублюдков и теплеет у него на душе. Отмякает она у него, отходит. Сейчас еще немного поддаст этим дебильным качкам, снимет браслеты, поблагодарит их и отпустит на все четыре.
Спасли его пацаны... Ведь не спектакль он устраивает для народа и начальства, не свое служебное умение и рвение демонстрирует, нет. Минуту назад, всего лишь минуту назад... он снял в кармане с предохранителя свой пистоль и двинул вон туда, к Мохнатому и полковнику, товарищу Н. И уже бы валялись сейчас два пахана в лужах собственной поганой крови, да спасибо лохам, спасли.
Потому что из своих сорока годиков капитан Смирнов отдал милиции девятнадцать. И слишком много знает. А знает он, что живет с женой и двумя детьми в комнате площадью в восемнадцать метров.
Знает он, что на свою зарплату может купить жене только один сапог – если месяц ничего не есть.
Знает он, что вон те машинки помчатся сейчас без номеров на военный аэродром через все посты ГАИ. А там под парами стоит очередной грузовой самолет-гигант. Его под завязку загрузят ворованными и вот такими, как эти, отобранными машинами. Взлетит самолет во Владивостоке, а сядет, например, в Чкаловске – на спецвоенном аэродроме в Москве, где стоят самолеты президента...
И еще капитан Смирнов распрекрасно знает, кто такие Мохнатый и полковник товарищ Н. И еще многое знает капитан Смирнов о кое-каких генералах. И знает капитан Смирнов, что ублюдков Мохнатого трогать нельзя – чего бы они ни сотворили. А если какой неопытный лейтенантик и тронет, и умудрится даже в следственный изолятор посадить, то преступник выйдет на свободу через двадцать минут...
И еще капитан Смирнов знает, что завтра с утра он подаст рапорт об увольнении. Потому что капитан Смирнов себя знает – он уже не сможет сдерживать свои з н а н и я. Он возьмет автомат, личные гранаты, пойдет в Управление и...
"Топайте, пацаны! И не суйтесь туда, куда вас не приглашали..."
С капитаном Смирновым я познакомлюсь через несколько месяцев. Мы будем пить пиво в грязной, воняющей мочой и весенней сыростью подворотне, и бывший капитан, а в настоящем грузчик в бандитском гастрономе, кое-что поведает безработному голодающему писателю...
А между тем та, ради которой я зашел в этот притон, появилась в дверях – в коротком чёрном кожаном плаще, в высоких черных кожаных сапогах, рассеянно взглянула в зал и вошла в какие-то боковые двери. Меня она не заметила или не узнала. А я слушал внимательно продолжение Васиной истории и умудрился просмотреть ее приход.
– ... И вот, понимаешь, ОМОН запросил за охрану – до гаража или стоянки еще по пять кусков. Да крановщик, да страховка, да таможня… А откуда столько... В рейсе мы рубли не получали, а валюту – хрен им! Короче, сел я без всякой охраны, отогнал на стоянку. Прихожу через день – сняты два задних колеса и заднее стекло! Я хватаю этих... сторожей, и тут подваливает тот, который на барже подходил. Смеется, козёл. Суёт какую-то мелочь за джип, мол, покупаю. А машина-то дорогая...
- Д-д-д-д-да, с-с-сейч-чч-час о-о-она д-д-дорого... – пытается подтвердить Аркадий.
– Слушай, да что ж с тобой сделали, а? У тебя же и в помине никакого заикания не намечалось? – Вася сочувственно смотрит на приятеля, а тот не только сильно заикается, но и голова слегка трясет¬ся. В сорок три года...
– Н-н-ну и-и-и в-в-взял д-д-деньги?
– Нет. Сошлись на том, что они мне дали "Карину" взамен. Не новая, но ничего.
... Получил Аркадий зарплату, статейку отдал кому-то и забыл о ней. Но через два дня ему напомнили... В Управлении КГБ.
По трансляции на весь порт объявили: капитану такому-то явиться в отдел кадров. Он поторопился – с надеждой на хороший рейс, обещали ему. Но в кадрах его встретили прохладно. И отправили в КГБ. Оно располагалось в центре города в новом многоэтажном комфортабельном здании, где, как слышал Аркадий, есть и подземный тир, и камеры для пыток...
Его проводили в кабинет номер десять. – А-а, морской волк! – Так его поприветствовал молодой человек с погонами капитана. – Садись. Как говорят в МВД – раньше сядешь, раньше выйдешь, – сразу на "ты" и с "тонких" намеков начал капитан, симпотяга парень, даже с некоторым перебором, со слащавостью в физиономии, с эдакой всегдашней лизоблюдской угодливостью перед вышестоящими – "чего изволите", и с любой непредсказуемой пакостью для нижестоящих, – так почему-то сразу определил его Аркадий. И не ошибся. Ох, как не ошибся!...
– Так как там поживают американские моряки? А? – Спросил ехидно капитан Красных. Он всё-таки оказал любезность, представился сквозь зубы. Аркадий сразу не понял, но Красных уже помахивал какой-то бумажкой. Это была та самая, вырезанная Аркадием статья... Из суперкоммунистической газеты "Правда" – органа ЦК КПСС.
– Да... Вот... Там написано, – пробормотал Аркадий, всё-таки не понимая: что, из-за этой ерунды?! Да не сам же он написал эту статью!
– Хм, написано. А кто дал тебе задание – ходить и вести пропаганду? А?!
– Ккккакую пропаганду?
– Самую прямую, вражескую пропаганду!
– Да как же? Ведь я не сам... там же... Это газета "Правда".
Орган ЦК КПСС...
– А ты ЦК КПСС сюда не путай! – Вдруг визгливо заорал гэбэшник: привалила шара показать дурь и власть. – Короче так, т о в а р и щ капитан. Мы живем не в дикие времена. Сегодня у тебя есть выбор, сегодня у нас на дворе год 1982, а не тридцать седьмой, хе-хе, цивилизация! Вобщем, так, выбирай: или статья УК 58 – десять лет лагерей, откуда ты не вернёшься... Или вот этот твой дипломчик останется у нас, а ты сейчас придешь в кадры и напишешь заявление: в связи с неудовлетворительным состоянием здоровья прошу перевести меня в портофлот.
Перед носом Аркадия помахали его морским рабочим дипломом и даже – его трудовой книжкой! И он начал осознавать наконец, что это не дурной розыгрыш неограниченной зарвавшейся власти, нет, это и есть настоящая реальность! Реальность абсурда и непонятной для него логики запредельного, из мира кривых зеркал, заведения. О р г а н ы...
– А... я могу обратиться к вашему начальству?
– Ха-ха-ха, дорогой мой, конечно! Обратиться можешь, но у нас т а к не принято. И высокое начальство опять же пошлет ко мне. Не я твой вопрос решил, не я. Начальство и решило.
– И все-таки... Я... Я не понимаю?...
– А что тут понимать? Вы, капитан дальнего плавания, ходили по Управлению пароходства, подсовывали под нос всем встречным эту статейку и восхищались американским образом жизни. Так?
– Ну... Я просто сравнил. Это напрашивается, там же о моряках сказано...
– Сравнивал, значит, восхищался. Пропагандировал. Пароходство – объект особый. Люди постоянно бывают за границей. Где гарантия, что вы, причалив завтра где-нибудь в Америке или Австралии, сойдете на берег и вернетесь на судно? А не запросите гражданства ихнего? И политического убежища? А? И опозорите нашу родину, весь Советский Союз?!
– Да... да с какой стати?! Да я много лет плавал мотористом и... учился заочно и… в Америке бывал… и где угодно и… Да у меня жена, дочь…
– А я вот нигде не бывал! И ничего не сравниваю! Получаю своих двести, ношу вот этот мундир и не надо мне ихнего барахла! Кстати, жена у вас русская, а вы по национальности еврей. Может, вас на историческую родину потянет?! Вы потеряли доверие, и мы не можем допустить вас к работе капитаном советского судна! Так что вы выбрали, Аркадий Алексеевич? Статью УК 58 или катерок в портофлоте, а? Катеро-ок, рыба-алочка летом, сутки через трое работенка, а, что еще надо советскому человеку, а?
Аркадий «выбрал» катерок… Ему еще пришлось написать в том же кабинете нечто вроде покаяния: такого-то числа зачитывал такую-то статью и высказывал свое восхищение зарплатой американских моряков…
Запомнился Аркадию тот день еще тем, что когда он вышел из Комитета Государственной Безопасности Приморского края на улицу, то вдруг понял, почувствовал н о в ы м зрением, новым даже нюхом, что н и к о г д а уже не сможет быть здесь своим.
Трамвай ползет. Уже не его трамвай. Чужой. Не иностранный – ч у ж о й. Вот пешеходы. Кто они? Стукачи все? Сексоты? Или как там, у н и х? Вот плакат, красная жесть с белыми буквами: «НАША ЦЕЛЬ – КОММУНИЗМ!» Чья – наша? Какая – цель? Какой – коммунизм? Словно впервые прочел примелькавшуюся с детства фразу-тарабарщину.
Только что, час назад, он был з д е с ь своим, как рыба в воде. И то, что он еврей… Да в конце концов ерунда, мать у него украинка. Нет, не в этом дело. Но в чём?! Да, слышал о сталинских концлагерях и репрессиях. Но их семьи это не коснулось. Там какой-то Солженицын еще… Ну, было и прошло. Да, бывал в богатых странах: в Канаде, в Австралии, в Штатах.
Бывал – громко сказано. Пришвартовались – на берег только группой, каждый должен присматривать за другим. Туда – нельзя, сюда – нельзя. Ни в кабак, ни в гости к эмигрантам русским.
Прошвырнулись по уцененным магазинчикам – и на судно. Да, там, за бугром, всё блестит, всё шикарно: электроника, тряпки, машины. Потом возвращаешься в Союз, на помойку: в убогость, грязь, хамство, отсталость. В другой, прошлый век. Через неделю привыкаешь, как будто так и надо. Своё, родное...
Был как все, не рассуждал, не читал каких-то там запрещенных книг, не рассусоливал о политике и правителях. Жил себе. Плавал мотористом, получал ничтожные копейки, в загранке удавалось сэкономить и купить что-нибудь из тряпок. Женился. Квартиры нет. Снимал фанерные времянки-сарайчики. Сам в море, жена с ребенком – в фанерном домике. Застудилась зимой, рак груди... отрезали одну...
Жена с высшим образованием, заставила и его учиться. Он и не думал никогда, что будет капитаном. Помогала ему по математике и физике. Считается – бесплатное образование. Но он работал и учился. Вкалывал на государство за ничтожные гроши, по ночам зубрил науки. Жена получила маленькую комнатку – с подселением. А он получил диплом и пошел работать сначала штурманом, а потом и капитаном китобойного судна. Жуткая работа! Небольшое суденышко, по океанам... Качка даже в штиль... И не такие уж великие деньги... А потом – международный запрет на убийство китов...
За счет неофициальных доплат /за доплату полагалась тюрьма!/ с помощью нескольких обменов, постепенно, за много лет, увеличили квартиру до трехкомнатной.
В общем, жил как все. Никуда не лез и понятия не имел ни о каких таких... За что же т а к с ним?! Почему?! Почему именно с ним?! Ни с того, ни с сего?!
Запомнился Аркадию тот день ощущением дурного фантастического сна. И еще тем, что он пришел на судно, пригласил к себе в каюту старпома, стармеха и двух штурманов. Они пили всю ночь. Все знали, что он сдает судно и уходит, но никто, в самом распъяном виде не обмолвился ни словом о его уходе и о КГБ. Потому что знали также, что один из них – стукач из о р г а н о в. И знали они, что любой, и стукач в том числе, завтра может оказаться таким же изгоем, как их уже бывший капитан. Пили всю ночь и не пьянели.
С Красных, уже подполковником, Аркадий встретится через шесть лет...
Через несколько секунд вялотекущая атмосфера кабака "Пучина" вдруг мгновенно раздуется белым резиновым пузырем и лопнет с оглушительным хлопком. И там, под старым тягучим временем-пространством, обнаружится новый слой бытия – как новая тонкая розовая кожа, но всё с тем же неизменным рисунком.
МЕДИТАЦИЯ – 1.
Люди устроены так, что они непременно хотят
знать, как они устроены.
... социальное – сиюсекундно, преходяще, ледяной узор на стекле, обманчивый рисунок стёклышек в калейдоскопе, оно было бы недостойно бумаги, если бы не повинность писателя – отображать текущий момент.
Никакой гений не в силах из фраз создать новую челосферу бытия. Литература течет в общем потоке всех изменений: вкусов, понятий, психики, науки, техники. Литература не создает новых сущностей – новые сущности формируют новую литературу.
Литература закрепляет в сознании психические штампы текущего времени и настолько усердно и постоянно обновляет язык и стиль, что сама устаревает также быстро, как и те проблемы, которые она описывает. Но всё, что существует – существует...
И с к у с с т в о – в ы с ш а я ф о р м а у д и в л е н и я ж и з н и п е р е д с о б с т в е н н о й б е с с м ы с л е н н о с т ь ю.
Век за веком, строка за строкой, абзац за абзацем, литератор за литератором, надежда за надеждой: вот, еще слово, рассказ, роман и... И я собственным неповторимым стилем, мышлением, философией, новой необыкновенной вязью слов, их расстановкой, знаками препинания – разомкну свою надоевшую оболочку одиночества и проникну в другое "я", в резонирующую душу читателя, и вместе: я-творец и он-читатель, вырвемся мы не только из пожизненно сковывающей нас кожи-тюрьмы одиночества, но и взовьёмся и проникнем в то фантастически-чудесное, которое как будто всегда близко, рядом с нами!
Вот же оно, еще чуть-чуть, еще слово, фраза – и рукой-мыслью коснешься ТАЙНЫ, единственной ИСТИНЫ!!! И вылетишь из глупого дурного быта, из ничтожных проблем своего времени, из несовершенства трехмерного мира-мышления! И помчишься в сверкании счастья, радости, освобожденного духа к Высшим Разумам, к уже не тайным Смыслам Бытия, к мировой, всё понимающей Душе...
Но увы. Наши литературные произведения устаревают и ветшают также быстро, как и История, которая всегда превращается в наивную инфантильную сказку – при всей её абсурдной жестокости.
Наши слова еще более иллюзорны, чем мы сами. Мы не в состоянии из слов сотворить будущее, построить переход в трансцедентный мир и, тем более, с их призрачной помощью подключиться к Разуму Создателя. Наши слова – наши предки, ибо пришли они из далекого дикого невежества. И наша наивная литература – лишь зыбкий мостик между выдуманным прошлым и несуществующим будущим.
С помощью слов мы можем лишь поддерживать иллюзию нашего сиюсекундного бытия.
Каждый талантливый человек понимает, что его НЕСОВЕРШЁННОЕ в бесконечность раз более грандиозное, величественное, гениальное и полезное, чем совершённое.
Г е н и а л ь н о с т ь – э т о к о г д а д о х о д и ш ь д о т а к о й с и л ы т а л а н т а, ч т о о с о з н а ё ш ь с в о ё б е с с и л и е.
Осознание того, что ты лишь очередное звено в бесконечной цепи, и не суждено выйти за пределы твоей д а н н о с т и, ибо в твоем мозгу поставленны временные ограничители создателем, казалось бы, должно заставить земного творца отказаться от творчества.
Но тончайшие Флюиды предчувствия говорят иногда: а может быть совсем скоро ЦЕПЬ изогнется, сделает петлю, и ты, твое звено, станешь вровень с концом этой цепи или началом? Скачок во Времени ли, в Пространстве, в Мире Ином ли, да, пусть он называется Смертью... Ты расстанешься с телом, но там, т а м... ты встретишься со своим НЕСОВЕРШЁННОМ! Со своими Истинными, Настоящими, Конечными возможностями...
Еще одна сладкая иллюзия. Пусть так. Но каждый творец знает, что он – лишь рупор, динамик, проигрыватель. Он – ожидаемая сущность человечества. Обязательная его составляющая. Нельзя изъять из нас Шекспира, Достоевского, Чайковского и всех остальных гениев. Без них что-то было бы совсем не то, не здесь и не с нами, н е в э т о м м и р е.
Всё происходит так, как происходит.
Творцам рангом помельче остаётся уповать на то, что всё НЕСОВЕРШЁННОЕ ими заложено в других, еще не родившихся головах, и обязательно состоится. Потом. В с в о ё в р е м я.
Н е т п р е д е л а с о в е р ш е н с т в у – п о т о м у ч т о н е с о в е р ш е н с т в о б е с п р е д е л ь н о!
"Как жаль, что человек не выразим словами – там, где кончаются слова, там начинаемся мы с вами.
Как жаль, что то, что называем мы любовью – игра гормонов наших с нашей кровью.
Как жаль, что женщина с мужчиной никогда не смогут слиться воедино навсегда.
Как жаль, что Бог – всего лишь миф и сказки, и не дождаться нам его вселенской ласки.
Как жаль, что жизнь – лишь тонкий слой тумана из нашей глупости и высшего жестокого обмана!
Как жаль, что в нашем мире настоящих истин нет, а есть лишь кухня, туалет да философский бред.
Как жаль, что так всегда близка черта, где только черви есть и больше – ни черта!
Как жаль, что нет для нас других времен, пространств, чудес, как жаль, что мы есть только то, что есть.
Как жаль, что мы для опытов лишь чьи-то мыши в клетке навечно заперты на крохотной загаженной планетке.
Как жаль, что мы уже не дети, как жаль, что ничего не жаль на этом свете..."
ОДИНОЧЕСТВО.
Одиночество может сделать с нами такое,
чего бы сами себе мы никогда не позволили.
Она продвигалась сквозь осень, через октябрь, по центральной старинной улице, внедряясь в многотысячный поток инопланетян: невидимкой – в надежном скафандре, просачиваясь мимо тел и взглядов, среди нереальных домов, наполненных непонятной чужеродной жизнью, среди цветных блестящих железок-машинок, среди самцов и самок, спешащих друг к другу – к их неведомому счастью...
Синеющее октябрьское небо, фосфоресцирующая солнечно-серая голубизна бухты Золотой Рог, проглядывающей в просветах между зданиями: и мелькающие машины, и ползущие переполненные трамваи, и воздух осени, нагруженный морем, смогом и близкой тайгой с мыса Песчаного, и пёстрые разнополые и разновеликие тела горожан – всё это повелительно, беззвучно, но слишком громко кричит: Живи! Торопись! Скоро зима! Спеши любить! Размножаться! Ощущать каждую секунду!!!
Её тело, надежно защищенное непроницаемым для взоров прохожих скафандром – дешевыми джинсовыми брючками и мальчиковой невзрачной осенней курткой, как никакое другое проникается природным призывом к жизни! Оно бурлится, пенится, дымится вулканами-гормо¬нами и готово бесконечно извергать кипящую лаву...
Она представляет сейчас из себя только химическую реторту, бурлящую, наполненную жгучими компонентами, но не хватает ей всего лишь одного, самого существенного катализатора – партнера, чтобы бушующая раскаленная масса в реторте превратилась в конечный продукт – в Л Ю Б О В Ь! Но в этом чужом городе и на этой затерянной планете, где она оказалась нечаянно, где родилась и прожила двадцать один год и вдруг проснулась и с ужасом бесконечного одиночества поняла – она здесь не своя, е д и н с т в е н н а я такая! Потому что даже среди ей подобных не найти...
Она возвращалась из сауны. Нет, двигалось по центральной улице, Светланской, лишь ее взбудораженное горячечное тело, а сама она, ее душа, пси-энергия, фантом – там, в парном отделении! И долго-долго еще будет витать, искать...
Всего полчаса назад, полчаса! Не зря она вбухала последние деньги на билет! Но... если есть Бог, ведь он накажет. Наступит когда-то расплата... нельзя так...
Она увидела эту девчонку сразу же, как только поднялась снизу в верхнее фойе. Глазища тёмные в пол лица, белейшая нежнейшая кожа, короткая юбка, ножки, фигурка... за километр несет сексом, но девчонка, лет семнадцати, наверное, еще не вполне оценивала себя. Ларису не замечала. Скафандр – просторный свитер и свободные джинсы, надежно прятали спортивную фигуру.
Народу было всего человек десять, раздевалка пустая, но Лариса выбрала место поближе к девочке. И начался кайф... Она впитывала в себя каждую клеточку тела этого одуревающе соблазнительного цветочка, белого подснежника... Сама она не торопилась раздеваться, и девочка заметила ее лишь тогда, когда Лариса, слегка выждав, зашла за ней в одну из двух саун. Там, на самой верхней ступени, уселись потеть две жирные дамы, а девочка сидела чуть ниже.
Лариса открыла дверь и внутренне сладострастно вздрогнула и задрожала от ослепительного сияния крупных нежных белых грудей и таких же ослепляющих длинных белых расставленных ног! А девица подняла тёмные глазища, переполненные неизрасходованной многолетней сексуальной силой, и тоже вздрогнула, потому что увидела перед собой комок красиво слепленных мышц и ей на миг почудилось, что перед ней мужчина! Даже потеющие мадамы наверху примолкли.
Лариса размыкает уста – как ни трудно ей это, привыкшей к одиночеству. Раскидывает сети разврата. Очень умело – организм сам борется за себя и подбирает слова: ах, слаба температура! О, девушка, у вас слишком нежная кожа и на первый раз много нельзя /эдак с многоопытностью спортсменки и завсегдатайки саун/. Вы часто здесь бываете? Вообще впервые? Сейчас в душ, но только без мыла! Потом бассейн, опять душ и в парную!
Они совместно прошли все круги перед парной: душ, бассейн, опять душ, отдых в прохладной раздевалке, взвешивание. Лариса чувствует, как поддается ей Оля. Девочка. О-ля. Ой-ля-ля! Кругло, как ее ягодицы-ягодки, как молочные груди. О-ля. А Оля как будто интуитивно распознаёт в ней мужчину?..
Они вытащили из бочки с горячей водой свои распаренные дубовые веники и пошли в парную, когда в ней никого не было – все толстухи сидят в баре и откушивают душистый мятный чай с мёдом.
Лариса плещет слегка ковшиком из ведра на раскаленные сухие камни в жаровне. Они поднимаются на самый верх, в уютный горячий полумрак.
Оля догадывается о какой-то скрытой неясной игре, в которую она попала, но не опасается – ведь она вольна играть сама до каких-то пределов. А может, это просто временное влияние, подавление воли, преклонение нежного женского тела перед чужой мускулистой крепостью, перед загадочным и жутким спортом – каратэ... По совету Ларисы Оля расстилает на полке простынь и ложится на живот. Не отказывается она и от предложенного "спортивного массажа".
Лариса, расставив ноги, садится на Олину попу и начинает с мышц нежной шеи. Она массирует и как бы нечаянно трется своей промежностью об её ягодицы... На лопатках девочки Лариса находит классические и очень чувствительные – повезло! эрогенные зоны.
Она гладит, нажимает – сильнее, слабее, и чувствует, как тело под ней расслабилось в чувственном удовольствии...
И начинаются мгновения без времени! Она целует спину, ягодицы, рука между дивных ног... Слышит постанывание, переворачивает на спину, как в самом страстном и развратном сне видит чужое, но сейчас такое близкое и прекрасное розовое лицо с закрытыми глазами, целует груди и ниже, ниже, ниже... Видит волны спазм оргазма по животику... И сама бы она...
Перед дверью падает оглушительно таз, Оля соскакивает и убегает. Лариса, в полубессознательном состоянии, подхватывает обе простыни, веники и, выскочив из парной, устремляется в туалет. Задвинув шпингалет, пытается мастурбировать. Раздвинув волосы, она ищет, ищет мужской член, но нащупывает лишь разбухший, ничтожный свой женский клитор, который ей совсем не нужен!
Олю она находит в душевой кабинке, отдает ей простынь и веник. Обе смущены. Оля торопливо моется и идет одеваться. "Нет-нет, никаких встреч! Не знаю, как со мной э т о получилось".
Вот и вся любовь. Лариса двигается сквозь осень и центр города – стыдясь, радуясь, сгорая от одиночества, тоски и неудовлетворенности.
Совершенно случайно она обращает внимание, как на противоположной стороне улицы из шикарной белой заграничной ма-шины выходит молодая роскошная дама. Короткий кожаный плащ распахнут, девица, открыв дверцу, выдергивает ключ зажигания, выставляет наружу длинные суперноги, узкая юбка задралась и ноги в высоких сапогах видны от самого начала...
Разгоряченное неудовлетворенное сердце Ларисы ёкает, она взглядывает на лицо девицы и сердце ёкает вторично и ухает вниз, в живот. Стэлла!
Лариса останавливается и бессознательно следит, как Стэлла захлопывает и замыкает дверцу, входит в какие-то двери. Над ними вывеска: Кафе-бар ПУЧИНА.
Мгновенно перелистав память чувств, приписав к ним и сегодняшние ощущения и на что-то интуитивно надеясь, а-а...
Организм требует разрядки, организм напружинил ноги, оторвался от поверхности асфальта, поднялся в воздух на метр двадцать, приземлился по другую сторону металлического парапета – на весьма стремительной проезжей дороге, и в несколько прыжков, перед блестящими разноцветными возмущенными капотами японских машинок, доскакал до дверей "Пучины".
Еще организм несколько секунд соображал: Сколько денег в кармане? Нисколько! Что скажет, если встретит Стэллу? Что-нибудь! А пропустят ли? Может, вход у них платный? Да плевать! Пройду! Взгляну...
МЕДИТАЦИЯ – 2
Только благодаря невероятной фантастичности действительности – мы верим в её реальность!
Если вообразить себе пространство с абсолютной пустотой, без объектов и даже вакуума, то как определить в таком пространстве существование времени? Ведь время – это то, что происходит с чем-то или кем-то.
Еще можно бы порассуждать о странностях человеческого времени –индивидуального и общего. О фазах личности, когда в отдельные периоды жизни время либо ускоряется, преображая эту личность с мультипликационной скоростью в нечто другое и незнакомое, либо замедляется и консервирует на долгие годы.
Или помедитировать о фазах всего человечества и отдельных стран. Например, попадает некая страна в желе времени-абсурда, и барахтается там, барахтается и выбраться не может. И происходит с ней то, что несмотря на то, что в ней что-то происходит – с ней н и ч е г о не происходит...
Почему время так жестоко к живому, так несправедливо-неравномерно соотносится с добром и злом? Человека можно убить мгновенно, но как долго и трудно он растет...
Впрочем, нужно ли валить на Время человеческое несовершенство? Может быть, наоборот, стоит уповать на Время, которое когда-то, в свой з а п л а н и р о в а н н ы й, предопределенный срок превратит нас в д р у г и х, в тех, которые не захотят и не смогут уничтожать друг друга, когда жизнь земная приблизится к жизни... небесной?
Или посочувствовать современным физикам-теоретикам, высасывающим изотерические знания о Вселенной из собственных пальцев? Пять секунд физики отвели на создание всей бесконечной Вселенной! Физики переплюнули самого господа, который, согласно Ветхому Завету целую неделю создавал только одну Землю с близлежащими небесами...
Посочувствуем физикам и самим себе. Унизительно обладать способностью рассуждать о Времени, Пространстве, Бесконечности, Вечности, но не иметь способности и возможности проникнуть в тайны Вселенной! Несовместимо-обидно ощущать себя достаточно разумным существом, интуитивно предчувствуя близость и доступность величайших тайн, которые, вероятно, совсем рядом, в собственной голове, но осознавать, что не пришел черёд Больших разгадок! И опять нисходить к ничтожеству земляного червя...
Д в е ш у т к и в о В с е л е н н о й е с т ь: п е р в а я – ж и з н ь, в т о р а я – с м е р т ь.
К нашему счастью или несчастью, мы созданы на животном фундаменте. И нам, как и неразумным братьям нашим меньшим, дарована спасительная особенность органических созданий – не задумываться об уникальности окружающего! Не помнить, что мы, наша психика, тело, история, наши вещи, дома, да что там! деревья, камни, кошки, собаки, козявки, Луна, Земля, Солнце и дальше, весь космос – это нечто такое немыслимо волшебное, в сравнении с чем все наши сказки и фантазии – примитивнейшие закорючки из букваря.
Иногда, конечно, мы читаем научно-популярные книги, где ученые мужи растолковывают нам свои гипотезы и теории. Нам объясняют, что трава и деревья – это очень просто, это фотосинтез. Облака – это всего лишь пар. Солнце – это термоядерная энергия...
Но тут же, в той же книге, мы читаем и о сомнениях ученых мужей: фотосинтез-то, конечно, есть, но... солнечная энергия – фотоны, идут к нам как-то странно, в виде очень сложных, постоянно изменяющихся пульсаций, не поддающихся расшифровке.
То есть, всё живое постоянно к о д и р у е т с я Солнцем! Да и само Солнце, если уж говорить честно, это совсем не термоядерная реакция, ибо уже давно бы прогорело. А наш собственный мозг?! Сколько в нем ни ковыряйся – ничего не ясно: что и как функционирует...
Почитав научно-популярный книжечки, мы на мгновение просыпаемся и видим себя то ли в гигантской сложной и бесконечной МАШИНЕ, то ли ощущаем себя крохотной частичкой мозга Вселенной, даже и не частичкой, а какой-то ирреальной грёзой, мечтой или мимолетной мыслью мозга Бесконечности, или всего лишь ответвлением одного из ЕГО снов...
И погружаясь в свои собственные, иногда вещие сны, в которых мы узнаём свое будущее или встречаемся с умершими, и слушая рассказы очевидцев о явлениях полтергейста – соприкосновениями с мирами других измерений, и наблюдая на экранах телевизоров бесшумные полеты НЛО с гравитационными двигателями, где сидят существа, умеющие преодолевать бесконечность с мгновенной скоростью, умеющие листать в р е м я назад и вперед и не желающие вступать с нами, дикими, в контакт, – мы просыпаемся на короткие мгновения. Мы видим дерево и думаем: какое это необъяснимо-красивое чудо – д е р е в о!... Мы смотрим на кошку или собаку и говорим себе: какая поразительная тайна-игрушка – к о ш к а, с о б а к а...
В утешение своей настоящей мизерности, мы говорим себе: ну что ж, когда-то и мы научимся делать гравитационные двигатели.
Мы будем путешествовать в собственных "летающих тарелках" сначала по своей галактике, а потом, когда вступим в Содружество Разумных, нам дадут карты дорог Вселенной... И тогда... Тогда мы уже будем не мы...
Вот так, на мгновение, мы проснемся и вновь заснем, и опустимся в осадок на дно нашей обычной пошлости, глупости, несовместимой с Настоящим Разумом животной ничтожности.
Но многие из нас, большинство! не просыпаются никогда. И вся эта многомиллиардная жующе-размножающаяся биомасса рождается и существует лишь для того, чтобы из нее иногда появлялись единицы, умеющие п р о с ы п а т ь с я.
Н и к т о н е м о ж е т с к а з а т ь – в ч ё м с м ы с л ж и з н и, н о в с е х о р о ш о з н а ю т, к а к у ю з а р п л а т у х о т е л и б ы п о л у ч а т ь...
Но есть у нас одно утешение, оправдывающее наше сегодняшнее несовершенство. Вот этот ресторан "Пучина" – всего лишь точка пространства. Представьте, что точка есть, а ничего другого нет. Ведь так и было когда-то. Место существовало – как пространство, а Земли не было. И вот появляетесь вы, желаете зайти куда-нибудь отдохнуть, но зайти абсолютно некуда! Пустота! Ни тебе соку, ни мороженного, ни девушек в мини-юбках.
Но вот появилась Земля и данная точка на ней. Но вместо ресторана "Пучина" в этой самой точке дикая страшная и глубокая пучина морская! И вы, вовсе и не Вы, а в виде какой-нибудь пучеглазой рыбешки удираете от жуткого морского чудовища! И если вам удалось удрать, то через миллионы лет на этом же самом месте, в первобытном лесу, пройдя эволюцию по Дарвину, сидите вы на дереве в виде неизвестного современникам рептилиобразного чуда-юда и выковыриваете из-под коры отвратительного мохнатого-пузатого червяка на ужин...
Создатель Ластиком-Временем на одном и том же участке пространства постоянно стирает свои сны, чтобы на месте старых произведений сотворить новые, усовершенствованные. Каждое новое время – своя сказка! Но за каждое новое усовершенствование нужно расплачиваться...
Вы сидите и кушаете ложечкой мороженное. И за вами не гонится морское чудовище. Пусть ваше мороженное по калорийности и полезности много уступает тому экологически чистейшему червяку, которого выковыривал из-под коры ваш предок, а вон те, в кожаных куртках в углу опаснее морских чудовищ... И, тем не менее, вы осознаёте, что добрались с помощью невероятнейших случайностей до стадии своей сказки – своего времени. И ваш разум выше разумов всех предыдущих – чем не утешение?
А кроме того, в детстве, вы успели побывать в другой, не вашей сказке. Ведь все мы в детстве – шпионы из будущего, засылаемые в прошлое – в бывшее настоящее своих и чужих дедушек и бабушек. И там, на заре машинной цивилизации, в каком-нибудь глухом посёлке, среди наивного прошлого, вы прихватили первозданного чистейшего воздуха, ледяной целебной колодезной водицы, цветных опьяняющих лугов и пасущихся на них лошадей с колокольчиками и перевязанными ногами, дивных диких луговых озер и озерец, кишащих жирной чистейшей рыбой, которую можно было ловить почти руками, осин с черными громадными майскими жуками, огородов с первой хрустящей морковкой... И никаких смогов, нитратов-нитритов, радиации, перенаселенности...
К а ж д а я с к а з к а д а ё т с я т о л ь к о р а з, и п р о ж и т ь е ё н а д о т а к, ч т о б ы н е б ы л о м у ч и т е л ь н о б о л ь н о в п у с т о м ж е л у д к е и п е р е п о л н е н н о й г о л о в е!
Упадем же на дно своей ничтожной животной вселенной, продолжим то, что нам предопределено – свой путь в своей страшненькой сказке...
КАКАЯ ВСТРЕЧА!
Друзья приходят и уходят, а стекло –
посуда – остаётся!
Лариса беспрепятственно прошмыгнула в двери. Зал пуст. Несколько мужиков сидят в отдалении. Сверкающий бар, дремлющий бармен.
Стэллы не видно. Что, назад? Или к бару подойти? Непринужденно. В кармане – ни копья. Куда же Стэлла?.. Мужики пьют. Богатые. Здесь всё стоит...
И вдруг. Да, вдруг! Или не вдруг. Как это бывает. Процесс узнавания. Кто это знает? Как там шарики в голове бегают, вспоминают, и д е н т и ф и ц и р у ю т рожи? Глазки, носик, ротик. Огуречик – вот и вышел знакомый человечек.
Ах ты сволочь! Свинья! Скотина! Вася! "Помни Васю", – сказал Чёрный глаз. Еще бы не помнить!..
Гнев. Её гнев – не ее гнев. А е г о. Мужской гнев. Сейчас... Сейчас ты...
Она подходит к столу /её п о д х о д и т!/, останавливается, смотрит в упор на Васю. И Вася смотрит на нее – кролик на удава. Узнаёт. И кривая неприятная маска-улыбка искажает его лицо, потому что он смущается. Потому что он тогда совсем не хотел э т о г о делать. Т о т приказал. Во сне... Удовольствие получил, но вспоминать... видеть ее...
– Ах ты сволочь! Еще улыбаешься! – Гнев залил ее всю изнутри. Как никогда. Что-то щелкнуло в голове. И дальше она не помнила...
Она ударила ногой снизу стол, и он отлетел вправо. Аркадий, сидевший слева, отшатнулся и вскочил. А Вася остался сидеть на стуле, один, без стола, как на пустой сцене. В конце концов – если жизнь – театр, то периодически приходится присутствовать не только в зрительном зале, но и на сцене: сидеть на стуле или валяться на ее пыльных досках.
Один удар каратистки – ногой, второй – и Вася тоже валяется, но не на пыльных досках, а на тщательно пропылесосенном цветном паласе.
Но летит, летит на всех парусах из туалета, где он заканчивал свои дела, когда услышал столь знакомый специфический звон бьющихся бутылок и бокалов, вышибала Алик-Эдик-Юрик-Шурик! Летит во всю мощь своих ста пятидесяти кэгэ и никак не может допорхнуть. Фу-у, допорхнул! Вот шпана! Кто это, мальчик или девочка?! А, сзади его-её – хватать! Ой, ой, что это, ой... больно!!
Это Лариса автоматически сгибает правую ногу и из-под низа бьёт пяткой между жирных столбов того, кто ее там сзади ухватил. И локтем в солнечное сплетение. В жирное, но все-таки солнечное. Всё-таки сплетение. И Алик-Шурик отваливается, согнувшись. А двое "кожаных" из дальнего угла встают и дружно аплодируют.
Я сижу рядом, радуюсь, что мне пока не попало и уже решаю отсюда убегать, но замечаю Стэллу.
Она вошла вовремя, к самому началу эпизода и видела его весь. Прежде всего она узнала, разумеется, Аркадия, то есть, своего родного папулю. Здорового мужика, то есть, Васю, она не узнала, потому что лицезрела его впервые. Меня она узнала тоже, но, кажется, не сразу, не мгновенно. И сейчас мы несколько секунд смотрим друг на друга – как на проявляющиеся сексуальные фотографии в ванночке с проявителем. Уже что-то показалось знакомое развратное, что-то ёкнуло в сердце и ниже пояса, но слой проявителя, словно слой времени уже отделяет прошлую глупость и пошлость – как нереальность.
Стэлла приехала сюда сказать своей здешней подруге Люське, что с "Пучиной" завязывает. И вообще... Но сейчас у нее в голове крутятся другие шарики, те самые, что за узнавание отвечают. За носик, ротик, огуречик.
Что это за огуречик в такой дурацкой курточке и штанишках, а? Вот же, что-то очень знакомое. Вот, носик, ро... Хо-хо, да это никак кисанька-Ларисонька!
Стэлла быстро подходит, слегка прикасается к моему плечу, бросает: – Подожди, сейчас... – Подходит к бандитке. – Привет, подруга, – говорит Ларисе, успевает подмигнуть папочке, взглянуть на перевернутый стол и на поднимающегося с пола краснущего от смущения мужика.
Потом, когда за всё уплачено и кое-что из напитков с собой прихвачено, мы все оказываемся сначала в машине у Стэллы, а затем и в ее квартире, где проводим несколько почти приятных и странных часов. Знакомство, объяснения, извинения, благодарности, выпивка, сигареты, музыка...
Лариса, правда, стала излишне стеснительной, напитки лишь пригубливала и старалась больше молчать. Но мне захотелось её когда-нибудь разговорить, потому что на кухне, где мы немножко пообнимались со Стэллой, она шепнула мне: "Лариска г о л у б а я..."
КРАСНО-ГОЛУБЫЕ…
Кто там кричит, что наша история – черте что?
Что за наивные речи, господа?!
В нашу историю особенно удачно превращается то
Чего не было никогда!
МИНИ-МЕДИТАЦИЯ: Где-то в космосе растёт НЕЧТО, которому через определенные промежутки времени требуется усиленное п и т а н и е. Человеческие души. Чем взрослее это НЕЧТО становится, тем большее количество питания ему необходимо...
Именно для того и посажен о г о р о д на Земле. Древние жестокие фараоны, цари, короли, императоры, кайзеры, ленины, сталины, гитлеры, эпидемии холеры, чумы, СПИДа – массовые многомиллионные смерти в короткие промежутки времени...
Разве не опровергает этот жуткий набор идею доброго Бога и разве не подтверждает идею космического НЕЧТО, пожирающего нас?
Вселенная устроена слишком разумно, ничего в ней не пропадает и не исчезает бесследно. Вполне логично предполагать, что от нас остаются "записи", "пси-энергия", "души" – как угодно, которые где-то, кем-то и каким-то образом используются. Потребляются.
Конец МИНИ-МЕДИТАЦИИ.
А сейчас разберемся с папой Стэллы – отчего это он стал вдруг заикаться? Да так сильно...
Часть жизни Аркадия Перминова оказалась конструкцией, сварганенной некоей славненькой всемирноизвестной организацией –Комитетом Государственной Безопасности СССР. Впрочем. Что там какой-то Аркадий для организации, которая, меняя аббревиатуру: ЧК, НКВД, МГБ, КГБ, МБР, ФСБ – уничтожила десятки миллионов граждан собственной страны!
Шесть лет Аркадий на небольшом дизельном прогулочном катерке /но вполне вместительном и комфортабельном/ доставлял на живописные приморские острова пузатое коммунистическое начальство. На рыбалку – так назывались подобные прогулки. Именно для них и держали катер со штатом.
Конечно, таких катеров и яхт было полно, государственные предприятия, где прокручивались многомиллиардные суммы – рыбодобывающие флотилии, военные заводы с астрономическими госзаказами – все они имели плавучие стационарные притоны, скрываемые, разумеется, от народа. Предназначались они как для своих бонз, так и для приезжающего московского начальства. Сценарий "рыбалки" всегда один: водка, коньяк, шампанское, шлюхи-секретарши /специально содержащиеся в штате в виде профсоюзных, партийных и комсомольских работников/.
Заходили в морские заповедники, где по договоренности их уже ждали: живая рыба, свежие крабы, устрицы, мидии и гребешки. Два пожилых матроса варили тройную уху, готовили крабов и ракушки. А гости напивались, развратничали в специально приготовленных для этого каютах, нередко блевали там же... соцреализм, тщательно скрываемый от наивного народа.
А с высочайших трибун вовсю молол свою чепуху о какой-то "перестройке" и "новом мышлении" новый царь СССР – Генеральный секретарь КПСС, Председатель Верховного Совета, Верховный главнокомандующий и Кто-то там Ещё – Михаил Сергеевич Горбачев.
А некто Аркадий Перминов, имея диплом капитана дальнего плавания /в сейфе КГБ/, продолжал развозить мерзостную пузатую сволочь с блевотиной.
Михаил Сергеевич уже успел за деньги советского налогоплательщика выпустить золотую коллекционную монету с собственным анфасом и профилем /авось найдут в раскопках через мильён лет!/ и распечатать во всех странах мира свой уникальный дебильный "шедевр" со с к р о м н ы м названием: "Перестройка для нашей страны и всего мира" – сборник тарабарских речей, настроченных референтами, а Аркадий всё раздумывал: куда бы и к кому бы обратиться насчет реабилитации? Куда? К царю, конечно!
Дважды садился за письмо: "Здравствуйте уважаемый, дорогой Михаил Сергеевич!" И дважды "дорогой" зачеркивал, а потом рвал написанное в мелкие клочки и смывал – на всякий случай – в унитаз... "Подожду еще. А то, как бы чего хуже ни получилось..."
Но реабилитация явилась к Аркадию сама. Прямо на борт катера. В лице ... капитана КГБ Красных. Пардон – подполковника Красных.
Вообще, если по большому счёту, это явление подполковника КГБ народу, в смысле – Аркадию, надо бы описывать по Достоевскому с размахом на отдельную главу, да нет, что главу – на отдельный роман – со всеми возможными и невозможными нюансами запредельных контактов.
В каждом, даже самом маленьком писателе, сидит Достоевский, мечтающий о ненормальных жизненных ситуациях, в которых проявляется ненормальная наша психика. Ведь мы в с е ненормальны! И, может быть, более других те, кто не подозревает об этом и считает себя нормальным на все сто.
М о ж н о л и с ч и т а т ь ч е л о в е к а н о р м а л ь н ы м, е с л и у н е г о н е т с в о е й н а в я з ч и в о й и д е и?
Но что идеи! Разве каждый из нас не попадает в жуткие примитивные ситуации? И тогда мы, подстать ситуации, превращаемся тоже в нечто такое же жуткое и примитивное, может быть, в часть того НЕЧТО, которое пожирает наши души? Вдруг, на короткие мгновения, мы как будто становимся самими собой, настоящими – з в е р ь м и. Маски, которые мы таскали на себе всё остальное время, сваливаются, а под ними – никого и ничего! Под ними – лишь секундная ситуация и реакция на нее. А нас, каких мы себя воображали, напялив маски и любуясь в зеркало, нет! И мы видим, что ненормальная ситуация и наш звериный оскал – это и есть настоящая н о р м а этого лживого мира, построенного из примитивных инстинктов. А все остальные красивости – лишь хитрый обман, прикрывающий каннибальскую правду.
М о ж е т б ы т ь, н а с н е т в о о б щ е н и г д е.
Но в каждом из нас сидит Достоевский с его персонажами. Когда-то мы бываем Раскольниковыми, когда-то – князьями Мышкиными, старухами-процентщицами и Сонечками Мармеладовыми.
Мы ненормальны все и всегда. Мы живем так, как будто есть смысл жить и мы бессмертны. Мы все – психопаты. А цивилизация – массовый гипноз-психоз. Мы часть Вселенной, значит, и она сумасшедшая. Но всё – от Бога?..
Наше мышление настолько ничтожно и ограничено, что мы объясняем мир с помощью Бога, но забываем спросить себя: а кто создал Бога и что, как, где и сколько было до Него?
Бог придумал человека для того, чтобы человек придумал Бога...
Как бы там ни было, но если мы живем в сумасшедшей Вселенной, то убийства, войны и все остальные мерзости, в том числе и такая миленькая организация, как КГБ, вполне нормальны.
Так что явление темным сентябрьским вечером некоего товарища подполковника КГБ Красных на борт катера к некоему Аркадию, Фёдора Михайловича Достоевского вряд ли заинтересовало бы.
Ну что, в самом деле, здесь описывать? Встречу палача и жертвы? Ну какой там к черту Красных палач?! Не застрелил же шесть лет назад Аркадия в кабинете, как раньше его коллеги из НКВД делали. И в лагерь не отправил. Ну, лишил диплома. И то – начальство приказало. Правда, мог бы и не лишать капитанства, а перевести на работу на каботажные линии, то есть, в своих водах. Ну, перегнул малость, показал власть, подумаешь, не то еще приходилось делать...
Нет, не взялся бы Фёдор Михайлович за эту жилу неперспективную. В конце концов, не с топором же приехал на новенькой служебной "волге" стального цвета с личным шофером Красных, а с кейсом, который заключал в себе две бутылки марочного армянского коньяка, пару лимонов, пачку американских сигарет и, конечно, диплом капитана дальнего плавания Аркадия Перминова. А официальные и личные извинения: "перегиб, время было такое, сейчас новое мышление, перестройка, демократизация..." – это Красных устно преподнес. По демагогии у него в спецучилище всегда было пять баллов.
Но если бы все-таки великий Федор Михайлович заинтересовался нашим подполковником КГБ Красных – как типичным психологическим феноменом полуобразованного ничтожества, как властью над властью в абсурдной стране дураков и негодяев, то, конечно же, гениальный писатель как всегда начал бы с микроскопических исследований малейших сквозняков души, а закончил бы грандиозными телескопическими обобщениями! И уж, разумеется, со всеми возможными подробностями гений описал бы то самое специальное военное училище, в котором наш будущий подполковник прокайфовал пять лет.
Действительно, вообразите себе высшее учебное военное заведение, принадлежащее организации, которая семьдесят пять лет целенаправленно, в гигантских масштабах уничтожала население собственной страны... По одним данным – это десять миллионов расстрелянных и умервщленных в концлагерях, по другим – сорок. Миллионов! А по третьим данным, с учетом искусственного голода и бездарно-преступным началом войны с фашисткой Германией /именно перед ее началом славной организацией было расстреляно сорок тысяч кадровых офицеров!/ жертв насчитывается семьдесят миллионов.
Пожалуй, одного Фёдора Михайловича будет маловато. Сюда бы еще Кафку – пожалуй, единственного землянина, так остро осознававшего абсурдность нашего мира /которая привела его к отказу от р е а л ь н о г о мышления, то есть, к сумасшедствию. Впрочем, некоторые психиатры утверждают, что шизофреники – это люди будущего.../.
Да еще бы Чарльза Диккенса – чтобы описать клоунов-преподавателей необыкновенного заведения, тех самых, что л и ч н о участвовали в массовых расстрелах и сочиняли пропагандистское враньё.
А впрочем, надо отдать должное преподавателям, проявить к ним сочувствие. Вы что же думаете, это так легко и просто – на одной лекции совмещать совершенно несовместимые вещи? Эквилибристически жонглировать д в у л и ч и е м в химически чистом виде, но с серьёзным, эдаким патриотически-пафосным видом?!
Вот, например, великий вождь всех времен и народов... товарищ Сталин. Ну что ж, да, были некоторые небольшие перегибы. По н а ш и м архивным данным, расстреляно 143242 человека. Да, вполне возможно, что там были и невинные. Несколько человек. А остальные – шпионы и враги народа! Но зато сколько сделано под мудрым руководством товарища Сталина! Каналы, гидростанции, заводы и детские садики!
А еще на этом же уроке преподавателю надо напомнить курсантам, что: "Народ и партия – едины!", "Партия – наш рулевой!", "Наша цель – коммунизм!"
Но смышленные курсанты на этом же уроке должны понять и кое-что другое, о с н о в н о е. Например: а что такое, собственно, народ? Наш народ? Где он? Кто он? Нет, товарищи, мы не будем называть свой народ баранами, скотом, быдлом и кошачьим дерьмом... Но в дальнейшем, когда вы ознакомитесь с выписками из наших п о д л и н н ы х архивов, вы сами осознаете, что народ, позволяющий себя уничтожать в таких... э-э... масштабах –это не народ. Это стадо. А стадо необходимо пасти и производить селекцию. Наши славные Органы – над народом, над властью и над компартией. Потому как, что такое, собственно, власть? Тот же народ. И из грязи, как говорится, в князи. Воруют, барствуют... А компартия? То же самое. Фильтровать, обновлять кровь – вот в чем была основная задача органов. Таковой она и остается – но на более современном уровне.
Здесь старый преподаватель мог бы пуститься в сентиментальные воспоминания и рассказать товарищам курсантам, как в далекой молодости, когда Органы назывались еще НКВД, ему посчастливилось участвовать в р о т а ц и и кадров – ликвидации д е с я т и т ы с я ч местных приморских коммунистов – мелких, средних и крупных начальников, их заместителей и даже секретарш. Кстати, одну такую, за булку хлеба, он...
Впрочем, никакой ликвидации не было. Их должны были отправить с очередной партией на крайний Север в концлагерь и там уничтожить. Но не успели, кончилась навигация. А местные лагеря были забиты так, что никакой возможности всунуть еще десять тысяч и кормить даже теми отрубями, которыми их кормили, не имелось. И вот эту партию загнали на приморское озеро Ханку, на самый глиняный бережок, в самом центре поселка Камень-Рыболов, напротив сельмага, школы-восьмилетки и детского садика... Огородили колючкой и всё. На свежем воздухе.
Воду они пили из озера, а кормёжка... Некоторые пытались ловить рыбу руками. Местные жители, на глазах у которых посреди поселка /вот они, перегибы!/ происходила вся эта возня, поначалу бросали им хлеб и картошку через проволоку. Но после того, как часовой по приказу начальства прошил из автомата сердобольных бабку с дедом, желающих покормить врагов народа больше не нашлось.
Закапывали они сначала друг друга сами, в глине, но вскоре обессилили и копать ямы приходилось охране. К середине декабря осталось несколько человек, самых крепких, их в лесочке добили...
А ту секретаршу... Гарная девка была, породистая, долго держалась, но всё равно простыла... на голой земле... Ее звали Ниной. За булку хлеба она согласилась. Он отвел ее ночью с земляком Гришкой в кусты. Но у Гришки ничего не получилось, а он с Ниной почти месяц каждую ночь. В сущности, она была его первой женщиной. Он подкармливал ее тушенкой, дал телогрейку.
Потом Нину отобрал у него старшина. И он хотел застрелить старшину. Эх, молодость! Но не застрелил. Сам едва за ту проволоку не попал. А Нина скоро умерла. Все умерли.
Преподаватель мог бы свозить своих курсантов на экскурсию, всего-то сто километров. Иногда, летом, он ездит т у д а на своей машине. Один. На пару дней. На рыбалку.
Ставит палатку. На том самом глиняном бережку. Рыбу с вечера покупает у рыбаков. Ночью палит костер, пьёт водку, хлебает уху. Как тогда, когда он служил здесь в охране НКВД. Он смотрит на глиняные холмики, они шевелятся в отсветах костра. "Были перегибы, – думает пьяно он. – На глазах у всей деревни... десять тысяч... Жизнь человеческая абсурдна. Я, из глуши, индеец из хижины с соломенной крышей и земляным полом, неграмотный, примитивный, выжил тогда, потому что именно такие ничтожества требовались примитивной жестокой стране. Нина... она владела тремя языками... немецким, английским, французским... Ее мать, дворянка, научила ее в детстве... А я... за всю жизнь так и не выучил... Я преподаю мерзость молодым сволочам, будущим убийцам, я, негодяй и ничтожество до сих пор жив, а они, умные и грамотные, давным-давно там, под глиной..."
Местное население давно обновилось, сменились поколения и никто ничего не помнит... Только на том месте, на берегу, никогда не купаются. П о т о м у ч т о в с е в с ё з н а ю т.
И если спросить какую-нибудь долгожительницу бабку с клюкой, она ткнет этой самой клюкой в сторону г л и н я н ы х в о л н и ответит: "А це не наши. Це – коммунисты..."
Так что, товарищи курсанты, вы обязаны насквозь проникнуться сознанием исключительности наших Органов! Мы – над быдлом... в смысле, над так называемым н а р о д о м, мы над так называемыми вождями и даже над компартией! Настоящая и единственная власть в стране – мы! Редакторы издательств, газет, журналов, радио и телевидения – наши сотрудники. Их заместители – тоже. Большинство рядовых журналистов сотрудничают с нами по подписке. Мы назначаем в писатели и попы. Поэтому н а ш и люди не нуждаются в особых материальных льготах. Каждый из вас будет иметь гарантированную среднюю квартиру и среднюю зарплату, соответствующую его званию и должности. Каждый из вас обязан отчетливо осознавать, что неограниченная власть выше денег и славы. И всех своих, уличенных в казнокрадстве и взятках, Органы жестоко покарают. Кстати, о каре. Прежние методы, разумеется, устарели. Да и не так у нас сейчас много граждан, несогласных с политикой партии и правительства – как видите, методы р о т а ц и и и с е л е к ц и и принесли большие результаты... Но в семье, конечно, не без урода. И часть этих уродов, так называемых д и с с и д е н т о в, мы до сих пор отправляем в лагеря, но не как политзаключенных, а по уголовным статьям. Ну, а наиболее оголтелых и опасных... Есть много ц и в и л и з о в а н н ы х методов. Принудительное лечение в дурдо... в специальном психдиспансере. Хирургическое вмешательство... Мгновенная смерть от сердечного приступа или инсульта... Как это делается –вы будете проходить на других занятиях. Но главное, не забывайте – всё для советского народа, для его светлого будущего...
Курсант Красных не спился, не попал в дурдом и не пропал без вести – как некоторые его сокурсники. Его вполне устраивала будущая неограниченная власть и вполне он мог плевать на все моральные принципы вместе взятые – без малейших последствий для собственной железной психики.
Но один незыблемый постулат Органов никак не хотел уложиться в прокрустово ложе мышления Красных – ни во время обучения, ни после. Особенно – после! "Как же так?! Обладать огромной властью и не иметь с нее дивидендов?!"
Жить на среднюю советскую зарплату – это значит нищенствовать. В то время, когда его сейфы хранили сотни досье на партийных воров различных рангов, которых он мог только регистрировать, отслеживать, но ни в коем случае не арестовывать – без приказа ... этих же воров!!!
Да, в то самое золотое времечко, когда жульё жировало и каталось как сыр в масле, дурача рабочее и интеллигентское быдло привычными тарабарскими лозунгами: "Наша цель – коммунизм!", он, лейтенант, а потом капитан КГБ, переколачивался с женой и ребенком от получки до получки. Как гласила тогдашняя шутка: жена даёт рубль на день и умоляет, чтоб я себе ни в чем не отказывал...
Красных не возражал жить в Стране дураков, вполне даже неплохо и с посредственными способностями, в погонах, проще сойти за умного. Как говорится: умным может быть каждый – были бы рядом соответствующие ценители. Но вот всю полноту абсурда этой страны его голова все-таки вместить никак не могла, тем более, обладая такой информацией, какой обладал он.
Он наблюдал за перемещениями местного начальства. Директор кондитерской фабрики, наворовав миллионы, развалив работу, переводился в директора театра или филармонии, где нечего было украсть. Временно, как в ссылку.
Советских начальников не увольняли. Вечные советские начальники – номенклатура. Их, вечных, уже не сажали. По двум причинам. Во-первых, они как постройка из костяшек домино – толкни одного, повалятся все. Все повязаны, все родственники и друзья. А убивать в подъездах и взрывать в машинах – ненужных и многознающих – тогда было еще не принято. А во-вторых, особенно надежны и управляемы те, у кого рыло в пуху, на кого лежит досье, о котором они, конечно же, знают...
Ну, ладно. Эти пункты капитан Красных еще мог понять. Чёрт с ними. Не мог он понять другого: почему он имеет право собирать на них компромат, наблюдать их пресыщенную служебную и частную жизнь, иногда во всех ее самых пахабных подробностях, прослушивая квартирные и кабинетные микрофоны-жучки, но не имеет права хотя бы изредка подоить этих жирных свиней?! Ну не партийную сволочь, так хотя бы торгашей – всю эту бесчисленную рать подпольных миллионеров: директоров столовых, кафе, ресторанов... Ведь доят их, идут ежемесячные отчисления начальникам и генералам милиции и ОБХСС, но не КГБ!
В чем дело? – не раз спрашивал он себя. – Дурацкие коммунистические идеалы энкэвэдэшных старпёров, в которые они, полоумные, почти искренне верят – при всей-то их беспредельной циничности?
Но собака оказалась зарыта не в ветхих лживых идеалах. Разгадку он понял много позже: система ввела в себя инстинкт самосохранения! Требовался аппарат-предохранитель, не включенный непосредственно в сеть развращенной власти, а полностью ее контролирующий и в неизвестный ч а с и к с готовый взорваться и предъявить счёт...
Для того, чтобы все многочисленные Красных не сломали системы и не вклинились самостоятельно и самонадеянно в коррумпированную клоаку со своими досье-насосами по откачиванию денег, еще в училище будущие офицеры были в о ч е н ь достаточной степени ознакомлены со службой контрразведки. Выходило так, что наблюдения за своими работниками велись куда более тщательно, чем за какими-то мифическими шпионами...
И ЧАС ИКС НАСТАЛ!
Но господи – если ты есть: как же Ты допустил т а к о й час?!? "Двадцать три триллиона долларов мы потратили на ЦРУ и на холодную войну. И мы её выиграли!" – объявил президент USA он же бывший киноартист, до пятидесяти с лишним лет игравший клоунов, господин Рейган.
Для начала скупили на корню высшее руководство КГБ, с их помощью поубивали, не фантазируя, одним способом – выбрасыванием из окон, кремлевских казначеев, и вывезли в с в о и банки весь гигантский – т ы с я ч и тонн – золотой, платиновый, алмазный и валютный фонд бывшей огромной страны – СССР. Богатства, накопленные народом – нищенским неоплачиваемым трудом за семьдесят пять лет. А личные сбережения граждан искусственной инфляцией обесценили... И всё это под носом у величайшего дурака-шизофреника-трепача, горе-руководителя этой злосчастной страны, достойного войти во всемирную историю наибездарнейшим клоуном-президентом шестой части планеты!
Имевший н е о г р а н и ч н ы е возможности, Горбачев сам остался нищим и впоследствии ему пришлось за границей рекламировать пиццу!
Впрочем, врожденные двуличие и лживость этого товарища-господина настолько феноменальны, что он вполне мог р а з ы г р а т ь собственную бедность, имея весьма неплохие проценты с украденных золотовалютных запасов...
А высококлассные американские и израильские разведчики, вместе с высококлассными советскими разведчиками, подключив высококлассных и прочих дебильных советских мокрушников, с помощью десятков тысяч убийств, подкупов, запугиваний "приватизировали" – по схеме, разработанной в ЦРУ – народные необъятные запасы нефти, газа, золота, алмазов, металлов и всего, что только можно вывезти.
И потекли триллионы долларов, затраченные некогда на развал СССР, обратно, да с многократной прибылью! В "Бэнк оф Америка" и прочие "бэнки"...
И из этих же, украденных денег, международные преступники-"благодетели" выдали многомиллиардные кредиты в личные карманы кремлевских, посаженных туда "благодетелями" же, кукол.
Много десятилетий всё тот же ограбленный народ, погибая, будет возвращать из своих нищенских грошей эти "кредиты" и жлобские ростовщические проценты с них...
А кремлевским куклам и их холуям, в том числе высокопоставленным старым гэбэшным и новым фээсбэшным закапали процентики с выкачиваемых несметных сокровищ...
А наиболее активным прожорливым россиянским и эсэнговским пронырам с барского, у ж е з а г р а н и ч н о г о стола, швырнули кость: разграбленные военные заводы и всё недвижимое, что невозможно вывезти в свои "бэнки".
И бросились активные сворой псов в кучу малу – делить остатки-объедки. Конечно же, победили хорошо организованные – уголовники.
Впрочем, понятие "уголовники" вдруг фантастически изменилось. В отъявленных уголовных подонков-отморозков неожиданно превратились сотни тысяч вчерашних комсомольских и партийных секретарей, профсоюзных деятелей, известных спортсменов, офицеров КГБ, милиции, армии...
Калейдоскоп перевернулся, стёклышки сложились в новый узор: идеальнейшая возможность для врожденных двуличников! При системе, официально пропагандировавшей гуманизм и "светлое будущее", они успешно мимикрировали и носили личины деятельных честных руководителей, выступали на многочисленных комсомольско-партийных и производственных собраниях с тарабарскими речами: "выполнить и перевыполнить, всё для блага советского человека!" Конечно, некоторые из них уже т о г д а при возможности приворовывали, но можно было погореть и пойти в тюрьму - в советский ад. И приходилось таскать на себе благообразную маску-личину.
Но большинство из них не имели возможности украсть – что украдешь на комсомольской работе? Получая ничтожнейшую символическую зарплату и одновременно занимая престижные кабинеты, они имели лишь возможность мечтать и строить планы: как использовать свою высокую идеологическую должность, чтобы поднять свое материальное обеспечение? Как потрясти все эти торговые и добывающие предприятия, начальники которых неплохо г р е л и с ь на народном добре?..
СССР погубило глупейшее несовместимое противоречие – между престижной должностью и непонятно-ничтожной зарплатой!!!
И вот, пришел ч а с и к с. Страна распалась. Нет власти. Нет контроля. Власть – только собственная совесть. Совесть?! Ха-ха.
И вчерашние у в а ж а е м ы е дяди и тёти мгновенно сменили мимикрию, скинули старые маски честных лиц и надели новые – "крутые"...
Нет власти в распавшейся стране? Да кто это сказал! Вот же, на столе у каждого списки сотен телефонов: судьи, прокуроры, начальники милиций, военные, секретари... И все знакомые, многие – друзья. А что Вова /Петя, Вася, Дима.../, не пора ли становиться капиталистами? Как? Да элементарно! Приватизировать.
Отобрать. Объединить.
Вчерашние благообразные "честные" дяди и тёти, объединившись, наконец, в настоящую, а не в наивно-пугливую советскую, мафию, вооружив с многочисленных военных складов голодающую безработную молодежь и навербовав убийц-боевиков из т р ё х м и л л и о н о в сидящих в тюрьмах и лагерях, повели борьбу не на жизнь, а на смерть...
Они убивали-убивали-убивали всех, кто им мешал, кто был более талантлив и сумел даже в таких условиях что-то создать ценное, производительное, приносящее прибыль.
Началась необъявленная гражданская война: до зубов вооруженная мразь, захватывающая гигантские ценности, безнаказанно расправлялась с безоружным населением и друг с другом – когда не удавалось прийти к консенсусу.
Сотни тысяч убитых и из них десятки тысяч самых лучших и честных: судей, прокуроров, милиционеров, журналистов – и и г р а пошла по новым правилам – без правил.
В С Е структуры власти превратились в уголовные подразделения-бригады, живущие не по псевдо-официальным законам, а п о п о н я т и я м: по толщине кошелька, по количеству боевиков.
И эти "новые" – вверху и внизу, самые худшие-оставшиеся, дяденьки и тетеньки без принципов, и пришедшие новые мальчики и девочки /их детки и внучата/ – без комплексов: судьи, прокуроры, менты, шлюшки-журналюшки, новые "юмористы-сатирики" с их анекдотцами, прозванными народом "анекдотцы о минете в туалете в ИНТЕРНЕТе " – тусовались друг с другом, облизывая и боясь друг друга, холуйствуя – за право не быть убитыми и жить на куче говна...
Но всё это еще впереди, а пока – тысячи, десятки тысяч "красных", как всегда остались со своими облупленными красными носиками и пустыми кармашками! И всё та же дурацкая роль наблюдающих – уже за новеющими "новыми русскими", еще при Горбачёве и в первые годы при алкаше и воре Ельцине – за беспредельными убийствами, грабежами, спекуляциями, пирамидами из воздуха и вывозом бесчетных бесценных сокровищ из страны...
И опять – никого не тронь! Потому что свое же начальство – генералы – уже примазались к новым условиям; уже лепят трехэтажные коттеджи, уже мусолят акции, в широкой продаже для простых смертных не продающиеся: самолетики, пароходики, золотишко, рыбка, лесишко...
Да и не начальство оно уже никакое - свадебные генералы. Настоящее начальство – бандюги в кремлях и на малинах! Не будут же они ловить самих себя, приказывая с о б с т в е н н о м у КГБ!
Дошло до того, что хваленое ГБ несколько лет пряталось по многочисленным многоэтажным казематам, трусливо прикрываясь молоденькими солдатиками-автоматчиками – пока ни устаканилось, ни поделились куски, пока свадебные генералы ни заняли свое п о ч е т н о е место – под столом с объедками...
Ну, а доблестные офицеры среднего звена прославленной, всемирно известной организации: ЧК-НКВД-МГБ-МБР-ФСБ – остались один на один с начальной стадией бандитского российского капитализма, с нищенской зарплатой, невыплачиваемой по полгода, прокручиваемой бандитскими банками, с нищенской пенсией в ближайшей перспективе или с пулей в подлой голове...
Конечно, спецы из контрразведки, владеющие десятками способов убийств и прочими полезными навыками, подались на службу к бандитам, где многие из них и сложили свои кости...
А такие теоретики-идеологи как Красных, поняли, что никто им кроме самих себя не поможет. Они объединили свои усилия и сейфы, достали папки-досье и нашли кое-что.
Поэтому, однажды осенним вечером, подполковник Красных явился на катерок к бывшему капитану дальнего плавания некоему Аркадию Перминову.
После первой бутылки армянского коньяка подполковник Красных принес Аркадию официальные и неофициальные извинения и вернул документы, изъятые в свое время.
На половине второй бутылки армянского коньяка Красных предложил: будешь ходить в Японию капитаном. Сутки туда, двое-трое суток там, сутки назад. Тачки возить. Себе и н а м. Согласен? Валюты дадим. На развитие. Потом отдашь. Согласен? Компенсируешь годы потерь... согласен? Начальник пароходства – наш б о л ь ш о й должник. Там всё уже договорено и решено. Согласен? О’кей?
- О’кей...
- Ну и о’кей!
А что касается всяческих психологических нюансов: этих видимо-невидимых колебаний биотоков, сотрясаний воздуха какими-то словами – рожденных движениями так называемой с о в е с т и, г о р д е л и в ы х мыслей и чувств, всяких там изменений конфигураций зрачков и глаз, ряби ироничных, презрительных /и еще чёрте каких!/ улыбок, морщинок и прочих едва уловимых игр лиц "палача" и "жертвы"...
Э-э, пусть всю эту воду льют на свою мельницу таланта незабвенные Фёдор Достоевский, Чарльз Диккенс и Франс Кафка!
Какие уж тут нюансы, когда жрать хочется, когда всё вокруг стремительно рушится и проваливается в тартарары, когда нет ни закона, ни власти, когда жизнь человеческая стоит меньше копейки, когда нет страны и народа, а есть ограбляемая территория со спившимся, запуганным деградирующим истребляемым населением-быдлом...
Надо выживать! А выживает сильнейший. И подлейший.
Н о с т р а н а, к о т о р а я н е ж и в ё т, а в ы ж и в а е т – н е ж и в ё т...
И вот Аркадий вновь капитан. За два года он привез себе более сотни машин. Это было то начальное наивное время, когда глупые япошки еще сдавали свои нестарые, но морально устаревшие высококачественные авто на свалку и платили за их утилизацию большие деньги! Ведь продать-то некому – советским морякам не позволялось привозить импортные машины.
Но изменились законы в эсэсэре, а япошки не врубились. И уголовная таможня наша – тоже. И пошел первый поток японских железяк на колесах – самый фантастический! Ибо в Стране Дураков умели делать только ракеты, танки и автоматы Калашникова. Старую японскую машину, приобретенную в Японии за несколько баночек икры или крабов или за дешевенькое золотое колечко, в России можно было поменять на хорошую квартиру!
Аркадий так и сделал: приобрел несколько неплохих квартир, несколько капитальных гаражей, дачу, дом за городом и, конечно же, энное количество тысяч долларов...
Процветал и Красных с группой офицеров. Впрочем, они вполне отдавали себе отчет в мизерности подобного бизнеса: рядом, на триллионы долларов в чужие карманы текут океаны нефти, газа, алмазы, золото, а тут... Какой-то японский хлам... Но что же сделаешь – Cuique suum. (Каждому свое. Лат.)
Местный авторынок уже насытился, машины пошли в Сибирь и за Урал. Поднимались цены в Японии и таможенные сборы. Но, возможно, Аркадий и группа офицеров еще долго бы качали недурную прибыль из японских каров, если бы...
Аркадий возвращался из очередного рейса, теплоход забит сотней "тойот", "мазд", "хонд", "ниссан" – автобусы, джипы, спортивные, легковые, грузовики, рефы... Три принадлежат капитану, пятнадцать – ФСБ, остальные – начальникам пароходства и экипажу.
На подходе к городу Аркадий получил радиограмму от Красных п р я м ы м текстом: "Аркаша, к десятому причалу не подходи, там ждет вас вооруженная банда, человек тридцать. В бой вступать возможности не имеем. Швартуйтесь к двадцать третьему причалу".
К Аркадию перед рейсом подходили уголовники и предложили: будешь возить машины нам. Когда Аркадий начал вилять, ему перечислили почти все тачки, которые он привез себе, стоянки, где отстаиваются еще не проданные его машины... Предупредили: откажешься – заберем всё, что имеешь.
"Не обращай внимания! – успокоил Аркадия Красных. – У нас всю под контролем!"
Аркадий пришвартовался на двадцать третий причал, все машины выгрузили, Красных отогнал и тачки Аркадия. "Иди на десятый, ничего не бойся, ничего они не сделают, вокруг есть наши люди", – заверил Красных.
И он пришвартовался. Около пятидесяти уголовников ворвались на судно. С автоматами, с обрезами. Трое вломились к нему в каюту и стали избивать – насмерть. Потом выволокли на причал, затолкали в машину без номеров и увезли в неизвестном направлении. Разумеется, никто из команды н и ч е г о не видел.
Команду в это время тоже избивали и грабили.
Людей Красных на причале не оказалось... Трое суток Аркадия пытали в подвале. Шло к убийству. Чудом ему удалось убежать.
На этом дружба его с КГБ-ФСБ закончилась. Аркадий поседел как столетний старец, у него отнялась речь. Потом вернулась, но несколько лет он заикался так, что почти не мог говорить. Из пароходства он уволился...
ПРОДАЁТСЯ ПРЕЗИДЕНТ СССР.
В мире всё относительно, поэтому нужно
точно знать: что, кому, куда, когда и
сколько нести.
Вечный двигатель, perpetuum mobile (лат.) – существует! Он называется – н а и в н о с т ь!
Наивность всю жизнь двигает каждого из нас. И миллионы лет – всё человечество.
Мы надеемся на перемены к лучшему, на "завтра", на будущее. Прекрасно осознавая –хотя бы на уровне подсознания, что: Ч е м б о л ь ш е в с ё м е н я е т с я к л у ч ш е м у т е м л у ч ш е в с ё м е н я е т с я к х у д ш е м у!
Наивность, наивность, наивность!
Истина рождается со слезами, а умирает со смехом.
Потому что это опять была не истина, а очередная наивность! И на месте одной издохшей "истины"-наивности рождаются сто следующих новых – еще наивнее!
Всю жизнь мы идем от одной кассы-наивности к другой. За старыми обесцененными зарплатами-наивностями приходят новые авансы, налоги и разочарования.
Наивное человечество верит в науку и технику, воображая себя разумным, но эта "наука" и "техника" – лишь самая примитивная и ничтожная часть того, что УЖЕ придумала и осуществила Вселенная!
Наивно мы переходим из капитализма в социализм и обратно, миллионами истребляя друг друга, но нищие остаются нищими, погибая в канализационных колодцах, а воры-богатые подыхают от ожирения во дворцах.
Наивны ВСЕ и ВСЁ! Наивна вся Вселенная и её супер-пупер зелёные человечки и роботы. На своих НЛО-машинах времени они за полсекунды прыгают из одной бесконечности в другую, но какого чёрта они надеются увидеть 3 Д Е С Ь, в нашей чёрной дыре глупости?!?
Подполковник, вернее, в то время еще майор КГБ Красных, тоже прошел собственные круги наивности – вместе с дурацкой наивной развалившейся страной.
Это потом появилась мёртвая хватка – трясти некоторых бывших партийных бонз-клиентов, входить с ними в долю, иметь свои жалкие крохи с ворованной в Охотском море рыбы, вымогать мзду у хозяев-негодяев всяческих сервисов и шикарных магазинов, поналепленных на украденные у НАРОДА деньги.
Это всё потом. Но был один момент, до торговли старыми японскими машинами, когда засветила ближайшая реальная перспектива: остаться без работы, без пенсии, оказаться нищим – в сторожах, в дворниках, в бомжах, покончить самоубийством или сдохнуть в канализационном колодце, как миллионы русских безработных, бежавших из бывших советских республик и погибших в России на помойках, в подвалах, на трубах теплоцентралей: в Стране негодяев как в Стране Негодяев...
Вот тогда-то у Красных и появился планчик: продать кое-что неизвестное широкой мировой общественности из биографии бывшего генерального Секретаря центрального Комитета Коммунистической Партии Союза Советских Социалистических Республик, а впоследствии, президента СССР...
Торопись сделать мерзопакость сегодня – ибо завтра она устареет и станет нормой поведения!
Волею судьбы Красных повезло вляпаться в историю. Потому что некоторым удается войти в историю только потому, что они в нее уже влипли. Конечно, майор КГБ не вошел в летописную историю человечества и даже своей страны, но расписку о не разглашении ему пришлось оставить на память будущим архивариусам, впрочем, весьма гипотетическим, разве что тем, из НЛО с их машинами времени, для которых не существует секретов. А для наших, земных потомков доступ к документам подобных вампирских организаций закрыт н а в е ч н о. Нельзя прочитать то, что тщательно уничтожается...
Ирония судьбы для Красных состояла в том, что в числе его осведомителей оказался некто Анатолий Б., третий механик одного из самых процветающих, дальневосточных пароходств, которое в дальнейшем, конечно же, не избежало участи всех других материальных ценностей в новой бандитской стране и было позорно разграблено и уничтожено.
Стукач в общем как стукач: бездарный жирный кабан – пожрать да выпить. Но из своих. Родственник одного высокого гэбовского чина. В свое время он помог А.Б. поступить в тридцатилетнем возрасте в среднюю мореходку без экзаменов и определил в Органы. Толя исправно докладывал: кто что сказал, что купил за границей и продал здесь. То есть, осуществлял на судне те же функции, что и помполит, только негласно. По его докладным-закладным моряков либо увольняли, либо лишали загранрейсов, переводя в каботаж и на обслуживания Арктики, либо садили в тюрьму. За эту творческую работу ему позволялось кое-что привозить и продавать.
Стукач как стукач. Врун, болтун и хохотун. С некоторыми артистическими способностями, с умением напустить на себя солидность, тем более, имея весьма внушительную комплекцию. Родственник всунул его на зафрахтованный теплоход "Федор Шаляпин", советский роскошный – с несколькими кабаками, барами, бассейнами плавучий притон для американских акул капитализма. И Толя несколько лет жрал, пьянствовал и развратничал с великолепными отборными советскими девочками-официантками, пять сотен которых днем и н о ч ь ю обслуживали акул капитализма-империализма, прогуливавшихся из США в Австралию и обратно.
Но в связи с возникшими обстоятельствами Толю пришлось отозвать.
Красных вызвали к начальнику УКГБ края, генералу Н. Генерал еще из сталинских времен, служил при Берии. Много он чего видел, знал, во многом лично участвовал. Непостижимое дикое жестокое время слепило из лица начальника такую дубленную маску, выковало такие пустые хищные равнодушные глаза со взглядом гиены, что Красных старался избегать смотреть в лицо и глаза своего начальника-динозавра, интуитивно, шестым чувством ощущая те тысячи загубленных душ этим зверем л и ч н о и по его приказу...
Позднее Красных приходилось сотрудничать с теми "новыми русскими", которые сами, своими руками убили десятки людей, захватив их собственность. Мерзкие рожи, пустые глаза, но далеко, далеко им до генерала...
Генерал небрежно кивнул Красных на стул: садись, и начал без предисловий.
– В нашем городе живет семейство, которое утверждает, что они являются близкими родственниками Михаила Сергеевича Горбачева. Сначала к нам поступили сведения такого рода от местных агентов. Мы не обращали внимания, поскольку, как говорится: больше всех родственников у короля… Генерал слегка сдвинул щеку, что обозначало улыбку. – Кстати, то, что ты сейчас узнаешь, разглашению, разумеется, не подлежит ни при каких обстоятельствах, расписку дополнительно напишешь… Хотя само семейство не отличается скрытностью… Но к нам только что пришел приказ из Москвы – взять семейство под постоянный контроль.
«Вот и вляпался!... – с леденящим ознобом посочувствовал себе Красных, внимательно слушая динозавра. То, чего он всегда опасался, трудясь в доблестных Органах, в конце концов с ним и случилось. Уж ему ли не знать: доступ к высочайшим тайнам долголетию не способствует! То совершенно здоровый и молодой офицер вдруг умирает от «инфаркта», а то и совсем уж банально – под колесами неизвестного авто…
– Семейство состоит из матери и двух сыновей. Мать – пожилая учительница, математик, на пенсии, но еще работает, преподает сейчас за городом, в посёлке К., там же ей дали однокомнатную квартиру. В ее городской трехкомнатной проживает младший сын, Сергей Ш. Студент последнего курса университета, истфак. На иждивении у матери. Служил в армии, сошел с ума, комиссовывать не стали, мать с ним дослуживала, снимала рядом частную квартиру. Сейчас Сергей известен здесь как политик-демократ. Состоит в партии Демократический Союз, в приятельских отношениях с лидером этой партии В. Новодворской. Талантливый оратор, организатор всех наших проблемных митингов… Но не жилец на этом свете, специалисты говорят, недолго ему осталось, родился с больной психикой – отец тяжелый алкоголик. Но с д е м о к р а т а м и работа у нас идет, там наших людей хватает…
А в этой ситуации главная наша задача – старший брат, Александр Самойленко. Да, фамилии разные – отцы разные. Так вот, твоя л и ч н а я задача – обеспечить ПОЛНЕЙШИЙ контроль над старшим! П о л н е й ш и й! Ему сейчас сорок. Работает дежурным слесарем – сутки через трое, в военной организации. Но основным занятием считает литературную деятельность. Рукописи его книг запрещены к публикации нашей организацией – Главлитом. Пишет в нескольких жанрах: проза, фантастика, юмор-сатира-афоризмы и что-то там еще. Его рукописи лежат много лет в издательствах. По мелочам, в жанре юмора-афоризма, публикуется в центральных средствах информации – многомиллионными тиражами… Весьма талантлив, но… не любит нас, нашу власть. Два года назад мы поставили его на психиатрический учет. На всякий случай. Чтоб вышибить из творческой колеи. И чтоб в любое время была возможность нейтрализовать, посадить в дурдом. Диагноз стандартный для диссидентов: прогредиентная – вялотекущая – шизофрения. Но эти шлюхи-дуры психиатрички, ничего лучше не придумали, записали в его медкарточке: «ПИШЕТ КНИГИ». В кавычках…
Кстати, пока не забыл: ты л и ч н о съездишь к заведующей психдиспансером Моисеевой и прикажешь от моего имени переписать ей… Диагноз пока пусть тот же остается, а «пишет книги» – убрать! Суки… Пусть он у них на Луну на метле летает, что угодно, но не «пишет книги»! У него только что вышел большой рассказ в союзной газете «Литературная Россия» - по рекомендации Союза писателей СССР. Он только что занял первое и единственное место на семинаре молодых писателей-прозаиков Дальнего Востока, рукопись книги прозы рекомендована к публикации Дальневосточному книжному издательству, а эти проститутки «пишет книги» втюрили в карту!
Ходят слухи, что какая-то международная комиссия психиатров готовится проехать по Союзу, по дурдомам – посмотреть, к о г о мы поставили на учет и посадили в психушки… Так что, возможно, с учета его придется снимать…
Почему я подключаю тебя, майор. У тебя есть агент, Анатолий Б. Десять лет назад пути Б. и Самойленко пересекались. Они работали на одном заводе и были хорошо знакомы. Дружеская компания, выпивки… Потом пути разошлись. Но живут сейчас рядом, причем, Б. живет в одном доме с младшим братом, Сергеем Ш.
Твоя задача: возобновить знакомство. Б. твой агент, дергать его не стоит, к тебе привык. А теперь внимательно слушай г л а в н у ю суть нашего задания. В связи с демократизацией Самойленко в скором времени, очевидно, будет широко публиковаться, вплоть до заграницы. Написано у него всякого разного много, кое-что я читал. О своей в о з м о ж н о й родственной связи с Горбачевым он узнал недавно – мать скрывала это от него. Кстати, отношения старшего сына и матери весьма своеобразные – практически, никаких, вся так называемая материнская любовь перенесена на младшего. Так вот, в ранее написанных его произведениях никакой информации о М.С. Горбачеве нет. Это подтверждают и наши люди: один из редакторов отдела прозы Дальневосточного издательства, Злобачев, вошедший в доверие к Самойленко и читавший в с е его произведения. Запомни, будешь с ним контактировать. И завотделом прозы регионального журнала в Хабаровске «Дальний Восток», офицер нашей организации, Анатолий Полищук. Алкоголик, едрёна мать… Занимал большую должность на нашей суперрадиостанции в Воздвиженке, сорок иностранцев-переводчиков под его руководством: японцы, китайцы, корейцы, филиппинцы – вещание на всю планету. Зарплата, квартира – чего еще надо?!
Спился, скотина, с****овался, пришлось пересадить в журнал. Самойленко считает его приятелем, переписываются, несколько раз выпивали. Полищук заказывает на его произведения отрицательные рецензии и присылает его рукописи к нам.
Так что со стороны его старых произведений мы не ждем сюрпризов: всё известно, всё досконально прочитано, все его труды лежат у нас, потом ознакомишься.
Т в о я о с н о в н а я задача – держать под контролем КАЖДУЮ н о в у ю написанную и ненаписанную строку Самойленко! И в с е его почтовые отправления за пределы Дальнего Востока! Ты меня понимаешь?
– Так точно, товарищ генерал!
– Нам крайне повезло с Анатлием Б. Просто счастливое совпадение. Б., конечно, не интеллектуал, книг не читает, да это и не важно. Дай ему импортный аппарат, пусть пишет. Самойленко сам всё расскажет. Болтлив. Особенно по пьянке… Ну и все три квартиры: у матери, у сыновей – прослушка. Микрофонов не жалеть. Копии всех пленок и всех последних сочинений Самойленко н е м е д л е н н о д о с т а в л я т ь л и ч н о к о м н е! Ясно?
– Так точно, товарищ генерал! Разрешите задать один вопрос?
– Задавайте.
– В какой родственной связи эта семья считает себя по отношению к М.С. Горбачеву?
– Я мог бы не отвечать вам. Это не ваше дело. Нам приказано осуществлять контроль и не допускать утечки некоторой информации. А истина, вероятно, уже давно известна нашему высокому московскому начальству. Но поскольку ты сейчас пойдешь слушать у ж е записанные плёнки, где семейство горячо обсуждает данный вопрос… Да тебе еще предстоит, видимо, не раз записывать подобные дискуссии… Версия такова: мать, Самойленко Галина Пахомовна, считает себя сестрой Михаила Горбачева по его р о д н о м у отцу. То есть, она утверждает, что ее отец и отец Горбачева – один человек. И фамилия его – совсем не Горбачев. Ее отец – махновец, бандит, мокрушник… По версии Галины Самойленко, ее отец, после того, как бросил ее мать, женился на будущей матери Михаила Горбачева. А потом, пьяным, погиб в шахте в Донбассе. А его сын, Миша, впоследствии был усыновлен новым мужем его матери, Сергеем Горбачевым. Такова в е р с и я Галины Пахомовны Самойленко. Предупреждаю: наша задача – не подтверждать и не опровергать эту в е р с и ю, а т о л ь к о собирать всю информацию об этой семье!
«Ну-ну, в е р с и я…» – Красных сразу понял: речь идет о р е а л ь н о м факте из биографии хозяина одной шестой части планеты. И при определенных благоприятных обстоятельствах сей любопытный фактик, проливающий свет на странное двуличное поведение Шизика из Кремля, можно очень недешево продать – мировой прессе. А можно и очень запросто потерять башку. «Демократ»-шизик показал свое истинное мурло: побоище саперными лопатками в Тбилиси, расстрел танками в Прибалтике…
Да был, был момент, когда Красных всерьёз подумывал вступить в прямой контакт с писателем-родственником и предложить: ты всю эту историю описываешь, а я нахожу каналы и продаем за рубежами…
Но потом пришли другие моменты, сменились клоуны в Кремле, о Горбачеве тут же забыли. Гэбовского генерала-динозавтра отправили на пенсию, прислали нового, помоложе, и началась совсем иная жизнь – с к р у т ы м бизнесом. Начался захват по всей стране необъятной государственной собственности. Нефть и газ захватили международные бандиты, а остальные… На Дальнем Востоке завязалась кровавая рубка за баснословно богатые рыбодобывающие флотилии.
Кресло губернатора купил сначала у местной, отмирающей коммунистической мафии, а потом и у Кремля негодяй, объединивший местный уголовный малинник. А новое КГБ-ФСБ наконец-то перешло от наблюдательных функций к активным действиям: оно тоже бросилось в драку за частную собственность, за л и ч н ы й рыбный флот!
Интересы губернатора, его сыновей и родственников, желавших присвоить, кроме всего того необъятного, что они уже захватили, и весь огромный рыбодобывающий флот, столкнулись с интересами нового генерала ФСБ, его сыновей и родственников.
А между тем, флот продолжал в астрономических количествах добывать рыбу, икру, крабов и всё это контрабандно, без налогов, на сотни миллиардов долларов вывозить в Японию и Корею.
Морякам-рыбакам зарплата либо вообще не выплачивалась, либо – жалкие копейки.
Появились и еще более крутые претенденты на рыбодобывающий флот – московские бандиты со своими людьми из Кремля.
И борьба между человекообразными пауками завязалась на смерть. Перестрелки, взрывы, убийства-убийства-убийства. Гибли дурачки-боевики и среднее мафиозное звено, пытавшееся под шумок навариться…
А главари, как всегда это бывало в истории дегенеративных стран, живые и невредимые, тщательно-надежно охраняемые, мало кому известные, сидели, посмеиваясь, в тени и дёргали дураков за ниточки. Впрочем, вполне понимая, что и к ним расплата может прийти в любой момент в самом неожиданном образе…
В конце концов, чтоб упорядочить ситуацию, главари перевели своего генерала ФСБ в другую область, у губернатора осталась его доля: часть флота и акции уникальных рудников – никель, олово, серебро, золото, платина, самоцветы, уран…
Правда, хозяйство края развалилось настолько, что все, кто имел хотя бы малейшую возможность выехать за его пределы, выехали, а министерству по Чрезвычайным Ситуациям пришлось за десять тысяч километров, из Москвы, на самолетах доставлять батареи отопления, трубы и бригады слесарей – чтоб оставшееся население не вымерзло.
Губернатора кремлевские друзья пересадили в Москву – заведовать всей рыбой страны, а его дальневосточная собственность, на сотни миллиардов долларов, украденных у народа, продолжает работать на него, вплоть до многочисленных публичных домов, устроенных неофициально в его личных казино, ресторанах и кинотеатрах…
А п о л к о в н и к ФСБ Красных… Поскольку он работал в противоположном губернатору лагере, поскольку он без разрешения губернатора отхватил маленький, но жирненький кусочек – рыболовецкий траулер, то однажды полковник Красных, возле входа в свой новый трехэтажный коттедж, входа, выполненного эдаким римским классическим портиком – с колоннами, с аркатурной массивной бронзовой расписной дверью… Полковник Красных в свое лицо, еще весьма молодое, с обманчивым выражением благородства и честности, еще довольно симпатичное лицо, хотя уже и начавшее расплываться – от деликатесов, прямо в это лицо полковник получил целых семь пуль.
Возможно, он слишком много знал, и по заданию начальства его убил коллега-фээсбэшник. Или кто-то из малинника посчитал, что рыболовецкий траулер ему нужнее и полковник Красных замочило какое-нибудь узколобое наёмное ублюдочное ничтожество за сто долларов. Кто знает? Ведь в каннибальской стране заказные убийства не расследуются. Кто ж их будет расследовать?! «И убийц убийцы ищут – потому и не найдут…»
Фу! Как тошнотворно писать о неполноценных, о ходячих желудках! Однако я, автор, не мог не почтить память о подполковнике Красных или как его там, вставанием. Ибо эти подполковники украли у меня лучшие бесценные годы творчества, подселив в квартиру ко мне своих дебильных сотрудников…
Пожалуй, уважаемый гипотетический читатель, пора размягчить текст и рассказать анекдот – настоящий, актуальный в России конца двадцатого и начала двадцать первого века, из тех, что не публикуют продажные трусливые СМИ, а исподтишка размещают фиги власти на безымянных сайтах в ИНТЕРНЕТЕ…
А Н Е К Д О Т.
Чем дольше у власти фокусники, тем больше вокруг клоунов.
НОВОРУССКАЯ БЫЛИНА: В общем, стрельнул Иван, как полагается из лука, чтоб, жену себе найти. Ну и пошел её искать.
А стрела, как полагается, в болоте торчит и рядом, значит, лягушонка-царевна сидит – счастли-вая такая, рот до ушей. Дура. И молвит Ваньке: - Я бы, па-нимаешь, Ванюша, всей душой, с тобой бы пошла, но боло-то, типа, приватизировано. Короче.
И точно. Прибежали секьюрити – с ножами, кастетами и пистолетами. Стрелу Ванюшкину выдернули, поломали, Ваньке толчунов надавали…
Болото-то и всё, что в нем шевелится, приватизировал то ли экс-мэр, то ли вице-губернатор. В общем, еще тот братан…
Короче, попользовался лягушонкой этот то ли мэр, то ли губернатор, и продал ее то ли в Турцию, то ли в Грецию – для интимных услуг…
А Ванька спился, ссучился и пошел пахать на этого самого братана. Охранять это самое болото.
Там и утонул.
Какой-то невесёлый анекдот получился.
Ч е м с м е ш н е е с т р а н а – т е м г р у с т н е е н а с е л е н и е. И анекдоты…
Э К С П Е Р И М Е Н Т.
СП0Р.
Только научившись видеть вещи такими, каковы они есть,
мы осознаём, что они совсем не такие.
Среди окололитературных обожательниц встречаются иногда умные, иногда – красивые, хотя, те и другие – жестокие графоманки, ничего не понимающие в мужской литературе! К тому же, они слишком молоды, а у меня уже нет впереди предстоящих наивных лет, цементирующих любовью, дружбой, ссорами и лишениями, самой жизнью две души в одно неразъятное целое.
Впрочем, полное отсутствие белковой пищи в детстве и юности селекционировало из меня эдакое марсианское мужское существо без возраста. В свои под сорок выгляжу на пятнадцать лет младше и, говорят, неплохо.
Эдакий юный наивный мальчик, перенасыщенный пубертатностью! Наэлектризованные младые неизрасходованные девичьи тела буквально липнут ко мне во всех транспортах и пешеходных променадах.
Обманываются, дурочки, летя на мой псевдоогонь, на угасшую мужскую силу, на псевдоюное лицо, под которым – мозг старика-гения.
Мозг, сочинивший пять книг – со сложнейшими текстами. Только афоризмов около трёх тысяч! Самый сложный жанр, доступный единицам. Жанр гениев-стариков...
Да, внутри я уже давно старик. Сердце, мечтавшее объять всё и всех, такое же псевдоюнное как лицо, также не выросшее, истощенное и больное – от неполноценного питания в неполноценней стране – уже не может и не хочет впустить в себя какую-то одну женщину.
Моё же собственное творчество превратилось в моего Пигмалиона, который размял старую глину – меня прежнего, и слепил нечто совершенно новое, незнакомое.
Воистину: Self made man! (человек сделавший себя).
Я мог бы использовать свою обманчивую внешность и броситься
в этот бездонный омут странных примитивных наслаждений, которые так ценятся нами тогда, когда ничем другим мы не владеем. Я так и делал в молодости. Сейчас, когда это лицо, притягивающее к себе юных дам, вот-вот начнет катастрофически стареть, когда сказочный предстоящий слой лет почти исчерпан, казалось бы – лови момент!
Но я подавлен какой-то необъяснимой ответственностью за свой, пусть и невидимый, возраст, за прошлый опыт, за свою нынешнюю, оторвавшуюся от живого, мудрость.
Действительно: Есть время раскрывать объятия, и есть время уклоняться от объятий.
Есть время верить во что-то, и есть время понять, что всё и все – кратковременная иллюзия, дорога в никуда. И даже процесс творчества – наслаждение, выше которого ничего для нас в этом мире нет – тоже одна из иллюзий. Вдохновение – обман, наркоманящий мозг: непознаваемая фантастическая машина, впрыскивающая сама в себя морфин...
Редкие мгновенные связи приносят лишь некоторое физиологическое облегчение, но одиночества не разрушают, наоборот, после того, как мираж веселого ночного бала растворяется, я остаюсь в еще более безмолвной ледяной пустыне.
Я умудрился пережить самого себя, став много старше своей внешности. Иногда мне удается обмануть этот гениально-глупый набор костей и мышц: на бумагу, на бумагу, на бумагу – чувства, мысли, желания, тестостерон!!!
Эта моя вторая жизнь, жизнь волка в овечьей шкуре, жизнь мудреца в личине юноши – началась давно. Неоднократно я возвращался мысленно к началу, когда мой генетически запрограммированный Пигмалион стал лепить из меня нечто новое: неведомо-загадочное и пугающее.
Я пытался анализировать себя до самых скрытых и скрываемых нюансов психики, уже вполне осознавая, что то, что мы называем «психикой» – н и ч т о, непознаваемый туман, растянутый по бесконечности...
Мне п р е д о п р е д е л е н о было написать то, что я впоследствии написал, и подсознание, которое знает всё об этой Вселенной, сознательно толкнуло меня на тот эксперимент – ради моего будущего творчества...
М ы в о о б р а ж а е м, ч т о и г р а е м в в е щ и, а э т о в е щ и Б о г а и г р а ю т в н а с.
Светка не верила в мой литературный дар. Она считала меня слишком наивным, нехитрым, не способным к жизненному успеху. Ох уж эта моя обманчивая внешность!
«Он по-детски верит в справедливость, чересчур идеализируя людей. Даже если он и научится писать, то никому не сможет доказать этого, не сумеет завести нужных знакомств. Люди таковы, что верят не столько таланту, сколько высоким рекомендациям, связям, внешнему виду в конце концов: солидности, металлу в голосе, твердости взгляда. Сколько бездарных дураков процветают, выдавая свой жирный живот за талант! А у Сашки всего этого нет!» – Так думала она.
Ей трудно было бы высказать всё это словами, но так она ощущала, потому что очень хорошо знала своего мужа.
Так ей казалась...
Кроме того, я давал читать ей биографии писателей. Достигали материальных вершин лишь единицы! И как, какими лишениями, в каком возрасте!
«Писатели, что монеты – чем старее, тем дороже». Конечно, полно и посредственностей, но я-то хотел добиться слишком многого. А когда это будет? Ей надо жить сейчас, реально, пока молода, а не какими-то неясными расплывчатыми надеждами на будущее...
Да, я знал ход ее мыслей в отношении моих литературных планов. Но не пытался ее разубеждать, пошучивал, посмеивался и ни разу не показал ей свой н а с т о я щ и й уровень интеллекта, с тоскливым сожалением осознавая, что моя избранница н и к о г д а не сможет подняться ко мне – даже на одну ступеньку из тех тысяч, что н а в е ч н о разделяют нас и заставляют меня тщательно скрывать свое одиночество в ее присутствии...
Она считала меня неспособным управлять людьми в своих целях, дергать их за уязвимые ниточки. А я полагал подобное занятие слишком примитивным для себя. К тому же, мое воображение моментально, наперед, проигрывало предстоящую ситуацию. Я становился на секунду тем, чью волю мне предстояло подавить, и ощущал вдруг чужую неловкость, некомфортность. И сам превращался в подавляемого. Я краснел, мямлил, перевоплощаясь в просителя там, где нужно твердо требовать, и видел себя со стороны чужими глазами: робкого, стеснительного, с которым можно всё. И чем отчетливее я себя представлял таким, тем более соответствовал в действительности своему воображаемому образу.
В с ё, ч т о п р о и с х о д и т в о к р у г н а с – п р о и с х о д и т в н у т р и н а с.
Но однажды я услышал внутри собственного черепа тяжелые удары долота – это мой включившийся в час икс робот-Пигмалион рушил мое старое ego (Я –Лат.) и вырубал новое. Как-то он, как бы случайно, отодвинул мешковину, прикрывавшую мое нынешнее сотворяемое тело, я взглянул и ужаснулся, увидев себя, будущего монстра с бесконечной силой воли! Увидел и своих первых жертв: десятки, сотни редакторов, цензоров, партийных кураторов по идеологии...
Какими же слабаками они оказались! Впрочем, как и всякая бездарность. Сначала они были сильнее меня, потому что их было слишком много. Годами они запрещали мои книги к изданию. Но моя воля быстро крепла, превращаясь в гипнотическую. В конце концов я научился подавлять психику, практически, любого человека.
Если же мне встречался в той или иной ситуации равный, например, прожженный уголовник или убийца-мент, извращенная сила воли которых закалилась в диких преступлениях, то наши психики отталкивались, мы видели обоюдные равные силы и возможности воздействия на других, и мирно расходились.
А я через бумагу стал входить в массовое сознание сотен миллионов граждан. Я стал раскачивать их спящее сознание, раскачивать, раскачивать:
Ч е г о н е л ь з я с д е л а т ь з а д е н ь г и – м о ж н о с д е л а т ь з а б о л ь ш и е д е н ь г и.
Это о советских взятках: в райкомах, гостиницах, такси, где угодно.
Мне не нравилась та страна. То СССР. Очень не нравилась. Некоторым редакторам с их грошовой зарплатой – тоже. Но они, бездарные, не могли воздействовать на чужую волю. Они могли выполнять только мою. Печатать. Озвучивать.
А ч е г о н е л ь з я с д е л а т ь з а б о л ь ш и е д е н ь г и –м о ж н о с д е л а т ь з а о ч е н ь б о л ь ш и е.
Это о крупных ворах из Центрального комитета КПСС и Политбюро. Я, как и большинство, ничего не знал об истиной сущности кремлевских старперов.
В с ё з н а т ь н е л ь з я, н о о м н о г о м м о ж н о д о г а д ы в а т ь с я...
Я раскачивал сознание-лодку. И дерьмо в конце концов вывалилось. Но не утонуло. Как и всякое дерьмо...
Пошли мои листовки, безымянные, многомиллионными тиражами, всё с тем же воздействием на массовое биополе: «Да здравствует это! Долой то!»
Вот тут-то и произошел фокус, который такие как я, не учли: мы столкнулись с сильной преступной волей дерьма. Оно всплыло и залезло на свое старое засиженное место, став еще более мерзким и вонючим. На этот раз оно в открытую прихватило гигантские природные ресурсы в личное пользование.
Одно дерьмо, постарев, ставило вместо себя другое, молодое. А взамен н а ш е й постаревшей ослабшей воли не пришел никто...
Бедная-бедная Светка, моя первая невинная жертва! Много лет она прожила рядом со мной, не подозревая, с каким чудищем (или чудовищем?!) её свела судьба!
В самом начале я пытался подтягивать ее к себе, но быстро определил границы ее возможностей, и старался не показывать своих. Да и глупо было бы требовать от нее большего: женщины, за редким исключением, живут лишь настоящим, верят только конкретному, так уж они устроены, таков, наверное, инстинкт материнства.
Всегда найдётся женщина, которая разделит с нами самые нелепые глупости и самые ничтожные дела, но нет такой женщины, которая поверила бы в нашу гениальность прежде, чем её признают другие.
Впрочем, этим самым «инстинктом материнства» многие женщины пытаются оправдать свою жадность, потрясающие мужчин подлость и неверность, мелочность-ничтожнсть-глупость-продажность и ... даже – о, парадокс! – отсутствие, как такового, самого инстинкта материнства!
Зачем же я пошел на тот эксперимент? Конечно, мне были обидны ее сомнения относительно моего литературного дара. И я решил доказать ей –наглядно! – на что я способен. Но в большей степени, разумеется, доказать себе!
До сих пор я писал простенькие, вполне графоманские вещицы, ожидая своего полного созревания, мужского христового возраста, концентрации таланта, пока же я еще только предугадывал свои будущие способности, собирая незаметно для самого себя в невидимую копилку какие-то миги, регистрируя едва уловимые сквознячки полумыслей-полуощущений – своих и чужих.
Пока я еще входил в телепатическую связь со своим Пигмалионом, готовым вот-вот включиться и начать создавать из меня робота-писателя, превращая мою жизнь в ту фазу, ради которой я был послан Создателем в этот призрачный видимый мир...
Я поспорил со Светланой: смогу так описать ее один день, что она поверит в мои способности. Да, всего лишь один день ее жизни, но если я напишу неправду, то есть, плохо – она сразу же увидит, потому что себя-то она знает лучше, чем я её.
Э-эх, наивный, молодой глупый! Можно быть гением всей солнечной системы или даже Вселенной: в музыке, живописи, литературе – пусть и не признанным, но вот же результаты! Ты только взгляни, оцени, ведь не настолько ты глупа?!
Но если: У тебя маленькая зарплата и ты работяга, если ты не всегда удовлетворяешь ее в постели, если... Да мало ли! Она и не взглянет на твой роман, картину, не станет слушать твою симфонию. Потому что считает: раз это твое творчество нигде не печатают, не показывают, не слушают (а если даже иногда что-то по мелочам и печатают, показывают, слушают, но слишком мало платят!), значит, ты валяешь дурака, уходишь от действительности и компенсируешь этим дурацким домашним творчеством все свои «если»...
Настоящие творцы всегда фатально одиноки, даже те, кто как будто более-менее счастлив в семье. Они стремятся объясниться в любви всему человечеству, но не умеют или не хотят снизойти до одного-единственного, самого близкого существа. Они, лаская бумагу своими мыслями и чувствами, пытаются осуществить на ней то, что им плохо удается в реальности.
Устами своих героев они страстно и проникновенно объясняются в любви своим возлюбленным, но те, настоящие, из плоти и крови, презрительно отворачиваются от исписанных листков, не читая их.
«Что может написать этот обыкновенный, до мелочей знакомый человек, не побрившийся сегодня, с растрепанными волосами, в мятой пижаме, раздражающе-нудно прихлебывающий чай? Лишь свое ничтожество возвеличивает на бумаге...» – так, очевидно, думают все жёны, которым п о в е з л о быть женами творцов... Им ли не знать собственных мужей!
И чем выше взбирается муж по невидимым изотерическим ступенькам вверх, к Создателю, чем крупнее вызревает его интеллект, чем успешнее и полнее его познания людей и собственной души, в душе жены его накапливается нечто противоположное. Необъяснимая вредная злость и зависть к тому, чего нет у нее и никогда не будет.
Ревность к этой пустой белой бумаге, которая непреодолимо пролегла между ними! Бумага, бумага, бумага! Он постоянно ускользает от нее на бумагу, он всегда где-то в выдуманной жизни, а не с ней, ему там интересней. А она бьётся, стучится сквозь непрошибаемый тонкий белый лист к нему, в его систему фантазий, но не достучаться! Лист всё толще и непрозрачней...
Творчество – странное явление, неразгаданная дорога из Страны Чудес. Приближаясь – удаляешься.
Или всё проще? В молодости мы замечаем необыкновенные глазки и ножки, мы женимся, но проходят годы, симпатичные, но в общем-то, оказывается, совершенно случайные ножки топают по широкой проторенной дороге бессмысленного потребительства, а нам, творцам, нужно решать: следовать ли за ними или, все-таки, окончательно свернуть на мало изученную тропку творчества?
Действительно:
Всегда найдется женщина, которая разделит с нами самые нелепые глупости и самые ничтожные дела, но нет такой женщины, которая поверила бы в нашу гениальность прежде, чем её признают другие...
Итак, мы поспорили! Назад отступать мне было уже невозможно. Да я и не собирался. Я был уверен в своих силах. Я знал, что могу, но что я д е й с т в и т е л ь н о могу – это мне еще предстояло узнать. Открыть тот черный ящик, наполненный неизвестностью...
Г о л о в а – ч ё р н ы й я щ и к, к о т о р ы й н е в с е г д а с в е т л ы й.
В это описание одного дня собственной жены я втиснул всё её реальное и виртуальное существование и, конечно, всё собственное литературное Естество, на которое тогда был способен! Именно это мое произведение в жанре прозы и сделало меня писателем, потому что...
Эй, начинающие литераторы! Вы прочтете эти строки когда-нибудь.
Habent sua fata libelli (Лат.) – Книги имеют свою судьбу.
Сейчас я открою вам большой секрет: к а к с т а т ь г е н и е м! Или, хотя бы, как написать пусть одно, но гениальное произведение, чтоб гордиться, доказать прежде всего самому себе, выражаясь этой американо-интернациональной сакраментальной фразочкой: Я СДЕЛАЛ ЭТО!
В двадцать я написал первый фантастический рассказ. Графомания! В двадцать три – второй. Чушь! В тридцать – изобрел несколько десятков афоризмов и юморесок. П о ш л о! Всесоюзное радио СССР – триста миллионов слушателей! Журнал «Крокодил» – шесть миллионов тираж четыре раза в месяц! Журнал «Юность» – пять миллионов! «Литературная газета» – пять миллионов!
Вдохновленный, по ночам, после работы засел писать прозу. Первая повесть – графомания! Вторая – еще хуже!
Чёрт! Чего не хватает?! С пяти лет прочитал тонны-километры литературы. К четырнадцати годам – вся доступная мировая классика, наизусть – афоризмы Оскара Уайльда! Что еще надо?! Вот слова, вот знаки, вот ум – собственные афоризмы подтверждают... Но как стать талантливым?!
Вот же, я чувствую, этот шар, блистающий, притягивающий, но невидимый, висит на волшебном крюке – шар гениальности: нужно лишь что-то чуть-чуть понять, что-то чуть-чуть уловить; что-то чуть-чуть повернуть в своем мозгу – фантастической машине времени-пространства, и тогда – только протяни руку – он твой!
А теперь, дорогие собратья по литературному несчастью, обещанный секрет: чтобы в этой иллюзорной бессмысленной жизни на мгновенье прикоснуться к Высшему Разуму – нужно попытаться мыслить с высоты Этого Разума, а не дождевого червя, копошащегося в грязи. И еще – поскольку речь идет о литературе – нужно найти такой объект, вдохновивший на творчество, который бы о ч е н ь хотелось б е с к о н е ч н о раскладывать на атомы, электроны, кварки... Вот и весь секрет.
В ж и з н и в с ё п р о с т о – с л о ж н о т о л ь к о в о в р е м я э т о п о н я т ь.
Итак, в этот «один» её день я втиснул всю её жизнь. Такую композицию я задумал сразу же. Я много знал о ней документального: фотографии её детства, её родителей и деревенский дом, школу, в которой она училась. Кое-что она рассказывала о себе сама.
Я, постоянно забывавший дату ее рождения, автоматически улавливал и запоминал такие крохотные детальки из ее психики, на которые она не обращала внимания, но которые сообщали о ней гораздо более, чем сами ее рассказы.
Я раскопал весь фундамент ее детства, все её шалости и фрейдовские грешки... О юности её тоже многое знал. Мы познакомились, когда ей исполнилось только девятнадцать. Я писал и писал, логически и воображением продолжая её детские черты, экстраполируя их в юность и добрался до тех её младых лет, неприятно поразивших, потому что там не было меня, но были другие...
Но дальше, дальше! Я дописал до настоящего. Самый известный период. И самый таинственный...
Кто она?! Из чего сделана?! Почему именно она, а не другая?! Зачем мы вместе?! И что такое – это странное существование р я д о м, эта жизнь, я сам?! На каких неведомых небесах планируются события, браки, рождения, смерти?...
П О Ч Е М У В С Ё П Р О И С Х О Д И Т Т А К, К А К П Р О И С X О Д И Т?!?!
Я хотел написать так, чтоб разъять эту женщину на атомы, а вместе с ней и себя, и весь этот дурацкий театр – земной и вселенский непостижимый мир!!!
Я хотел создать гениальный гипнотический текст, ввести её сознание в своё, смешать два биополя, сделать их единым!
Я сам не знал, чего я хотел...
М ы п о з н а ё м В с е л е н н у ю, к о г д а п о з н а ё м с е б я?..
Я понял, что мне не хватает многих специальных знаний. Я приостановился. Черновики забирал с собой, когда уходил на работу –чтоб она не прочитала раньше времени.
Для начала я нашел справочник практикующего врача, из него узнал, например, что если человек выглядит моложе своих лет, значит, он не здоров. Если старше – тоже. Выяснил, как по суставам и половым органам можно определить, что мужчина развивается по женскому типу, у него неправильный набор хромосом, или, наоборот, женщина по мужскому.
Изучил все половые извращения и психические болезни.
Прочитал и удивился: как еще наивна медицина! И вместе с ней – человечество. Как четко разграничили: шизофреники, параноики, то, сё... Но природа неисчерпаема и бесконечна – редко выдает подопытных кроликов в таком чистом, разграфленном в справочнике виде. В каждом нормальном – бездонная мешанина! Уродливого и великого, низменного и высочайшего. Разве человек не бесконечная загадка – хотя бы для себя, которую, наверное, не отгадать никогда?
Ибо Те, Кто нас придумал и воплотил, гениальны настолько, что о б о в с ё м позаботились, и о том, конечно, что бы мы, их создания, знали с в о ё м е с т о и не выползали из пределов сконструированного для нас мирка...
Я побегал по библиотекам, покопался в новейшей литературе по психологии. Увидел: уровень значительно выше справочника. Здесь, как и в искусстве, есть графоманы-коньюнктурщики и истые работяги-ученые, фанатики Вселенной: ведь знают, что ничего, в сущности, не знают и не узнают н и к о г д а не то что ВСЕЙ ПРАВДЫ, а даже её ничтожнейшей части! Но продолжают копать, бросают свою жизнь на этот бесконечный алтарь познания...
А тогда я добрался до гипноза. Но к подобным текстам меня не допустили. Не положено. И я пошел другим путем. За триста километров от города, в глухой деревне Прохоры, я по слухам нашел бабку-знахарку, последнюю из «могикан».
ЗНАХАРКА.
Всё, что существует – существует в су¬ществующем, всё, что не существует – существует в несуществующем.
Из очага цивилизации, краевого центра, города с населением миллион жителей, я добираюсь до деревни почти сутки. Бессонная ночь в вагоне заштатного поезда – с пьяными перекошенными рожами, матами, гитарами, блатными песнями, картами, угрозами и стычками, готовыми вот-вот перейти в поножовщину... Поезд в дикое прошлое цивилизации – в реальное настоящее советской провинции.
К а ж д о е в р е м я д и к о п о - с в о е м у, т о е с т ь, ц и в и л и з о в а н н о – п о - н а ш е м у...
С железнодорожного вокзала районного городка – заплеванного, залузганного, сажусь в «Икарус», автобус, как и в большом городе. Но оказываюсь в гуще инопланетян. Большинство щелкает семечки и сплевывает шелуху на пол. Лица постарше – пропитые, изборожденные порочными тюремными морщинами, равнодушно-тупые. Лица молодые –жестокие, злобные, дебильные, странно контрастирующие с более-менее современными, но грязными замызганными куртками. Им больше бы подошли шкуры.
На улицах здесь властвует закон джунглей: прав тот, у кого мощнее бицепсы и увесистей кулаки. И кулаки у некоторых молодых забинтованы и выставлены на показ: смотрите, вчера вечером я этой самой рукой крошил челюсти и ребра!
Пройдут годы, и это многомиллионное стадо горилл и свиней превратится в многомиллионную армию киллеров и холуёв. Именно их заскорузлыми руками заграничные дяди шутя приберут наши нефть, газ, золото, алмазы и всё остальное.
Я хорошо знаю этот инопланетный мир, эту начально-конечную стадию советской цивилизации, потому что каждый год меня, как и всех других городских жителей принудительно отправляли летом и осенью в колхозы и совхозы, и каждый год мы, городские, сталкивались с лютой завистью и ненавистью местной молодежи, как будто именно мы являлись причиной их нищеты, дебильности и дикарской глухой провинциальности. Каждый год нас, городских, неорганизованных, трусливых, собранных с различных предприятий, поселяемых в сараи, конюшни, палатки – обворовывали, избивали, иногда убивали.
А мы, городские, шли на необъятные поля и вкалывали по шестнадцать часов. Мы упивались натуральным ароматным воздухом, и розовели наши бледнозеленые лица. Мы с восторгом разглядывали коров и лошадей, кур и гусей. Мы до слёз умилялись какому-нибудь полевому цветку или вдруг впадали на несколько минут в экстатическую стадию «любования», приметив возле речки склоненную плакучую иву или звенящие на ветру обыкновенные заросли орешника.
А потом мы возвращались в свой очаг цивилизации и культуры – в газовый ад, в свою искусственную, зачем-то длящуюся в ограниченно-замкнутом пространстве одновариантную жизнь, в которой страшно есть магазинные продукты, пить водопроводную воду, дышать воздухом, ходить вечером по улицам, существовать на символическую зарплату,.. Но мы возвращались. Нам уже не было дороги назад, к «папуасам»...
А к весне, в каком-нибудь грохочущем, промасленном, зачем-то существующем цехе, штампующим бессмысленные железяки, или в тесной комнатушке со стрекотней пишущих машинок и вползающим в оконные щели смогом, или на больничной койке – мы восстанавливали в одрябшей памяти те несколько счастливых н а с т о я щ и х дней, тот самый безымянный полевой цветок и плакучую иву, и звенящий на ветру орешник, и пьянящий запах навоза – и нам легчало, и мы существовали дальше...
За окнами «Икаруса» – зеленые бетонные и красные кирпичные заборы. Военные части. Казармы, казармы, казармы...
«Лузгают семечки. Грязные руки в рот... Противно. Тошнит. Для
кого собираюсь творить? Для дикарей...»
На автовокзале пересаживаюсь в другой, маленький задрипанный
автобусик и вместе с бабками и дедками, с мешками, корзинами и сумками, трясусь по ухабам полтора часа до деревни Прохоры.
Человек, которому за тридцать, которому с семнадцати лет в различных отделах кадров «очага цивилизации» заполнили две трудовые книжки, человек, сменивший около сорока мест работ – в поисках нормальных условий, зарплат, справедливых начальников, но заработавший в двадцать с небольшим гастрит, а к тридцати не расстающийся с валидолом и нитроглицерином, человек, собирающийся писать для народа нетленные произведения и только что раздражавшийся от полнейшего его бескультурия и дикости, едва не обозвавший этот самый народ скотом и быдлом, куда же едет этот человек?
Пытаюсь ли я добраться до первичных, чудом сохранившихся, просмотренных и не перекрытых всезнающими и всесильными советскими начальниками истоков этого самого народа, у которого были когда-то, наверное, и культурные традиции, и обряды, и народная медицина?
У старой, слабой, скорее всего неграмотной женщины, я постараюсь поучиться магии разума, чародейству силы воли, приблизиться к первоначальной тайне человека, оглупленного бессмысленными плакатами, чтобы потом перенести эту гипнотическую народную силу на бумагу.
Хорошо бы. Но... на чудо надейся, а сам не плошай. Потому что самое большое чудо мира состоит в том, что чудес не бывает...
Ку-ка-ре-ку. Ко-ко-ко. Хрю-хрю-хрю. Еще одна цивилизация. Кажется, погибшая. Черные домики. Проваленные крыши. Вот такие «истоки». Вокруг лес, а в деревне ни дерева. Тоска. Но с воздухом. А-ах, подышать бы с месячишко!!
Озираюсь. Из автобуса в Прохорах вышли двое – я и бабка.
– Скажите, пожалуйста, где тут у вас живет... В общем, она лечит…
– А-а, баба Нюра, что ль? Знахарька наша? Во-он, милай, во-она та хата, бревном стена подпертая, сарай побелен, собака вон бегить, вишь? Дык она чичас и не всех принимат: стара, грит, стала, а...
– Спасибо. «Да-а, истоки...»
– Здрасте, баба Нюра! Можно к вам? «Какая убогость где очередь страждущих не туда заехал была бы популярной так бы не жила в загранке миллионерша бы...»
– Можно, а чего ж нельзя, можно.
«А взгляд есть, есть взгляд, ух, взгляд!» – Вот, болящий явился
к вам...
– Что ж, милок, проходь до хаты. Да не пользую я уж, стара стала, силов уж тех нетути. Издалека, милок, видать приехал?
– Да, сутки почти к вам добирался. «Какая нищета!»
– А у мене петушок да две курочки картошечки трохи накопала а курочки два яичка травка на огороде...
«Что она несет?!» – ошарашен я, но вдруг эта комнатушка с простейшей утварью, печью, табуретками, вдруг она преобразилась, предметы заизлучали что-то, поплыло сознание, поплыло, четвертое измерение... кайф... дрожь ума... и в желудке... пружина...
Я опустился на табуретку.
– А курочки яички теряют травку полю картохи немного... – большое лицо старухи приблизилось к моему лицу, глаза к глазам – вокруг и во мне самом вибрировали упругие сжимающие волны, воздух можно было трогать руками! Странный приятный пьянящий кайф усиливался, обволакивал, в желудке погорячело.
– Кушаешь плохо спишь плохо в сердце колотьё? – утвердительно скороговоркой спросила.
– Да, манную кашу... – откуда-то, как из сна, пробубнил, оттуда же, как из сна, издалека, понимая, что со мной происходит нечто потрясающее, волшебное, но, впрочем, наоборот, совсем обыкновенное, п о л о ж е н н о е, то, чего я давно ждал, когда ходил по больницам и видел тупые, равнодушные медицинские физиономии шарлатанов с дипломами.
– Это нам просто уберем сейчас хорошо кушать будешь спать крепко будешь, – бормочет она, удаляя лицо и вытягивая к моему две старческие крупные ладони.
От них идет жар, они слегка вибрируют, глаза старуха огромные
и страшные, но не пугающие, они увеличиваются-увеличиваются, и голова ее дрожит...
Я лишь на секунду, как мне ощущается, прикрываю веки, и в эту безразмерную секунду мой гастрит, мои многолетние бессонные ночи жутких работ, чефиров, подонков-начальников, подушек из промасленных телогреек, сердечных приступов – вытягиваются из меня, вытягиваются-вытягиваются-вытягиваются, и там, внутри, по клавишам, по кнопкам, по реле, по сенсорам водят нежно пальцы Бога, прикасаются к сущности программы, настраивается м о я и г р а.
– Не будет не будет... спать хорошо кушать... – Продолжается настрой. Взгляд ее опускается ниже. Моя брючина поднялась и видна свежая рана, еще кровоточит. Позавчера ночью морской буксир, на котором я работаю матросом второго класса, пошел в сильный шторм спасать тонущее в Босфоро-Восточном проливе судно. Я кидал выброску – тонкий канат, к которому крепится трос, буксир провалился в пропасть между волнами, я завис в невесомости, потом рухнул на скользкую, заливаемую водой палубу, покатился и разбил об кнехт ногу...
Она направляет ладонь к ране, наклоняется, чуть-чуть дотрагивается. «Бу-бу-бу...»
– Всё, милок.
Я смотрю на рану. – Я не верю тому, что наблюдаю. Сначала исчезает кровь, испаряется неведомо куда, на глазах затягивается рана. Всё. Нет ничего!
Перевожу взгляд на знахарку. Какая разительная перемена! Несколько минут назад я видел довольно бодрую старушенцию лет семидесяти, сейчас же передо мной, едва держась на ногах, стоит столетняя старуха! Она медленно подходит к лавке и тяжело опускается на нее.
– Все, Саша – говорит она.
«Саша?! Но откуда?!...»
Конечно, я благодарю: «Спасибо большое». – «Не за что», – отвечают мне. «Сколько... Сколько я вам должен?» – спрашиваю я и почему-то ощущаю неловкую неуместность вопроса. «Ни, я никогда деньги не брала. Деньги сжимают божий дар, – отвечают мне.
«Прихватил конфеты! Но как же это мало – за д а р! Как несправедливо! В такой завалюшке! Как все таланты в Богом забытой стране. В подвалах и на чердаках...»
Мы чаёвничаем и, конечно, баба Нюра впервые пробует «Птичье Молоко», восхищаясь вкусом и нежностью начинки. Я очень интересуюсь, как она узнала мое имя.
«Из головы каждого человека его жизнь идет», – отвечает баба Нюра. И конечно же, я пытаюсь проникнуть в тайну, ради которой прибыл сюда: как, каким образом, что нужно думать, есть ли специальные слова, как нужно повернуть мысли – чтобы свою волю сделать мощной, гипнотической, воздействующую на людей, на время, на пространство, на материю – вот так, как она воздействовала на меня, на мой мозг, на мою рану?..
Да, есть и слова, есть и определенный способ мышления и переключение его в одну сторону, концентрация силы в один луч. Этому можно научиться, если Бог дал еще и дар от природы. Но не в один день. Надо ежедневно тренироваться, чтобы сила росла. Так, примерно, отвечает мне баба Нюра, не выдавая, впрочем, конкретных секретов.
– Нужно оченно-оченно захотеть. До невозможностей. И тогда получится, – говорит баба Нюра и пытливо, насквозь смотрит мне в глаза...
ГИПНОЗ.
В человеке есть много такого, чего в нём нет, но что в нём обязательно должно быть.
Итак, я убедился, что человек – фантастическая машина с непознанными возможностями, что искусство – гипноз, а талант, кроме природы – самогипноз, самовнушение. И чем чаще тренируешься, тем большую набираешь силу, тем гипнотичнее твое произведение, тем мощнее воздействие твоей воли на других.
Такие выводы сделал я, тридцатилетний, в той, прошлой стране, в том исчезнувшем социалистическом мире, где не верили ни в Бога, ни в чёрта, где живые боги сидели в московском кремле, где хотелось надеяться, что человек, ну пусть не сейчас, так потом, когда-нибудь – это и есть высший разум всей Вселенной.
«Новый завет» я прочитал, когда мне было уже за сорок – в тоталитарном коммунистическом режиме религия запрещалась, так же, как в нынешнем уголовно-фашистском российском режиме запрещены настоящая правда, настоящая журналистика, настоящие юмор-сатира, настоящее искусство, настоящая жизнь...
Одновременно с «Новым Заветом» мне пришлось, как писателю, который обязан знать если не всё, то очень многое, изучать различные науки: современные математику, физику, астрономию.
Ученым, как и людям искусства, хотелось бы считать себя единственными и неповторимыми – первооткрывателями Вселенной.
Но чем больше крепчает наука, тем меньше иллюзий у несчастных ученых, тем ближе мы к разуму пчёл, и тем дальше мы от Высшего разума, собирающего с нашего улья, с нас, свой мёд, ибо, чем выше разум, тем тоньше и изысканнее уровень его потребления...
Сейчас понятно, что наш мирок – крохотный экранчик, ничтожнейшая часть от НАСТОЯЩЕГО пространства-времени – неведомого и невидимого мира, в который нас не допускают.
Понятно также, что прошлое и будущее существуют одновременно, а значит, наш экранчик – кассета с ФИЛЬМОМ, который у ж е с н я т, и время идет из Будущего в прошлое.
В с ё з а п л а н и р о в а н н о.
Но в тридцать лет еще очень хочется верить в собственную с а м о с т о я т е л ь н о с т ь, в себя, в то, что твой талант управляем тобой, а не Высшим Разумом или его посланцами на НЛО, контролирующими человечество и потребляющими наше сознание...
На сём цыплячьем самонадеянном восторге-нарциссизме и держимся. В тридцать летиков, по крайней мере...
С женой я поступил нечестно и даже – значительно хуже! Если бы я писал о постороннем человеке или о придуманном. Но тогда я этого еще не умел. Мне еще требовался большой фактический материал. В сущности, она была тем трупом, на котором я, студент, учился препарировать! Но, дилетант в психологии, забыл, что она живая!
Забыл?! Нет, я сделал с ней то, чего никогда не совершал в жизни реальной. Там, на бумаге, я находил наиболее уязвимые места и бил, бил не щадя, без правил. Я испытывал садистское удовольствие от компенсации – в жизни я не решался и не хотел делать людям больно, а здесь делал и делал! Я успокаивал свою совесть тем, что чем талантливее «изобью» свою жертву, тем больше она подчинится мне, моей силе и могуществу, будет любить и верить в меня!...
Уже тогда, догадываясь о туманной бездонности нашей психики, которая, тем не менее, устроена с системой противовесов, когда наши гаденькие какие-то способности уравновешиваются более положительными, я сознательно расписал самые тёмные глубины своей жены, которых она стеснялась и наивно много лет пыталась скрывать. А я их рассмотрел под мощным электронным микроскопом, а потом увеличил так, что получилась не жена, а жуткий китайский дракон!
Я действовал знахаркиным методом. Плел успокаивающие, убаюкивающие, утомляющие внимание кружева и вдруг, как знахарь-гипнотезер, среди как будто незначащей бессмыслицы, выкрикивал властно и жестко одно нужное слово: «Спать!» – и опять кружева, и опять: «Ты спишь! Ты на моем плече! Спи, родная. Я всё про тебя знаю. Ты убедилась, я вскрыл твое детство. А твою юность... Мне намекнула лишь десятую часть твоя бывшая лучшая подруга, да-да, та самая, с которой я... Но переспал я с ней ради тебя! Ради той самой десятой части... А дальше я узнал всё сам: логически-фантастически-гипнотически. Спи! Вот я и подавил твою волю. Ты мне не верила. Ты убедилась, что напрасно. Я знаю про тебя то, в чем ты сама себе не признаёшься.
Впрочем, мы не о том. О чем мы? О литературе, о тебе, обо мне.
Ч е м м е н ь ш е в ж е н щ и н е з а г а д о к, т е м б о л е е о н а з а г а д о ч н а.
Спать! Спи, родная, у меня на плече. Спи всегда. Думать за тебя
буду я.
Ч т о б ы в л ю б и т ь с я в ж е н щ и н у – е ё н у ж н о с н а ч а л а п р и д у м а т ь.
И я тебя придумал. Люблю ли я тебя так, как ты хочешь? Конечно, нет! Но ты об этом не узнаешь и не прочтешь между строк. Я тобой дорожу. Мне необходимо твое присутствие. Живая душа рядом. Нет, ты не полное ничтожество. Есть много женщин хуже тебя... Мой друг Витя, да, он выше меня на две головы и шире в два раза в плечах. Супермен. У него римский профиль и шикарная черная борода с проседью. Он переспал с женами всех друзей, но не с тобой. А ты... Ты так хотела... Да-да, что делать, это природа.
Б о г р о ж д а е т с я в м е с т е с н а м и, ч ё р т – н а м и н у т у р а н ь ш е.
Но я такие вещи вижу за миллион километров. Твои глаза!.. Приш¬лось принять классические меры.
В и г р а х б е з п р а в и л п р а в и л а н у ж н о з н а т ь о с о б е н н о т щ а т е л ь н о.
Это просто до неприличия и уже описано в литературе много раз. Для начала я с л у ч а й н о обратил твое внимание на его порченные зубы, которые он искусно прятал. Потом совершенно нечаянно рассказал одну грязненькую историю о нем. Я, правда, громко спохватился, что зря рассказал – ведь друг. И умолчал, что участвовал в ней и сам...
Ч т о б ы н и з к о п а с т ь – н е о б я з а т е л ь н о п е р е д э т и м в ы с о к о п о д н и м а т ь с я.
И еще мне удалось убедить его сбрить бороду. У него оказался удивительно тяжелый и неприятный подбородок...
Он стал тебе противен, но и меня ты не без оснований заподозрила в умышленном «убийстве» друга. Спи! Спи, родная, на моем плече. Я опять поступил классически: «влюбился» в нашу общую знакомую и заставил тебя ревновать.
Е с л и в а с н е р е в н у ю т, з н а ч и т, е с т ь з а ч т о!
Я вернул так дешево и простенько твою любовь. Или, хотя бы, чувство собственности... Тебе обидно? Хочется пожаловаться? Но кому?
Бесполезно жаловаться Богу на Бога. Тем более, что Бога на Земле не существует. Вместо него – я, твой бог! Да-да, ты-то знаешь, что я далеко не бог и вовсе не ангел!
Ты видишь всё ничтожное и хорошее во мне так же, как я в тебе.
Но мысли и слова застревают где-то глубоко в твоем сознании, вязнут, из междометий нельзя сложить мозаику гармонии. В этом и дар – загонять слова паз в паз, без щелей.
Г е н и й – э т о ч е л о в е к, к о т о р ы й и з н и ч е г о с о з д а ё т т о, ч т о о н х о ч е т.
Спи! Спи, родная, на моем плече всегда. Впрочем, о чем мы? Мы об искусстве.
И с к у с с т в о – в е ч н о е д е т с т в о ч е л о в е ч е с т в а, к а к и м б ы в з р о с л ы м о н о с е б е н и к а з а л о с ь: и и с к у с с т в о, и ч е л о в е ч е с т в о.
Я знаю тебя всю: прошлую, настоящую и будущую. Года через два тебе захочется опрощения и перемен. Ты мне можешь даже изменить с какой-нибудь заурядностью. Ты поразишься его убожеству, ты сравнишь его со мной и полюбишь меня сильнее. Еще сильнее. Уже до конца дней своих. Если... Если выдержишь со мной подобную жизнь. Если интеллект твой не увянет, а подрастет. Если... Спи! Спи, родная, на моем плече.
И с т и н а р о ж д а е т с я с о с л е з а м и, а у м и р а е т с о с м е х о м.
Л ю б я т н и з а ч то, н е л ю б я т – з а в с ё.
Спи! Спи, родная...»
В сущности, это была художественно оформленная работа по психологии. Навести научный лоск, припудрив терминами, – и готовая диссертация. Но из нее следовало, что жена моя, Светка, все-таки не пойдет за мной по жизни. Да, она поверит в мои способности, в меня, но за мной не пойдет. Она меня бросит. И скоро. Но почему?! Вот этого-то я тогда и не смог определить в своей «диссертации». Психолог...
Такая концовка меня совсем не устраивала, я и не думал о подобной развязке. Я уничтожил её, а приписал что-то юмористически-фальшивое, в том же духе, в каком я обычно отшучивался со Светкой дома.
Я перепечатал и дал ей. Она прочитала одну треть и порвала в клочья! Она вспотела, лицо покрылось резкими темно-красными пятнами... Такую я видел её впервые. Впрочем, я предугадал реакцию и отпечатал в трех экземплярах. Один надежно спрятал, а два приготовил, для неё.
Ухмыляясь, протянул ей второй. Этот она дочитала до конца. Периодически то всхлипывала, то нервно всхохатывала от стыда. Пятна с лица не сходили, руки дрожали и слезы блестели на ресницах.
Я поразился воздействию своих бумажек и, пожалуй, впервые подумал о силе своего ума и его опасности для некоторых... Но я еще не понимал того, что уже поняла она...
А она в сомнабулическом, почти действительно гипнотическом состоянии, глядя мимо меня размыто и невидяще, заговорила: – Да, ты талантлив. Может быть, чего-то и достигнешь. Хотя люди не любят всей правды про себя. И тебе ее не будут прощать. Трудно тебе будет. Одному. Ты слишком нехороший человек. Или слишком хороший. В тебе два полюса – жестокость и доброта. Жестокость, конечно, в тебе теоретическая, ты с ней борешься и победишь. Ты мягок. И ты совсем не наивен. Твоя наивность – это и есть твой ум, твоя приманка и обман. Но дело не в этом. Я не могу жить и чувствовать всегда рядом с тобой себя дурой. Ты слишком умен для меня. Может, это для тебя не счастье, а наказание... Очень широка пропасть между нами. Я никогда не переберусь к тебе, даже если бы мы оба сильно захотели. Потому что я действительно... глупа от природы. Да и некогда тебе будет со мной заниматься. Ты всё отдашь бумаге, всё!
«Вот оно! Своим женским умом мгновенно поняла и «дописала» концовку! Идиот! Что я наделал! Нельзя т а к писать!»
– Проснись! – грубо крикнул я.
И она очнулась. Я бросился заглаживать словами! Попятился назад. Но как оратор я был тогда слаб. Да и что еще добавить? Я всё написал.
Я гладил её руки, миленькое уютное домашнее платьице, ее голые колени, как будто предчувствуя ладонями, что всё это я теряю, выпускаю, не удержать...
Она сложила вчетверо свой экземпляр, встала и куда-то унесла, спрятала. «На память», – понял я.
Через год, когда каждую минуту свободного времени я стал отдавать творчеству, Светлана ушла от меня. Мы расстались спокойно и мирно, как будто и не было одиннадцати совместных лет. Потом последовала реакция: она тяжело заболела, едва ни умерла – наше нежное подсознание страдает за нас...
Несколько лет тяжело было и мне: есть большая тайна в нашем устройстве –неведомые нам биополя, их соединение, разрыв... Но эти годы разорваных биополей оказались для меня самыми лучшими, счастливыми – теми, ради которых я и пришел в этот мир. За три года я написал четыре книги в четырех литжанрах!
А Светка предпринимала попытки вернуться, но я уже не принадлежал себе. Я шагнул совсем в иную, призрачную виртуальную жизнь, которая оказалась гораздо более настоящей, чем все материальные семейные материи...
Впрочем, пройдут годы, и я, наконец, осознаю, что обман – всё! Однажды я даже напишу объемную научно-популярную работу со «скромным» названием: «Вселенная? Это очень просто!» Из синтеза научных данных я сделаю собственные некоторые выводы: на НЛО, бесконечную скорость, телепортацию, течение времени из Будущего, жизнь после жизни, Высший Разум...
Я перестану воспринимать этот мир серьезно, также, как и отношения с женщинами – даже тогда, когда изредка, до пятидесяти с лишним буду влюбляться в них – подчас, со слезами, со стихоизвержениями! Но оставаясь наедине, я буду смеяться над собой, над своей глупостью и дикарским атавизмом...
Сейчас мне как-то очень явственно чувствуется нечто волшебно-мистическое: наша жизнь не принадлежит нам. Мы: и гении, и ничтожные обыватели – лишь передаточные звенья в неведомой нам цепи, тянущейся к неизвестной цели. К цели, которой, конечной – может быть нет и у самих наших К о н с т р у к т о р о в!
Словно некая Высшая Сила вела меня много лет, создавая специфические условия для творчества, в том числе – и одиночество. Наша семейная жизнь со Светланой была заранее обречена…
ARS lONGA, VITA BREVIS*
(Искусство обширно, жизнь коротка. Лат.)
И у бездарности есть талант: умение окружить себя еще
большей бездарностью.
В тридцать семь лет я продолжал работать матросом на буксире. В тридцать семь! Когда многие уже готовятся к старости, подсчитывая дивиденты от прошлого, я начал с самого начала, с нуля.
Чернорабочим! Унизительнейшая, грязная, тяжелая, вредная, ничтожная, малооплачиваемая работа. В тридцать семь лет...
Но – сутки через трое! Сутки – по акваториям: бухтам, бухточкам, заливам и заливчикам. Сутки – чистка гальюнов, ночные заправки водой: шланги, гидранты, колодцы, больное бухающее сердце, ни секунды за сутки сна... сутки – на грани жизни и смерти – спасательные работы во время штормов... Днем – перегруз: мешки с картошкой, капустой, мукой, крупой... и бесконечная борьба с ублюдочной ржавчиной: обчистка, обдирка, покраска... И окрики дебильных дармоедов-начальников с жирными животами и гигантскими в сравнении с моей зарплатами, ворующих продукты из общего судового пайка...
Но: Е с л и я н е г е н и й – т о з а ч е м я?!
Сутки – через трое! И вот они – рукописи книг в четырех жанрах! Много ли граждан на планете Земля имеют т а к и е достижения?!
А ещё: кровь носом и ртом, прединсультное состояние, легкий –пока –паралич правой стороны лица. Покалеченные кофеином и биостимуляторами: пантокрин, женьшень, лимонник, алоэ, взвесь плаценты, и бессонными суточными, на износ, работами – разваливающееся сердце, рассыпающаяся печень, отказывающая предстательная железа...
И одиночество, воздержание – ради искусства. При еще ослепительной внешности, при задержавшейся молодости.
Любя всех, всё человечество; ты, чтобы объясниться ему в любви, должен держаться от него на определенной дистанции; даже от самых близких! Добровольно ввергая себя в страшную пучину одиночества, ты именно из него, из этого разрушающего невыносимого проклятия, словно паук из железы, тянешь и тянешь тонкую нить искусства. И чем хуже и горше тебе, чем пустынней вокруг, тем прочнее и изящнее сотканная тобой сеть...
Пик интеллекта и... наивность! Если есть талант – он для народа, для страны, для искусства, для Бога!
Вот же они – рукописи книг в ч е т ы р е х жанрах!
Но здесь я столкнулся с чем-то загадочным, необъяснимым, потусторонним.
Н е ч т о невидимое, прозрачное, но абсолютно непроницаемое не пропускало мои книги. Я н и ч е г о не понимал! Нужны чьи-то о с о б ы е рекомендации?
Но вот же, без всяких рекомендаций сатирический журнал «Крокодил» с разовым тиражом в ш е с т ь м и л л и о н о в экземпляров уже несколько лет в каждом номере четыре раза в месяц целыми колонками публикует мои афоризмы. Семь рублей, сорок копеек за штуку. Правда, некоторые из них, самые острые, печатаются без моей фамилии, как и н о с т р а н н ы й юмор. Такой прием придумал главный редактор Дубровин, чтоб обмануть проклятую гэбовскую цензуру...
И уже сотни миллионов граждан СССР и других соцстран твердят наизусть мои фразы в качестве «народных» пословиц: ЕСЛИ ЖЕЛАЕМОЕ ВЫДАЮТ ЗА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ, ЗНАЧИТ, ТАКОВА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.
САМЫЕ СЛОЖНЫЕ ПРАВИЛА В ИГРАХ БЕЗ ПРАВИЛ. ЧЕГО НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ ЗА ДЕНЬГИ – МОЖНО СДЕЛАТЬ ЗА БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ.
ЕСЛИ СТОИТ СТАДО БАРАНОВ, ТО ВСЕГДА НАЙДЕТСЯ ОСЁЛ, КОТОРЫЙ ЗАЙМЕТ ОЧЕРЕДЬ!
Уже вовсю используют мои афоризмы «Мосфильм» и Центральное телевидение, ни копейки не платя автору. Уже крутятся на Всесоюзном радио для трехсот миллионов жителей СССР мои четыре острые юморески, купленные у меня этим радио за сто рублей... Крутятся и год, и два, и десять...
Уже пять миллионов читателей журнала «Юность» – престижного, но весьма дурацко-советского, знают меня как автора весьма крутой сатирической штучки с эзоповым, но вполне понятным текстом. Да, в те времена в этой стране люди читали, хотя особенно и нечего было читать. А сейчас – считают: кто последние жалкие гроши, а кто – украденные миллиарды долларов.
«Твою книгу юмора-афоризмов запретил к публикации «Главлит», –сообщил мне редактор отдела прозы Дальневосточного книжного издательства и вернул рукопись, пролежавшую там п я т ь лет.
И тогда я собрал все свои публикации в жанре юмора-сатиры: пачки центральных газет и журналов – две объёмистые посылки, и отправил в Москву, к у р а т о ру литературы Дальнего Востока, члену союза писателей СССР, секретарю (одному из высоких начальников этого союза), т о в а р и щ у Ерхову с вопросом: «Почему я, автор вот этих газет и журналов с уникальными м н о г о м и л л и о н н ы м и тиражами: «Юность», «Крокодил», «Советский экран», «Советский Союз», «Труд», «Собеседник», «Литературная газета» и т.д., автор «народных» пословиц, а еще вот гонорары со Всесоюзного радио, а еще журнал «Советский союз» на двадцати языках в ста странах мира распространил некоторые мои афоризмы, почему же я не имею права книжку-то издать?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?:?!?!?:?:?!?:?!?!?!"
Человеческая наивность порой не имеет пределов. А мозг устроен так, что одновременно можно быть гением и дураком.
В этом мире и, тем более, в этой стране – дикой и каннибальской –благополучно живут только люди с в р о ж д е н н ы м Ш Л Ю Ш Ь И М с о з н а н и е м. Для них понятия: творчество, принципы, мораль, честность, справедливость, красота, чистота – абстрактны, виртуальны, книжны. Хочешь нормально – в их представлении жить: шлюшествуй, ублажай властвующих преступников.
Единственность, уникальность, неповторимость индивидуальной жизни они воспринимают как уникальность собственного желудка. И всё. Вся Вселенная – личная печенка...
«Афоризмы – это хорошо, но нельзя же увеличивать мудрость человечества бесконечно...» – В О Т Ч Т О О Т В Е Т И Л М Н Е К У Р А Т О Р Л И Т Е Р А Т У Р Ы Д А Л Ь Н Е ГО В О С Т О К А, Ч Л Е Н С О Ю З А П И С А Т Е Л Е Й С С С Р, О Д И Н ИЗ Н А Ч А Л Ь Н И К О В Э Т О Г О Ж Е «С О Ю 3 А»...
«Что это?!!! Я схожу с ума?! Или вся эта страна находится где-то в потустороннем, зазеркальном, сумасшедсшем измерении?!» – Читал и перечитывал я ответ «куратора», перебирая возвращенные пачки журналов и газет.
Да, конечно, я знал – в к а к о й стране живу. Эта неправедная революция, эти сталинские концлагеря и массовые – многомиллионные – расстрелы... Каннибализм.
Но история – ловкая дамочка, умеющая поразительно изменять свой возраст! И если она не прихватила н е п о с р е д с т в е н н о тебя в свой жуткий капкан, то кажется тебе эта дамочка эдакой древненькой седенькой хилой старушкой даже тогда, когда жутчайшие события происходили каких-нибудь двадцать лет назад с твоими ближайшими родственниками.
Мы воспринимаем реально историю только тогда, когда в качестве подопытного материала попадаем в её мясорубку сами. А всё то, где нас нет, кажется нам чем-то далеким, сказочным и глупым.
Я показал ответ «куратора» редактору отдела прозы издательства, у которого рукопись пролежала пять лет и с которым были уже почти приятелями. Тот не выдержал, сжалился, просветил наивного чудака, пишущего умнейшие тексты, но не понимающего элементарнейших с о в е т с к и х правил...
– А что бы он тебе еще ответил... на твои крутые афоризмы и юморески... Он же г е н е р а л КГБ. И в с е о н и т а м... Да и везде... офицеры ГБ.
– А ты? – Спросил я в упор.
– Я – нет. Я же филфак заканчивал, Вот если бы журналистику... Там с третьего курса подписка о сотрудничестве... добровольном... стучать...
Через много лет, когда некоторое тайное стало явным, я узнал, кто в этом издательстве работал сексотом-стукачем, он, кстати, тоже заканчивал филфак...
Симпатичный молодой человек, клявший на всех углах евреев, демонстративно преклонявшийся перед всем русским: старинными песнями, обрядами и так далее, обожавший на халяву выпить, считавшийся почти другом, вынюхивал – что я пишу «в стол», что думаю, высказываю... и строчил подробные докладные в р о д н о е ведомство.
Предав свою нацию – ибо, расхваливая всё русское и проклиная евреев, он сам оказался евреем, это гэбовское бездарное ничтожество предавало всё и вся – лишь бы залезть повыше.
После развала коммунистической империи КГБ не забыло своих холуишек. Государственные издательства рассыпались в прах, но на украденные у народа деньги генералы для своих деток и внуков пооткрывали частные – с теми же тупыми гэбовскими кадрами.
Стукачек стал главным редактором такого издательства. Буквально год-два назад эти советские «редакторы» размашисто черкали авторские рукописи, причесывая их под собственную бездарность, вычеркивая самые невинные вещи и угодливо спеша накатать докладную в ГБ, если находился в тексте малейший повод...
Но обретя свободу от государственной зарплаты, новосостряпанные
частники-издатели мгновенно позабыли свои «незыблемые» моральные устои и широчайшим потоком запустили самую низкопробную дебильную бульварщину!
Но народ, как его ни опускай, в своей общей массе обладает высшей мудростью. Его не обдуришь. Макулатура осталась на прилавках немногих сохранившихся книжных магазинов. Издательство занялось печатанием плакатов-портретов преступника-губернатора и продажей поддельной водки. Стукачка выперли, и его подобрала частная, тоже организованная КГБ, радиостанция.
Но вскоре, когда основной и единственной сильной властью стали уголовники, они всё подгребли под себя, в том числе и СМИ. Отобрали у ГБ радиостанцию, а бездарного алкаша выперли и отсюда.
Известно, дерьмо не тонет. Стукачек по габовско-фээсбовской протекции пристороился к американским деньгам. Причем, в особенно изощренной форме!
Самые демократичные демократы из USA через подставные фирмы и третьи страны уничтожали остатки уникальной уссурийской тайги – ценные породы деревьев, а чтобы это выглядело не так, как есть, pour sauver les apparences, (Чтобы спасти лицо. Фр.) наши американские друзья на наши же украденные деньги издавали у нас журнал «ПРИРОДА», который выходил раз-два в год символическими тиражами, но, разумеется, широко рекламировался... Главным редактором этого «журнала» стал стукачек.
У меня уже не будет другой возможности поделиться с новыми, пришедшими в этот земной мир поколениями описанием того кусочка трагедии страны, который мне вместе с моими современниками пришлось проглотить, поэтому я использую эту документальную главу и приведу еще несколько примеров из недавнего прошлого, логически и автоматически перетекшего в настоящее – уголовное, кошмарное, холуйски-трусливое, ежегодно уносящее миллионы граждан уже весьма небольшой по населению страны...
В том же издательстве трудился или, как говаривали в советские времена, п р и д у р и в а л с я еще один молодой редактор, возглавлявший отдел пропаганды. Должность офицера ГБ. Стукач, рангом побольше выше описанного. И вот, после распада СССР и деградации издательства, этот товарищ вдруг выпускает толстенный высококачественный, отпечатанный в Финляндии журнал-альманах: о российских дальневосточных писателях и поэтах начала двадцатого века. Одни расстреляны НКВД в первые годы советской власти, другим удалось бежать в Китай, в Харбин, где они и поумирали. Все публикации: документы и произведения репрессированных – из архива НКВД-КГБ! Но, разумеется, в переработанном виде: ни слова о концлагерях, расстрелах, только стихи, рассказы, биографии – с ловким умолчанием о роли НКВД...
Когда я спросил у этого редактора – откуда деньги на столь роскошное издание, он аж взвился от злости, посчитав, что я в с ё знаю и специально задаю провакационно-издевательский вопрос... А я, наивный, всё еще не понимал!
Офицер КГБ, паразитировавший на должности редактора стукачек, по заданию своих генералов состряпал лакированный альманах из кровавых «дел», из трагических судеб людей, которых дико пытали и убили в подвалах этого же НКВД-КГБ!
С какой целью узколобые провели свою рекламную кампанию? Реабилитировать себя – с прицелом на н о в о е б у д у щ е е?
А в это время в стране поголовная безработица, гиперинфляция, голод, массовые убийства... Не до дорогих альманахов, не до гэбовского вранья!
Журнальчик ушел в макулатуру. Но местное ГБ-ФСБ не успокоилось на достигнутом – тяжело терять неограниченную власть! В макулатуру сдали альманах частные книжные магазины – им ГБ больше не указ, но государственные телерадиоканалы продолжают расхваливать нераскупленный журнальчик и его редактора.
Отпечатаны и развешаны всё по тем же книжным магазинам красочные портреты-плакаты самого редактора! Но средств на продолжение выпуска альманаха у ГБ больше нет. И тогда по какой-то гэбовской линии «редактору» устраивается турне в США. А там, конечно, полно честных гуманных наивных людей с деньгами, они верят в сказки «борца за демократию» и щедро субсидируют... Не проходит и десяти лет после первого номера, как выходит второй – такой же лакированный, лживый и нераскупаемый.
А портреты «редактора» и «писателя» до сих пор висят в некоторых книжных магазинах и, как говорится, вызывают недоуменные взгляды посетителей – кто такой?
Россия – страна дурной нелепой фантастики. Страна с постоянно унич-тожаемыми традициями. Кладбища-то старинного не найти – всё сносится, распахивается, застраивается. Каждое новое, только что вылупившееся поколение ощущает себя эдакими марсианами-первопроходцами на планете Россия, где до них не было никого, потому что от прошлого, практически, ничего не сохраняется.
Потому-то и сознание наше, оторванное от реального прошедшего времени-пространства, витает как бы само по-себе в зыбком неустойчивом настоящем, неподкреплённым, неподпитанным вековыми традициями. В Великобритании по бережно сохраняемым тысячелетним судебным, церковным и домовым книгам можно быстро восстановить свою многовековую родословную, пообщавшись с далекими пра-пра-пра... А мы собственных дедушек-бабушек по отчеству не знаем! Оттого-то нам так зыбко, неуютно и одиноко в диком российском мире, где кличем мы друг друга: «эй, женщина», «эй, мужчина» – не сумев выработать даже элементарной бытовой культуры общения! Что уж говорить о культуре экономики, политики, искусства...
Tous les genres sont bons, hors le genre ennuyeux – (ту ле жанр сон бон, ор лё жанр аннюйё) – Все жанры хороши, кроме скучного. Французская пословица.
Простите меня, уважаемый читатель, за эту сухую газетную главу. Современная литература скатилась до сказок для взрослых.
Л о ж ь и с к у с с т в а д о л ж н а б ы т ь т а к о в а, ч т о б ы п р а в д а ж и з н и с т а н о в и л а с ь в и д н е е.
Но большинство нынешних взрослых литературных сказок не имеют к искусству никакого отношения... А у меня уже совсем не остается времени на э т о м свете перелагать реальную жизнь на сказочный лад.
П р и х о д и т в р е м я, к о г д а у х о д и т в р е м я, и т о г д а н а с т у п а е т д р у г о е в р е м я, к о г д а н е л ь з я т е р я т ь в р е м я...
Поэтому следующий эпизод опишу кратко и реалистично. Обойтись без него я никак не могу, ибо сия повесть творческих лет окажется далеко не полной.
В оправдание этой газетной главе скажу: все литературные произведения, чудом сохранившиеся в веках, приобретают в конце концов совсем иную – документальную ценность, а не ту, о которой некогда мечтал автор, выдумывая какие-то сюжеты, раскрашивая своих героев. Но с годами-веками эта древняя фантазия усатаревает, о б н а и в н и в а е т, становится нелепой, и лишь разбросанные по произведению детали реальной материи: описания нравов, быта, утвари, одежды – привлекают любопытное внимание и через тысячи лет.
На столь долгие времена я не рассчитываю, к тому же совершенно уверен, что очень скоро человечество заменит себя на совсем других, генетически переделанных существ, а то и вообще могут победить компьютеры с искусственным интеллектом, после чего всё современное искусство будет заменено на что-то совсем иное. Но пока, думаю, некоторые документальные описания вчерашних нравов будут интересны нескольким поколениям начинающих писателей, а также – искушенным опытным читателям...
Но прошу пардону, уважаемые господа читатели! Просмотрел сей только отпечатанный текст и вижу, что грубо нарушаю литературные каноны: мало того, что глава получилась слишком документальной (примите это как приём!), так я вдобавок её не закончил и перепрыгнул на другие параллельные темы. Поэтому свои впечатления о системе советских литжурналов расскажу позже, а сейчас закончу начатое.
Итак, я был одним из многих – одним из тех, которых губила наивность: неискоренимая, врожденная. Я слишком по-детски принимал советскую историю за древнюю старушку, слишком долго оставался молодым, сохраняя такие же юные иллюзии: уж наше-то поколение цивилизованное, у нас-то всё по закону, по справедливости...
Б ы т ь у м н ы м – э т о у м е н и е б ы ть у м н е е с о б с т в е н н о й г л у п о с т и.
Мне было двадцать три, когда я пытался поступить на факультет журналистики, но у меня даже не приняли документы, хотя я с отличием закончил заочные подготовительные курсы.
Понадобилось много лет, чтобы узнать и понять – врачи, журналисты, дипломаты – получали образование за взятки и... по наследству! Взятки принимали только у с в о и х – по рекомендациям.
Взятка, кроме своего денежного веса, но принимавшаяся строго по системе рекомендаций от партийных и руководящих чинов, была неким общим звеном, общей кровью, залогом всеобщего тайного знания-молчания элитного свинного общества.
Слово «интеллигенция» оказалось в дикарской стране с совершенно противоположным значением: гнильё, жульё, тухлые душонки, испорченные с семнадцати-восемнадцати лет фактом вопиющей нечестности – поступлением в высшее учебное заведение за взятку!
И сама «учеба» – иезуитское извращение: коммунистическая мораль – честность, равенство, братство, справедливость – преподавалась ворами-взяточниками студентам, заплатившим «борзыми» и н а т у р о й! Да, студентки, будущие у ч и т е л я, врачи, журналистки, воспитанные в каннибальской лжи, за положительную оценку очередного экзамена плюхались в постель к деканам, проректорам и ректорам...
Разумеется, там где нужны были н а с т о я щ и е мозги и руки, учились без взяток и дураков. Но огромнейшая часть людей с дипломами, занявшие престижные должности и посты, прошедшие этот учебный советский бордель, оказались шлюхами с гнилыми зубами – со всеми дальнейшими вытекающими катастрофическими канализационными последствиями для Страны Дураков, естественно и закономерно перетекшую в Страну Негодяев!
Но хвала воровской фортуне: ныне процесс получения образования з а к о н е н и д е м о к р а т и ч е н – плати официально десятки тысяч долларов, и диплом в кармане. Правда, среднемесячная зарплата – двести долларов – это в лучшем случае, если есть работа... Поэтому право на образование опять имеют избранные деточки, но уже не партийных прохиндеев, а преступников и «новых русских», обирающих страну и нищий народ...
Эх, как долго я принимал советскую историю за безобидную древнюю старушку! Эх, как наивно поверил в болтовню бездарнейшего шизофренического нового царя-либерала, в «демократизацию» и «перестройку»!
А новейшая «демократическая» история оказалась полнейшим логическим и физическим продолжением старой, и была она молодой ядреной уголовной шлюхой, к которой я по неистребимой наивности вляпался в кровать! Всю ночь она развратничала и болтала про любовь, а утром перебежала к своему пахану-альфонсу и сказала: пойди обворуй и убей его!
Земная цивилизация – короткий путь от каннибальского костра, где дикари пожирают тела своих врагов, – до неоновых рекламных костров, под которыми властвующие мафиозные людоеды пожирают труд, талант и жизни своих сограждан.
В сущности: что такое – цивилизация? Планета? Звездная система?
Галактика? Время? Вселенная? И на этом бесконечном непознаваемом фоне какие-то: Честь? Совесть? Идеология? Жизнь? Смерть?
В к а к о м б е с к о н е ч н о м м о з г у с у щ е с т в у е т НИЧЕМ НЕОГРАНИЧЕННАЯ ФАНТАЗИЯ, в к о т о р о й г д е-т о затерялись и мы?!
Цивилизации, жившие тысячи лет, исчислявшие время по собственным календарям, исчезли бесследно, оставив после себя – в лучших случаях –несколько черепков.
Один ф и л ь м сменяется другим, наш календарь – иллюзия, ничем не лучше бесследно сгинувших.
Планета Земля – в космических масштабах она меньше, чем песчинка на пляже. Только в нашей небольшой галактике – двести миллиардов звезд различного типа, а сколько планет – неизвестно, они не просматриваются. А во Вселенной галактик – б е с ч и с л е н н о е множество...
НАСТОЯЩИЙ РАЗУМ – конечно же, не наши несовершенные головы.
НАСТОЯЩИЙ РАЗУМ – плазма, звёзды, которые в свою очередь порождение еще более мощного разума, находящегося за пределами н а ш е й Вселенной.
ВРЕМЯ? Еще одна иллюзия, в с т р о е н н а я в нас. Ибо, никакого прошлого и Будущего не существует для тех, кто умеет передвигаться по времени-пространству. Многочисленные съёмки аппаратов других разумных существ, далеко опередивших нас и не вступающих с нами в контакт по причине нашей полной дикости, показывают: их скорость во много или в бесконечность превышает скорость света. Летая, они никуда не летают, а как бы остаются на одном месте, переходя в другое, заданное время-пространство – в л ю б у ю точку Вселенной. Значит, физика Эйнштейна – заблуждение и по времени-пространству можно гулять с к о л ь к о у г о д н о и в л ю б о м н а п р а в л е н и и!
Мы пытаемся сохранять себя в фотографиях и фильмах, Вселенная сохраняет себя в НАТУРАЛЬНОМ ВИДЕ!
Мы считаем, что живем в трех пространственных измерениях, но математика выдает другой результат: количество измерений – бесконечно! То есть, мы и всё вокруг находимся на некой суперсложнейшей неведомой и невидимой для нас «плёнке», которая перематывается не из Прошлого в Будущее, как нам к а ж е т с я, а наоборот, из БУДУЩЕГО в ПРОШЛОЕ. К а ж д о е м г н о в е н и е м ы «п е р е м а т ы в а е м с я» на этой «плёнке» из Будущего в прошлое.
Ф И Л Ь М У Ж Е С Н Я Т. И существует столько, сколько живет Вселенная.
ГЛАВНЫЙ ВОПРОС: ИМЕЕМ ЛИ МЫ ВОЗМОЖНОСТЬ ВМЕШИВАТЬСЯ В С Ц Е Н А Р И Й хотя бы на своём ничтожном уровне?!
Прожив и умерев, М Ы О С Т А Ё М С Я Н А В С Е Г Д А – от дня рождения до дня смерти – В Р Е А Л Ь Н О С О X Р А Н Я Ю Щ Е М С Я П Р О С Т Р А Н С Т В Е-В Р Е М Е Н И.
Так же, как сохраняются все наши мысли, мыслишки, дела и делишки.
ВОТ ЧТО ВАМ НУЖНО ЗНАТЬ И ПОМНИТЬ, ГОСПОДА ПОДОНКИ ВСЕХ МАСТЕЙ: В СЕ В А Ш И Т А Й Н Ы Е П Р Е С Т У П Л Е Н И Я – В Е Ч Н А Я Я В Ь!!
Ваши мерзкие извращенные кровавые хари уже показывают по в с е л е н с к о м у телевидению, а ваши праправнуки уже на своих машинах времени-НЛО побывали в прошлом и достаточно насмотрелись на своих ублюдочных предков-людоедов...
«Вы считаете, что «нельзя бесконечно увеличивать мудрость человечества». Но ведь человечество как раз и делится на две половины: тех, кто старается увеличивать мудрость и тех, кто плодит глупость.
Tertium non datur! (Третьего не дано. Лат.)
А мудрость – бесконечна, как бесконечна Вселенная и ее разнообразные проявления. Увеличивать мудрость – это не только совершенствовать науку, технику, писать новые гениальные афоризмы, романы, музыку. Увеличивать мудрость – ЭТО ЗНАЧИТ УВЕЛИЧИВАТЬ КОЛИЧЕСТВО ГУМАННОСТИ.
Увеличивать глупость, значит, увеличивать мерзость, подлость, преступления, ибо всё подонство на земле и есть глупость – от ущербного ума и психики.
Вы – против увеличения мудрости человечества, значит – за увеличение глупости. А поскольку Вы един в двух лицах: с одной стороны – член союза писателей СССР, секретарь этого же союза и куратор литературы Дальнего Востока, а с другой – генерал КГБ СССР, то значит, как писатель пропагандируете своими произведениями – если таковое у вас имеются – мерзость, подлость, преступления против своего народа и человечества – за народные же деньги!
А как у генерала КГБ, у Вас есть, надо полагать, п р а к т и ч е с к и е возможности продолжать развивать доктрину Вашего предшественника, подонка всех времен и народов, Лаврентия Берия –«увеличивать количество лагерной пыли», стирая в эту самую пыль миллионы честных сограждан. А для наиболее талантливых и опасных для вас – увеличивать количество мест в ваших гэбэшных психушках...» – так я ответил «куратору литературы Дальнего Востока.
ВЕЛИКИЕ ГУМАННЫЕ ИДЕИ НЕ РЕАЛИЗУЮТСЯ ПОТОМУ, ЧТО ПРИДУМЫВАЮТ ИХ ГЕНИИ-АЛЬТРУИСТЫ, А ПРАВО НА ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПРИСВАИВАЮТ ПРЕСТУПНЫЕ НИЧТОЖЕСТВА, ОБВОРОВЫВАЮЩИЕ КАССЫ...
Но если ты такой умный – откажись от переустройства этого иллюзорного мира, от цивилизации этой дикарской страны, в которой каких-то сто сорок лет назад процветало рабство, от развития мозгов своих сограждан, большинство из которых – пустота в человеческой оболочке.
В конце концов, ГЕНИАЛЬНОСТЬ – ЭТО БАНАЛЬНОСТЬ, ДОВЕДЕННАЯ ДО УМА ПОСРЕДСТВЕННОСТИ.
Откажись от собственной гениальности: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас». (Евангелие от Матфея).
Забудь, забудь это сладчайшее наркотическое зелье – ТВОРЧЕСТВО! Это древнее: Ars longa, vita brevis. Стань отшельником в навозной человеческой куче, Робинзоном на необитаемом острове – среди дикой неполноценной толпы!
Вспомни: этот мир и сам ты – с л и ш к о м р а з у м н о у с т р о е н, ч т о б ы б ы т ь С Л У Ч А Й Н О С Т Ь Ю !
Значит, ты и всё вокруг – ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА н а с т о я щ е г о РАЗУМА! Неважно, кто ПИСАТЕЛЬ-РЕЖИССЁР: Солнце, ядро галактики, Вселенная или ТО, что за Вселенной, ЧТО мы наивно называем Богом.
Важно что ты, искусственный, являясь произведением искусства НАСТОЯЩЕГО ВСЕЛЕНСКОГО РАЗУМА, будучи мотыльком-однодневкой, пытаешься создать собственное искусство – бледное отражение – с помощью каких-то жалких слов и тленной бумаги, тужась описывать ТО бесконечно-гениальное и вечное, ЧТО тебя создало, не имея о НЁМ никакого представления...
Жалкое, нелепое, грустное явление скоро будет наблюдать человечество, когда новейшие поколения суперкомпьютеров с искусственным интеллектом – ИСИНТЫ, возомнят себя Творцами и возьмутся разглагольствовать о Создателе – Человеке...
Впрочем, до подобной наивной ахинеи они, возможно, не дойдут: у Нового разума – новые глупости. Они нас просто сменят на земном посту – как устаревшие модели...
Итак, можно сказать себе: ты, в сравнении со Вселенной и тем, что ее создало – н и ч т о, и твое творчество – нелепо и смехотворно также, как и любое человеческое творчество.
В конце концов: кто придумал колесо, гайку, самолет, электричество, компьютер? Определенные гении на планете Земля? Нет, конечно. Им лишь позволено взять крохот н ы й к у с о ч е к о т в е ч н о с т и и воплотить в колесо, гайку, самолет, компьютер. Также, как УЖЕ существуют во Вселенной – независимо от нас – триллионы других неоткрытых нами открытий, которыми у ж е пользуются другие разумные существа.
В конце концов можно сказать себе: если Прошлое и Будущее сохраняются навсегда и существуют одновременно, то в с ё запланированно и нечего зря напрягаться. Просто живи – это и будет твоим творчеством, ибо, если возможно путешествие по пространству-времени, то любое мгновение остаётся в натуральном виде, зачем его так бледно-жалко ненатурально описывать?
В конце концов можно сказать себе: стоит ли пытаться обрисовывать какие-то человеческие чувства, события, социальные законы, если наш мир так загадочен, текуч, быстроизменчив?
Если невозможно вырвать тайну у Бога и познать себя, то как же можно описывать примитивными словами сложнейшее, с неизвестно какой целью созданное устройство – «человек»?!
Не остановить мгновения. Не трать бесценных неповторимых искорок жизни на изобретение бумажного колеса, наслаждайся каждой секундой этого фантастического бытия!
А ИСКУССТВО – ВСЕГО ЛИШЬ НАИВНОЕ УДИВЛЕНИЕ ПЕРЕД НЕПОСТИЖИМОЙ ТАЙНОЙ МИРОЗДАНЬЯ...
Но жизнь невозможна и не нужна без творчества! За сто восемьдесят миллионов лет динозавры не изобрели колеса, за что и были стерты с полотна Земли.
И в конце концов можно сказать себе: при всём том, что Прошлое и Будущее существуют одновременно и ФИЛЬМ У Ж Е СНЯТ, но пространство-время настолько гениально-сложно устроено, что с о з д а ё т с е б я и з б у д у щ е г о. С одной стороны – Будущее уже существует, с другой – создаётся каждое мгновение.
И ты – крохотная, но часть ВСЕОБЩЕГО РАЗУМА.
Человечество запрограммированно на творчество – в своей экологической нише.
Лишь два процента живущих на планете людей – творцы. И если ты из их числа – над собственной жизнью ты не властен. Ты будешь до конца идти сквозь лишения, нищету, преследования нетворцов, пытающихся повернуть время вспять – к примитивному животному. Ты будешь выдумывать свое КОЛЕСО – таким ты, з а п л а н и р о в а н н о, пришел в этот И 3 О Б Р Е Т А Ю Щ И Й мир.
КТО НЕ ТВОРЕЦ, ТОТ – Т В А Р Е Ц...
Через несколько месяцев после того, как я отослал в Москву письмо-ответ «куратору» и генералу КГБ, я обратился в районную поликлинику номер шесть города Владивостока.
Страшнейшие головные боли, кровь носом, отказывающее сердце. На помощь я особенно не рассчитывал, не раз сталкиваясь с советской медициной, вернее, с ее полным отсутствием для рядовых смертных. Ведомственные спецполиклиники, оснащенные больницы, фешенебельные санатории – всё для пройдох, прорвавшихся к власти и их холуев. А остальным – аспирин и универсальный диагноз: острое респираторное заболевание.
Но хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь лекарства: ведь без рецепта этой малограмотной бабенки в белом халате из поликлиники в аптеке ничего не продадут.
– Вы у нас больше не обслуживаетесь. Вы поставлены на психиатрический учет. Идите в психдиспансер на Некрасовскую, 50, – сказала мне милая девушка из регистратуры.
Ч т о б ы н е с о й т и с у м а в с т р а н е и д и о т о в – н у ж н о с т а т ь ш и з о ф р е н и к о м!
Как описать реакцию человека, которому ни с того, ни с сего заявляют в медицинском учреждении, что он – сумасшедший?!?
Ж и з н ь в д и к о й с т р а н е – э т о м а с с о в ы й и и н д и в и д у а л ь н ы й г и п н о з - с у м а с ш е д с т в и е!
У меня возникло чувство нереального жуткого сна, зазеркалья, где гении – дураки, а дураки – гении...
«Но этого не может быть!» – хотелось крикнуть – так же, когда я читал фантастический ответ «куратора» – генерала КГБ, утверждавшего, что уже нельзя более увеличивать мудрость человечества…
Пиша в нескольких жанрах, мне приходилось многое изучать, в том числе и психиатрию. Она утверждает: настоящим чувством юмора обладают т о л ь к о люди с очень здоровой, «железной» психикой.
А афоризмы – высококонцентрированное чувство юмора, выше не бывает! Десять лет я в единственном числе в качестве писателя юмориста и афориста представлял в центральных печатных и электронных СМИ, с уникальными для планеты многомиллионными тиражами, гигантский дальневосточный регион...
Что ж: С н а ч а л а с т р а н а т е р я е т ч у в с т в о ю м о р а, а п о т о м – с е б я!
– Хорошо, дайте мне, пожалуйста, мою карточку, я поеду в психдиспансер.
И милая простая советская девушка из регистратуры поликлиника № 6, сворачивает карточку в трубочку, заклеивает её бумажкой и со словами: – Только не разворачивайте и не читайте, а передайте там в регистратуру, – отдаёт ее мне...
С сумасшедшим как с сумасшедшим.
В карточке я нашел два листка с грифом: «Копии не снимать, на руки не давать». И «диагноз»: «Шизофрения, параноидная форма, приступообразное прогредиентное течение. Депрессивно-ипохондрический синдром».
На каждом листке – разные числа и месяца, как будто они меня
дважды осматривали. Но подписи «осматривавших» одни: некая или некий Хегай и завдиспансером Моисеева.
В психдиспансер я не пошел. Но через некоторое время психдиспансер, под различными личинами, сам явился ко мне в квартиру...
Сколько же средств, народных денег проклятое ГБ и их хозяева затратили на мерзость против меня и моего таланта! Если бы их тысячную часть – да не во вред, а на помощь мне и таким, как я!!!
И тогда бы... Тогда огромная страна не развалилась бы на отдельные уголовно-каннибальские княжества. Тогда эта многонациональная территория стала бы действительно Великой Страной с н а с т о я щ е й дружбой счастливых народов, где люди бы соревновались не в деградации, убийствах и воровстве, а в гуманизме, созидании, творчестве...
Но почему-то всегда побеждает плохое и плохие. И прекрасная сказка-мечта о рае или коммунизме на земле – всего лишь сказка.
Потому, наверное, что людям свойственно соревноваться, н о н а с т о я щ и х творцов на планете всего лишь два процента, и они соревнуются между собой, они достигают н о в о г о, они двигают прогресс.
А все остальные – тоже соревнуются: в ничтожности, ненужности, деградации, мерзости, преступлениях...
Через год в круг моих знакомых была введена дама – врач-психиатр. Звали ее Наташа Ф. В том диспансере, где я «стоял на учете», она проработала шестнадцать лет. По совместительству подрабатывала на психиатрической скорой помощи. Однажды машина перевернулась, Наташа получила травму головы, после чего её собственная психика стала давать сбои. Из диспансера ей пришлось уйти, но на скорой психиатрической она продолжала трудиться.
Наташа пошла в диспансер и как ветеран сего заведения свободно взяла мою карточку – святая святых, которую никогда не показывают пациентам, и прочитала: «Вялотекущая шизофрения. «Пишет книги».
«Вялотекущей шизофренией» я даже гордился. И это при том, что подобный «диагноз» лишал меня и тех ничтожных прав гражданина, которые на тот момент декларировались в дикарской двуличной стране. И в любую секунду меня могли посадить в дурдом, сделать действительно ненормальным или заколоть насмерть их уколами – для того таких как я и ставили на учет, чтобы в час икс можно было бы без проблем уничтожить.
И тем не менее, этот стандартный диагноз для всех инакомыслящих-диссидентов: самых честных и талантливых граждан СССР – автоматически подключал меня к самому лучшему, избранному Богом обществу!
Но «Пишет книги» – в к а в ы ч к а х! Это уже слишком! Ну, ладно, к примеру, летал бы на метле по ночам на Луну, а то – «пишет книги»!
Впрочем, A la guerre, comme a la guerre (Франц.) – а ля гэр ком а ля гэр – На войне как на войне.
И тем не менее – обидно, даже – от узколобых. К тому времени, пусть и по мелочам, но у меня уже были десятки, даже сотни публикаций многомиллионными тиражами. А крупные вещи – в жанре прозы – годами лежали в редакциях, где другие работяги из КГБ, редакторы, писали на них свои диагнозы...
«Ну и сволочи! – возмутилась даже Наташа. – Для такого диагноза нужна комиссия не менее из пяти человек! Тебя хоть кто-нибудь осматривал?»
«Нет, только однажды, были нестерпимые головные боли, и я несколько минут беседовал с невропатологом из поликлиники…»
Наташа, толстушка-веселушка, по приказам своего начальства оформляла вызовы психиатрической помощи на мою фамилию и мой адрес, приезжала, оставляла машину с санитаром и водителем возле подъезда, заходила ко мне, снимала белый халат, несколько раз настойчиво намекала, что готова снять и всё остальное, но полные женщины не раздражали мой инстинкт самца, и мы гоняли чаи, а Наташа рассказывала разные веселые истории из области психиатрии.
«Недавно. Нарядилась. Платье. Туфли на каблуках. Иду по центру города. А навстречу – мой бывший пациент! Я три, представляешь, т р и квартала бежала от него!»
«Что ж, он такой буйный?»
«Да какой там буйный! Абсолютно здоровый человек! На пять лет я его упекла в дурдом! И вот он отсидел, вышел. А там, представляешь, жуткие уколы, таблетки... Так я так бежала от него, каблуки сломались, туфли скинула и босиком по центру города!..»
«А зачем же ты его упекла?»
«Ну что ты, не понимаешь? Начальство приказало. Против власти он шел...»
Уверен, что начальство приказало Наташе рассказать эту документальную историю мне - запугать...
А ещё всё через тот же год ко мне подсоединили человечка о т т у д а.
Когда-то мы с ним познакомились через общего приятеля, работали на одном заводе, играли в карты, выпивали. Всё это было в другой, бессмысленной жизни.
Потом родственник, полковник ГБ, устроил его без экзаменов в среднюю мореходку, а после окончания – третьим механиком в престижное тогда пароходство, одно из крупнейших в мире. Толя Б. годами пропадал за границами, катая на наших шикарных зафрахтованных теплоходах: с барами, кабаками, бассейнами и сотнями отборных комсомолочек обслуги – богатую публику из Австралии в США и обратно.
Жили мы рядом, но при нескольких случайных встречах Толя небрежно, через нижнюю заднюю левую губу здоровался, а тут вдруг явился сам ко мне в квартиру, в мой старый неказистый дом... Да не один, а с весьма представительной молодой девкой, буфетчицей со своего суперлайнера.
Девушка, как потом выяснилось, предназначалась для меня, она должна была стать мостиком в квартиру, зацепкой, внутренним агентом...
В процессе выпивания принесенного алкоголя и поедания тоже принесенной гостями закуси – у меня, как всегда, ни денег, ни еды, –мне было как бы невзначай рассказано, что девушке, якобы, надо бы где-то между рейсами жить на берегу, хранить многочисленные чемоданы с импортом, что у девушки несколько весьма дорогих японских авто, и вообще, неплохо бы ей иметь здешнюю прописку, потому что сами они не местные, с Украины...
Позднее я несколько раз встречался с этой буфетчицей, но ей, бедняжке, не повезло – к ее сексапильной внешности на небесах вместо интеллекта приделали расчетливость и жадность. Она продолжала скупать японские автомобили (тогда в Японии они стоили еще очень дешево), на японских автосвалках – запчасти, в японских комиссионках –почти бесплатную старую бытовую технику. Кроме того, выяснилось, что ей вполне хватало – где и с кем жить на берегу. Потом она
уехала на ридну Украину – на распродажу.
А Толино гэбовское инкогнито я раскрыл быстро и просто. Вернее сделала это его жена.
Бедный-бедный Толя. Впрочем, какой там бедный! Нахапал он с помощью ГБ достаточно. Но тогда его сняли с самых дальних лучших рейсов в Америку и пересадили на каботаж – на местные линии. И всё из-за меня. Чтоб мог почаще посещать.
Он познакомил меня с женой, и она, выпив лишнего за столом и падая носом в тарелку, стала кричать на мужа: «Дурак!!! Ничтожество!! Все уже с погонами и по второй звезде, а ты, придурок, ничего не можешь!»
«Молчи, дура!» – кричит Толя в ответ, но поздно. Мне всё уже понятно...
Толя являлся ко мне как на работу. Я и был тогда его настоящей работой! Он притаскивал спирт, закусь, и мы вели за столом беседы... У Толи широченная кость, плечи – порода. А у меня – гири, гантели, эспандеры, бег на десять км. Я перепивал его шутя. Однажды я все-таки умудрился вытащить у него японский диктофон – невиданнейшая вещь в СССР, и в туалете прослушал плёнку – запись нашей застольной беседы...
Мы играли с ним в кошки-мышки до самого конца. Конца СССР. Как-то, будучи всё в том же состоянии расширенного алкогольного сознания, Толя нечаянно проболтался: «Если б ты знал, какая из-за тебя суета!»
Страна рассыпалась, рассыпался и Толя. Однажды он явился ко мне с бутылками и полоумной девкой, которую снял в электричке. Он сообщил, что прилетел с Филиппин через Москву. Якобы, на судне с ним произошел нервный срыв и ему пришлось лечь в госпиталь на Филиппинах. Скорее всего, на судне его вычислили, как стукачка...
Всю ночь девка выла какие-то дурацкие песни, а утром я их выгнал. Советская власть закончилась, закончилась и наша «дружба». И сколько таких «дружб» мгновенно развалилось по всей стране. Вот уж воистину прав был Галич: «Пол страны – стукачи, пол страны – палачи...»
Со страху, что откроются архивы КГБ, Толя бросил на старшего сына городскую квартиру, а себе построил (ему построили за его
деньги) в самой дикой таёжной глуши дом и перебрался туда с женой и младшим сыном.
Но зря Толик пугался! Слава богу, президент России – полковник КГБ...
А еще всё через тот же год ко мне в квартиру въехало подселение. В трехкомнатной квартире я занимал две комнаты, а третья принадлежала другим людям, они в ней не жили, и вот в неё въехали, якобы, их родственники. Таня, Слава и их грудная дочь Ксюша.
Таня, тогда тридцатилетняя, весила килограмм девяносто. Смесь русско-греческо-еврейской крови ума ей не дала. Полудебилка. Слава – полный дебил, алкаш и как оказалось, педик. Но он был всё время в морях, рыбачил.
Таня, с выпученными от сексуального голода глазами, компенсировала свои молодые гормональные потребности пожиранием продуктов. Машина для жратвы! Вареных яиц она съедала за раз по десять штук – на завтрак. На обед – полуторакилограммовая курица...
К концу своего пребывания в моей квартире она поправилась еще килограмм на девяносто. Передвигалась как утка – с боку на бок. Дома я ходил в шортах, и Таня доходила – едва не бросаясь на мои ноги, иногда как бы шутя их гладила, неоднократно просилась ко мне в кровать. Но она мешала заниматься мне литературой, и я испытывал к ней недобрые чувства. И еще она редко мыла свои телеса...
Однажды я услышал, как мой Толя беседовал с ней на кухне. Она скороговоркой вполголоса давала Толику краткий отчет: чем я занимался во время его отсутствия и кто у меня был в гостях!...
Через четыре года, когда закончилась советская власть, Таня съехала. Я взломал замок в эту комнату, откуда ползли тараканы и летела моль, и на подоконнике нашел у д и в и т е л ь н е й ш и е бумаги!
Наверное, это была последняя шутка КГБ – оставить свои шпаргалки...
К тому времени я уже публиковался в жанре прозы: в Дальневосточном издательстве и в региональном литературном журнале «Дальний Восток». И вот на таниных бумажках, написанных совсем не ее рукой, я обнаружил список своих публикаций, а также – планы этих издательств на будущее, причем, с весьма профессиональными специфическими терминами и целым рядом произведений и фамилий авторов. Против моей фамилии везде стояли «птички». Вот так «дебилка», вот так Таня!..
А вскоре после Таниного отселения мы стояли с ней на вещевом базаре и торговали: я – дешёвыми китайскими кожаными женскими куртками, Таня – тоже различным китайско-корейским барахлом.
Страна вошла в полный ступор: бывшие секретари райкомов-обкомов вместе с уголовниками делили нефть, газ и всё остальное. Гиперинфляция, почти стопроцентная безработица. Десятки миллионов людей ринулись на бесчисленные барахолки – пытаясь выжить.
Мы стояли с Татьяной, удивляясь, что так быстро промелькнули четыре странных года нашего совместного проживания. Про ее истинную роль в моей квартире я её так и не спросил – мне всегда стыдно за тех, кто меня пытается одурачить...
«Не верю! – сказал бы здесь Станиславский. – Подумаешь, какой-то неизвестный начинающий писателишка накатал несколько «теплых» слов генералу КГБ и к нему сразу такое обширное внимание?! Не верю!»
И действительно, Станиславский и любой сомневающийся читатель были бы правы. Подумаешь, какой-то там генерал КГБ, «куратор» вшивый! Не сталинские, чай, времена! В конце концов всё через тот же год, на семинаре молодых писателей-прозаиков Дальнего Востока я занял первое и единственное место и моя проза была рекомендована к изданию книгой. А по СССР проехала международная комиссия психиатров. Трижды ко мне приезжали из диспансера: «Пожалуйста, придите, снимем с учета!» «Как ставили, так и снимайте! – отвечал я.
Пройдет четырнадцать лет и новая уголовная власть попытается затолкать меня в сумасшедший дом...
А тогда я уже ногой открывал двери в местный союз писателей и под портретом товарища Фадеева, сочинившего известный советский роман «Молодая гвардия», разглагольствовал о литературе и искусстве с ответственным секретарем этого филиала союза писателей, Львом К.
Фадеев начинал свою карьеру как раз с этого владивостокского союза, был его секретарем, а после романа возглавил Союз писателей СССР в Москве. Потом Сталин заставил Фадеева переписать роман. А потом Фадеев, в пятидесятилетнем возрасте, застрелился. Может быть, совесть замучала? Ведь он подписал массу расстрельных документов – на расстрел десятков (или сотен?!) писателей и поэтов...
И вот я, не зная всего этого, под портретом двуличного каннибала, беседовал о высоких материях искусства с секретарем и писателем Львом К. Не ведая также, что общаюсь... с подполковником КГБ! Этот т о в а р и щ стряпал бездарнейшие графоманские романы, р о д н о е ведомство их публиковало, плюс – недурная зарплата – т а м и т а м!
Весь честный народ в СССР был огорожен от мира «железным занавесом», а Лёва и ему подобные исколесили шар земной на много раз!
Но не успел петух три раза прокукарекать, только-только рухнула страна и компартия, как Лёва первый публично, перед телекамерами порвал партийный билет!
Эта шлюха получила от партии всё: образование, квартиры, деньги, поездки, публикации своей чуши миллионными тиражами! А уже при новой уголовной капиталистической власти, на старости лет, он решил, видимо, себя реабилитировать и стал строчить новую графоманию, проклинающую КГБ, черпая материалы из... архива ГБ!
Ведь там остались его прежние друзья, такие же шлюхи, как он.
Но новая власть проигнорировала его трусливое полнейшее замалчивание о массовых современных преступлениях, о беспрецедентной «приватизации» и ограблении народа. Его вышвырнули из кресла союза графоманов и посадили очередную холуйскую бездарь – помоложе...
Вот такие дяденьки сидели в «союзах писателей», на воротах в и х лживый двуличный гэбэшный рай, строжайше отслеживая талантливых и категорически не пропуская их во внутрь. За эту о с н о в н у ю функцию их и кормили из Кремля, ибо там, при всём маразме, достаточно хорошо понимали: талант – это правда. А если правда открыто выйдет наружу, то быстро проснется рабское народное сознание и от Кремля и их вампирско-воровской системы полетят перья...
А потому в «союзы писателей» принимались т о л ь к о умственно-неполноценные, психически-ущербные «творцы». Тем более, на подобном фоне можно выгодно отличаться – даже дуракам.
У м н ы м м о ж е т б ы т ь к а ж д ы й – б ы л и, б ы р я д о м с о о т в ет с т в у ю щ и е ц е н и т е л и...
Тот же отлаженный гэбэшный механизм крутился и в толстых литжурналах. (Когда же я напишу новеллу о толстых литжурналах?!).
Так в чем же дело, господин литератор?! С какой стати КГБ окружило тебя столь нежной лаской и сдувало с твоих худых плеч пылинки? – Спросит недоверчивый Станиславский и любознательный читатель.
Е с л и у ж е с т ь и р о н и я в с у д ь б е, т о о н а о б я з а т е л ь н о д о й д е т д о г р о т е с к а...
В том же, 1987 году, я узнал, что являюсь родственником, и весьма близким, императора всея СССР, товарища-господина М.С. Горбачёва...
Не очень люблю немецкий, но пользуюсь некоторыми их пословицами: Hier liegt der hund begraben – хир ликт дэр хунд бэграбэн – здесь собака зарыта!
Как человек пишущий, владеющий несколькими литжанрами, могущий выйти по разным каналам на широкую мировую аудиторию, я представлял для своего д я д и опасность. Потому что владел неким секретом и мог бы его весьма красочно расписать!
С тех пор прошло достаточно много лет, и то, что я сейчас поведаю, уже не повредит моему с в о е о б р а з н о м у д я д е Мише Горбачёву...
Впрочем, мне абсолютно до задней левой ноги этот "дядя" - бездарнейший дебильный шизофреник!!! Убогое ничтожество, отказавшееся от близких родственников.
Но прежде чем по секрету сообщить всему свету некоторые семейные тайны, выдаю самый большой общеземной секрет: ЖИЗНЬ НАСТОЛЬКО ТРАГИЧНА, ЧТО ЕЁ НЕВОЗМОЖНО ВОСПРИНИМАТЬ СЕРЬЁЗНО.
Жуткая старость – расплата за прекрасную молодость.
Смерть – расплата за жизнь.
Л ю д и, н е о с о з н а ю щ и е, ч т о ж и з н ь – к о м е д и я, п р е в р а щ а ю т е ё в т р а г е д и ю.
Жизнь – комедия даже тогда, когда она с п л о ш н а я трагедия. Чтобы мы ни делали в этой жизни, чего бы ни достигли или не достигли, она для всех заканчивается одинаково – смертью.
Спасибо, конечно, нашим Создателям: они подарили нам шанс – один из бесконечности – появиться в этом мире на мгновенье и получить свою и н д и в и д у а л ь н у ю порцию жизни...
Даже если и продолжится наша жизнь после смерти в энергетическом виде, это уже совсем не то – без земных чувств, тел, дел... «Что свяжешь на Земле, то т а м и будет», – говорит Библия, книга, продиктованная Высшим н е з е м н ы м разумом.
А здесь, на Земле – игра: в мужчин и женщин, в родителей и детей, в писателей, ученых, врачей, учителей, рабочих...
Но мы заигрываемся и воспринимаем эту игру в определенные периоды жизни слишком серьёзно.
В с ю ж и з н ь м ы б о р е м с я с д р а к о н а м и, а н а с а м о м д е л е – с с о б с т в е н н ы м и г о р м о н а м и...
Но всё проходит.
Sic transit Gloria mundi*
Придут другие времена,
В которых нет нас ни хрена,
В которых прошлое смешно,
Как устаревшее кино.
И на конвейере племён,
Где миллиарды есть имён –
Уже нет наших.
Проехали. Другие тут поют и пляшут.
Девчоночки и мужички!
Не заблуждайтесь, дурачки –
На мимолётной сцене
Никто вас не оценит.
Придут другие времена –
И вас не будет ни хрена!
Поэтому, не будем терять чувство юмора даже тогда, когда мы испытываем чувство острой сатиры!
* Так проходит слава мира.(Латынь)
Но пожалуй, пора добавить в текст немного юмора-сатиры в химически чистом виде. Я только что упоминал о "квартире с подселением". Что это? Такое возможно было ТОЛЬКО в СССР и остаётся в нынешней России. Итак, правда дикой жизни в дичайшей стране, закодированаая в юмореску...
АВ-ТО-РА!
Много запатентованных изобретений на счету у социалистическо-коммунистического абсурда. Любимый дедушка Ленин ЛИЧНО придумал великолепное словосочетание – новояз: концентрационный лагерь! И тут же материализовал его: огородили колюченькой проволочкой участочек и поместили туда несколько тысяч всяких там дворян, попов, военных, инженеров и прочих интеллигентишек.Под открытым небом на сибирском морозе.
Удачненько получилось и совсем дёшево – большая экономия патронов! Два-три дня – и загончик пуст, готов для следующей партии.
Это уж немного погодя великий ученик дедушкин, отец всех времён и народов – великий товарищ Сталин, перевёл изобретение великого товарища Ленина в другое качество, стого соблюдая, разумеется, законы материализма-марксизма-энгельсизма-ленининзма-иудаизма! Это когда то самое «количество» переходит в иное «качество» - за колюченькой проволочкой, в хорошо торганизованном аду на Земле, оказались уже десятки миллионов граждан – самых лучших. Там и остались навсегда в братских могилах.
Так что какому-то там вшивому товарищу Гитлеру переплюнуть своих учителей – великих товарищей Ленина и Сталина, не удалось! Куда ему со своими всякими Освенцимами! Конечно, много там всяческого народу пожёг товарищ Гитлер, но всё-таки, как ни крути, народа чужого, не германского, не своего, то есть.
Что ещё из патентованного? Вот, ДВОЕМЫСЛИЕ, например. Знаменитое оруэлловское. Ну, это уж позже, позже. Ведь нужно было сначала пройти стадия хотя бы ОДНОМЫСЛИЯ. Да, это уж потом «каждая кухарка» - или, пусть каждая тысячная, дошла до «двоемыслия» у себя на кухне, на пустой, посылая проклятья в адрес «великих» товарищей Ленина, Сталина и очередного самоизбранного великого…
А что ещё из величайших мировых комдостижений? Колхозы? Совхозы?
Колхозы-совхозы – это организации, которые должны были выращивать всяческие сельхозпродукты. Так великие товарищи задумывали.
Но поскольку великие руководящие товарищи физически уничтожили несколько миллионов НАСТОЯЩИХ крестьян вместе с их детьми, то выращивать сельхозпродукты было в общем-то некому. И поэтому каждый год со всех многочисленных военных заводов и со всех многочисленных НИИ, военных научно-исследовательских институтов, то есть, каждое лето-осень на поля сгоняли сотни тысяч рабочих и учёных.
Но что взять с рабочих и с НИИ!? Поэтому и пожрать в СССРе и не было НИИХРЕНА!
Зато были очень ВУМНЫЕ лозунги – по всем обшарпанным стенам и заборам: «Народ и партия – едины!», «Партия – наш рулевой!»
И нарулили эти долбанные рулевые так, что самые ничтожнейшие продукты и товары стали распределять по карточкам! А многочисленные советские заводы продолжали гнать утильтовары в миллиардных утильколичествах, нге соблюдая собственные же законы марксизма-энгельсизма-ленинизма: так никогда и не перешло совколичество у т и л я в мировое к а ч е с т в о т о в а р а.
А ещё: больницы для народа, где лечились самовнушением и выживали сильнейшие…
А ещё: армия, где многочисленные солдаты насиловали и убивали друг друга в мирное время.
А ещё: нищенская зарплата, на которую нельзя было купить ни квартиру, ни машину, ничего!
А ещё: КГБ везде, и во всех редакциях липовых журналов и книжных издательств…
А ещё: дурдома, где совершенно психически здоровых людей закалывали насмерть – чтоб не смели думать по-своему, не так, как приказывают великие руководящие товарищи…
А ещё… Да всего не перечислишь и всё это было известно всем, кому «повезло» присутствовать в данном времени-пространстве.
Но эти фантастическонечеловеческие задумки-придумки хотя и изобретали вполне определённые т о в а р и щ и, однако их было слишком много – коллектив авторов.
Можно списать как бы на массовый гипноз и самогипноз. Как бы всё само-собой катилось. Система! Дела идут, контора пишет! (Популярное народное выражение тех лет).
Но есть у этой системы «светлого коммунистического будущего» такое изобретение, такое!...
Все эти колхозы-совхозы – они, как ни крути, всё-таки как-то абстрактно выглядят. И не только потому, что существовали тоже абстрактно, сами по себе и для себя: зарплату получали, а жратву не производили. Но и потому, что авторство размыто и далеко тянется: какие-то там социалисты-утописты с коммунами, потом какие-то там дворцы из алюминия с вопросами «Что делать?» в них…
Но есть такое комизобретение, которое должно принадлежать только одному! Ав-то-ра, ав-то-ра!!!???
К В А Р Т И Р А С П О Д С Е Л Е Н И Е М!!! ??? !!! ???
Слов нет.
Ведь не может быть такого, чтобы сразу в сто голов пришла «гениальная» идея: всё –для советского человека! Квартиру ему. С ПОДСЕЛЕНИЕМ!
И если какая-нибудь шибко гра-амотная такая, шибко в очках «каждая кухарка» вякнет вам, что нечто подобное про «квартиру с подселением» она читала у Оруэла или, там, Кафки – не верьте ей, уважаемые, нагло врёт! Да плюньте ей прямо в очкастую морду! Преклоняется, зараза-космополитка, перед загнивающим западом!
А у нас свои «невтоны» есть! Эх, фамилию б его узнать…
Так что впереди планеты всей мы не только по балету (И ещё говорят, что у наших балерунов самые большие в мире половые члены. А другие говорят, что балеруны что-то к ним, членам, привязывают, но, наверное, враки и происки империалистов.), шахматам и ракетам. Мы ещё на первом и ЕДИНСТВЕННОМ в мире месте по «квартирам с подселением»!!!
Сэры и сэрихи! Джентльмены и джентльменихи! Бывшие эсэсэсэрцы! Настоящие эсэнговцы или какие-нибудь другие говцы! Или гэвцы? Все, кто живёт в "гениальном" советско-говском изобретении, уря!
А сам-то изобретун давно почил, да и как всякий сапожник, он,конечно, не имел сапог, в смысле - некоей уютной квартирки с подселением, а существовал, несчастный, в каких-то обрыдлых городских и загородных дворцах в стиле рококо или того хуже - барокко! И несчастные его дети, внуки, правнуки - тоже влачат свой жалкий жребий в тех же и новых дворцах, забитых мебелью в стиле ампир, супер-пупер аппаратурой и со слугами в стиле вышколенный холуй!
Но где же справедливость?! Память и благодарность народная!? Где памятник, мемориал действующий!?
А видится он, ох, выплывает в голубой мечте… Вот так: дом. Не то, чтобы совсем уж барак аварийный, нет. (Тем более, для заграничных граждан опять же необходимо объяснять, что это такое – барак аварийный и как в таких бараках граждане СССР и нынешней России жили и живут всю свою жуткую жизнь!).
Пусть будет просто дом. В целый один этаж. И даже с крышей. И даже в некоторых местах некоторые двери есть.
Но чтобы всё-таки, как в соцреализме: не беленный, не крашенный. Лет сто. Ну, а чтоб штукатурка на голову, трубы насквозь проржавевшие текут, полы проваливаются , никакой горячей воды, отопление чисто символическое – при зиме в минус тридцать, зато требуют за него заплатить всю вашу месячную зарплату – всё это обязательно. Для соцреализму!
И так идёшь, анфилада: комнаты-комнаты – все проходные. Раз, распахиваешь двери в одну – в ней благородное семейство. Все в доску пьяные и блюют. Проходишь по свежевыблеванной блевотине через эту комнату, открываешь двери – а в следующей комнате другое семейство. Все в сосиску дурные, визжат и показывают половые органы.
А через неё – в следующую. Там – все со СПИДом, сифилисом и другими достопримечательностями…
Открываешь в очередную - а там мёртвые с косами стоят!...
И так – чтоб комнат двадцать. А лучше – пятьдесят. Как в соцнатуре. И один на всех – маленький-маленький туалетик с одним вонюченьким-вонюченьким унитазом! Строго по соцреализму! Можно и ванну. Одну. Даже отдельно от туалета взятую. Но, конечно уж, без горячей воды. Чтоб и труб таких и в природе этой ванны никогда не существовало! По соцреализму!
Так вот. И поселить в этом действующем соцкоммемореале родственников того самого изобретуна «квартиры с подселением»! А чё? Не чужие всё же. Пусть себе объединятся до тыща первого колена. А если кто и даст кому на кухне (обязательно, чтоб кухня 2х2 квадратных метра!) чугунной сковородкой по черепу, или кто по пьяному делу накакает в туалете на пол - ничего! Не чужие ведь!
Вот когда чужи-ие, совсем даже не родственники живут и делают что-нибудь эдакое в одной хате, тогда оно, конечно, невдобно как бы. Некомфортно вроде.
Хотя известно, что русский человек не то, что ко всему привыкает, но и ко всему остальному. А уж если проживёшь в таких условиях лет сорок-пятьдесят, то и отвыкать уже не нужно, на пол какать будешь не только в доску пьяным, но и в доску трезвым, и не только в своём общественном гальюне, но и в любом другом …
Но вообще-то, говорят, что автор величайшего советского изобретения известен.
Кто же этот… хороший человек? И-и-и!!! Неуже… Дедушка! Опять он! Вот же гений, едрёна в подселенье мать!!!
Да, гений и в бездарности гений, но все остальные негении ни хрена не хотят этого понимать!
Вот поэтому даже труп гения живёт в гранитномраморном отдельном доме, в персональном пуленепробиваемом гранатоневзрываемом колпаке, с охраной, обслугой и сотнями миллионов рубликов на содержание. По соцрелизму!!!
Да скучно ему там, сэры и сэрихи! Эй, кто-нибудь, из проживающих в «гениальных» изобретиньях! Возьмите его к себе на хату! Можно в прихожей, в угол. Смотреться будет – конгениально!
И когда ваши недоразвитые в комуналке дети в конце концов вопросят: мапа, а почему( сколько, до каких же пор, да пошло оно всё к …) мы живём вот в такой охерпизьдерьмовой хате!?!?
Тогда-то вы подведёте его-её-оно к углу красному, где мумиё торчит, сотрёте паутину и скажете: - А вот дедушка Ле-е-е-енин! Ну-ка, скажи, детка: Ле-е-е-енин!
- Ме-е-е-е-е-е… - Ответит ваш рахитик.
А какой-нибудь средней борзоты сосед в вашей хате-мемориале выскочит в одних рванных затруханных трусах и молвит величественно-похмелюжаво: - Детка, история –это презерватив, который можно и нужно использовать один раз!»
ALTER EGO.
Парадокс прошлого: понимаешь, как грандиозно глупо прожитое, и грустишь, что невозможно эти глупости вернуть...
Когда-то я имел большие телепатические способности. Это было в той фазе моей жизни, когда я еще почти не осознавал, что всё в человеческой вселенной имеет свое начало, свое развитие и свой конец. В той фазе, как и большинство из нас, я наивно верил в так называемую «вечную любовь», дружбу, в бескорыстие, в родственные чувства и что там еще... Забывая и не веря, как все мы не верим в молодости в эту оскорбительную для разума правду, что для человека не существует вечности, что всё кончается смертью и что вообще – всё кончается – предварительно многократно видоизменившись...
М ы у м и р а е м г о р а з д о р а н ь ш е н а ш е г о т е л а, н о н е з а м е ч а е м э т о г о у ж е у м е р ш и м у м о м.
Когда-то я имел о ч е н ь сильные телепатические способности, это было тогда, когда я еще умел и хотел кого-то любить и во что-то верить, это было тогда, когда еще умели и хотели любить, жалеть и желать меня. Как будто это было на другой планете, в другой галактике, в иной Вселенной...
Но потом пришли другие фазы моей жизни. Обратные. Противоположные, когда количество любви, ласки, нежности и доброты, дружбы, верности и порядочности, проявленные ко мне молодому, красивому и сильному, заменилось вдруг или постепенно на такое же, если не большее, количество нелюбви, равнодушия, предательства, зависти, продажности, подлости и жестокости.
Какой-то закон равновесия, что ли? Как должное я принимал когда-то чужую любовь, ласку, доброту, дружбу.
Как должное я принимаю сейчас чужую подлость и мерзость – порой, от тех
же самых людей.
Ч е л о в е к н а с т о л ь к о к о в с е м у п р и в ы к а е т, ч то к
э т о м у н е в о з м о ж н о п р и в ы к н у т ь!
Раньше мой мозг был открыт для многих. Я не ставил специальных экспериментов, но порой за десятки километров я принимал телепатосигналы от тех, кто хотел меня видеть. Иногда я мог улавливать отдельные конкретные слова их мыслей и даже видел, в чем одеты в данный момент те, чьи телепатические волны я принимал. А потом это мое видение подтверждалось в реалии. Я всегда слышал и знал – к а к и к т о обо мне думает.
Ч е л о в е к н а ч и н а е т с я т а м, г д е к о н ч а ю т с я с л о в а.
Но когда сменились добрые фазы моей жизни на противоположные, когда я вместо волн доброжелательности стал принимать телепатосигналы зла, я постепенно научился ставить в своём мозгу блоки защиты от всех тех, кто посылал мне эти волны ненависти.
О с о б е н н о м н о г о в ж и з н и н у ж н о у ч и т ь с я т о м у, ч е м у н и г д е н е у ч а т.
Человек может средь бела дня вдруг заявиться в мой мозг со своей мерзопакостью, но защитный блок тут же вышвыривает его из сознания. И я либо больше не думаю о незваном госте, либо, если он у меня вызвал особенно большое раздражение, могу послать его далеко-далеко...
Такие блоки – штука, возможно, очень опасная. Я, кажется, убил нечаянно двух человек, а может быть, и гораздо больше...
Но действительно ли проявились мои загадочные экстрасенсорные способности или произошли – не менее загадочные совпадения?
М ы с е б е к а ж е м с я т а к и м и, к а к и м и с еб е к а ж е м с я ...
Эти двое хотели причинить мне большое зло – отобрать у меня единственную квартиру, которая для меня являлась одновременно и рабочим местом, где я написал несколько книг. И вот, взглянув на одного из них, у меня почему-то промелькнула мысль, что он уже не жилец на этом свете. Он был очень здоровый мужик, но на мгновение я как будто увидел необъяснимый, невыразимый словами к о к о н категорической обречённости, в который он был у ж е закутан...
Через два месяца его буквально размазал по асфальту грузовик.
А взглянув на вторую, мне почему-то представились холм могилы и свежий, пахнущий деревом и едва уловимым трупным тлением крест...
Через месяц она неожиданно умерла – не болея.
Я не хотел их смерти, я просто в и д е л их смерть. Или всё-таки хотел?! И убил... Я этого не знаю, это знает мое подсознание, которое управляет мной, которое и есть моё и с т и н н о е «Я».
Мы – т а и н с т в е н н ы е создания, может быть, каждый мозг с ч и т ы в а е т с я и у п р а в л я е т с я. И человечество – компьютер чувств или энергетический огород – для Кого-то или Чего-то...
Фантастическое наше подсознание, это Alter ego, проделывает с нами то, чего сами мы часто не хотим, стыдимся, что мы отрицаем, скрываем и всеми силами стараемся забыть, изгнать из с о з н а н и я.
Е с ли б ы л ю д и н е д е л а л и т о г о, з а ч т о п о т о м б ы в а е т с т ы д н о, т о л ю д е й б ы н е б ы л о.
Во сне подсознание снимает блоки моей дневной защиты... Я сплю, мне снится мой вечный сон. Уж сколько лет. Прекрасный сон. От которого хочется умереть, квинтэссенция вселенского одиночества. Как переход в энергетический мир.
В моем сознании распускаются необыкновенные, неразгаданные, невиданные цветы, сказочные а л е н ь к и е цветочки.
Под каждый аккорд плачущей музыки, страдающей от материального бессилия своей нелогической красоты, от невозможности переделать собой несовершенный человеческий мир, неземной музыки, нет, слишком земной, созданной словно и не грешным человеком, а неизвестной Природой, под каждый аккорд плачущей по человеку музыки распускается в мозгу гениальный цветок...
Но отчего же так смертельно-грустно?! Призрачно-невнятно, почти узнаваемо, как это всегда бывает во сне, мелькают женские лица – символы ушедшей молодости и жизни.
Они обращены ко мне, всматриваются одним знакомым тоскливым взглядом, полным надежд на невозможное счастье, и исчезают, тают, пропадают навсегда-навсегда-навсегда, растворяясь в иллюзии быта и бытия: в серых плащах, в паутине черных чулок, в стуке каблучков – цок-цок-цок – всё дальше и дальше – эхом ночного подземного перехода, уходящего в пустую бездну...
Как когда-то, давным-давно, в другой вселенной, отзвучавшая в призрачной молодой душе величайшая космическая музыка, так и не записанная прозаическими земными нотными знаками.
Ни имени, ни лица, ни знакомого жеста, лишь малый намек на бесконечно родное, лишь какая-то общая женская субстанция. И я кричу, молю плачу – не уходи, не уходи, не уходи!!!
Но тебя давно нет, потому что никогда не было. В самых страстных и близких объятиях ты была не ты, не принадлежала мне, а я был не твой, ничей, потому что в с е м ы з д е с ь н и ч ь и, а лишь одинокие кратковременные гости...
Сжимая милое, горячее, молодое упругое, но такое мимолетное, непрочное, истаивающее в секундах эфемерное тело, заслоняясь актом любви от страха смерти, от завывания бесконечной пустоты, от ухода в ничто, пытаясь разъять собственную трагическую оболочку одиночества и проникнуть навсегда в д р у г о е, дружеское и любимое н е ч т о, предчувствуя высшей интуицией то ли амёбы, то ли Бога, что те, от нас и после нас, будут лучше и величественнее, мы словно творили н о в о е человечество и изменяли Будущее...
«Мне снится – без лица – который год! Придуманная женщина. И плачет, и целует, и зовет – куда-то. Ни смысла нет и ни конца у сна: придуманная женщина без лица, как пуля без свинца, как смерть от одиночества – ни имени, ни отчества... Как будто жил когда-то я в каком-то сне, в каком-то мире, в какой-то старенькой квартире, но этот дом давно снесён, остался только вечный сон, где нет ни ночи и ни дня, в котором я ищу кого-то, и плачу горько отчего-то, и кто-то ищет там меня...»
Калейдоскоп меняет рисунок. Я сплю и вижу женщину во сне как наяву. Когда-то я прожил с ней много лет. Когда-то я ее любил и, возможно, она меня тоже, за долгие годы совместной жизни мы, наверное, создали общее биополе. Что это такое – никто не знает.
С тех пор, как мы расстались, прошло тоже много лет, больше, чем мы прожили совместно, у нее давно другой муж, другие дети, другая жизнь. И у меня тоже совсем иная жизнь, чем та, которая была при ней, и сам я давно совсем-совсем другой.
Я к ней абсолютно равнодушен. Днём. Если она иногда и является в мое сознание, я тут же ее вышвыриваю с раздражением, граничащим с ненавистью. И это совсем не та ненависть, от которой один шаг до любви.
Она давно подурнела, постарела, стала совершенно чужим, посторонним человеком. Не-нуж-на. И если бы она, как в фантастическом сне, вдруг заявилась ко мне наяву, то я бы не знал – о чем и зачем с ней говорить. И уж тем более, не возникло бы у меня никакого желания начать заниматься с ней сексом. Это отталкивающее равнодушие к ее телу зародилось под конец нашей совместной жизни, поэтому, вероятно, и разошлись.
Впрочем, сейчас, когда мне уже известны некоторые тайны этих о б м а н н ы х видимых и невидимых миров, когда я понимаю, что в с ё предопределено и Будущее у ж е существует, я знаю, что мне было предопределено писать мои книги, вытаскивая их из вселенной собственного одиночества, а ей – о п р е д е л и л и прожить обыкновенную животную жизнь...
Но вот я смотрю сон – с ее участием в главной роли. В который paз! Во сне она, конечно, молодая, красивая и вся моя. Мы с ней всю ночь о чем-то разговариваем, занимаемся любовью, а потом, вместе, под утро, рыдаем – над тем, что разрушили и что вернуть уже нельзя – нигде, никак и никогда.
Утром просыпаюсь, чувствую мокрую от слёз подушку, и моему дневному сознанию стыдно за глупое сентиментальное ночное подсознание, с которым я, дневной, поделать ничего не могу...
«Какого чёрта!» – говорю я себе. «Когда это проклятие кончится!?» – говорю я себе, «сто лет она нужна моей памяти!» – говорю я себе и забываю свое ночное подсознание - до очередного вещего сна...
Но в реальной, в и д и м о й жизни случается так, что этим же утром, после размалывающей психику ночной ретроспективы, мы, наяву, встречаемся с главной героиней сна. На трамвайной остановке. Света. Бывшая жена. Но как же мало от нее прежней осталось! Женщины –быстроувядающие цветы.
Когда-то она первая оказалась свидетельницей моего нарождающегося таланта. И первым подопытным мышонком, на котором я испытал свои литературные силы. Я провел опыт: с собой, своими творческими способностями, с её психикой. Я написал рассказ о ней и назвал его «эксперимент», впоследствии этот рассказ, в различных вариантах, многократно публиковался, и она, работник библиотеки, его, конечно, читала...
Странная жизнь. В рассказе я предсказал её и свою судьбу – как будто текстом сотворил будущее. Как всё совпало! Через год после этого моего первого рассказа, когда я стал отдавать бумаге всё свободное время, Светлана, ушла и впоследствии, следуя моим предсказаниям, вышла замуж за полнейшее ничтожество, погрязая с ним в нищете, в крохотной комнатушке, с детьми...
Пожалуй, если бы город был поменьше, то эта парочка среди небольшого населения выделялась бы как с т р а н н а я парочка. Она – рослая, сто восемьдесят, а муж – по пояс, страшненький и старше лет на двадцать.
Впрочем, многое угадала и она в моей будущей жизни: я тоже не разбогател на литературной ниве, мои произведения не пригодились в каннибальской стране...
Сейчас, на трамвайной остановке, она одна, без мужа и выглядит вполне полноценно.
В случайной нелепой близости приходится заговорить. Нехотя, сквозь зубы, приличия ради. Ведь не о чем, не за чем, всё-то нам давным-давно ясно. Кроме одного: ЗАЧЕМ Э Т О ВСЁ БЫЛО В ПРОШЛОМ?!
Но на такие вопросы может ответить только Бог...
И случается так, что каким-то образом мы всё-таки потихоньку-полегоньку разговариваемся. Трамвая всё нет, и оба нечаянно проговариваемся: сегодня ночью мы видели один и тот же сон – такой яркий и такой явный...
Нет, мы, конечно, давно не наивные простачки, чтобы наяву быть искренними, но по отдельным словам, фразам, взглядам мы понимаем, что сюжет у сна один, и слёзы – одни, и что сон много лет повторяется... И факту сему не мешает ни ее спящий рядом муж, ни те разномастные дамы, бывающие иногда рядом со мной, ничего.
Мы смотрим друг на друга, и, может быть, начинаем понимать, что когда-то, за много лет совместной жизни, создали двух ф а н т о м о в, две какие-то электронные оболочки, две призрачные души, которые давно отделились от наших временных несовершенных грешных тел, остались всё теми же – молодыми, красивыми и любящими, и где-то они мечутся по неведомым для наших грубых тел т о н к и м пространствам, временам, измерениям! И периодически находят друг друга! Ночью. Встречаясь в наших гениально глупых мозгах. Используя их как машину для времени. Как машину для слёз…
Мы смотрим в глаза друг другу и начинаем осознавать, что сейчас, прямо сейчас мы узнаем... Поймём... как фантастически сложно устроен этот мир и мы сами! Мы поймем! Сейчас мы поймем. Но... если... мы это поймём... М ы н е с м о ж е м ж и т ь д а л ь ш е.
М Ы Б О Л Ь Ш Е Н Е С М О Ж Е М Ж И Т Ь.
Нет-нет, зачем нам э т о?!
Всё п р о с т о. Надо сказать себе: в с ё п р о с т о!
– О, извини, я забыл, мне здесь надо в одно место... – говорю я, глядя, с каким колоссальным трудом она сдерживает судорогу, захватывающую ее лицо, и думаю: что творится с моим собственным?!
– Да-да, мне тоже надо... в магазин, – хрипло говорит она.
Мы, не прощаясь, разворачиваемся и буквально разбегаемся друг от друга.
Зачем нам з н а т ь?! В С Ё П Р О С Т О!..
В тот же день, ближе к вечеру на этой же остановке я вхожу в автобус, полный устремившихся как будто в неизведанность людей, и мне чудится некая особенная предзакатная атмосфера ожидания ЧЕГО-ТО.
Тонкий запах косметики и духов, пестрота и яркость летних светлых нарядов молодых женщин, полуслучайные прикосновения, полувзгляды со скрытыми в них полувопросами, полунамеками и полуразрешениями…
Словно целые человеческие миры, галактики скользят мимо, опахивая возможными контактами – в настоящем ли, прошлом или будущем? Одурманивают иллюзией несчетных встреч и вариантов, способностью объять необъятное.
Как будто рядом вспыхивают радостные искорки надежд, предчувствуемой и красивой к и н о ш н о й жизнью: с другими жёнами, тёщами, детьми, квартирами, городами, странами, интересами, осуществленными и неосуществлёнными мечтами…
Как будто где-то, когда-то, в каком то странном, вне времени и пространства, почти знакомом концертном волшебном зале, за той самой потайной дверцей, где находится сказочный театр папы Карло, оказываешься на миг в уютной ложе, обитой ярким красным бархатом, и слушаешь фантастическую гениальную симфонию, написанную тысячу лет назад или еще не придуманную.
И барельефы амуров на потолке и стенах, и мерцающие в напряженном полумраке тяжелые хрустальные люстры, и застывшие глаза, всматривающиеся в себя, напыляющие на растущей кристалл души тончайшие новые слои ассоциаций, в которых прорастают инопланетные а л е н ь к и е ц в е т о ч к и…
И все это уже было когда-то много-много раз в другом обличье и бытии и будет повторяться всегда, вечно, в пересекающихся в бесконечности параллелях…
Ах, эта тайная транспортная явь, висящая в воздухе как бы сама по себе, без слов, телепатически, вблизи тел и биотоков, в полудогадках и полуощущениях!
Но каждый сходит на своей остановке, тут же навсегда забывая чужие лица, только что проигранные в каких-то запредельных антимирах и недоосознанных полугрёзах…
Потом, на досуге, я размышляю о том, что если люди встречаются во сне, даже если один из них умер, то они д е й с т в и т е л ь н о в с т р е ч а ю т с я в в е ч н о с т и, там, куда все мы идём, где все мы найдем и поймем друг друга. И простим...
С о н – э т о м а л е н ь к а я с м е р т ь.
Ж и з н ь – э т о м а л е н ь к а я л о ж ь.
С м е р т ь – э т о м а л е н ь к а я п р а в д а.
П Р О Щ А Й, Л И Т Е Р А Т У Р А!
Писателями можно объявить кого угодно, но создать фальшивых читателей невозможно
Fac et spera… - Твори и надейся. Древние римляне, как всегда, правы: творчество возможно лишь тогда, когда творец явно или тайно, сознательно или подсознательно надеется на ВОСТРЕБОВАННОСТЬ своих творений.
«Пусть не сейчас! Пусть… Но… потом… когда-нибудь… Ведь я же знаю – мои творения НЕОБХОДИМЫ ЭТОМУ ВРЕМЕНИ-ПРОСТРАНСТВУ! Рукописи не горят…» - Твердит себе в который раз в голодные-холодные минуты /месяцы, годы!/ творец и продолжает свое альтруистическое в дикой стране дело.
Segui il tuo corso, e lascia dir le genti. /Сэгви иль туо корсо, э ляшья дир ле дженти/ - Красив итальянский! – Следуй своей дорогой и пусть люди говорят /что угодно/.
Но… страна свалилась на дно уголовной помойки и НИКАКИХ дорог для творцов не осталось, кроме кольцевой – по замкнутому кругу нищеты, бескультурия, смерти…
И никаких надежд на всё ту же древнеримскую мудрость: Habent sua fata libellee /хабэнт суа фата либэлли/ - Книги имеют свою судьбу.
Но я сдался не сразу. Нет! Я предпринял колоссальные усилия! Я рассылал свои произведения по старым и новым издательствам, обращался к местным и московским миллиардерам, присвоивших народные и мои деньги, предлагал: издайте хотя бы афоризмы, а? Вот, некоторые переводились на двадцать языков мира и распространялись в ста с лишним странах, а некоторые давно стали нашими народными пословицами. Издайте, такой литературы нет на прилавках, пойдет на расхват – как все мои прежде изданные книги! Будете иметь приличную прибыль, а я смогу продолжать заниматься литературным творчеством, создавать культурные ценности для страны и народа?
Но не все эти узколобые горилообразные понимали – что такое «афоризмы»…
«Анжелики», «Тарзаны», «Космические проститутки» да небольшое количество мировых бестселлеров столетней давности – вот что теперь издавалось.
Впрочем, стране никогда не нужны были писатели, кроме нескольких «членов», обслуживающих Систему и ее кремлевских князей.
Сейчас же, во времена беспрецедентного ограбления – воровского выкачивания фантастических природных ресурсов в несколько карманов, понятия КУЛЬТУРА, ЛИТЕРАТУРА, ИСКУССТВО, ЮМОР-САТИРА – стали для грабителей опаснейшими субстанциями, против которых они развернули тотальную дорогостоящую войну – на полное уничтожение. ВЕДЬ КУЛЬТУРНЫЙ НАРОД НЕ ПОЗВОЛИТ СЕБЯ ОБОКРАСТЬ И УНИЧТОЖИТЬ.
Но я поначалу, как большинство одураченного населения, не понимал, что страну захватили преступники – вместе с заокеанскими дядями и тетями…
Как я унижался, путешествуя по многочисленным местным новым печатным и электронным средствам информации, прося работу журналиста!
Я показывал список многолетних публикаций многомиллионными тиражами в центральных журналах и газетах, даже показывал пачки гонорарных талонов с бывшего Всесоюзного радио, телевидения и «Мосфильма»… И, конечно, показывал свои книги в пяти литжанрах.
Я рассказывал, что единственный в огромном регионе, а может, и во всей стране, имеющий опубликованные книги в ПЯТИ литжанрах! Говорил, что именно благодаря таким, как я, стали возможны частные газеты, теле- и радиостанции, потому что мои книги в свое время долгие годы были под запретом к изданию КГБ, как, якобы, антисоветские…
Но «новые русские», раскормленные молодые, дышащие коньяком холуи, выдававшие себя за владельцев этих «СМИ», а оказавшиеся лишь хорошо оплачиваемыми гарсонами у настоящих хозяев – заокеанских цэрэушных подонков – нехотя мычали сквозь зубы: нам нужны не культура и таланты, а реклама, баксы…
Я приходил в средства информации, принадлежащие власти. Там меня встречали всё те же – старые, вечные, несгораемые, но прожженные кадры. Еще вчера они восхваляли партию, коммунизм, равенство, братство, справедливость. А сегодня…
Махровые уголовники захватили страну не сразу. Первыми после распада были вчерашние секретари горкомов и обкомов. Они начали с воровства, хапанья, «приватизации». Для этого им пришлось «убирать» конкурентов и объединяться с настоящими уголовниками-убийцами. Которые потом официально и захватили – вместе со сказочными бездонными ресурсами – власть.
Бывшие «шепелявые», «виннипухи», «мохнатые», «косые», «джемы», и прочие мокрушники, уголовные «авторитеты», купили прокуроров, милицию, судей, а потом и должности губернаторов и мэров, депутатов и сенаторов, министров и президентов…
Старые шлюшьи бездарные журналистские кадры им стали не нужны, их вышвырнули. А настоящих, самых честных и талантливых перестреляли еще вначале «приватизации». Но взамен, на губернаторские и мэрские «гранты» - украденные из народных бюджетов деньги, были выращены и выучены новые «журналисты» - сопливые мальчики и девочки без комплексов – безмозглая ничтожная мразь с их «газетами» - туалетной бумагой, и электронными СМИ для дебилов.
Я все-таки устроился на работу. Сторожем – охранять автобазу, приватизированную бывшими советскими начальниками. Однажды, глухой ночью, я вышел из будки в поисках курева. Надеясь найти пару «бычков», я отомкнул раздевалку, забитую рундуками с робой и кирзачами шоферов.
От многонедельного голода привычно кружилась голова. Зарплату воры давали раз в три месяца, предварительно прокручивая ее на проценты в таких же воровских банках. Ее, сторожевой , хватало дней на пятнадцать…
Заглядывая на верх рундуков, нашел несколько окурков. Увидел какую-то растрепанную пропыленную книжицу. Снял ее, сдул пыль и … застыл на несколько минут.
Я смотрел и смотрел на захватанную, замусоленную, промасленную обложку. Книжка прозы. С моим именем и фамилией.
Я вернулся к себе в будку. Ссыпал из окурков на бумажку табак, сделал самокрутку, закурил. Перелистнул веером книжку, остановился на рассказе «Эксперимент».
В углу дремала собака. И я вслух прочитал дворняге Мухтару рассказ. Посидел, подумал, взял поломанный пастовик, которым мы расписываемся в приеме и сдаче смен, и приписал в книжке в конце рассказа фразу: супружество – это эксперимент, который вытворяешь над партнером, но все ядовитые результаты всегда выливаются тебе на голову.
А потом приписал еще: К а ж д ы й с х о д и т с у м а п о - с в о е м у, но в с е п о п а д а ю т в о д и н д у р д о м!
Книжку я бросил в ящик с дровами. А ближе к утру, когда мы с Мухтаром совсем продрогли, я растопил своей бывшей книгой прозы печку-буржуйку…
СОБРАНИЕ.
И у бездарности есть талант – умение объединяться.
Состоялось собрание членов Союза писателей СНГ. В повестке дня два вопроса: 1. В связи с новой аббревиатурой нашего государства возникла необходимость и в новой аббревиатуре членов Союза писателей и самого союза. 2. Переименование издательства «Советский писатель».
С докладом как всегда выступил председатель президиума товарищ Писун. Он сказал, в частности, что если каждый раз длинно расписывать: «Член союза советских писателей союза Независимых государств», то многим или, хотя бы, некоторым может не хватить бумаги на очередное переиздание их, безусловно талантливых и без преувеличения – где-то гениальных произведений, созданных в лучших традициях соцреализма. (Здесь товарищ Писун подробно остановился на своих знаменитых на весь бывший СССР «Писундах», написанных еще в самой ранней стадии самого начального творчества). В частности, он заметил, что у него-то ноу проблем и его непреходящие «Писунды» выходят в двухсотый раз в одном из самых интеллигентных, талантливых, где-то даже единственном в своем роде издательстве «Молодая рать».
– Но мы не можем не шагать в ногу со временем и мы должны измениться. Мы должны сократить свое название – продолжил докладчик.
– Ну что такое – член Союза советских писателей? Во-первых – «советских»... Не буду объяснять вам понятное... Надо сократить. Далее – «Союза»... Это нечто от старого, тоталитарного... хотя... мы еще будем посмотреть. Но пока на всякий случай сократим. Что у нас остаётся? «Член писателей». То есть, получается как бы: масло маслянное. Тавтология. И кроме того, мы, все сидящие здесь, прекрасно знаем, что всяких там п и с а т е л е й до хрена и больше, а вот Членов... Не мне вам здесь рассказывать, как это почётно – быть Членом, и как мы все сюда попали... И за сколько... Итак, я предлагаю: именоваться и подписываться нам просто и скромно – Член. Я кончил.
Начались прения по первому вопросу повестки.
Выступила известный Член-совбаснописец Умора.
– Мне, – сказала она, откашлявшись и смачно плюнув в зал, – хотя я и самая главная феминистка бывшего СССР, надоело быть Членом! Да на члену я это видела, кха, тьфу! И хотя все-таки я самая феминная феминистка, но пока все-таки женского рода! Предлагаю всех, кто у нас пока еще женского рода, называть всё-таки Членками. Предлагаю также слово «союз» в качестве исключения сохранить и называться таким образом: «Союз Членов и Членок», кха, тьфу!
Следующий оратор, Член Распупкин, сказал, что никакой бумаги не хватит, если подписываться так длинно, как предложила Членка Умора.
– Предлагаю объединить Членов и Членок в одно слово – Членарии. Полное название будет звучать, следовательно: «союз Членариев».
Далее выступил молодой сорокалетний Член Петя Иванов.
– Я благодарен родной Партии, родному Правительству, родному КГБ за то, что мне позволили вступить в ряды товарищей Членов! Ой, извините, я очень волнуюсь, я в первый раз и может не совсем то несу... Предлагаю следующее: чтоб нас, молодых Членов, отличать от других Членов, предлагаю нам тоже именоваться одним словом – Членарики.
На сцену выскочила Очень Молодая Членка Пипа Пипская. В мини-бикини. Она сказала, что представляет направление андербляжа, и от имени и по поручению андер****овцев предлагает именовать женский род этого андер****ства Членушками.
Затем к трибуне под руки подвели старейшего Члена союза Членариев. (Фамилию вспомнить его не смогли). В первый час своего выступления он отметил свои несомненные, немыслимые, категорические и безапелляционные заслуги в Членарском деле. В третий час своего выступления он безусловно одобрил все вышеперечисленные новоименования и предложил: – Для особозаслуженных метров-ветеранов необходимо свое название. Я предлагаю – Членище
По второму вопросу повестки дня выступил директор бывшего издательства «Советский писатель» Ё. Флюгероид. Ё. Флюгероид отметил деятельную деятельность деятельности своего славного издательства.
Он сказал также: – Напрасно председатель президиума, уважаемый товарищ Писун, считает шибко интеллигентным издательство «Молодая рать», которое, кстати, давно пора переименовать в «Молодую члень» или просто в «Члень». Если в этой самой «Члени» у уважаемого Писуна выходит двухсотое переиздание его непреходящих «Писунд», то в нашем славном издательстве «Советский писатель», тьфу, миль пардон, «Советский член», тьфу, опять пардон! Да конечно же, конечно, дорогие мои! Просто «Член»! или «Членарий». Так вот, у нас выходит двести первое переиздание Ваших непреходящих «Писунд»!
Избранная редакционная комиссия подбила бабки и утвердила окончаельные названия.
Отныне именоваться Союз будет, как «Союз Членариев». Бывшее издательство «Советский писатель» – «Членарий».
Молодые члены мужского рода: Членарики, Членики, Членишки, Членята – в зависимости от возраста и направления.
Молодые Членки – в зависимости от направления и возраста: Членки, Членарки, Членухи, Членушки, Членёнки.
Заслуженные метры-ветераны: Членищи – мужского рода, и Членищихи – женского рода.
Если же в доблестных Членарских рядах окажется некто среднего рода, то именовать его в любом случае и возрасте просто: Члено.
С дополнением выступил председатель президиума, сказавший, что забыли переименовать бывший «Литфонд». Он предложил свое оригинальное название: «Членофонд». Все единогласно одобрили.
Голос из зала: – А как мы будем именовать тех ненормальных, которые тоже Члены Союза Членариев, но на наши достопочтенные собрания не ходють, а сидят дома и пишут свои романы и всякую разную их литературную литературу?!
Председатель президиума Писун: – Их можно называть, конечно, по-разному. Например, Членодурики. Но, надеюсь, мы совсем скоро всех этих шизочлеников окончательно вычленим из нашего междусобойного Членария. Поэтому предлагаю их так и называть – Вычленники!
Все единогласно одобрили.
Апофеозом достопочтенного собрания явилось прочтение собственноручного стиха Членишки Васи Сидорова.
Есть нерушимый творческий Союз!
Он эталон для подражанья и примеров!
Попасть в него непросто и для муз:
Союз Членариев, союз Членищионеров!
Пытался, правда, испортить общее веселое и благостное настроение какой-то худой оборванный тип с голодным блеском в глазах. Мало того, что он непонятным образом попал в это хорошо охраняемое собрание Членищ, Членариев, Членок, Членух, Членишек и Членёнок, но еще и выскочил на сцену! Хотя основная масса Членионеров уже и устремилась к выходу в бар, но этот облезлый тип возопил со сцены: – Граждане Членарии! А как же быть таким, как я?! Я, к примеру, написал пять книг в разных литжанрах, и три из них мне даже удалось опубликовать на оберточной бумаге шрифтом кегель! Но я не член вашего Членария, не получаю из вашего «Членофонда» ничего – ни пайков, ни путевок за границу, ни субсидий! Ничего! И живу в подвале. Так почему же с каждой моей публикации, с каждой книги высчитывают проценты в ваш «Членофонд»?! Мало того, что так называемые «гонорары» для таких как я – сплошное надувательство и унижение, они мизерны сами по себе, а сейчас совсем обесценились, а я и такие как я жизнь положили за литературу, за то,
чтобы люди читали и плакали, смеялись и умнели, за то...
Но в ответ этот странный тип услышал только сытый игривый смех Членов и Членок из зала и окрик из президиума: – Эй, вы! Вы как сюда попали?! Кто позволил?! Вам неясно – здесь собрание Членов! А вы кто?! Вы же обыкновенный, простой п и с а т е л ь! Вам не место здесь! Эй, охрана! ...
Post scriptum. Прошли, как это пишется в романах, годы. От СССР и СНГ осталось только Г. От «Союза Членариев», Членищ, Членов, Членок и даже Членишек – тоже мало что осталось.
Как и от их «Членофонда», прихваченного каким-то прохиндеем-бандюганом. «Лес рубят – макулатура летит», – говорит бывший читатель, глядя на кучи графомании, обряженной в цветные обложки.
От голода и досрочных болезней умерли н а с т о я щ и е п и с ат е л и, и погибли вместе с ними их неопубликованные гениальные рукописи.
Удостоверения Членов и Членок сейчас выдают своим людям губернаторы, мэры и прочие братаны-«авторитеты»...
Но всё проходит. «И э т о п р о й д ё т».
Впрочем, если бы царь Соломон жил в нынешнее время, он бы, возможно, дополнил свой перстень еще одной фразой: «Рожденные квакать – петь не могут, но могут всех заквакать».
А теперь, уважаемый читатель, главы, в которые должен был поверить Станиславский: оправдание «любви» КГБ к автору…
М О Й Д Я Д Я – С А М Ы Х Ч Е С Т Н Ы Х П Р А В И Л…
Дурак - он и с мандатом депутата дурак, только ещё мандатнее...
«Были письма от врачей, которые касались отдельных его странностей, они утверждали, что Горбачёв в силу своих личных психических и психологических данных для поста первого человека страны не подходит».
«Горбачёв всегда был предателем партии и страны. Горбачев выступил в Турции с обширной лекцией. Там он говорил о том, что еще в ранние свои годы вынашивал теребящую его идею борьбы с коммунизмом и что она, оказывается, была главной целью его жизни».
23 номер «Литературной газеты» от 2001 года. Из интервью с экс-председателем КГВ СССР Владимиром Крючковым: «Нельзя было поступить иначе».
Там Крючков в очередной раз рассказывает, что так называемый ГКЧП был организован непосредственно Горбачевым.
Мне показалось странным, что Крючков, занимавший такую своеобразную высочайшую должность в организации, которую боялся весь мир, имевший неограниченные возможности выяснить всю подноготную л ю б о г о гражданина СССР, не упоминает в своем интервью о к р а е у г о л ь н о м камне в биографии М.С. Горбачева – о его р о д н о м, НАСТОЯЩЕМ отце...
Конечно, де-юре Крючков как бы и не имеет права упоминать сей факт, ибо с момента усыновления ребенка его отцом является только тот человек, который дал ему свою фамилию и отчество. И всё.
М. С. Горбачёв де-юре тоже абсолютно чист, когда говорил о своем отце, как о родном (всегда вскользь!), а не как об усыновившем его человеке. Нельзя упрекнуть его и в другой, природной сути: нам не дано выбирать своих родителей.
Однако, за много тысячелетий до недавнего открытия генома человека было прекрасно известно о значении и влиянии наследственности!
Увы, Р 0 Д Н 0 Й отец М. С. Горбачева, он же мой дед по матери, был ж у т ч а й ш и м человеком! Убил л и ч н о десятки, а мо
жет быть, сотни людей...
Как ни комбинируются гены, но мы знаем, что порой не только внешность, но и весь характер: привычки, ход мыслей практически полностью переходят от отца к сыну.
Разумеется, Крючков, как председатель КГБ СССР, не располагал полномочиями по фактам наследственности допускать или не допускать кого-то на высшую должность в государстве. Тем более, если этот «кто-то» занял такое положение, что КГБ над ним было уже не властно.
Это при вампире Сталине не помогло бы никакие усыновление и судили-рядили бы по родным родителям. И тогда в лучшем случае Горбачев пожизненно остался бы комбайнером, в худшем – сгинул бы в концлагере.
Но несколько слов о другом уровне «планки»: пресловутый вопрос – история и личность.
История ли выбирает определенную личность в определённые ключевые моменты, или личность делает историю? П о ч е м у в с ё п р о и с х о д и т т а к, к а к п р о и с х о д и т ?!
Есть гениальнейшая, фантастически-провидческая английская пословица: Coming events cast their shadows before –
Грядущее отбрасывает свою тень на настоящее.
Если Прошлое и Будущее существуют одновременно, то время идет из Будущего в Прошлое, а значит, в с ё запланированно, в с ё у ж е с у щ е с т в у е т, ФИЛЬМ у ж е снят, и, возможно, крутится не в первый раз... Даётся ли нам хоть какой-то крохотный шанс с о з н а т е л ь н о г о участия?
Возможно, что мы всё-таки снимаемся с е й ч а с, но по суперстрожайшему сценарию, где запланированы каждый наш вздох, чих и каждый генчик наследственности. И уж тем более особенно тщательно с о з д а ю т с я главные персонажи истории человечества.
На примере исторических личностей мы наблюдаем их явную зомбированность, когда они действуют как бы против собственной воли и рубят сук, на который с таким трудом только что влезли.
Нам не нужно погружаться в пропыленные фолианты истории, чтобы убедиться в этой фантастической истине. Мы только что сами перенесли, испытали на собственной шкуре этот удивительный феномен глобальной ЗАПЛАНИРОВАННОСТИ! МЫ наблюдали необъяснимо-загадочную двуличность Горбачева, его дёрганья, словно куклы-марионетки, развал гигантской страны – и никто ничего не мог сделать!
Реформы, конечно, необходимы, реформы, а не полный разгром и превращение государства в дикую уголовную малину...
Не хваленное ЦРУ дёргало первого и последнего президента СССР за ниточки, а ЗАПЛАНИРОВАННОСТЬ. Или, если угодно, бесконечно мощная рука нашего Создателя и его помощников...
Зачем? – спросите вы. Ответ ищите в книге, которая называется «Новый Завет», ей около двух тысяч лет и написана она под диктовку посланцев Высшего Разума. В ней вы найдете не только науку и технику будущего: и машины времени, и материализаторы материи, но и сам ответ. «Вы овцы, а я ваш пастырь», – неоднократно напоминает нам Иисус Христос, посланец Высшего Разума. Нравится нам или нет, но пока мы действительно ЧЬИ-ТО овцы. А овец стригут и кушают...
А нам в утешение даётся эта материальная жизнь в настоящем, вечное присутствие в вечном прошлом и, возможно, очень долгая энергетическая жизнь после смерти.
Примерно так утверждает «Новый завет» и современная наука.
А тот многосерийный ф и л ь м, который идет из будущего в прошлое, который мы называем жизнью и в котором у каждого своя, с т р о г о запланированная роль, то эта и л ю з и я изменчивости и различных событий даны нам, вероятно, для развития и развлечения – даже иногда при всей их трагичности.
«Жизнь – вечная игра: не зарасти чтоб мохом! Что было хорошо вчера, то сегодня – плохо!»
Если Будущее У Ж Е существует, то никаких экспромтов нет, ВСЁ запланированно и ВСЕ запланированны.
В это можно верить или не верить, (электричества не видно, но попробуйте его потрогать! Или побыть рядом с невидимой радиацией!), но только что мы испытали на себе этот феномен ЗАПЛАНИРОВАННОСТИ и загадочной управляемости первого лица государства. Примеров исторических личностей, которые как бы подчинялись некоей неведомой непреодолимой силе, масса: Наполеон, Ленин, Сталин, Гитлер и вся известная человечеству история...
Возможно, далеко не каждому по душе придется этот мой вариант объяснения истории, похожий на Deus ex machina – Бога из машины, который появлялся в конце античных театральных действ из машины и сказочным образом разрешал все сложные коллизии действующих лиц.
Не принимая мой вариант, остаётся другой: не зная об открытиях в
дальней астрономии, в современной физике и математике, которые доказывают и п о к а з ы в а ю т, что ВСЁ ВОКРУГ СУПЕРГЕНИАЛЬНО И РАЗУМНО С О 3 Д А Н О, можно утверждать, что тот перманентный спектакль, идущий на планете Земля, – глупая нелепая случайная цепь событий. А все наши планетарные наполеончики – шизики, обделывающие свои делишки, делающие историю, которая в свою очередь обделывает их.
Но к т о ж е т о г д а в с е о с т а л ь н ы е, выполняющие больную или преступную волю безумцев?! В том числе, и мы с вами?!
Придется признать, что НЕНОРМАЛЬНЫ В С Е.
Но из этого нелестного для нас открытия тем более следует, что мы – всего лишь з а п р о г р а м м и р о в а н н ы е к у к л ы - а р т и с т ы на ЧЬЁМ-ТО ЭКРАНЕ.
МАХНО, ТАЧАНКА И ... ЛЮБОВЬ!
Любовь – добровольное сумасшедствие, в период которого совершаешь самые разумные поступки!
А теперь я вернусь на землю к более прозаическим и, порой, низменным материям, и расскажу то, что мне известно о тщательно замалчиваемом факте из биографии М.С. Горбачева.
Начну с начала – с эпизода, в результате которого мне дано было появиться на Этот Свет, а сам эпизод – при всей его как будто част¬ности и незначительности – одно из звеньев цепи событий, приведших к разрушению гигантской страны и к досрочному убытию уже на другой, Тот Свет автора этих строк и миллионов граждан бывшего СССР...
Итак, попробуйте представить себе раннее солнечное утро украинского села, ориентировочно лето 1918 года.
Большинство жителей России родом из далекой древней Киевской Руси, а нынешнее население всего Дальнего востока и Сибири – это дети, внуки и правнуки переселенцев из Украины начала двадцатого века. Поэтому многим россиянам, даже никогда не бывавшим на своей прародине Украине, нетрудно представить украинское село начала двадцатого века, тот ушедший быт, ушедших людей, ибо в детстве им довелось общаться со своими украинскими бабушками и дедушками.
Итак, утро, украинское село, плетни, хаты, но пустынно, безлюдно. Только петух прокричит или замычит корова в хлеву, не выгнанная на пастбище.
Народ попрятался. Ждут банду Махно.
И действительно, вот она, банда! Врывается в село и несется лавиной по главной улице в облаке пыли: гарные хлопцы на конях с шашками наголо!
А вот и тяжелое вооружение: знаменитая древнеримская колесница, переиначенная на новый лад – тачанка. Пара лошадей и тележка на двух колесах. Впереди – возница, а сзади – не менее знаменитый станковый немецкий пулемёт «максим», а по-русски – «максим». А за пулемётом – мой будущий дед, будущий отец моей матери и... М. С. Горбачёва, Саввелий Гладкий.
Но будущий сын Миша у Саввелия ещё далеко впереди, а сейчас возница, лучший друг Саввелия Грицько, кричит: – Давай пальнем по этой богатой хате!
А хата между тем – моих будущих прадеда и прабабки по матери. И надо полагать, что «хата» действительно выглядела богатой на фоне других, ибо мои прапредки имели мельницу, маслобойку, землю, лошадей, постоянных работников, а в сезоны уборки нанимали еще несколько десятков временных!
Что же касается Махно, то известно, что его политические взгляды (если вообще уместно говорить о каких-то политических взглядах бандита-анархиста!) периодически менялись: то он за красных, от которых одним из первых получает знаменитый в будущем СССР орден «Красного знамени», то за белых, то встречается с Лениным, то воюет против него...
Махно неоднократно терпел поражения и его армия полностью уничтожалась, однако ему удавалось возрождать из пепла новые многотысячные банды-отряды из народных добровольцев.
И не только потому, что гражданская война, разруха, голод, безработица подталкивали многих его рекрутов к авантюризму, к единственно возможному способу существования – бандитизму, когда с помощью оружия забиралось материальное у тех, кто всё-таки предпочитал трудиться, а не грабить и убивать.
Но большинство крестьян примыкало к нему все-таки потому, что не желали быть батраками и холуями у богатеев и разделяли нелюбовь атамана к эксплуататорам.
И мой будущий дед, Савка, уже разворачивает пулемёт, чтобы пальнуть по крыше (черепице, оцинкованному железу?) богатого дома, но тут всё тот же лучший друг Грицько кричит: – Ой, дэвись, яка гарна дивчина у плетня стоит!
Действительно, у плетня этого богатого дома стоит юная красавица: высокая, стройная – породистая, по последней моде тех сельских времен одета – яркие ленты, бусы, вышитый сарафан... И самое поразительное – стоит эта черноокая с длинной, тоже чёрной косой, и эдак спокойно-равнодушно лузгает подсолнух, модно и элегантно (по тем представлениям), сплевывая шелуху. А мимо-то проносятся горячие парубки на горячих конях, и палят из наганов и винтовок в воздух, и сверкают наголо шашки...
Но мать, отец, сестра и шесть старших братьев сидят в хате и сквозь щелки закрытых ставень со страхом смотрят на улицу. А ее нарядили и послали сюда – может, отведет грозу от дома: так курица отводит хищника от своих циплят...
В те времена женщина в народной массе не считалась полноценным человеком, братья её были намного ценнее – как работники – для сохранения рода. Эта красавица до конца дней своих так и осталась неграмотна, не учили её, хотя имелись все возможности. Когда ее старшие братья выполняли дома уроки, она помогала им решать задачи и подсказывала правильные ответы – не зная арифметики.
Скачут мимо молодые махновцы, косятся на красотку, но никто не смеет прихватить ее с собой, ибо сие дозволено только либо самому атаману, либо его особо приближенным. А за самоуправство можно получить пулю в лоб или быть порубленному в капусту...
– Тпру! Стой! – Горячие кони, хрипя и закусывая удила, как вкопанные останавливаются рядом с красавицей, и спрыгивает с тачанки Савка – один из приближенных батьки Махно.
Он молод, ростом пониже красавицы, но очень ладно скроен, щеголевато и дорого по тем временам одет, а самое главное – красив необычайно! Очень правильные, утонченные некрестьянские черты лица, соломенного цвета волосы, но чёрные брови и усики!
А девица-то что в жизни видела? Всего-то ей шестнадцать лет, хотя, по тем временам – девушка на выданье. И смотрит она во все свои огромные глазищи на красавца блондина, а он на неё. Искра, из которой загораются костры, промелькнула...
– Да чья ж такая будешь? – спрашивает блондин на чистом русском языке.
– Матэрина да батькова, – отвечает она ему на чистой украинской
мове.
Они знакомятся. Саввелий запрыгивает в тачанку и уезжает: все-таки начальник, нужно помочь «батьке» с расквартированием, выпивкой и закуской.
В богатую усадьбу вернулся Саввелий со своим другом Грицько под вечер. Один из выживших братьев моей будущей бабушки, дядя Андрей, был тогда подростком, но хорошо запомнил этот эпизод: «Они зашли слегка навеселе, обвешанные оружием. Савка обратился к родителям, чтоб они отпустили с ним на гулянье Пелагею Тарасовну. Так уважительно он назвал шестнадцатилетнюю Полю! И он клянется, что ни один волос Пелагеи Тарасовны не упадет, и всё будет очень-очень пристойно и т. д.
Но родители были против. И у Савки в руках оказалась бомба, он поднял её над головой и стал орать, что взорвет к чертовой матери это кулацкое гнездо!
Что остаётся делать родителям? Только что «Пелагея Тарасовна» спасла их сыновей от возможной смерти, а дом – от разорения. Но спасла ли?
И они отпускают Полю, она уходит и возвращается только рано утром...
И находит ворота своего дома обмазанные дёгтем. Блюстители сельской нравственности не дремали! Но они ошиблись. Поля действительно всю ночь провела с Саввелием: они сидели рядом за обильным столом, рекой лилась горилка, поедалась колорийная украинская закусь, но парочка почти не пила и не ела. Всю ночь они смотрели друг на друга и говорили, говорили. О чём?
О чём мог говорить молодой красавец-бандит, человеческая сущность которого – душа, уже тонула в крови других жизней, зверски им прерванных? И молодая неграмотная шестнадцатилетняя девушка?
В сущности, каждое их слово было объяснением в любви. К утру они поклялись ждать друг друга, а когда закончится гражданская война, и пожениться.
Через три года Махно разгромили, он бежал в Париж. А Саввелий еще раньше вернулся и выполнил свое обещание, женился.
ЛЮДИ ДЕЛАЮТ ИСТОРИЮ ТАК, КАК ОНА ПОЗВОЛЯЕТ
СЕБЯ ДЕЛАТЬ.
Белые пятна истории – всегда красные.
Гражданская война, как, впрочем, и любая другая – массовый психоз, когда люди возвращаются в своё дикарское каннибальское состояние, когда убить человека, изрубить его «в капусту» – удовольствие...
Жена Махно, Галина Кузьменко, в своём дневнике свидетельствовала: весной 1920 года только за одну неделю махновцы беспощадно расправились с пленными красноармейцами, потом сожгли немецкий хутор и порубили колонистов, убивших одного из махновцев. Затем постреляли по разным причинам и своих: один грабил население в своем селе, другой растратил казенные деньги.
Махно, анархист-коммунист, собирал под своими знаменами бедноту и его основные лозунги: «Свобода! Никакой власти! Грабь награбленное!» Естественно, что под такие принципы стекались и определенного сорта люди.
В начале своего пути Махно пытался поддерживать дисциплину и строго наказывал за самовольные грабежи и реквизиции. Взятые в боях трофеи шли в общий котел, иногда половина раздавалась бедному населению. Но поскольку отряды Махно, как и все остальные, жили на самообеспечении – изъятиях у многочисленных еще украинских помещиков и зажиточных крестьян, то дисциплина – вещь весьма условная!
«И чем внушительнее победа, чем мощнее и вооружённее становились армии Махно, тем бесшабашнее и разгульнее носились они по Украине – с грабежами, пьянством, буйством. Рядом с пулеметами, на тачанках, покрытыми дорогими коврами, ставили бочки с вином или самогоном. Вечно пьяные, немытые, нечёсанные, махновцы врывались в любой двор, захватывали живность, начинали дикий кутёж, открывали пулемётную стрельбу». (Из книги: «Нестор Махно. Воспоминания»).
По мере своих «подвигов» изменялся и сам Махно, в соответствии с как всегда точными наблюдениями древних римлян: Tempora mutantur et nos mutamur in ilis. – Времена меняются и мы меняемся вместе с ними. Он напивался и частенько лично расстреливал из маузера своих провинившихся бойцов.
Да и постоянные метания от красных к белым и обратно – дисциплине не способствовали. Официальные идеи Махно: борьба с помещиками, кулаками и очищение Украины от немецко-австрийских войск.
Действительность: пьянство, грабежи, убийства.
Большевикам не удалось победить Махно в бою, и они пошли на хитрость: так же, как они пообещали крестьянам землю (вот уже скоро сто лет, но не земли, ни крестьян!), объявили они амнистию для всех рядовых бандитов многочисленных банд, в том числе и для армии Махно. И бойцы побежали по домам, поверили, наивные, обещаниям коммунистов! А под знамёна Махно стали собираться те, с кем он только что боролся – богатые, которым советская власть уже не давала жить.
В результате Махно проиграл и весь израненный, больной туберкулёзом, оказался в Париже, с женой и дочерью, где стал сапожничать и писать мемуары на уровне своего образования – трёх классов церковно¬приходской школы...
Анархисты всех стран скинулись и организовали ему пенсион, позволявший скромно жить. В 1934 году батько Махно в возрасте сорока шести лет умер, урна с его прахом захоронена на кладбище Пер-Лашез.
Во время оккупации Франции гитлеровскими войсками жена Махно была арестована (фашистам, как и коммунистам, анархизм не нравился!) и отправлена в концлагерь в Германии. После войны она и её дочь Елена попали в СССР, где жена Махно провела еще восемь лет в сталинском концлагере. Дочь получила пять лет ссылки...
А миллионы наших дедов и прадедов – бойцов различных армий и банд, поверивших большевистской амнистии и вернувшихся к мирной жизни, впоследствии были расстреляны судами-тройками и уничтожены в сталинских концлагерях...
САВКА.
Каждый человек – это целый мир. Или – антимир...
Вернувшийся с гражданской войны Саввелий заключал в одном себе целый античеловеческий мир.
Он остался жив только потому, что очень хорошо научился убивать. На его теле не было свободного места от шрамов – всё исколото и исстреляно. Каким-то чудом ему удалось сохранить лишь своё красивое лицо. «Курице негде клюнуть!» – Так говорила о его шрамах на теле жена Поля, впоследствии моя бабушка по матери.
И еще она говорила – и это, практически, всё, что я слышал от своей бабушки про своего дедушку: «Ну и сволочь Савка был! Гад, какого свет не видел!»
Но так она будет говорить потом, в старости, а тогда, восемнадцатилетняя, она была рада, счастлива и польщена, что ОН её не забыл, вернулся такой возмужавший, закалённый... Тем более, что мужское население повыбивало друг друга на гражданской войне и выбора, собственно, не было.
Саввелий вернулся и выполнил свое обещание – женился на девушке, которую два с лишним года назад видел лишь несколько часов. Что-то еще человеческое сохранялось в его душе: инстинкт размножения, семьи, желания любить.
Но сама его душа, как и тело, была вся исколота и исстреляна. И эти шрамы на душе от сотен зверских убийств, совершенных им лично, никак нельзя было вытравить из памяти, и психика его была уже больна, с молодости он страдал алкоголизмом.
А между тем природа наградила его талантами, которые ему не суждено было развить и реализовать. Саввелий обладал необычайным темпераментом и такими телесными физическими возможностями, которые даны далеко не каждому. Он не мог пройти спокойно, например, мимо скамейки, чтоб не перепрыгнуть через нее. А любимое развлечение – прыжки с крыши с сальто в воздухе и приземлением на ноги! Если бы Саввелию повезло и он жил бы в другое время или в другой стране, то, возможно, стал бы он великолепным циркачем-акробатом, или бесстрашным каскадером, или знаменитым артистом – с его-то внешностью! А может, писателем или журналистом – очевидно, именно его гены «писательские» передались мне, а его дочь – моя мать, тоже всю жизнь пыталась писать и в семьдесят четыре года выпустила первую книжечку стихов...
Но то дикое время, та страна и гражданская война-бойня обнажили и развили в нём две врожденные черты: садизм и алкоголизм.
Итак, Саввелий вернулся и пришел в дом, где его появление встретили без восторга, но перечить побоялись: кто знает этих бандитов – вдруг опять придут к власти?
К тому времени отец Полины, т. е. мой прадед Тарас, разбогател настолько, что скупал по Украине живность – коров, лошадей, свиней, и отправлял в Германию. Коммунисты на Украине еще не набрали такой силы, чтобы уничтожить свободную торговлю и капитализм. А может быть, село Старая Осота, где проживали мои украинские предки, еще находилось в юрисдикции Украинской Рады.
Саввелий не пожелал жить в доме тестя-богатея, потому что воевал он в армии Махно все-таки по идейным соображениям: за то, чтобы не было нищих батраков, доведенных до уровня скота, и паразитирующих на их рабском труде эксплуататоров.
А «эксплуататоры» – мои прадед и прабабка, сами в рабстве провели детство, будучи крепостными крестьянами. А потом, каторжно трудясь, вырастив сыновей, вместе с ними вкалывали от зари до зари, отказывая себе во всём, сэкономили какие-то жалкие гроши, и уже природная смекалка, ловкость, золотые руки позволили развиться и разбогатеть. Но имея десятки наёмных работников и большие деньги, они продолжали почти также тяжело трудиться, не слишком отличаясь от своих рабочих – то ли в силу привычки, то ли имея такие представления о правилах жизни.
Саввелий забрал молодую к себе – его деревня была в нескольких километрах. Родственники Саввелия помогли построить небольшой домик, там и зажила молодая пара. Но недолго и несчастливо.
Да и мог ли быть счастливым человек с искалеченной психикой, душой и телом? Пьянство, нищета. Пришлось идти работать чуть ли ни батраком. Неопытная юная неграмотная жена стала рожать детей.
Садистские наклонности Саввелия проявлялись не только по отношению к жене, но и к собственным детям: он мог сунуть в рот ребенку дуло нагана и щелкать курком... или дать закурить годовалому сыну...
Первые двое детей умерли, не дожив и до двух лет. Родилась еще девочка, Наташа.
А нищета наступала, другого батьки Махно, к которому Саввелию захотелось бы примкнуть, не нашлось, да и воевать ему конечно же надоело. А впереди лишь тяжелый, унизительный бессмысленный труд, голод.
Вот одно из сохранившихся мгновений-эпизодов: он пришел с каторжной работы – усталый, голодный. Жена сварила борщ – без мяса. «Что ж, ты не могла сходить к своему куркулю и взять кусок мяса?!» – возмутился Саввелий, имея ввиду тестя, у которого к тому времени уже работали скотобойня и коптильни.
Классовая борьба приходит и уходит, а кушать хочется всегда!
И Саввелий насобирал взаймы денег у своих родственников и ушел в Польшу. Купить партию кожи, чтобы открыть сапожную мастерскую. Но вот чего Бог не дал моему деду – так это практически-коммерческой жилки...
Такая же наследственность, очевидно, и у его сына Миши, и у меня, его правнука: умею работать, но не умею выгодно себя пристроить. Имею рукописи, которые стоят миллионы долларов, но не умею найти умных талантливых издателей.
А сейчас немного в сторону и несколько слов о популярном в России вопросе – национальном.
Не знаю – какой национальности был Саввелий. Но когда мне исполнилось сорок пять, моя мама поведала мне с т р а ш н у ю тайну: предки наши по её материнской линии имели польскую и еврейскую кровь. Какой из них больше или меньше – выяснить сейчас уже невозможно. Известно, что прабабушкины родители выкрещивались из католицизма в христианство, значит, были поляками. А предки прадеда – из иудаизма в христианство...
В те времена, которые здесь описываются, в России еще случались погромы и массовые убийства евреев. Даже великие русские писатели в своих произведениях иначе как жидами евреев не называли. Для русского в те времена жениться на девушке с еврейской кровью было совершенно нереально. И хотя ни мои прадеды, ни, тем более, молодая Полина, не знали уже языка и обычаев своего племени израильского, но внешность-то не выкрестишь...
По некоторым семейным отголоскам известно, что Саввелий имел
частично польскую кровь. Какую еще – не знаю, но знаю, что «голос крови» порой очень сильно себя проявляет...
Итак, ориентировочно в 1924 году Саввелий перешел украинско-польскую границу, оставив молодую жену с грудной дочерью Наташей.
Прошел год, был наисходе второй, а от мужа – ни слуху, ни духу. Природа взяла своё, и Поля загуляла... Однажды, возле её дома, в овраге, в зарослях бурьяна, нашли труп. Труп её постоянного любовника, еврея по национальности. Он был заколот вилами.
«Какой хороший был чиловик!» – до старости вспоминала Пелагея, так и не освоив полностью русский язык, перемежая его украинским, хотя в последствии большую часть жизни прожила в России.
А через два дня после страшной находки появился Савка...
Ни денег, ни кожи для мастерской. Где он пропадал два года и с кем – Поля так никогда и не узнала.
Жену он не убил, простил. Некоторое время они прожили вместе, но жизнь уже не ладилась совсем. Может быть, потому, что Саввелий подсознательно чувствовал тот сквознячок судьбы – 3 А П Л А Н И Р О В А Н Н О С Т И: он пришел в этот мир, в этот с ц е н а р и й, в этот ф и л ь м, чтобы в ДРУГОМ месте с ДРУГИМИ людьми сыграть свою о с н о в н у ю роль, для коей и был п о с л а н сюда: породить человека, который замкнёт круг, и вернётся «батько Махно» – преображённый, многоликий, с армией головорезов и их холуёв-чиновников, но не на конях, а на джипах. И воевать они будут не за справедливость, а против своего народа, не за свободу, а за кусок золота, за коттедж, за свинскую, халявную, преступную животную жизнь...
Стали сгущаться тучи над такими, как Саввелий, и он понял: надо уходить туда, где его никто не знает. И однажды он ушел. Оставив жену с двухлетней дочерью и месячной беременностью, о которой он не подозревал...
БЫВШАЯ СЕМЬЯ.
Самое временное в жизни – жизнь, а всё остальное – постоянно.
А Поля собрала узелок с вещами, заколотила досками, накрест, двери хаты и с дочерью вернулась к родителям.
В положенное время – 17 ноября 1926 года родилась еще одна девочка. Её назвали Анной, но ее имя претерпело в последствии метаморфозы: на Украине её называли Ганной, а в России она стала Галиной.
А сколько метаморфоз еще предстоит пройти этой девочке-женщине-бабушке! При её жизни появятся: радио, телевидение, самолеты, космонавты, компьютеры... И сама она, выйдя из совершенно дикой первобытной среды, в которой неизвестно было постельное бельё и спали вповалку на полу – превратится в учительницу, жену офицера, в парторга большой школы, в директора...
А в глубокой старости вновь окажется в дикой разрушенной бандитской стране, на грани выживания, с нищенской пенсией, а её преуспевший брат Миша, всемирно известный «перестройщик» и «демократ», лауреат Нобелевской премии за мир...
Впрочем, не буду забегать вперед, и пока на планете нет машины времени, пожалуй, стоит придерживаться хронологического повествования.
Через двадцать два года Галина родит сына, это буду я. А в 1988 году она вдруг узнает, что ее брат по отцу – генеральный секретарь ЦК КПСС, он же – главнокомандующий, он же... В общем, император империи с населением в 300 миллионов человек, которую боится весь земной мир...
Ж и з н ь – и л л ю з и я: к т о и л л ю з и о н и с т – н е и з в е с т н о, н о и з в е с т н о, ч т о м ы – л и ш ь к р о л и к и и з ЕГО ш л я п ы...
Прошло около восьмидесяти лет, большинство участников этой истории умерли и трудно хронологически точно вести повествование. В России не принято хранить память о предках – это не цивилизованные Англия с Шотландией, где по тысяче лет берегут различные записи, по которым можно добраться до истоков рода и узнать много любопытных подробностей. Но несколько эпизодов из первой семьи р о д н о г о отца Горбачёва сохранились, и я их вкратце расскажу, ибо, как убедится читатель, эти мгновения прошлого в дальнейшем соприкоснутся с жизнью человека, с т р а н н о е п о в е д е н и е которого изменило политическую карту планеты и судьбы сотен миллионов людей, а может быть, и всего населения Земли...
Итак, Саввелий канул в неизвестность. Полина с детьми не бедствовала, поскольку её отец продолжал экономически развиваться. Его процветанию способствовала Новая Экономическая Политика (НЭП) большевиков, которым в силу полнейшей разрухи, массового голода и экономической безграмотности пришлось вернуться к старым проверенным капиталистическим методам.
Но недолго процветал мой прадед Тарас, гениальный экономист-самоучка. Началось так называемое р а с к у л а ч и в а н и е – уничтожение класса самых трудолюбивых крестьян, наивно поверивших новой власти и поддержавших её своим тяжелым трудом в самый трудный момент.
Искусственный массовый голод унёс десятки миллионов наших сограждан и окончательно добил деревню и настоящее крестьянство.
Но моему талантливому прадеду в очередной раз удалось опередить время и чекистов и спасти от гибели свою семью. Тарас потерял всё: все свои предприятия, земли, усадьбу и даже крынку (кувшин) с золотом нашли и забрали у него коммунисты. Но он успел избежать высылки в Сибирь. Со всем семейством он уехал на Дальний Восток.
Осели они в Приморье, в селе Лесозаводское. Место тогда благодатнейшее, просто фантастическое, с первозданной райской природой: сотни озёр, кишащие рыбой, глубоководной широкой рекой Уссури – с двухметровыми сазанами и сомами, с пресноводными черепахами, с первобытной тайгой со зверьём. Сейчас это загаженный голый дикий городишко с дебильным уголовным населением.
Мой прадед Тарас оказался и талантливым столяром. Он и шестеро его сыновей трудились так, что в короткое время стали передовиками советского производства, т. н. «стахановцами», получали почетные грамоты и премии, их фотографии вывесили на «доске почёта».
Полина тоже жила здесь же, но не одна. Еще на Украине она вступила в гражданский брак со своим конюхом Пахомом.
Пахом не обладал утонченной внешностью и интеллектом, хотя от природы, очевидно, не был глупым. Но одновариантная жизнь, из границ которой никаким образом невозможно вырваться, производит в своей специфической субстанции и специфических существ. В диких обществах они делятся на: кланы, касты, мафии, рабов, бойцов, паханов, олигархов, нищих...
Пахом, несомненно, принадлежал к касте крестьян-рабов – с рабским мышлением, хотя его далекие предки, татаро-монголы, пытались некогда покорить этот призрачный земной мир.
Высокий, физически очень крепкий, с широкими монгольскими скулами, славился Пахом необыкновенным мощнейшим басом. В то время люди веселили себя сами, все праздничные застолья заканчивались хоровым пением, вели солисты с более музыкальным слухом и крепкими голосами. Пахома всегда приглашали к хозяйским столам и когда доходило до пения, Пахом запевал и гасла от мощи его баса керосиновая лампа!
Саввелий появился через три года. В Приморье! За десять тысяч километров от Украины! Сколько он добирался на тех древних поездах?! Два месяца? Три? Сквозь чекистские патрули, которые могли схватить его и расстрелять на месте...
Что такое человек? Его психика, чувства? Когда мы сможем объяснить себя на том уровне, на котором нас придумали наши Создатели – мы сами станем богами...
Саввелий нашел свою жену с огромным животом. Беременна.
Он внешне спокойно принял потерю. Научился владеть собой. Уехал. А еще через два года в хату Пахома и Полины зашел мужчина: небольшого роста, в вышитой украинской рубашке и очень красив лицом. Хозяев дома не было.
– Кто из вас Наташа? – спросил он Полиных детей.
– Я – Вышла вперед Наташа. И он погладил её по голове. А на Аню даже не взглянул. И еще попросил он у них и взял бутылку самогона, причём, точно указал место, где находились запасы спиртного.
– И кто это был? – недоумевал наивный Пахом.
А Полина помалкивала – она-то прекрасно знала – кто это был... Савка! Ведь именно она устроила ему свидание с детьми. А на Анюту Саввелий не посмотрел, считая её не своей. Он ошибался.
На что надеялся Саввелий, вторично преодолевая тысячи километров на допотопном поезде?! Или не давали покоя еще две врожденные черты: непоследовательность и непоседливость?
Это было последнее свидание Саввелия и Полины в этой жизни, на этом свете... Через несколько месяцев, на Украине, от другой женщины у Саввелия родится сын, которого он назовёт Мишей и который унаследует от отца многие черты и самую главную – н е п о с л е д о в а т е л ь н о с т ь, граничащую или даже переходящую в шизофрению..
А вскоре в семье Полины произошла трагедия. Какой-то сосед ублюдок – а ублюдков в Богом проклятой стране всегда хватало – выбрал время, заманил девчонок к себе, приказал им лечь и изнасиловал восьмилетнюю Наташу. Вечером Наташе стало плохо, она заплакала, девочки всё рассказали матери.
Поля побежала к соседу, стала кричать, что вернётся Савка (о её первом муже и его крутости свединия у соседей имелись) и убьёт его. На что ублюдок ответил: а я расскажу Савке и Пахому, чем ты тут занимаешься... И всё. Ублюдок остался безнаказанным. Полина скрыла трагедию с Наташей от Пахома, боясь, чтоб он не узнал о некоторых её подвигах в интимной жизни – пуританством моя бабуля в молодости не страдала...
Наташа была рослой, красивой и талантливой. Фантазёрка: сочиняла каждый день новые игры. Наверное, она смогла бы очень многого достичь в жизни.
Но после трагедии она замкнулась, не придумывала забав, не играла с младшей сестрой, молчала и больше ни разу н и к о г д а не засмеялась.
На своём детском интуитивном уровне она, наверное, поняла, что эта дикая варварская каннибальская страна – не для красивых, талантливых и чистых. И услышала зов оттуда, где живут такие как она, где принимают в ангелы... Через полгода Наташа умерла.
Всё, что от неё осталось – единственная фотография. Они сидят вдвоём: восьмилетняя Наташа и пятилетняя Аня-Галя, босиком, на лавке в деревенской хате и сосредоточенно смотрят в объектив...
Когда мне случайно попадается на глаза этот старинный снимок, почему-то всегда до слёз жалко загубленной несостоявшейся жизни моей тёти Наташи, навечно оставшейся восьмилетней...
А сейчас я ставлю латинское Nota Bene – обрати внимание! Ибо в 1961 году один молодой человек – Миша Горбачёв, тоже вспомнит о своей сестре по отцуЮ, Наташе, причём, в доме, где она когда-то родилась. Но вспомнит совсем в другом контексте...
Прежде чем поставить точку на первой семье Cаввелия – еще немного о тех временах и нравах.
Шизоидная советская власть нашла моего прадеда Тараса с его семейством в далёком таёжном Приморье и как бывших «кулаков» сослала всё-таки в Сибирь!
Пахом и Полина поехали вслед за ними добровольно.
Мой прадед Тарас не пропал и в Сибири! Вместе с сыновьями работал, работал, работал...
А Пахому Сибирь не понравилась – холодно. И отправился он с собственной семьёй за тридевять земель – в первобытную тогда, не имевшую еще своего письменного языка, но уже советскую республику Казахстан. Там они купили неплохой дом, но пришли чекисты в кожаных черных куртках и отобрали дом. Семья очень бедствовала, голодала, прожив около двух лет в Казахстане, вернулись они к родичам в Сибирь. А уже оттуда Пахом с разросшейся собственной семьёй вернулся в Приморье.
Где-то, на далёком холодном сибирском погосте, покоятся вечные трудяги-оптимисты, мои украинские, не терявшие духа ни в какой ситуации, прадедушка и прабабушка. Трое их сыновей погибли на войне с гитлеровскими фашистами, погибли, защищая страну и власть, которая их так дико и незаслуженно пинала! Еще двое умерли молодыми, а последнего, Андрея, уже в 1954 году какой-то райкомовский секретаришка-негодяй вызвал в кабинет и заявил: «Ты, кулацкое отродье, убирайся из наших мест, а то мы тебя посадим!»
И мой пра-дядя Андрей, вкалывавший с детства для этой страны: и на полях, и на заводах, со слезами на глазах ответил: «А куда убираться? Я уже в Сибири!» Прямо по Высоцкому: «И сослали его из Сибири в Сибирь...»
На заброшенном кладбище в захолустном приморском Лесозаводске давным давно обитают и Пахом с Полиной. Детей родилось у Полины от Пахома: шесть дочерей и один сын. Но одна из дочерей, Панна (она тоже давно умерла), резко отличалась своими тонкими чертами от остальных скуластых детей Пахома. По тайному семейному преданию её отец ... Саввелий! То и по нынешним временам немалое расстояние от Украины до Приморья, проделывал дважды Саввелий к бывшей жене не ради только платонических свиданий...
Да, он был последователен в своей непоследовательности. Как и его сын от второго брака, Миша Горбачёв. Очевидно, моему деду Саввелию, как впрочем, и многим из нас, ж и з н ь к а з л а с ь к о р о т к и м п у т е ш е с т в и е м с о с л у ч а й н ы м и п о п у т ч и к а м и п о в с е л е н н о й с о б с т в е н н о г о о д и н о ч е с т в а.
Может быть именно в силу подобного мироощущения – вселенского одиночества – нам иногда так трудно терять некоторых «случайных попутчиков» и мы совершаем порой странные, со стороны нелепые поступки, пытаясь этими своими действиями вмешаться в ЗАПЛАНИРОВАННОСТЬ и переписать с т р о г о о б у с л о в л е н н ы й СЦЕНАРИЙ – одновременно понимая всю невозможность соревнования с Богом!...
СЕСТРА ПРЕЗИДЕНТА?!
Как много в жизни вариантов, но судьба почему-то лишь одна...
Моя мать и её брат по отцу, Горбачёв, очень похожи: и по внешнему облику, и по так называемому характеру. Наследственность...
Пожалуй, самое трудное – рассказывать правду о себе или ближайших родственниках, да еще пытаться соблюдать библейский совет: не судите и не судимы будете...
Моей матери, дожившей до глубокой старости, довелось испытать на себе несколько эпох в абсурдно-фантастической стране: то пытающейся подняться на вершины всеобщей коммунистической справедливости, то низвергающейся в пропасть уголовщины...
С самого раннего детства – тяжелейший труд: няньчила младших сестренок, которые появлялись каждый год, с семи лет работала за так называемые «трудодни» в колхозе: почтальоном, пастухом... Ребенком же работала на масложиркомбинате и однажды едва не утонула в цистерне с подсолнечным маслом – сорвалась со скользкой вертикальной металлической лестницы, но чудом зацепилась платьем и осталась жива. И бесконечное домашнее хозяйство – ведь жили натуральным хозяйством, за принудительную работу в колхозе, практически, ничего не платили. Таскала тяжеленные, на коромысле вёдра – поливать огород.
В школу приходила только в ноябре, когда заканчивались все полевые работы. В дырявых не по размеру башмаках, в убогом заштопанном платье. Забивалась в угол, над ней все смеялись, показывали пальцем – нищенка! А она училась отлично – без учебников, без тетрадей!
И голод – голод – голод – годами!
А в двенадцать лет, как неродную, Пахом её все-таки выгнал из дома с классической, по Горькому, фразой: – Ты у меня не медаль на шее...
Тот самый Пахом, с которым она еще недавно пасла колхозных коров, и он рассказывал ей народные былины, сказки и о своей жизни в далёком краю, где он был молодым казаком. Но тот же Пахом в самые тяжелые голодные дни брал ружьё, уходил на озёра, бил уток и сам их там ел, бросив семью... Се человек.
И пошла она по осенним сибирским полям с холщевой в заплатах котомкой за спиной: старый учебник по арифметике, подаренный мальчишкой-соседом, да вилок капусты... Пошла к бабушке с дедушкой, которые тоже уже были небогатыми, высланными с Украины, но жили неплохо и здесь. Там Галю откормили, приодели, отправили в школу.
Но через два года Полина потребовала дочь обратно – ее семейство совсем погрязло в нищете и нуждалось в повзрослевшей помощнице.
Еще два года Галя проработала в семье, помогая ей выжить. Она нашла ничейную землю вдоль железнодорожного полотна и засеяла ее просом. Спасла семью и себя от голодной смерти.
Началась война с фашистской Германией. Непоседливый Пахом-путешественник вновь отправился из Сибири в Приморье, в то же село Лесозаводское, где у него жила сестра. А мою будущую мать после окончания школы за отличную учёбу премировали путёвкой комсомола – послали на годичные учительские курсы. Молодая тотолитарная страна не имела еще достаточного количества университетов и ковала кадры – взамен уничтоженной в концлагерях старой интеллигенции.
Трижды Галина умирала, опухая от голода. Булка хлеба на базаре стоила больше, чем ее месячная стипендия. (В СССР военного и несколько лет послевоенного времени продуктов в свободной продаже не было, они отпускались строго по специальным продуктовым карточкам.
Пройдет с о р о к лет, сельское хозяйство СССР будет курировать мой дядя Миша Горбачёв – член Политбюро, под его «гениальным» руководством колхозы-совхозы окончательно деградируют, продукты исчезнут с прилавков магазинов, торговая мафия будет торговать с чёрного хода, вновь появятся продуктовые карточки и страна, обладающая несметными мировыми запасами нефти, газа, цветных металлов, лесом, живностью в морях и океанах – рухнет, как колосс на глиняных ножках...
Галину спас инспектор образования, проезжавший с проверкой по учебным заведениям. Увидев погибающую девчонку, он издал распоряжение, позволявшее ей обедать в интернате, где она проходила учебную практику. Эта ежедневная тарелка каши и кусочек хлеба дали ей жизнь, а впоследствии – и мне...
Там же, в общежитии, она жила рядом с интеллигентками-преподавателями: бывшей дворянкой, женой действующего советского генерала, и немкой, преподавательницей немецкого языка. Они взяли над молодой студенткой шефство – учили манерам поведения: как говорить, ходить, одеваться... Впоследствии немку арестовали как немецкую шпионку (предки которой с еще петровских времен поселились в России!), и, конечно же, жестоко пытали и расстреляли...
После учёбы Галя попросила направление на работу в Приморье. В Лесозаводске она поселяется отдельно от семьи, преподаёт в школе в начальных классах. Многолетний постоянный голод создал из нее эдакое хрупкое, весьма симпатичное женское существо – с нежнейшей бледной тонкой кожей, большими карими глазами. Если бы тогда существовали конкурсы красоты, то она обязательно вошла бы в тройку самых-самых! Плюс – врожденный интеллект, плюс – учительница, интеллигенция, что по тем временам – большая редкость.
В Доме офицеров – танцы, нет отбоя от ухажёров. Но у нее большая любовь, любовь-болезнь – офицер, капитан. А он любит другую, на которой впоследствии и женится. Так проходит несколько лет. Заканчивается война. Дальний Восток – гигантская квартира для гигантской советской, еще не сокращенной армии, только что вышедшей из пятилетней бойни.
На танцах появляется бравый офицер – высокий майор двадцати шести лет. Десятки высших боевых орденов едва умещаются на груди. Именной пистолет от маршала за личную храбрость. Прошел всю пятилетнюю войну, чудом выжил в Сталинграде и на днепровской переправе. Из Берлина послали в военную московскую академию. Комиссия забраковала – искривлён палец на ноге... Послали служить в Китай, в город Порт-Артур, военная база СССР. Попросил неделю отпуска – жениться. Приехал в родной Лесозаводск, где мать, братья и сестра. Пошел в Дом офицеров на танцы, чтобы увидеть красавицу Галочку, восхищенные платонические отзывы о которой он слышал от офицера-земляка, приехавшего в Порт-Артур из Приморья.
Оказалось, что его родная сестра – одна из Галочкиных подруг. Попросил познакомить. Они встретились, танцевали, майор назначил свидание, но она почему-то не пришла. Тогда он сам явился к ней на квартиру и увидел: сидит бледная, голодная в бедной пустой комнате, рассыпалась единственная обувь – летние босоножки, а на улице конец октября и первые снежинки... Потому и не пришла на свидание.
Майор развернулся, ушел, а вернулся с многочисленными свёртками: зимние женские сапоги, теплые вещи, продукты...
За ней ухаживали десятки холостяков-офицеров – с большими зарплатами, пайками, а она жестоко голодала, перешивала единственное платье, и никто никогда ничем не помог...
Через неделю они, мои будущие родители, уехали на границу с Китаем, в новую войсковую часть.
Ей было четырнадцать, она сидела в хате. Там же находились её мать и старушка, соседка-знахарка. Стоял солнечный знойный летний день, ни облачка. И вдруг в открытую форточку влетел огненный шар - эдакий сверкающий раскаленный мячик. Но был ли он «огненным» и «раскалённым»?
Сейчас такие штуки называют плазменными НЛО. «Мячик» как будто разумно стал двигаться по комнате, словно осматривая её. Потом подплыл к девушке, на секунды застыл напротив её лица. Все присутствующие оцепенели, вошли в ступор: ни сказать, ни двинуться. Галя сидела по-деревенски, расставив под платьем ноги. «Мячик» медленно опустился вниз, к щиколоткам и... исчез!
Оцепенение спало и знахарка сказала: «Будешь, девка, вдовой». Почему-то больше никогда этот странный эпизод мать и дочь не вспоминали. Но вдовой она действительно стала. В двадцать семь лет.
В тридцать девять лет я написал повесть «НЕРАЗРУШЕННОЕ ВРЕМЯ», где в какой-то мере воссоздал кусочек жизни того послевоенного времени. Там я рассказал вкратце о некоторых собственных детских впечатлениях, об отце и матери. Через три года, в 1990 году, повесть, в сокращенном виде опубликовал журнал «Дальний Восток». Мне подумалось, что президенту СССР, товарищу Горбачёву, моему дяде, будет интересно узнать о судьбе своей сестры по отцу, о которой он весьма энергично пытался навести справки в 1961 году, накануне своей большой партийной карьеры...
Я отослал журнальный вариант повести в Кремль. Каюсь, не совсем бескорыстно. В 1987 году, когда я узнал, что являюсь близким родственником императора, я попросил его помочь с квартирой, поскольку жил (и живу до сих пор) в жуткой старой, с грибком и подселением квартире.
Но вместо квартиры я был окружен круглосуточным вниманием КГБ... И вот, в 1990 году, я повторил свою просьбу. Но ответа из Кремля ни на повесть, ни на квартирные мольбы не последовало. Ну разве что, зачастил в гости мой персональный гэбэшный опекун. Да за два года – 1990-91 – Дальневосточное книжное издательство опубликовало сразу несколько моих книг в нескольких литжанрах! Явление в СССР – небывалое!
А дяде Мише уже было не до меня. Он пытался спасти свою шкуру, и как всегда – бездарно, проиграв какому-то ничтожнейшему алкашу!
Итак, свою повесть «Неразрушенное время», опубликованную в журнале «Дальний Восток», я отослал в 1990 году своему кровному родственнику, президенту СССР, М. С. Горбачёву. Реакции не последовало, вернее, она последовала гораздо ранее, в 1987 году, когда я впервые обратился за помощью к своему д я д е.
Я не попрошайничал. Всё-таки, согласитесь, не так много на планете людей, имеющих книги и произведения в п я т и литжанрах. Да ещё – вопреки КГБ! И не в моем тщеславии было дело. Ведь каждый умный человек вполне расшифровывает двукоренную основу слова «тщеславие»: т щ е т а и с л а в а. Что означает: бессмысленность, преходящность, мимолетность, неблагодарность, забвение – славы...
Но любой талант: учёный, писатель, инженер – не может быть талантлив л и ч н о для себя! Природа или, если угодно, Бог, создают их, чтобы они работали для ВСЕХ. Таким образом происходит круговорот – обмен трудом.
Тот, кто не помогает таланту и уничтожает его тем или иным способом – против природы и Бога. И всегда наказуем.
Бывший Советский Союз – крайне нецивилизованная дикая империя, где при внешнем лоске всеобщего образования существовала узаконенная система взяток и клановая передача профессий и синекур.
И вот я, предложивший свой талант Urbi et orbi – городу и миру, обратился за помощью к главе гигантской страны да еще к ближайшему родственнику. Нет, не синекуру я просил – в качестве главного редактора центральной газеты или журнала! Хотя п о т а л а н т у это было бы вполне возможно. Но я, публикуясь уже в центральных СМИ в нескольких литжанрах, продолжал работать... слесарем!
Я попросил небольшую, но очень существенную для меня м е л о ч ь –помочь с квартирой. Квартира с подселением – это не место для писательского труда. (Но как писал я уже выше – подселение в моей пустой комнате появилось у меня ... в результате обращения в 1987 году к Горбачёву!!! Подселили гэбэшных наблюдателей!). А под самой квартирой – подвал, где много лет уголовные соседи-ублюдки варили ядовитые наркотики и такие же ядовитые пары заполняли квартиру...
Об этом я поведаю позже, а пока продолжу рассказ о сестре Горбачёва – о моей матери. Слишком уж похожи брат и сестра и, может быть, некоторые эпизоды моего рассказа прольют свет на характер человека, погубившего гигантскую страну, которую нужно было не уничтожать, а талантливо развивать все имеющиеся плюсы. Но колоссальные глупость, бездарность, полнейшее неумение различать людей, руководить ими и ситуациями – привели моего дядю к позорному фиаско, жителей бывшего СССР – к вымиранию и деградации, а геополитическую систему планеты – к утере равновесия, соревнования, к перенятию тупикового, античеловеческого «американского образа жизни» и, вероятно, к еще большим дальнейшим планетарным потрясениям...
Пожалуй, описывая характер собственной матери, мне надо было бы начать новую отдельную главу и назвать её – НЕСОВМЕСТИМОСТЬ. А эпиграфом к ней взять один из тысячи своих афоризмов, например: «Любовь к ближнему своему тем больше, чем он дальше». А в начале этой новой главы я бы еще раз порассуждал об особенностях нашей психики.
Д а й и м я н и ч е м у – и о н о м о ж е т в о з о м н и т ь с е б я ч е м у г о д н о...
Словами можно выразить лишь форму и очень приблизительно – содержание. Ибо не мы создали этот фантастический мир, мы сами являемся ЧЬИМ-ТО т в о р ч е с т в о м, а посему нам не позволяется проникать в НАСТОЯЩУЮ СУТЬ ПРОСТРАНСТВА-ВРЕМЕНИ и в СОБСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО. И в свою психику в том числе.
Т о л ь к о н а у ч и в ш и с ь в и д е т ь в е щ и т а к и м и, к а к о в ы о н и е с т ь, м ы н а ч и н а е м о с о з н а в а т ь, ч т о о н и с о в с е м н е т а к и е...
Психика – это всё и ничего. Есть грубая шкала: дебилы, параноики, шизофреники. А еще есть: телепатия – чтение мыслей и чувств другого на расстоянии, иногда весьма значительном; телекинез – передвижение предметов взглядом – это явление многократно заснято на плёнку; левитация – полеты без приборов, с помощью только усилия воли; йога, ясновидение. Даже такая совсем уж фантастика, как телепортация – оказалась совсем не фантастикой, а бытовой реалией! Это явление широко известно в микромире, и вот только что австралийским ученым-умельцам удалось телепортировать лазерный луч на целый метр...
Наша психика-разум – часть местного, локального компьютера пространства-времени, куда входит всё то, что нас окружает: любой камень, травинка, дом, улица город – и наш мозг в том числе.
Местный компьютер входит в планетарный и далее, далее, расширяясь, – в общее информационное галактическое и вселенское поле.
Наша психика бездонна, бесконечна, также, как наши знания и необыкновенные физические и умственные возможности, изначально заложенные в нашем мозгу (ведь будущее уже существует!), но еще пока не открытые и не используемые нами.
НОРМАЛЬНАЯ ПСИХИКА?!? Если кому-то приходилось попадать в супер-экстремальные ситуации и наблюдать себя как бы со стороны...
Только что вы считали себя н о р м а л ь н ы м, хорошо знакомым с собой человеком, но вдруг... Вдруг вы видите, что ваши прежние трафаретные понятия: честь, совесть, стыд, рыцарство, смелость – всё мгновенно по боку, а вы, ваш организм – действуете автономно, без участия вашего ч е л о в е ч е с к о г о сознания, вы – то ли животное, то ли робот, то ли – сверхчеловек, или всё вместе...
Совместимость, несовместимость, знаки Зодиака, родительские чувства или их полное отсутствие – психика, психика...
Ныне в России по разным подсчетам – около ПЯТИ МИЛЛИОНОВ бес-призорных детей!!! При живых родителях! Так называемая «родительская любовь» – один из придуманных нами трафаретов-обманов, красивых сказок, в которые так хотелось бы верить... Но действительность показывает, что любовь родителей к детям и детей к родителям – явление не столь массовое, а, может быть, гораздо более редкое, чем реальные равнодушие, неприязнь, а то и ненависть.
Мне не повезло с материнской любовью. По зодиаку я Лев, мать – Скорпион. Полнейшая несовместимость! И отклонение в своей психике – садизм (который, конечно, ей передался от ее отца!) она удовлетворяла на мне, а иногда на некоторых учениках.
Её братец М. Горбачёв свои те же самые врожденные отклонения – тщеславие и садизм, удовлетворил на СССР, Восточном блоке и всей планете. Причем, вероятно, он плохо в реалии осознавал, как и каждый маньяк, – что творит...
Все женщины – артистки, играющие роли, написанные мужчинами. Но не всем удается найти своего сценариста.
И есть женщины – их всё более и более на планете, которые в силу ли надвигающейся энтропии и приблизившегося хаоса новой цивилизации, не желают быть артистками и играть по мужским правилам. (Не осознавая, что в таком случае они еще в гораздо большей степени по этим самым ненавистным им правилам продолжают играть!!!).
Их крутая, феменистско-матриархальная закваска – даже и при правильном, ж е н с к о м наборе хромосом, не позволяет им расслабиться и стать полноценной женщиной – в нашем, мужском понимании... Такие дамы весьма самостоятельны, они, как правило, достигают каких-то вершин в профессии, но... с ними не могут быть счастливы мужчины. Ибо в этих женщинах слишком велико мужское начало. В сексе, например, они весьма скованы, имеют о нем т о л ь к о с о б с т в е н н ы е представления и устанавливают на многое, практически н а в с ё, неоспоримые зап-реты. Мировая психиатрия обладательниц подобного сексуального поведения считает психически неполноценными.
Но кто знает, может быть эти дамы, предвестницы будущего бесполого клонированного или киборгенизированного человечества и правы? Говорят, что пьянство и разврат погубили мощную древнеримскую империю...
Впрочем, еще говорят, что в т и х о м о м у т е в с е ч е р т и в о д я т с я...
Моя мать – из таких женщин. Только в глубокой старости, опростившись, давно утеряв молодой шизоидный гонор, с изменившейся психикой, да еще при воздействии телевизора... она поняла, что жизнь – в определенном смысле – прошла д а л е к о мимо нее...
Если бы ей повезло, если бы ей было запланировано выйти замуж за того офицера-капитана, которого она любила первой любовью, в ней, возможно, и проснулась бы настоящая женщина. Но судьба предназначила ей выйти замуж за нелюбимого, за моего отца.
В результате появился ребенок – плод нелюбви и даже не секса, а так: случайная необходимость.
Когда ей после родов впервые показали меня и она увидела мою длинную голову (в шестидесятых годах двадцатого века нас, интеллектуалов, прозвали яйцеголовыми!), у нее начался приступ тошноты и омерзения...
И это было только н а ч а л о м несовместимости. А продолжение – вся дальнейшая моя жуткая жизнь. Причем, сила отвращения ее ко мне была такова, что на подсознательном уровне она равнялась не более и не менее – желанию убить меня. Ведь тех, кто нам отвратителен, мы не хотим видеть никогда, а значит, не хотим видеть их на этом Свете...
Много лет, практически, всю сознательную жизнь, мне почти каждый день кажется, что все мы в заколдованной стране, как бы она ни называлась – СССР или Россия, несовместимы с этой некогда богатой и прекрасной, а ныне – загаженной обворованной территорией, с этой с т р а н н о й властью и е ё законами, несовместимы с собственной совестью, друг с другом, несовместимы с Цивилизацией и Будущим...
НЕСОВМЕСТИМОСТЬ.
Однако пришла пора вспомнить, что даже и в документальной главе действуют определенные законы композиции.
Пришла пора изложить некий кульминационный момент моего скромного правдивого повествования, ибо сия кульминация стала и новой точкой отсчета НОВОГО существования планеты Земля, уплывающей в отрицательные величины: в г л о б а л ь н ы е грязь, несправедливость, деградацию, преступность, коррупцию, терроризм...
А зачинатель всей трагической для человечества «кульминации», молодой человек тридцати лет, сидел в украинской деревушке на завалинке дома, в котором когда-то жил его родной отец с первой семьёй, и строил гигантские планетарные планы и замыслы – по отмщению этой мерзкой стране, этой компартии! О-о, он еще покажет себя! Всей планете! Он предчувствует своё великое будущее!...
И действительно, с будущими деяниями Герострата, только уже мирового значения, однажды появится и насильно, за народные деньги, преподнесённый планете «шедевр» – сборник пустейших демагогических речей, написанных референтами (под шизоидную психику заказчика!), со «скромным» названием: «ПЕРЕСТРОЙКА ДЛЯ НАШЕЙ СТРАНЫ И ВСЕГО МИРА».
А почему – не Вселенной?!
Среди не столь большого набора талантов, которые Природа позволяет нам иметь, есть самый, пожалуй, поразительный: т а л а н т а м б и ц и й! Когда человек мнит себя великим полководцем, реформатором или самим Богом, а в реальной действительности не имеет никаких талантов вообще!
Разумеется, в таких амбициях ничего необыкновенного нет – довольно распространенная болезнь, называется шизофренией. Необыкновенное в другом: миллионы как будто бы нормальных людей постоянно подчиняются больной воле этих Наполеонов и наполеончиков и бредут по дороге в НИКУДА, в пасть досрочной бессмысленной смерти...
С возрастом невольно и неоднократно задаёшься этим сакраментальным вопросом: так что это такое – человек и человечество?! Временное химическое изображение на неком ЭКРАНЕ, где мы, несчастные одинокие оловянные солдатики топаем ради удовольствия НАСТОЯЩЕГО ВЫСШЕГО РАЗУМА?
Или мы, по плану того же РАЗУМА – временное звено, смешные нелепые существа с маленькой головкой и тонкими ручками, придуманные лишь как и н с т р у м е н т ы для создания других, более совершенных н е о р г а н и ч е с к и х существ – мыслящих, саморазмножающихся и совершенствующихся до бесконечности компьютеров?
Ч е л о в е ч е с т в о с п о с о б н о н а л ю б у ю г е н и а л ь н о с т ь, н о н е с п о с о б н о р а з у м н о у с т р о и т ь с о бс т в е н н у ю ж и з н ь...
Итак, 1961 год, лето, Украина (одна из республик СССР), глухая деревенька (рядом с железнодорожной станцией Фундуклеевка), маленький деревянный домик (хата), завалинка (утепляющее сооружение вокруг дома из досок, пространство между досками и домом засыпается золой или опилками), молодой человек на завалинке с наполеоновскими амбициями в голове и направлением в кармане – в высшую партийную школу империи.
После этой школы можно остаться на прежнем месте и не достичь ничего. А можно, если не быть дураком, залезть на самый верх и, кто знает, стать САМЫМ ГЛАВНЫМ. И он станет! Он п р е д ч у в с т в у е т... Тем более, у него есть все шансы – он лично знаком с членами политбюро, с этими старыми... Это о н и посылают его в свою школу, готовят себе смену. Он будет смахивать с их сгорбленных старых плеч пылинки, холуйствовать, лизать им ботинки, но достигнет, залезет...
Лишь бы проклятое КГБ не помешало, не узнало! Когда-нибудь он всё это развалит, уничтожит, сделает другие правила игры! Сколько ему пришлось скрывать, трястись от страха... Сколько он заполнял анкет, графу «родители», отец: «Горбачев, фронтовик...»
Формально, юридически он чист, но эти гэбэшные сволочи!... Если о н и узнают н а с т о я щ у ю правду – лишат не только будущей карьеры, но и прошлой! Всё пойдёт коту под хвост! Нищее детство с вечно пьяным папашей – бывшим махновцем, бандитом, убийцей, а потом – шахтером... Работа на комбайне и орден «Красного Знамени» (такой же, как когда-то получал Махно!), учёба в дурацком сельскохозяйственном институте, комсомольская карьера... Ах, если бы не эти родственники по отцу, ни э т а сестра! Кто она?! Что?! Какая?! А если она начнёт болтать р а н ь ш е в р е м е н и, расскажет об их р о д н о м отце правду...
Из-за нее-то он и сидит здесь. Оставшимся в живых дальним родственникам сказал, что приехал на батьковщину, посмотреть... А на самом деле ему очень нужен адрес неведомой сестры по отцу.
Эти далекие родственники ничего не знают о прошлом его родного отца. Все, кто знал – давно умерли, расстреляны, сгинули в сталинских концлагерях. А вот сестра... Она может знать многое или всё о своем отце. О его р о д н о м отце...
Ему надо с ней встретиться, поговорить, предупредить, наобещать будущие золотые горы! Чтоб не болтала... Чтоб не проявилась в самый неподходящий момент! Но где она?! Чёрт бы её побрал...
А сейчас я, автор этих строк, позволю себе прервать увлекательный ход мыслей молодого человека – моего дяди, сидящего в 1961 году на завалинке дома моего деда, и сказать следующее: счастливы люди, принимающие этот мир таким, каким он им видится. Они не верят ни в Бога, ни в чёрта, всё для них просто, ясно, никаких тайн и загадок.
Удивительно, что среди подобных с ч а с т л и в ц е в попадаются иногда граждане, считающие себя учеными. Они потрясают своими дипломами и степенями (выданными такими же с ч а с т л и в ы м и старшими коллегами!) и гневно заявляют, что никаких там НЛО и загадок не существует, а во всей Вселенной есть только таблица умножения, их священные дипломы и они сами – единственные разумные существа...
У таких «разумных» как правило отлично работает желудок и прямая кишка. С логикой, правда, несколько хуже, ибо непонятно – зачем сами-то они пошли в науку? Ведь всё уже навсегда известно и науку надо закрывать! Посочувствуем «счастливцам»: родившись и прожив, они так ничего и не поняли, не ощутили Бога в себе и вокруг. Как будто не рождались и не жили. Ведь девиз этих «ученых», «писателей», «редакторов», генералов КГБ: «Нельзя бесконечно увеличивать мудрость человечества». Нельзя – потому что сами не могут.
Р о ж д е н н ы й п о л з а т ь – л е т а т ь н е м о ж е т, н о м о ж е т в ы с о к о з а п о л з т и.
С помощью кастета, ножа и пистолета негодяи заползают повыше, на чужие места – талантливых, и оттуда отстреливают рожденных летать...
Но основная масса человечества в том или ином возрасте, так или иначе, принимает различные религии, суть которых одна: нам дано – пока, во всяком случае, – видеть лишь крохотную снежинку на вершине айсберга. А всё остальное – и сама вершина, и гигантская подводная часть – за пределами наших видений, ощущений, пониманий, знаний...
НАСТОЯЩИЕ знания о настоящем пространстве-времени У НАСТОЯЩЕГО РАЗУМА, увы, не у нас.
Но кое-что, так, по мелочам, прорывается иногда и в наш несовершенный трехмерный мозг!
Я обладал весьма сильными телепатическими способностями. Возможно, с возрастом, они ослабляются. Не знаю, как п е р е д а в а л я сам, но п р и н и м а л очень неплохо. Если обо мне думали знакомые люди, то я мог слышать не только их чувства ко мне, но и отдельные конкретные слова и мысли и даже – цвет одежды, в которую они в данный момент были одеты. Это наяву. И неоднажды во сне я уходил на несколько дней в будущее – наперед узнавая о неприятных и трагических моментах в собственной жизни и в жизни хорошо знакомых, а иногда и совеем посторонних людей.
Однажды на улице меня искалечил бандит. Я едва остался жив, попал в больницу, а бандит оказался по совместительству ... милиционером... Всё отделение районной милиции сотрудничало с известной городской бандой, состоявшей из бывших комсомольских работников, кэгэбэшников и контрразведчиков военного флота. Все они работали на власть, помогая ей приватизировать за бесценок в свою пользу бывшую народную собственность, убивая конкурентов. Убивали в том числе и в здании самой милиции, в подвале, а трупы потом разбрасывали по городу.
Я, конечно, тогда этого не знал и, пытаясь найти справедливость, обратился ... всё к той же власти!
Они решили меня убить. Изъяли все документы из судмедэкспертизы и больницы, куда я попал с сотрясением мозга и искалеченным глазом. Дней десять кто-то там обсуждал и готовил мое убийство. Это были совершенно незнакомые человекообразные: ни они не знали меня, ни я их. Но я их с л ы ш а л. Я слышал свою смерть, как она подбирается, насильственная, ко мне. Все эти десять дней у меня было жутко-угнетенное состояние, больное, похожее на сильнейшую депрессию, но это не было депрессией – я слышал подготовку моего убийства.
Они выследили мой график: в восемь утра я должен был открыть дверь квартиры и пойти на работу. Но я настолько их слышал, что не вышел, не пошел на работу. Они не выдержали, стали звонить в дверь в половине девятого. Я выглянул в окно кухни – подъезд плотно перегораживала белая «тойота», двое – в машине, трое – рядом.
Через два часа, поняв, что я не выйду, они ушли, машину бросили – угнанная.
Тогда меня спасла телепатия, а потом и то, что банда вдруг стала уничтожать как будто сама себя. Видимо, они уже выполнили основную приватизационную функцию и стали для власти опасны. Одного из последних главарей, пытавшегося заговорить на суде и рассказать о з а к а з ч и к а х десятков убийств, зарезали в следственном изоляторе. Начальника той районной милиции сделали депутатом местного псевдопарламента – неподсудным. А за Уголовным розыском той милиции на спецсамолете прилетела московская спецгруппа захвата и доставила милиционеров в Москву, в Лефортово. Вряд ли они живы – с л и ш к о м м н о г о знали...
А местная власть... Получила свои (народные!!!) м и л л и а р д ы долларов и сидит ныне в Москве. Не в тюрьме, а в шикарных, отделанных золотом кабинетах – с видом на главные часы страны – Куранты...
Вероятно, телепатия – это не нечто исключительное, а та основа, на которой человечество и держится. Любовь, ненависть – они рождаются сначала на телепатическом уровне внушения. Как и массовый психоз – война...
Кто-то имеет большие способности, кто-то меньшие, так же, как мы отличаемся и во всех других наших проявлениях.
Ч е л о в е к н а ч и н а е т с я т а м, г д е к о н ч а ю т с я с л о в а.
Но, revenons a nos moutons – рэвэнон а но мутон – вернёмся, как говорят французы, к нашим баранам.
Молодая женщина, тридцати пяти лет, Самойленко Галина Пахомовна, моя мать, летом 1961 года, вдруг, ни с того, ни с сего, загорается острейшим желанием: посетить те места, где она родилась. Именно вот в этом году и ни в каком другом!.. Но из тех украинских мест её увезли в возрасте трех неполных лет. То есть, никакой памяти, ни друзей, ни близких родственников-ровесников там не осталось! И никогда она там больше не была! Чего ради?!
А теперь откроем карту бывшего Советского Союза и посмотрим: где находится Владивосток и где – станция Фундуклеевка на Украине. Если напрямую: мысленно или линейкой, нарушая все китайские границы – семь тысяч километров!
Существует гипотеза, что наш мозг, эта волшебная неизвестная машина, умеет посылать сигналы с бесконечной скоростью на бесконечные расстоянияя. Собственно, именно так должна происходить связь с ТЕМ, Кого мы называем Богом... А в ядерной физике давно открыта теоретическая частица «тахион», скорость которой бесконечна.
Семь тысяч километров! Вот пример телепатии, показывающий иллюзорность пространства-времени! Остаётся предположить: многие из нас, не сумевшие осознать своих и с т и н н ы х способностей, не дозревшие до интуитивного прочувствования обманчивости этого в и д и м о г о мира и скрытности н е в и д и м о г о, часто или всегда считают, что принимают те или иные решения сами, а в действительности – выполняют чужие мысленные приказы...
Итак, летом 1961 года моя мать неожиданно превращается в зомби. Меня, тринадцатилетнего, она срочно отвозит в Лесозаводск к своей матери, моей бабушке, Пелагее Тарасовне, которую я описывал выше. В этом городишке я проведу всё лето – в последний раз. Еще одного такого я бы не выдержал – тяжелый голод! Всё с огорода относится на базар. Корова дает полтора ведра молока, но мне не идет ни стакана. Из молока делаются сметана, сливки и творог, хранятся в погребе летней кухни и тоже относятся, вероятно, на базар. Ни разу в жизни я не попробовал сих молочных изделий в гостях у своей бабушки... Несколько ложек жаренной на жутком прогорклом прошлогоднем свином сале картошки – всё, что я успевал взять с общей сковородки, с которой все едят. Иногда, правда, средь долгого знойного летнего голодного дня мне позволяется кусок хлеба, намазанного маргарином...
Зато на чердаке хаты я обнаружил сундук, доверху наполненный сочинениями Мопассана и Бальзака. А в единственном городском газетном киоске на вокзале, до которого нужно было протопать по дырявым дощатым тротуарам (через невысыхающие лужи и болота) километров пять в одну сторону, я купил за гроши великолепный двухтомник Оскара Уайльда, роман «Портрет Дориана Грея» и пьесы и сказки.
Всё лето я просидел на чердаке и питался духовной пищей, проглотив в тринадцать лет полные собрания сочинений великих французов и афоризмы гениального англичанина Уайльда! И хотя читать я начал в неполные пять лет, но именно это лето, пожалуй, сыграло решающую роль в моей жизни –человека и писателя.
Ведь человек, при всей своей непостижимой изначальной загадочности, пока то, что он знает и что может синтезировать из своих знаний.
Думаю, что встреча моей матери со своим братом тоже могла бы сыграть очень большую роль и в её жизни, и в моей. Но судьбе, как говорится, суждено было распорядиться иначе.
Однако, к фактам! 1961 год. Украина. Железнодорожная станция Фундуклеевка. Июль. Седьмое или восьмое число. Улица Набережная, 19. Здесь проживает Прасковья Тарасовна Беспалова (девичья фамилия – Фисенко), родная сестра моей бабушки, т.е., тётка моей матери.
Прасковья Тарасовна и мать пешком, километров пять, проходят по сельской украинской местности и оказываются в соседней деревушке возле домика, построенного моим дедом Саввелием Гладким. Мать стучится в дверь дома, где тридцать пять лет назад родилась. На крыльцо выходит женщина. Мать сообщает, кто она такая. «Ой! – восклицает женщина. – Двадцать дней назад как уехал твой брат!»
Какой брат?! Откуда брат?! Не знает она никакого...
И вдруг в памяти проявляется эпизод: ей лет двенадцать. Она с матерью подбеливает известкой хату. И мать делится с ней, как со старшей дочерью, тайной: «А отец-то твой, Савка, женился, хлопчик у него родился...»
Тогда, конечно, это сообщение никак на нее не подействовало.
Зато сейчас возникает острое, даже острейшее любопытство, неподдельный интерес! Может быть, сказывается на глубоком подсознательном уровне тот телепатосигнал, который она у с л ы ш а л а за семь тысяч километров и который привёл её сюда? А может быть, приплюсовывается и то обстоятельство, что другие её пять сестер и брат, родные ей только по матери, от Пахома, не похожи на нее ни внешне, ни интеллектуально, слишком примитивны, далеки, как чужие. Возможно, сюда же прибавилась и ее врожденная особенность психики – чувство вечного одиночества. Она никогда не могла разъять эту невидимую скорлупу собственного э г о и слиться с кем-нибудь другим до такой степени, чтобы войти к нему под кожу, забыть собственную заброшенность в этой равнодушной Вселенной и стать ненадолго счастливой. Эгоизм шизофреников.
И вдруг – брат, брат по отцу, который может оказаться более похожим и близким, чем... И она засыпает женщину вопросами: какой он, кто, где?!
Женщина – а она оказывается троюродной тёткой по отцу, почему-то не проводит гостей в дом, продолжает стоять на крыльце.
– Зовут его Мишей. Тридцать лет. Симпатичный. Он жил здесь неделю. Никуда не ходил. Сидел на завалинке и о чём-то всё думал и думал... Очень интересовался родней по отцу. Особенно спрашивал о тебе. «Я знаю, что у меня по отцу было две сестры. Одна из них умерла в детстве. А вторая живет где-то в России. Но где – не знаю. Если кто-нибудь от нее будет – пусть обязательно оставят адрес. Обязательно! А вы перешлите его мне», – вот что он говорил.
– А кто он? Кем работает? Инженер?
– Ну-у, бери выше! На Ставрополье большой начальник. По комсомольской линии. Он же сейчас не батькову фамилию носит. Он же теперь Горбачёв...
– А... отец? Мой отец?...
– Саввелий погиб. Под землей. В шахте. Вагонетками раздавило. Выпивал он... В сорок пять лет погиб. Миша-то уже взрослым пареньком был...
Мать достаёт из сумочки листок, карандаш, пишет свой адрес, передает тётке. И просит адрес брата. Та идет в дом, долго там возится, выходит и говорит, что не нашла...
Мать попросила её передать адрес брату, чтоб он обязательно ей
написал. И ещё у нее мелькнула мысль – заехать к нему прямо сейчас! Но здесь её подвела еще одна особенность психики: многие сугубо конкретные вещи и понятия проходили мимо неё – при её-то весьма практических детстве и молодости – этой struggle for life – борьбе за существование, при её законченном университетском физико-математическом факультете и преподавании точной науки математики в школе, она часто проявляла себя как человек «не от мира сего». За это качество она получила даже у своих коллег кличку – «марсианка»... И сейчас ей подумалось, что «Ставрополье» – это поля, деревни и сёла. И где т а м е г о искать? Забыв, что есть большой город Ставрополь, областной центр, где в престижном административном здании сидит в комфортабельном кабинете её братец Миша и заведует всем комсомолом области, в с т р а н н ы х рядах коего – сотни тысяч молодых людей, основной комсомольской обязанностью которых – платить членские взносы...
Мать вернулась домой. Под большим впечатлением от новости о брате. Года два ждала от него письма. А потом поняла, что оно не придет никогда. И стала возмущаться: подумаешь, начальник какой-то! Тоже мне, брат, не мог написать! ...
А потом она родила еще одного сына от нового мужа, и пошла другая жизнь. Пошла и прошла... Прошло двадцать пять лет.
И вот однажды днем мать включила телевизор и на разогревшемся молчаливом экране она увидела изображение человека, лицо. Рядом – флаг и герб СССР. Несколько секунд не было ни звука, ни пояснительного текста. Она смотрела на это лицо и вдруг закричала: "Это он! Он!!! Мой брат! Миша!"
Появились текст и звук: Михаил Сергеевич Горбачёв. Такой-то и эдакий, генеральный секретарь... В общем, новый ГЛАВА огромной территории-империи – с ракетами, космосом, армией, КГБ, тремястами миллионами жителей...
Не буду более делать лирико-философских отступлений в сторону неведомо-загадочно-непознанного, но клянусь в истинности этого эпизода, как, впрочем, и всех других, здесь рассказываемых. Многое из данного текста, если пожелает, может подтвердить и моя мать, ей сейчас семьдесят пять, она в полном рассудке, занимается даже репетиторством, три года назад еще преподавала в школе! А особенности психики... Да у кого их нет?!
Но поскольку автор этих строк тоже находится в описываемом генетическом пространстве, могу сказать следующее: и мне, и моей маме, и «дяде Мише» категорически было противопоказано на Этом Свете заниматься каким-либо руководством людьми – даже на малом уровне! Это не наш генетический талант. Общий предок, Саввелий, не боявшийся ни Бога, ни чёрта, вполне осознавал в себе отсутствие таланта руководителя и выше ординарца у Махно или сцепщика вагонеток в шахте подниматься не стремился...
ПОЛЁТ НАД ГНЕЗДОМ ГАДЮШКИ.
Иногда приходится прикидываться гением, чтобы иметь возможность всегда оставаться дуракам.
Как неохотно мы не то что боремся за правду, а даже и смотрим в ее истинные честные глаза! В глаза той ПРАВДЫ, которую знают все, но никто не хочет ее вслух произносить.
Даже тогда, когда в б у к в а л ь н о м смысле вопрос стоит о нашей жизни и смерти, ДАЖЕ тогда мы предпочитаем надеяться на чудо, на других или ... умереть, но не вскрыть эту ПРАВДУ, не заорать, не выскочить всем миром на улицы – взявшись за руки, чтоб остановить ПОДЛОСТЬ, МЕРЗОСТЬ, ПРЕСТУПЛЕНИЯ...
Почему мы т а к и е? Может быть, потому, что еще пока не столь разумны, какими себе кажемся? И эта трусость и ничтожное бессилие перед реальной действительностью, придуманной нами же – атавизм, дикарство?
Н е к о т о р ы е в е щ и н а з в а т ь с в о и м и и м е н а м и н е т р у д н о – т р у д н о п о д н и м и п о с т а в и т ь с в о е и м я...
Или мы действительно стадо, управляемое Высшим Разумом, диктующим нам наши законы и поведение? «Вы овцы, а я ваш пастырь», – говорит Иисус Христос.
У ч е л о в е к а д а в н о о т р а ф и р о в а н х в о с т, н о п р и в ы ч к а в и л я т ь и м – с о х р а н и л а с ь.
Большая часть человечества – двуличное стадо! Но иногда необходимо озвучивать банальные истины, известные со дня сотворения нашего загадочного и загаженного мира.
Guod licet jovi, non licet boli – (квод лицет йови, нон лицет бови) – Что позволено Юпитеру – не позволено быку. Это было известно еще древним римлянам, но с тех пор ни человек, ни человечество не изменились.
Мы никогда не позволяем вытворять слабым то, что нам п р и х о д и т с я позволять сильным, но делаем вид, что ничего особенного не происходит...
В с е м ы – ц и н и к и, ра з н ы е у н а с т о л ь к о ц е н н и к и.
Оглянемся вокруг: на историю древних времен и на все остальные времена, в том числе, и новейшие. Мы увидим, что человечество как барахталось, так и продолжает барахтаться в бездонном, бескрайнем неубывающем океане вранья, двуличии, подлости, воровства, убийств!
Этот беспредельный океан мерзопакости, разумеется, мимикрирует, меняя внешний антураж, но внутренняя сущность остается одной и той же – с самых древних времен! Во власть, за редчайшим исключением, приходят подонки, не умеющие и не желающие работать – бездарность, а управляемое ими население превращается до поры до времени в покорных баранов, которых стригут и жрут.
«У них нет хлеба? Пусть едят бриоши!» (пирожные) – Так сказала одна французская к о р о л э в а, когда ей доложили, что народ голодает. Потом, правда, ей всё-таки отрубили дурную голову на французской гильотине...
Ныне, д е с я т ь процентов населения планеты захватили д е в я н о с т о процентов всех богатств и ресурсов Земли. Эти ублюдки, записавшие сами себя в так называемый «золотой миллиард» – в самозванные князья мира, не читают историю, они не знают – к а к закончилась поганенькая бессмысленная жизнь этой самой к о р л э в ы, предлагавший вымирающему нищему народу есть пирожные...
В молодости мы принимаем окружающую нас действительность за незыблемую данность – какой бы она ни была. Мы верим взрослым дядям и тетям, пролезшим в вожди, начальники, правители. Мы верим их законам. И только повзрослев, мы начинаем понимать:
Ж и з н е н н ы й о п ы т – с у м м а з н а н и й, с п о м о щ ь ю к о т о р о й п о л ь з у ю т с я н е о п ы т н о с т ь ю д р у г и х.
Эти «уважаемые» взрослые дяди и тети: в депутатах, в конгрессах-парламентах, в премьерах-президентах – за редчайшим исключением – преступники, каждую наносекунду обворовывающие население, особенно стариков и молодежь, а при случае – и отправляющие молодых ради собственного ненасытного брюха и кармана в очередную бойню на смерть.
Многие с молодости погрязают в ничтожности, в двуличии – с постоянным ощущением присутствия на пиру во время чумы, ибо, чтобы ты ни делал – смерть ждет всех и каждого! И поэтому, нечего церемониться, стесняться – нужно подстраиваться, молчать, холуйствовать, выживать, чтоб л ю б о й ценой пристроиться, приспособиться и урвать себе в этом необъяснимом фантастическом мире свой кусочек, желательно, послаще, а потом – Apres nous le deluge! (Апре ну лё дэлюж) – После нас хоть потоп! ( Франц.)
Это – уголовное мышление людей, рожденных с ущербной психикой, ущербным умом и полным отсутствием талантов. Увы, во власть идут как правило именно такие. Единственный их «талант» – больное шизоидное самомнение, ничем не подтвержденные амбиции...
Но увеличивается население планеты и увеличивается в процентном соотношении число НОВЫХ людей, не желающих следовать архаичным принципам СТАРОГО человечества: кто смел, тот и съел...
Е с л и ч е л о в е к д о в о л ь с т в у е т с я м а л ы м, э т о с о в с е м н е з н а ч и т, ч т о о н и м д о в о л ь с т в у е т с я...
В результате, эти НОВЫЕ люди объединяются со СТАРЫМИ прозревшими, сверхнищие – с некоторыми сверхбогатыми, в борьбе за перераспределения ценностей и идеалов.
А международные «глобализированные» правительства и их президенты собираются на свои «саммиты», подальше от народных глаз, и обсуждают: как им сберечь собственные жизни, дворцы, наворованные богатства, как им создать и усилить международную охрану от ТЕРРОРИЗМА...
Нет, господа! Бороться нужно прежде всего с собственным двуличием! Ибо, как раз из вашего двуличия, вранья и беспрецедентного воровства и вырастают КЛЫКИ современного т е р р о р и з м а – начала третьей мировой войны и мировой революции!
Отдельные богатые подонки, напрямую связанные все с теми же «глобализированными» властвующими ублюдками, преследующими свои политическо-воровские цели, нанимают самых нищих, обездоленных, безработных, сошедших с ума от бесперспективности, от б е з б у д у щ н о с т и, превратившихся в самоубийц-камикадзе. И те идут на смерть, убивая взрослых и детей, чтобы хоть как-то обеспечить ... детей собственных!
Безумное юное животное большинство вновь скатилось до татуировок, до колец в пупах и носу, до «князей»-паханов во власти, до к о з а н о с т р о с т и всех «глобализированных» правительств.
Власть тьмы – порождение нашего неверия в разумность пространства-времени, неверия в нашу человеческую значимость, нужность появления на Этот Свет, неверия в свою к о с м и ч н о с т ь, в общность с Разумной Вселенной.
И тогда власть тьмы пожирает наши души, мысли, тела, дела. А потом – общества, страны, планету. И вместо того, чтобы из Савлов вырастать в Павлов, мы, наоборот, деградируем, вырождаемся: кто в подонков-преступников, а кто – в их холуев.
Разгул нынешнего планетарного терроризма – убийств исподтишка – начался с Горбачева. «Не сотвори себе кумира», – древняя мудрость, миллионы раз показывавшая, что нельзя верить в безупречность одного человека, какие бы сладкие речи он ни произносил. Но нам всегда по-детски хочется верить в волшебство, в нового доброго всемогущего царя. И поверили. И в очередной раз ошиблись. Свалилась маска добропорядочного правителя-перестройщика, а под ней оказалось мурло преступника – когда зашаталось царское кресло.
А рухнувший под управлением дураков и негодяев социализм похоронил под своими развалинами надежды всех честных людей Земли на иное, более светлое и справедливое будущее для человечества, на альтернативу безумному, бессмысленному бандитскому капитализму.
Н а и б о л е е и л л ю з о р н о й н а ш а ж и з н ь с т а н о в и т с я т о г д а, к о г д а у н а с о т н и м а ю т н а ш и и л л ю з и и...
Девяносто процентов населения планеты – нищие и обворованные – поняли, надеяться больше не на что...
Но клыки планетарного терроризма произрастают не только из могил похороненных надежд на светлое будущее.
Все мы, даже самые-самые умные и интеллектуальные, больны так называемым п а т е р н а л и з м о м – сознательной или бессознательной верой в царя, вождя, премьера, президента, как в ПАПУ, как в старшего, всё понимающего, честного, справедливого...
Но в реалии мы видим нечто совсем иное. И тогда, наиболее слабые из нас – а таких много, особенно в молодости, говорят себе: ну, раз там, на самом верху, на которых мы надеялись, а они такое творят, тогда и я, здесь, внизу буду спекулировать, воровать, грабить, убивать.
Причем, подобное массовое больное сознание рождается не только
от отрицательного примера правителей в собственной стране, но и от безнравственного уголовного поведения вождей в других странах, особенно, если они велики и претендуют на международное влияние на планете.
Россия стала не только таким отрицательным примером для всего мира, но и заразным бацилоносителем политического государственного и индивидуального бандитизма-терроризма.
Латинское слово intelligens – интеллигенция – переводится: знающий, понимающий, разумный. Но в дикарской стране это слово и понятие оказалось с совершенно противоположным значением: гнильё, жульё, тухлые душонки, испорченные с семнадцати лет актом вопиющей нечестности и преступности – поступлением в высшее учебное заведение за взятку!
В е л и к и е г у м а н н ы е и д е и н е р е а л и з у ю т с я п о т о м у, ч т о п р и д у м ы в а ю т и х г е н и и а л ь т р у и с т ы, а п р и в а т и з и р у ю т и х о с у щ е с т в л е н и е – п р е с т у п н ы е н и ч т о ж е с т в а!
Мы почему-то постоянно забываем, что сегодняшнее н а с т о я щ е е началось не с нуля, а является обыкновенным продолжением вчерашнего прошлого. Мы почему-то забываем, что не сразу вымирают люди из прошлого – миллионы палачей и миллионы случайно выживших жертв.
Кроме того, остаются дети и внуки – с той и другой стороны: и живых еще палачей и жертв, и умерших и погибших в концлагерях. Остаётся и переданная от отцов и дедов психика и психология прошлого.
И,конечно же, достаточно холуёв-«специалистов», которые по заказам нынешних уголовных властей и их воров-спонсоров пытаются и без того короткую нашу память укоротить совсем – переписывая вчерашнюю историю в выгодном для сегодняшних «приватизаторов» цвете и свете.
Заказчиком фальсифицированной истории почему-то мнится, что если перекроят их борзописцы на бумаге вчерашние кровавые события, то и в сегодняшних реалиях они, преступники, беспрецедентно обворовывающие Россию и без войны уничтожающие ее население, будут красоваться с нимбами и ореолами святых и праведников...
И вот, уже последний царь, Николай Второй – просто ангелочек: добренький, славненький, несчастная жертва большевиков! А дворянчики – бедненькие, расстрелянные: графчики, барончики, князечки, ай-яя-яй! Погубили их гады-большевики! А попята – многочисленные жирные ребята, на каждом углу по три церкви? Тоже невинные жертвы коммунистов!
Ах, этот паразит Ульянов-Ленин, еврейско-немецкий шпион! Ах, эти жиды, Карл с Фридрихом! Ах, эти российские евреи-большевики с их кровавой революцией и гражданской войной! Ах-ах-ах!
Но пардон, господа новейшие «историки»! Если всё так замечательно цвело и пахло: и царь мудёр и талантлив, и просвещенные дворяне, на трех-пяти языках балакающие, и воспитатели-попы ко вселенской вере и галактической культуре народ двигавшие, – то почему же этот самый неблагодарный народец оказался столь варварски диким и жестоким?!
Потому что на САМОМ деле было всё наоборот: царь – полнейшее бездарное глупое, очевидно, умственно и психически неполноценное ничтожество, подчинившееся воле какого-то шизика и сексуального маньяка, неграмотного Распутина...
Попы? Многочисленная их рать пила, жрала и развратничала за счет нищего народа! За СОТНИ лет попы не привили народу России ни страха перед Богом, ни любви к Богу, ни общечеловеческой духовности и понятия о Д У Ш Е! Ни-че-го. Да это было бы и невозможно, ибо народ, опущенный в сверхскотское состояние «крепостных» – рабов-дикарей, понимая всю подлость своего состояния – в Бога верить не может.
И та дикая жестокость людоедов-язычников, проявленная «белыми» и «красными» во время гражданской войны, подтверждает всё бессмысленное бесполезное существование религии в прежней России, как, впрочем, и в нынешней! Растущие как грибы попы новейшего разлива вовсю пропагандируют новейшую же местную власть – самоизбранных губернаторов и мэров – махровейших кровавых уголовников! И пожимают попы отъявленным негодяям руки, прекрасно понимая – к а к и е это руки! И берут из них подачки, и утверждают: «вся власть от Бога...»
Убийцы не могут быть от Бога – кем бы они себя ни назначили. И т а к а я церковь – тоже не может быть от Бога...
Ну, а п р о с в е щ е н н ы е дворяне в роскошных поместьях с парками и лесами и в городских дворцах – с паркетами, хрустальным люстрами, венецианскими зеркалами, персидскими коврами, мебелью красного-черного дерева, персональными учителями для своих отпрысков, многочисленными слугами, развратом и обжорством? Что же они воспитали с в о и х р а б о в в такой дикой злобе против себя?
Паразитирующий много веков дворянский лишний класс загнал свой народ в условия, значительно хуже условий каменных первобытных веков!
Нет, господа новейшие «историки»: не бывает революций и гражданских войн там, где народ сыт, пьян и нос в табаке! Ни за какие ковриги «светлого будущего» не пойдут люди на собственную смерть или убивать ближних своих, если есть кусок хлеба, кусок земли, жильё, работа, зарплата в н а с т о я щ е м! Люди идут на крайние меры только тогда, когда они доведены до к р а й н и х о б с т о я т е л ь с т в!
У к а ж д о й ц и в и л и з а ц и и – с в о и п и р а м и д ы: у о д н и х – ф а р а о н с к и е е г и п е т с к и е, у д р у г и х м а ф и о з н ы е ф и н а н с о в ы е. Н о р а с п л а ч и в а ю т с я з а н и х в с е г д а о д н и и т е ж е – р а б ы!
L’etat c’est moi – (Лета сэ муа). Государство – это я. – Так произнес Людовик 14, стоя перед французским парламентом в охотничьем костюме и помахивая кнутом.
Кто же присвоил себе это высокое звание в нынешней России? Самоизбранный Ельцин и его ставленники? Или они всего лишь куклы, а н а с т о я щ и е кукловоды – далеко за океаном?
Какие кукловоды еще при Горбачеве украли гигантскую казну СССР, копившуюся почти восемьдесят лет? ДВЕ ТЫСЯЧИ ТОНН ЗОЛОТА И ПЛАТИНЫ. АЛМАЗЫ. СОТНИ МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ В БУМАГЕ.
И после такого мирового масштаба терроризма, обокрав страну и тем самым физически уничтожив с о т н и м и л л и о н о в граждан бывшего СССР – ибо люди, оказавшись в нищите, массово вымирают и, конечно же, отказались от размножения, эти заокеанские и местные кукловоды что-то талдычат о терроризме!...
Вот только что «государство», в 2004 году, не спрося ни у какого народа, продало остатки н а р о д н о й собственности: государственные акции а м е р и к а н с к о й компании «Лукойл», черпающей из России нефть.
Можно ли представить, чтобы Россия выкачивала нефть на территории США? Но США – выкачивают! Не в убыток себе, конечно. С какой стати? Так трудно качать нефть самим?!
Или просто весь фокус в том, что самозванное «государство» получает п р о ц е н т ы в триллионы долларов в ЛИЧНЫЕ карманы?
Но «государству» и этого мало. И остатки народных акций в американской компании, качающей российскую нефть, «государство» продало!
ИХ «государственные» Средства Массовой Дезинформации объявили: торги длились целую минуту и акции продали за полтора миллиарда долларов...
То есть, курицу, несущую золотые яйца стоимостью в квинтиллионы долларов, продали за полтора миллиарда!
Кому же продало «государство» нашу народную уникальную стратегическую собственность?
ИХ СМИ-СМД стыдливо и кратко сообщили: некой иностранной фирме, зарегистрированной на неких Каймановых островах...
Острова – это не страна. Если они и существуют где-то в Индонезии или Новой Гвинее – среди сотен тысяч островков и рифов, то находятся в ч а с т н о й собственности.
Международные бандиты и аферисты, отмывая грязные и кровавые деньги, регистрируют свои липовые «фирмы» на различных островках, заплатив за это их хозяевам копейки, а в дальнейшем, грабя какую-либо о п у щ е н н у ю страну, никому не платят никаких налогов!
Но реалии возможно и скорее всего еще омерзительней: самозванное нынешнее российское «государство», в предчувствии того, что ему вскоре срочно придется самому переезжать на какие-нибудь острова, и зарегистрировало там «фирму». И продало самому себе Н А Ш И акции за смешные деньги (которые тоже прихватило в личные карманы!), а теперь, через подставных лиц, будет получать на заграничные счета гигантские прибыли от украденной у россиян нефти!
Если это не пример б е с п р е д е л ь н о г о терроризма, то что?
Не понимают только эти «государственные» деятели, что начавшаяся мировая р е в о л ю ц и я найдет их в е з д е – и на Каймановых, и на Багамских и всех прочих островах...
Н и ч т о т а к н е о б л а г о р а ж и в а е т м е л к о г о н е г о д я я, к а к у к р а д е н н ы е и м к р у п н ы е д е н ь г и!
«Мы пришли навсегда», – говорят эти мокрушники-недоумки, надеясь, что если в их кровавых руках армия, милиция, спецслужбы, холуйские суды и прокуроры, то нищий погибающих народ с ними не справится. Господа-самозванцы имеют понятие об истории только из развлекательных фильмов и не соображают, что ИСТОРИЯ не останавливается и ее законы действуют о д и н а к о в о в о в с е в р е м е н а: обворованные нищие народы предпочитают смерть на баррикадах смерти от голода на помойках!
Есть и варианты: территорию с погибающим населением занимает народ другой страны...
Н а р о д ы п р и х о д я т и у х о д я т, а к и т а й ц ы – о с т а ю т с я...
Впрочем, хватит газетного текста, уважаемый читатель! Чтобы связать эти несколько глав из большого, но, увы, недописанного романа, я возвращаюсь в недавнее прошлое, которое кануло в вечность, превратившись в то странное-непонятное, что мы называем ИСТОРИЕЙ.
БРАТЕЦ КРОЛИК.
Рожденный квакать – петь не может, но может всех заквакать!
В 1985 году моя мать узнала, что ее брат по отцу, Миша Горбачев, стад царем СССР – страны, в которой проживало триста миллио¬нов граждан, а ее территория равнялась одной шестой части суши всей планеты.
В том же году он из Москвы прилетел за десять тысяч километров во Владивосток, чтобы здесь на весь мир прочитать свою пространную речь...
Почему во Владивосток?! Покрасоваться перед н е й? Она ждала, что он пожелает с ней здесь встретиться. Но не дождалась...
Она всё-таки написала ему в Кремль. Даже несколько раз. Даже с днями рождения поздравляла.
Но великий тихушник-конспиратор Горбачев... Однажды во Владивосток из Москвы прилетела эдакая учительская комиссия. Матери предложили дать показательный урок. В этом не было бы ничего удивительного – она являлась одним из лучших учителей-математиков в крае (возможно, и в СССР), если бы ни один существенный нюанс – в ту пору ей было уже за шестьдесят, а учителям-пенсионерам, пусть и работающим, не позволяли участвовать в подобных показательных мероприятиях, ибо они предназначались для стимуляции молодых учителей.
Ну а здесь всё было обставлено так, что комиссия прилетела из далекой Москвы едва ли не специально лишь для того, чтобы отметить великолепные профессиональные способности Г. П. Самойленко. И даже пресловутая воровка-преступница Заглядкина или как ее там, вылезшая к тому времени в высокое начальство, не смогла помешать.
Мать, конечно, блестяще провела урок, ее расхвалили со всех трибун края и вручили значок «Отличник народного образования».
Но на этом своеобразное внимание царя СССР к своей сестре не закончилось. Может быть, потому, что дважды обращался к нему и я…
Второго сына мать родила от другого мужа, тяжелейшего алкоголика, многократно женатого, имевшего более десятка детей – все они посходили с ума, либо покончили с собой.
Но это выяснилось через много лет, кроме алкоголизма, конечно, который не спрячешь. А выбора тогда не было – миллионы отличных нормальных мужиков погибли на войне.
Родила она тяжело, в тридцать семь, под наркозом, едва выжила. И наконец-то на нее снизошла материнская любовь, которой ни в какой мере она не испытывала ко мне. После смерти отца я рос сам по себе, на улице. Впервые мое сердце отказало в пятнадцать лет: дистрофия миокарда и общая дистрофия...
Ко второму сыну, Серёге, у нее развилась ненормальная, до патологии, материнская любовь. Мне бы одну тысячную такого внимания – насколько легче прошла бы моя молодость и насколько бы продуктивнее и счастливее была бы моя жизнь в зрелости!
Но всё происходит так, как происходит, и с запланированностью судьбы нам не дано ничего поделать.
Так же, как за подарки Бога нам приходится платить огромную цену, которая всегда намного больше, чем сам подарок. Иллюзорное счастье длится мгновение, а рассчитываешься за него – всю жизнь.
Но самое худшее – в насмешку над нашими наивными стремлениями к земному счастью, часто (или всегда?) получается так, что то, к чему мы стремимся и чего иногда достигаем, однажды превращается в нечто глупое, пустое, ненужное или даже кошмарное, за которое нужно еще платить и платить – годами дальнейшей пустоты, никчемности, одиночества...
Серега с третьего курса истфака попал в армию. Там, в неуправляемой клоаке, советской армии, его избили несколько раз, и он сошел с ума.
Комиссовывать брата из армии «доблестные» офицеры не стали, и мать вместе с ним дослуживала, снимая рядом с частью квартиру и таская служивым вёдрами котлеты, булочки и так далее – чтоб лучше относились к сыну.
Потом, через несколько лет, она напишет весьма правдивую и талантливую книгу о той армии, издаст за свой счёт тиражам в сто экземпляров. Ни рушившийся коммунистический режим, ни новый уголовный строй книгу ее так и не опубликовали – бандиты, как бы они себя ни называли, боятся правды и таланта больше, чем пули!
Брат временно кое-как восстановился и после армии смог даже доучиться в университете, а потом некоторое время весьма успешно занимался на ниве местной политики, правда, на совершенно альтруистических началах, на содержании матери. А она, чтобы содержать Серегу, уже на пенсии пошла преподавать в деревенскую школу – в городской она бы не потянула.
Больше года она прожила в заброшенном жутком бараке, но в конце концов ей дали однокомнатную квартиру и участок под огород.
И вот в году эдак в 1989, шла она на свой огород, расположенный недалеко от станции электрички. И заметила отдыхающего на примятой траве темноволосого, неопределенной, восточно-кавказской национальности мужчину, по-городскому и даже как-то не по-нашему одетого. Он внимательно рассматривал ее.
В то время еще массовый психоз преступности в СССР не начался, это позже, к самому концу власти Горбачева и после развала СССР убийство стало рядовым делом, без расследования. Недалеко от материного огорода убивали по несколько дачников ежедневно. Убивали друг друга бомжи и бандиты, ночующие на чужих дачах. Убивали дачников и друг друга одичавшие, озверевшие спившиеся местные жители. В убийц превращались дети-подростки, нескольких таких она учила в поселковой школе. Все всё знали и все молчали – кому жаловаться, ведь у власти тоже убийцы...
Но всё ненормальное и страшное начнется чуть позже, а пока она спокойно ходила на свой огород за фермой, в зарослях кустов и полыни. Однако, пристальный взгляд этого мужчины ей не понравился.
На следующий день она увидела, его на прежнем месте. Он встал и мгновенно-непринужденно познакомился и прицепился к ней. Сказал, что здесь, якобы, кого-то ждет и напросился в помощники на огород.
Он копал грядки, но ни на секунду не выпускал из рук длинного черного предмета – под зонт. Возможно, оружие. И сразу, без обиняков, завел весьма странный разговор. Заявил, что является сотрудником внешней разведки, что работал и жил во Франции, Алжире, Африке, Вьетнаме. Что его близкий родственник – в Политбюро...
То есть, он намеренно-подчеркнуто выдавал информацию, которую не то, что первому встречному, но и более близким людям не всегда открывают.
Мать сразу поняла, что ее специально и даже – к а т е г о р и ч е с к и вызывают на ответную откровенность. Интуиция ей говорила, что лучше не молчать, потому что в этом человеке чувствовалось что-то нехорошее, она видела, что он не отстанет до тех пор, пока тем или иным образом ни получит сведения, за которыми его сюда к т о-т о прислал из Москвы...
И она, не называя фамилии «Горбачев», сказала, что у нее тоже есть родственник из Политбюро. А всё остальное она рассказывала во всех подробностях.
Мужчина, копавший ей огород и не выпускавший из рук «зонта», весьма профессионально задавал ей вопросы: из ее биографии, мужей, сыновей, из истории с ее «родственником из Политбюро» и, конечно же, сильно интересовался биографией Саввелия. Разумеется, вполне было понятно – кто этот «родственник», но фамилия не озвучивалась.
Наконец, самый последний и, возможно, главный вопрос, ради которого он сюда, к чёрту на кулички, летел восемь часов из столицы:
– Есть ли у вас какие-то претензии к вашему высокопоставленному брату? Хотели бы вы иметь от этой родственной связи что-то лично для себя?
Мать, конечно, сказала, что никаких претензий у нее нет. После чего этот человек из ГРУ воткнул лопату и, счастливо улыбаясь, заявил: – Вот это я сегодня поработал! Никогда в жизни я так хорошо не работал, как сегодня! Орден точно заслужил! – Сказал он, нагло смеясь, не скрывая, что свою удачную работу он относит не к вскопанной грядке, а к той секретной информации о Горбачеве, которую он так просто, без затрат, записал в трехчасовой беседе, вызвав на откровенность старую провинциалку, применив некоторые элементы гипнотического внушения.
Не сказал он только одного: кто же вручит ему орден со сребренниками – Горбачев или КГБ...
УГОЛОВНОЕ МУРЛО.
Ничто так не выявляет человеческую ограниченность,
как неограниченная власть.
Я – в электричке. Еду от станции Владивосток до станции Кипарисово. На огород. Под скамейкой картонный ящик с помидорной рассадой, которую мать выращивала всю весну в лоджии. Мне за пятьдесят, впервые в жизни буду садить помидоры.
Неделю назад эту самую рассаду привезла в Кипарисово мать. Но только вышла из вагона и у нее хлынула фонтаном кровь из носа. В очередной раз таким образом спаслась от инсульта. Домой уехала на той же электричке – Кипарисово конечная станция – до квартиры ее проводила и донесла не посаженную рассаду случайная женщина.
Теперь эту рассаду везу я. В кармане вместо билета удостоверение брата Сереги, инвалида первой группы, дающее право на бесплатный проезд. Цена за билет фантастическая, никак не соответствующая даже хорошей зарплате. А у меня нет никакой – уголовникам, захватившим Россию, писатели и настоящие журналисты не нужны и опасны. Впрочем, не нужны и все остальные: ученые, врачи, инженеры, учителя. Лишь небольшое количество рабочих в добывающих отраслях. Да энное число железнодорожников – чтобы воровски вывозить народные богатства за границу, туда, где в украденном золоте купаются дети, жены, шлюхи, где бандитские дворцы, где швейцарские счета самозваных уголовных властителей.
Заходят в вагон контролеры. И пассажиры: учителя, врачи, научные работники, инженеры – бывшие и настоящие, с их ничтожнейшей сверхнищенской пенсией или зарплатой, безбилетные, соскакивают и большой толпой бросаются в противоположные от контролеров двери, выскакивают на перрон и бегом-бегом, старые и молодые, мчатся, пытаясь успеть до закрытия дверей добежать в другой, уже пройденный контролерами вагон! И так, в дичайшем унижении, они ездят ежедневно – кто на работу, кто на огород.
Но я спокоен. У меня инвалидное удостоверение брата.
Полтора месяца назад я обратился письменно к своему дяде, первому и последнему президенту СССР, Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Я послал на "Горбачев Фонд" художественно-документальную работу о своем дедушке, Саввелии Гладком – о р о д н о м отце дяди Миши и его сестре по отцу – моей матера.
В письме я спросил дядю Мишу: как он отнесется к тому, если я эту самую работу переправлю за границу, может быть, там найдется издатель, ибо в России, при холуйско-уголовном режиме это не опубликовать. Или, далее спрашивал я, может быть Михаил Сергеевич купит у меня сие произведение за пятьдесят тысяч евро?
Я, конечно, объяснил свой поступок. Матери моей, то есть, Вашей сестре, дядя Миша, под восемьдесят. Еле живая, больная, сердце, печень, ноги – всё отказывает. А ей еще в таком возрасте и состоянии нужно ухаживать за младшим сыном, Вашим племянникам Сережей. В сумасшедшем доме, куда его поместили без разрешения родственников, Сереже сделали электрошок мозга, такой, как Вы видели во всемирно известном фильме "Полет над гнездом кукушки". Этот варварский, убивающий мозг электрошок, запрещен на планете сорок лет. А во Владивостоке, не спросясь родственников, сделали. И Серега перестал быть человеком... Его после успешной "операции" врачи-уголовники вышвырнули из больницы – жутчайший антисанитарный сарай-тюрьма, где физически уничтожают и совершенно здоровых людей, неугодных той или иной преступной власти. Серега, краем сознания по-нимая, что он больше
н и к о г д а не будет человеком, прыгнул на второй день после выхода из этой "больницы" с шестого этажа.
Чудом остался жив. В реанимации его собрали по частям. Поврежден позвоночник, отнялась одна нога. Но другая действовала и он мог бы передвигаться на костылях. Но ему специально на этой ноге перерезали нервы и сухожилия.
Серега в свое время боролся за демократию. Но пришла демократия-бандократия: губернатор в Приморье – уголовный подонок, мэр во Владивостоке – уголовный ублюдок, зять губернатора... А врачи во Владивостоке – уголовные холуи, исполняющие приказы "губернаторов" и "мэров"...
И я, Михаил Сергеевич, Ваш племянник, писатель и бывший литредактор в демократической газете, разогнанной фашистами-уголовниками, семь лет безработный, перебивающийся случайными грошовыми заработками, ничем не могу помочь ни престарелой матери, ни инвалиду брату с их символическими "пенсиями".
Вот с таким письмом и работой о дедушке-махновце обратился я к дяде Мише, человеку не бедному, содержащему целый комплекс огромных зданий со штатом в центре Москвы – "Горбачев Фонд". Платит ему, надо полагать, Вашингтон и весь воровской мир – за продажу СССР и за фантастическое ограбление нынешней России.
Не ради себя обратился я к "дяде Мише", хотя меня тоже искалечили и убили врачи-уголовники. Обманом удалили совершенно здоровый желчный пузырь, изрезали печень, уничтожили поджелудочную. А еще – больное, пятидесятипроцентное сердце. Понимая, что вот-вот умру и оставлю своих близких одних – в беспомощном и беспросветном положении, я и обратился за участием к человеку по фамилии Горбачев.
Но подонок – он во всем подонок и наивно было рассчитывать на пробуждение родственных чувств у двуличного прохиндея...
Я получил заказное уведомление: мое послание дошло до адресата, расписался прессекретарь Горбачева некто Филатов. Прошло полтора месяца, но ни ответа, ни привета.
Я ехал и не знал, что ответ от Горбачева получу сейчас, в электричке.
Почти все пассажиры убежали от контролеров в другой вагон и он был пустынен. Отделение из двух лавок, рассчитанное на шестерых, занимал лишь я и весьма пожилая женщина-дачница. Она сидела напротив, посередине, а я у окна – смотрел на мелькающий унылый постсоветский пейзаж-помойку. Трудно поверить, что совсем недавно, в моем детстве, здесь был уникальный пригород: залив, обрамленный сочными травами, заповедной тогда сказочной уссурийской тайгой, кишащей почти ручными пригородными зверями – лисы, козы, косули, олени, ежи, ужи... Да и сам залив, тогда чистейший, рыбный, трепанговый, с целебной прозрачной морской водой... НАСТОЯЩИЙ. Сейчас везде – канализация, грязь, мерзость, свалки мусора, помойка... МЕРТВЕЧИНА.
С в и н ь я, к о т о р а я н е о с о з н а ё т, ч т о о н а с в и н ь я – н а ш ч е л о в е к.
На какой-то остановке подсел мужик– он уселся напротив, с краю, рядом с женщиной, и стал что-то молоть. Я по-прежнему смотрел в окно. Но мужик молол с т р а н н ы е вещи, которые никак не соответствовали избранной им собеседнице. Потому что пожилая женщина давно уже "отъехала" в область, которую, наверное, можно назвать маразмом или, может быть, б е з в о з в р а т н ы м одиночеством старости, где уже нет ни мужа, ни детей, где давным-давно распращено со всем человеческим и человечеством — в бездне канувших воспоминаний и слёз, где осталось лишь многолетнее общение с двумя-тремя цветами на подоконнике и в лучшем случае еще с кошкой, да с ж и в ы м огородом на даче...
Но женщина изо всех слабых силенок пыталась сгруппироваться, сосредоточиться, хоть как-нибудь создать иллюзию того, что она еще умеет мыслить и отвечать. И она отвечала – как известный Киса Воробьянинов: "да, уж", "конечно, уж", "несомненно", "конечно, несомненно", "разумеется несомненно, уж"...
А мужик усиливал. Развивал. Разгонял нажим.
Я демонстративно смотрел в окно, ни разу не взглянув на мужика. А он демонстративно усиливал свои речи. Фабула такова: одни – миллиардеры, а миллионы других обворованных – в нищете дохнут. Тема не нова. Но он начал сыпать фамилиями: местных бандитов-мэров и губернаторов. Прошлых и нынешних. Он сыпал теми, с которыми я недавно боролся не на жизнь, а на смерть в единственной оппозиционной газете.
Мужик заявлял, что он, якобы, инженер-строитель и много раз бывал в загородных дворцах этих мэров-губернаторов-прокуроров-судей и прочих воров и убийц. Но я, как писатель, мгновенно подметил несоответствие –слишком интеллигентно-литературно вещал "строитель".
Однако я все еще не понимал фокуса – смысла его одностороннего монолога с "отъехавшей" дамой: "несомненно, уж".
Я продолжал упорно смотреть в окно. И вдруг услышал: "Каждый сверчок должен знать свой шесток. Писатель должен писать книги – к а к и е п о л о ж е н о. А издатель – и з д а в а т ь к а к и е п о л о ж е н о. Вон, директор "Дальпресса" – Б., здоровый был мужик. Молодой еще. А умер. Убили его. Отравили. Он книги собирался издавать. По своему выбору. А не положено. Только в Москве можно ... какие разрешат. И убили его. Отравили. Не надо высовываться. НАДО СВОЕ МЕСТО ЗНАТЬ. И БУДЕШЬ ЖИТЬ..."
Всё это он сказал без перехода, без малейшей связи с предыдущим. ВСЕ ЭТО ОН СКАЗАЛ ЛИЧНО ДЛЯ МЕНЯ. Впрочем, как и то, что он молол ранее, думая, что я клюну на бандитские фамилии и кликухи, с которыми недавно бился...
Но только теперь я понял: он знает, кто я. Он сидит здесь СПЕЦИАЛЬНО. Его послали передать мне, запугать: "каждый сверчок должен знать свой шесток",
Когда-то гэбовский стукач, влезший в друзья, передал мне теми же фразами угрозу от дебильного КГБ: "Ты был слесарем, слесарем и оставайся. За твои писания тебя убьют коммунисты". Методы у "дяди Миши" всё те же... Дегенерат.
Я отвернул голову от окна и посмотрел на мужика. А он в упор смотрел, впивался в меня и, очевидно, он так смотрел всё это время, пытаясь своим биополем влезть в мои мозги и внушить то, что ему велено.
Мужик был не мелкий, но его лицо – личико, маленькое, когда-то интеллигентненькое, но запоганенное многолетним холуйством и преступлениями, это личико с одной стороны отображало некоторое превосходство-знание – он думал, что что-то знает! В действительности он был лишь передаточным звеном, проинструктированным – что и как говорить. А об истинной подоплеке и заказчике он и в малейшей степени не догадывался. Тем не менее, на его физиономии читался и некоторый страх и уважение ко мне, как к начальнику или "авторитету" – он понимал, что выполняет странный не рядовой заказ.
Он ОЧЕНЬ внимательно и напряженно смотрел мне в глаза. Ему необходимо было подтверждение: понял ли я, принял ли к сведению его послание.
Ну что ж, я тоже умею вкладывать во взгляд СИЛУ. Я послал ему СИГНАЛ. И он его принял. Типчик, конечно, не из рядовых. Какой-нибудь чин гэбэшный московский, возможно, с медицинским спецуклоном...
Он принял мой СИГНАЛ. Тут же встал и сгинул.
А я дал себе слово показать этим обожравшимся за счет вымирающего народа "сверчкам" их место...
D A N S E M A C A B R E.
Жизнь настолько трагична, что её нельзя восприни-
мать серьёзно.
Существование человечества абсолютно бессмысленно – для человечества. Ибо, если мы искусственны, то наши Создатели сотворили нас НЕ ДЛЯ НАС, а для себя, для ПОТРЕБЛЕНИЯ. «Вы овцы, а я ваш пастырь», – Иисус Христос.
Мы кажемся себе современными, мы мним себя к о н е ч н ы м продуктом всей земной цивилизации, а в действительности, мы остаемся такими же ничтожно-временными, текущими звеньями цепи, идущей неизвестно куда, как и все наши предшественники на этой планете-кладбище. От нас скрывают и наше прошлое, и наше будущее.
Впрочем, с Будущим всё понятно – оно у х у д ш а е т с я, потому что – к о н е ч н о. Действительно, если Прошлое и Будущее существуют о д н о в р е м е н н о /а этого не отрицают физика с математикой!/, то Будущее УЖЕ существует. И как любой фильм, – каким бы сложным он и «пленка», на которой фильм записан, ни были, они – конечны.
Поэтому наше настоящее, как и наши Прошлое и Будущее бессмысленные – для нас – иллюзии, в которых наши жизни, искусства, науки, техники, все наши мелкие и великие цели и упования на дальнейшее развитие и бессмертие – хитрые заманихи, подкинутые в наш геном нашими Создателями для нас, дураков – овец и баранов...
Поэтому и не удается выяснить истоки: сколько миллионов лет существует человек, и каким образом он оказался на планете. Скрываются от нас и другие знания: что, собственно, такое планета, звезда, галактика, Вселенная.
Как бы тупы мы ни были, но на популярном уровне мы могли бы кое-что понять из устройства мира. Но тогда бы мы поняли и собственную иллюзорность...
Антропология высосана из нескольких случайных костей ближайшего прошлого. Археология тоже показывает недавние события. Но даже из того, что мы знаем, видна нелепость человеческой жизни и человечества. Мощнейшие древние города: Сиракузы, Троя, Фивы, Вавилон и так далее – исчезли, оставив после себя жалкие, случайно найденные развалины. Да что города – сгинули целые империи, цивилизации, существовавшие тысячелетия, как, например, Этруски – доримской эпохи на территории нынешней Италии. От них, от их тысячелетий осталось лишь несколько глиняных черепков. А ведь они тоже надеялись на что-то, на какое-то будущее...
Когда рушится мир, в котором ты только что жил, – рушится и твое сознание. Уходит почва из-под ног. Мы генетически созданы для стабильности. А если ищем перемен, то – к лучшему.
«Жизнь – вечная игра: не зарасти чтоб мохом. Что было хорошо вчера, то сегодня – плохо!».
НАИБОЛЕЕ ИЛЛЮЗОРНА НАША ЖИЗНЬ СТАНОВИТСЯ ТОГДА, КОГДА У НАС ОТНИМАЮТ НАШИ ИЛЛЮЗИИ...
С распадом СССР и социализма у сотен миллионов людей рухнули не только какие-то надежды на справедливый общественный строй, на защиту, на государство, на будущее, но разрушилось нечто гораздо большее – ощущение СОБСТВЕННОЙ ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ, РЕАЛЬНОСТИ ЭТОГО МИРА.
Если бы взамен прежнего пришло что-то лучшее, стоящее, настоящее, честное, но нет, явилось самое худшее, самое дикое, самое лживое, самое животное-античеловеческое: сопливые дебильные радиостанции с их олигофренами «диджеями», «музыка» для неполноценных подростков – вместо настоящей классической, к которой человечество приходило тысячи дет, макулатура –вместо литературы, параноидальные «фильмы» – с пропагандой оружия, убийства, наркотиков.
А вместо честности и порядочности – оборотни-судьи, убийцы-милиционеры, подонки-прокуроры, а губернаторы и мэры – уголовники-мокрушники с кличками. Ну, и «олигархи» – ублюдки, с помощью американского ЦРУ и самозваной кремлевской власти, присвоившие несметнейшие богатства.
Массовое сознание зашаталось и рухнуло. Не только на территории бывшего СССР. Вирус сумасшедствия, это реальное ощущение иллюзорности всего и всех, где торжествует лишь РЕКЛАМА – ДВИГАТЕЛЬ ТОРГОВЛИ ХЛАМОМ – заражает ныне население Земли, превращая её в Новую Атлантиду. Ибо в очередной раз у наших Создателей не получилась задумка – сотворить нечто Разумное и Гуманное. И приходит пора, как говорят подсчеты скорости таяния айсбергов и ледников, топить неудавшиеся очередные несовершенные творения в морской, пучине, чтобы потом вновь попытаться нарисовать на полотне планеты других, более идеальных ч е б у р а ш е к...
Итак, в 1992 году от рождества Христова, рухнула еще одна цивилизация – СССР, занимавшая шестую часть планеты. Россия, одна из шестнадцати республик, составлявших империю, продолжает занимать огромную территорию, но... Распад продолжился!
Отдельные регионы стали создавать собственные конституции. Они отказывались подчиняться центральной власти – московскому Кремлю. Распались экономические связи. Остановились все заводы. Погибло сельское хозяйство. Начался уголовный хаос, гиперинфляция, пропали все денежные сбережения честных граждан.
Россия развалилась на восемьдесят девять регионов-княжеств, фактически, неуправляемых центральной властью, ибо, никакой центральной власти больше не было, а в Кремль влез алкаш, одурачивший с помощью ЦРУ США наивный российский народ.
Алкаш пил, гулял, выкладывал кремлевские палаты золотом и драгоценными камнями, строил себе в заповедниках роскошные дворцы, с помощью все того же ЦРУ раздавал несметные природные и рукотворные богатства Израилю и Америке, не забывая и себе переводить в швейцарские банки наворованные народные деньги...
И вот здесь-то и появилось у населения ощущение полнейшей иллюзорности жизни. И потому, что совсем нечего стало есть, негде работать, учиться, лечиться. И потому, что каждый остался наедине с собой – без общества, без государства, без защиты. Пелена спала с глаз, и вдруг все увидели... Нет, жуть состояла не в том, что «голый король». Что король голый – это было и так всем понятно, как и то, что вообще Россия по какому-то космическому предопределению – полигон для выращивания и функционирования «голых королей»!
Нет, все поняли гораздо более страшную истину: цивилизация и цивилизованность – обман, а в действительности мы – животные, звериные инстинкты выживания как правили бал в древние времена, так и в настоящем являются основными.
И началась вакханалия захвата власти в регионах по принципу:
Х о р о ш о с м е е т с я т о т, к т о с т р е л я е т п о с л е д н и м!
Три основные силы бросились за власть и деньги, сплетаясь в воющий, лающий, визжащий, кровавый клубок: недавние райкомовско-крайкомовские кадры, погрязшие в воровстве еще при своей коммунистической власти; махровые старые и новые уголовники; постсоветские работники торговли – директора советских магазинов, ресторанов, торгов. У всех у них были деньги, начальный капитал, но главное, были связи. Связи между собой...
Пытались вякать и влезть в этот катящийся кровавый клубок милиция и КГБ. И влезли, но – в качестве ничтожнейших холуев и исполнителей заказных убийств различных конкурентов со всех сторон...
Ну, а судейско-прокурорские системы превратились в позорнейшую, грязнейшую преступную мерзость, за взятки и по приказам обслуживающие всё это гнилое уголовное болото.
Конечно, не Горбачев был зачинателем уничтожения страны. Легион мелких и крупных негодяев-воров исподтишка, тихой молью и чёрными крысами источили и сгрызли страну, оставив после себя труху и дерьмо, да собственных подонистых деточек бандитов: за взятки получившие липовые дипломы в их фальшивых университетах, деточки приняли эстафету у родителей-ублюдков и окончательно превратили территорию в позорнейшую мировую «малину», в территорию кривых зеркал, где всё наоборот, где честные и талантливые уничтожаются, а преступники –процветают.
э п и з о д № 1.
Не завидуйте чужому богатству – ведь это всё ваше, у вас украденное!
Нищий, голодный, оборванный, один из ста с лишним миллионов нищих вымирающих россиян, я бреду холодной вьюжной зимой, двухтысячного года от рождества Христова по центральной улице Владивостока в поисках хоть какого-нибудь заработка.
Один из нынешних хозяев города, владелец публичных домов-притонов, цехов фальшивой водки, десятков квартир убитых им бывших хозяев, отобрал у меня мою трудовую книжку с тридцатью пятью годами стажа. Я работал у него сторожем на его бандитской автостоянке.
Я пытался найти справедливость, обратился во все уровни прокуратуры, во все уровни судов: районный, городской, краевой, Верховный, Конституционный...
Получал отовсюду издевательские ответы, после чего ко мне в квартиру ворвалась милиция вместе со следователем Ленинской прокуратуры. Они отобрали у меня паспорт, мою старинную пишущую машинку «Москва», на которой я напечатал пять книг, насильно отвезли меня в их поганую ментовку того же района, посадили на трое суток – без воды, еды и сна в вонючий гадюшник-обезьянник – КПЗ.
Потом попытались затолкать в дурдом, там по-прежнему убивают неугодных. Но есть и большие изменения: за взятки от организованной преступности прокуроры направляют сюда убийц на «обследование». Днем они наркоманят, обворовывают больных, а ночью выходят на грабежи и убийства. Потом получают справку о неподсудности...
Мне удалось скрыться у бывшего завуча и парторга – моей матери, на третьем этаже за прочной металлической дверью, которую о н и не решились вскрывать. И еще мне удалось обратиться в несколько иностранных консульств. После чего преследования прекратились. Ни машинку печатную, ни трудовую книжку мне так и не вернули. Остался я без пенсии на старости лет и медобслуживания. Впрочем, засуньте свою трехрублевую «пенсию» в свою ж...пу! И туда же – свое трехкопеечное «медобслуживание»!
Я брел, качаясь от голода, холода и больного сердца по их воровской разукрашенной улице, мне нужно было как-то позвонить насчет работы сторожем, но и х телефонные карточки стоят дороже, чем месячное и х пособие по безработице, которое я, как и миллионы таких же, не получал. Я забрел в и х центральный местный притон двадцати четырех этажей – «белый дом» с мокрушниками-паханами – краевой самозваной властью.
Несколько лет назад я работал литредактором в оппозиционной газете и опубликовал там суперсатирическую пьесу «ЧЁРНЫЙ ДОМ». Уж я им там выдал! Поэтому так и любят... Опасен для них, с их наворованными миллиардами, ментами-холуями, наемными убийцами, псевдосудьями и псевдо-прокурорами нищий больной писатель!
В фойе этого притона еще висел телефон, единственный на весь город, с которого можно было сделать один звонок по жетону – за рубль пятьдесят.
Я зашел в эту «малину» и поразился: всё фойе вплотную забито так, что к телефону я едва пробрался. Они тёрлись друг об друга, обмениваясь некой специфической энергией – дяди и тёти очень сытого, вернее, годами пресыщенного вида, с рожами, не поддающимися литературному описанию, ибо, описывать можно лица, наполненные чувствами, эмоциями, мыслями. А эти рожи – давно умершие или вообще не рождавшиеся.
Они все были одинаково одеты: одинаковые норковые шубы, дубленки, норковые и бобровые шапки. Как их одинаковые дубленные рожи. Штук триста. И на улице перед «малиной» – сотни одинаковых лакированных японских джипов.
Я не выдержал, стал интересоваться: в чем дело, какое событие? Но не в правилах таких дубовых рож что-то объяснять тем, кто не в их норковой форме. И я спросил у кого-то попроще.
– Заглядкина умерла. Похороны.
– А кто она такая?
– Курировала всё образование края...
Непотопляемая Заглядкина, наконец, подохла! А эти еще живые, дублённо-норковые, уничтожившие, обокравшие социализм, переехали в с в о й капитализм. Они – и есть МАФИЯ. Не учителя же с грошовой зарплатой, которую ЭТИ не дают им по полгода, прокручивая чужие деньги в своих офисах-притонах-публичных домах-ларьках-базарах-цехах с ядовитой водкой...
П с е в д о и д ы – двуногие псевдолюди, ничтожные существа-жруны, именно себя считающие разумными, а всех остальных, не желающих воровать, убивать и проституицировать – дураками.
Есть мнение: советский социализм рухнул потому, что партийные и комсомольские работники, из которых и состояла система идеологического и общего руководства страной, – получали слишком маленькую, смехотворную зарплату.
Представим себе, что прошла тысяча лет, планета, ее политическая карта совершенно видоизменилась, другие страны, народы. Китайский, очевидно, в основном... Но вот это мое произведение чудом сохранилось. Археологи откопали. И читает его китайский ученый. Через тысячу лет. /Впрочем, скорее всего – лет через десять.../. И чтоб облегчить нашему китайскому потомку расшифровку моего текста, я вкратце обрисую административную схему давно исчезнувшего СССР /Союз Советских Социалистических республик/.
Города в СССР делились на районы. Количество районов зависело от величины города и числа населения. Город, который здесь описывается – Владивосток, делился на пять районов, самый крупный из которых, Первомайский, с населением в сто двадцать тысяч человек – в семидесятых годах двадцатого века.
Каждый район города имел собственную власть, причем, двойную. Первая и главная – идеологическая, называлась она – РАЙКОМ /районный комитет коммунистической партии/. Состояла из: первого, второго и третьего секретарей. Первый, конечно, главный.
Вторая районная власть – исполнительная и называлась она РАЙИСПОЛКОМ. Она состояла из трех председателей и тоже Первый был главным. И эта вторая власть полностью подчинялась первой, идеологической. В сущности, они зачем-то дублировали друг друга, так же, как высшие органы страны – ЦК КПСС с Политбюро и правительством, которое не могло без приказов Политбюро что-то делать самостоятельно.
Как правило, обе районные власти располагались в одном здании. Здесь же мог находиться и райком комсомола /Коммунистический Союз Молодежи/, который не имел своего двойника и являлся, в общем-то, фиктивной, декларативной организацией, с претензией на руководство молодежью, которое сводилось к собиранию членских взносов.
В этом же здании могли находиться и другие сопутствующие чиновничьи структуры, например, РАЙОНО /районный отдел народного образования/.
Разумеется, над всеми районными райкомами и райисполкомами стояли ГОРКОМ и ГОРИСПОЛКОМ – осуществлявшие о б щ е е руководство.
И, конечно же, уже над всем этим возвышались КРАЙКОМ и КРАЙИСПОЛКОМ...
Тебе всё понятно, о, любознательнейший из китайских археологов? Не всё? Тогда продолжу.
Итак, чем же и кем руководили все эти многочисленные первые, вторые и третьи секретари? Полноценно командовать они могли только своими секретаршами – молодыми девками в миниюбках, выполнявших и обязанности любовниц, за что народ прозвал их «секретутками». Еще первые секретари имели персональные авто с водителями. И всё! Ни финансов, ни штата, ни-че-го!
А с другой стороны, Первый секретарь райкома отвечал перед вышестоящими секретарями из Горкома и Крайкома за свой район, за его территорию и жителей. Первому председателю р а й и с п о л к о м а было легче, поскольку он не имел права проявлять самостоятельность без приказа своего прямого начальника – первого секретаря райкома...
Ты еще не запутался, о, умнейший из китайских археологов? Действительно, без бутылки женьшеневой китайской водки в советской власти не разберешься. А ведь еще были советские профсоюзы... Да тут тебе и ящика вашей рисовой водки-ханьжи не хватит! Впрочем, о профсоюзах как-нибудь в следующий раз.
А теперь, о, глубококопательнейший китайский археолог, представь себе всё тот же Первомайский район города Владивостока, на территории коего расположено три судоремонтных завода, два из которых принадлежат военному Министерству обороны, и один – Министерству судостроения. И там у них, на заводах, есть свои освобожденные парторги /то есть, ни хрена не делающие товарищи с кабинетами, секретутками, авто/, а в Управлениях, в министерствах в Москве – свои главные парторги и начальники.
Казалось бы: на кой тогда и нужен этот райком, исполком, горком, когда предприятиями руководят из Москвы?
А на территории всё того же Первомайского района еще и гигантский рыбный порт с приписанными к нему тоже гигантскими океанскими судами-заводами – плавбазами, где десятки тысяч людей прямо в море-океяне производят консервы: с лососевой икрой, крабами, рыбой – на сотни миллиардов долларов... Но за это богатство отвечает Министерство рыбной промышленности.
А еще на территории Первомайского района строительные заводы, радио и электрозаводы, транспортные предприятия, всяческие телерадиоателье и так далее и тому подобное. И везде – свои парторги и свои министры в Москве. Ну как тут командовать из какого-то райкома-исполкома?!
А командовать надо – на то и созданы по всей стране коммунистической партией свои руководящие органы. Правда, с очень большим избытком, А поэтому – с очень маленькой зарплатой...
Проклятое, иллюзорное смертельное время! Куда они капают – эти секунды, годы, века?
На моих глазах появились райкомы-исполкомы, на моих глазах исчезли, навсегда забылись, стеклышки жизни-калейдоскопа перевернулись, картинка действительности полностью изменилась, и я порой не знаю, что считать фантастикой – прошлое или настоящее, еще более нелепое.
Прошлое: годы нищего детства, мгновенной больной юности, бессмысленной зрелости, канувшие в никуда, рано поумиравшие друзья детства, которых я до недавнего времени считал живыми. Давно умерли все те взрослые и пожилые люди из моей юности: мои учителя, врачи, соседи. Их много лет нет на этом свте, их съели могильные черви, но мое пока еще живое сознание не принимает и не понимает этого жуткого реально-нереального факта.
Кусочек суперматерии – мой головной мозг, хранит в себе многих-многих умерших людей живыми. Я помню их отдельные фразы, жесты, мимику – даже тогда, когда не могу четко вспомнить лица. И чем короче становится мое будущее, тем чаще и отчетливее приходит ко мне прошлое – странное, необъяснимое, кажущееся теперь сказочным сном.
Всё в нашей ничтожной мгновенной жизни имеет свое начало и конец. Этого не понимаешь, когда молод и сам находишься внутри висящей капле-мгновении – обмане-иллюзии-жизни.
Но вдруг... Вдруг оказывается, что отмеренные тебе мизерные пятьдесят-шестьдесят лет истекли, искапали, исструились песком в хитрых песчаных часах обманного земного времени.
Вот только что ты гонялся за женщинами, за деньгами, славой, только что надеялся на будущее... Но вдруг! Вдруг – болезнь, одна, вторая... повеяло смертью. Вдруг – женщины тебя больше не замечают, потому что чувствуют, что они тебе больше не нужны. Стар. Вдруг не берут на нормальную работу сопливые дебильные новые поколения – стар.
Но самое поганенькое «вдруг» – это полнейшее осознание того, что Тот или Те, кто тебя придумал и воссоздал в Солнечной системе – жестокие, нехорошие Существа!
ЖЕСТОКО СОЗДАВАТЬ С М Е Р Т Н Ы Й РАЗУМ!
Даже такой несовершенный, как наш.
Кто-то из умных сказал: «Если бы смерть была благом, – боги не были бы бессмертными...»
Да, сознанию хочется стабильности, но для нас ее нет ни в чем. Вот т о л ь к о что молодая красивая киноартистка блистала на экранах, восхищая талантом и внешностью миллиарды, только что... Но мгновение – и она уже дряхлая беззубая бабушка. Или давно умерла. Крутится плёнка, крутится ее молодость и красота, но где сама исполнительница, где?! Ее нет. Как будто и не было никогда.
Вот меня останавливает пожилая женщина дряхлого вида, окликая по имени. Не узнаю эту старую бабку, пока она не называет себя. Одноклассница, которой сорок лет назад писал стихи, о которой бредил...
Сознанию хочется стабильности, но ее нет ни в чем. Ни в так называемой любви, ни в семье, ни в политической и социальной системе, ни даже в окружающем ландшафте. Местность, обыкновенная поверхность земли, где десятки лет стояли привычные дома, изменяется так, что когда попадаешь в место своего детства, например, где стоит четырехэтажная школа, в которой учился, жил и даже преподавал, то видишь не здание, некогда самое высокое и красивое во всем огромном районе, а как будто жалкий кладбищенский разваливающийся заброшенный памятник, окруженный и зажатый со всех сторон другими, современными монументами, поналепленными на бывших пустырях и оврагах детства, где били родники, летали тысячи птиц, бабочек, стрекоз...
Одинок человек в иллюзорном земном мире, и не за что нам зацепиться душой и телом.
Впрочем, недавно перечитывал «Историю древнего мира»: социально-политическое устройство стран древних шумеров, египтян и даже, по Гомеру, государственное устройство мифической Атлантиды. И обнаружил стабильность, которая преследует человечество десятки тысяч лет: цари, чиновники с привилегиями, рабы, убийства, войны и... К О Р Р У П Ц И Я!!!
Такая стабильность – для низких умов. А таланты стабильно создают искусство, науку, технику. Но и самое низкое в нас и самое высокое – от тоски одиночества, которая, как основной катализатор, заложена в нас нашими творцами.
От одиночества мы влюбляемся, растим детей, пишем романы, музыку, придумываем колесо и компьютер, выходим в космос на поиск дяденьки Бога, с которым пытаемся соревноваться.
С о р е в н о в а т ь с я м о ж н о и с Б о г о м, ж а л ь т о л ь к о, ч т о О н о б э т о м н и к о г д а н е у з н а е т!
Однажды и я, иллюзорная химическая самодвижущаяся картинка, осмелился посоревноваться с Богом, и не имея соответствующей супер науки и техники, сел и написал научно-популярную работу о... возможном устройстве Вселенной. Свою наглую самонадеянность я оправдывал тем, что мой мозг, как и любой другой – часть вселенского пространства-времени, которое ВСЁ знает о себе.
Конечно же, я соревновался не с Богом, ибо, как же можно соревноваться с тем, частицей чего являешься сам. Я соревновался с тоской одиночества смертного человека, когда все этапы и фазы живого животного пройдены, когда покончено со всеми иллюзиями творчества, но что же остается?
Остается в последние миги пребывания в этом ВИДИМОМ мире попытаться понять – что же ЭТО БЫЛО И ЕСТЬ?!
Сейчас я, уважаемый современный читатель, сделаю небольшое лирическое, вернее, фантастическое отступление, чтобы слегка развлечь тебя, ибо, читать об административном устройстве бывшего коммунистического СССР или нынешней уголовной вымирающей России – занятие, согласись, скучноватое. Что же касается нашего гипотетического любознательного китайского археолога, то всё, что я тебе сейчас поведаю, наш современник, ему давным-давно, через его тысячу лет, известно.
Итак, однажды я сказал себе: как же так, я скоро умру и не узнаю – где и в чём я прожил, что это такое – галактика, вселенная, пространство, время?! Ведь это будет совсем уж обман и несправедливость, я уподоблюсь рыбке, прожившей в кубике аквариума и так и не изведавшей, что есть необъятные просторы рек, морей и океанов, с их несоизмеримой сложностью устройства в сравнении с аквариумом…
Нет, я не буду сейчас пересказывать подробно главы из моей научно-популярной работы, их много, они многоплановы. Но я хочу попробовать слегка показать тебе, уважаемый читатель, наш привычный ВИДИМЫЙ мир изнутри, где он невидим нашим зрением, но гораздо более реален.
Не для того, чтобы удивить, а чтобы, убедить – ВСЁ СОХРАНЯЕТСЯ. И ВСЁ ИМЕЕТ СМЫСЛ. И мы – часть этого «всего». Пусть не главная, может быть мы – детское питание для подрастающих богов, но мы – часть Вселенной, а не только своего земного мирка – своей кухни и туалета.
Чтобы изобретать компьютер, необходимы знания обо всех предыдущих этапах развития электроники. А чтобы писать об устройстве Вселенной, нужно быть самим Богом. Или хотя бы иметь представления о современной математике, ядерной физике, астрономии. Такими знаниями я вооружился, но, разумеется, в основном на популярном уровне. Хотя мировая, статистика утверждает, что многие фундаментальные открытия предсказывают сначала дилетанты.
Итак, почитав ядерную физику, я понял, что наш видимый макромир, состоящий из микромира – полнейший обман!
Действительно, представьте себе ядерную частицу /ядерные частицы находятся внутри ядра атома/ массой, условно говоря, в один килограмм, испускающую из себя три частицы, каждая из которых весом в одну тонну?!
То есть, в микромире совсем другие, ф а н т а с т и ч е с к и е правила. Там не действует наш закон сохранения энергии и вещества, там есть частицы, имеющие бесконечную скорость /тахион/, есть частицы, умеющие телепортировать /непонятным образом, «мысленно», преодолевать невозможные преграды – не проходя через них и не перелетая через них!/, есть частицы, умеющие общаться друг с другом на бесконечном расстоянии /гравитация/, есть частицы, ведущие себя непредсказуемо то как частицы, то как волна /электрон, например, который не входит в ядро атома, а находится в составе электронных оболочек ядра/. И так далее и тому еще более фантастическое и подобное!
Но ведь ВСЁ, что нас окружает и мы сами – состоит из этих самых частиц! А значит – окружающее нас вещество и наше тело – нас дурачат, ибо внутренняя структура материи совсем иная, ф а н т а с т и ч е с к а я, нежели то, что нам ПОКАЗЫВАЮТ снаружи!
Потому что все /или – почти все!/ ядерные частицы делятся-делятся-делятся и на каком-то неизвестном для нас этапе превращаются в ЭНЕРГИЮ. То есть, всё что мы видим: кошка, собака, дерево, камень, наше тело, Солнце, Галактика, Вселенная – в с я в и д и м а я м а т е р и я состоит из ОДНОГО вещества –из ЭНЕРГИИ.
Значит, всё разнообразие видимого мира – некая шутка или Чьё-то TBOРЧЕCTBО. Так же, как талантливый столяр может из одного дерева сделать дверь, кресло, вырезать ложку и фигуру Афродиты.
А дочитав современную математику, я узнал, что пространственных измерений гораздо более, чем наших грубых три. Вот что выдает математика: 3, 4, 7, 10, 25, Бесконечное множество.
Но как их увидеть и пощупать?! Где их искать?!
А находятся они, надо полагать, не во внешнем, а во внутреннем – ядерном и энергетическом мире.
А почитав Теорию Относительности Эйнштейна и новейшие теоретические и практические разработки, я узнал, что так называемое «искривление пространства» –реальность, а значит, опять же пространство-время – совсем не то, как мы его воспринимаем. И все эти НЛО, многократно наблюдаемые и отснятые, никуда не летают, а гравитационным лучиком /которого у нас пока нет!/ подтягивает к себе «концы» необходимого расстояния /и времени!/ и, практически, п е ш к о м гуляют по бесконечности, проходя коротенькие соединительные коридоры между бесчисленных галактик, попадая не только в иное пространство, но и в иное время!
А почитав, дальнюю астрономию я много чего узнал и, в частности, что наша Галактика состоит из с о в е р ш е н н о различных областей, как, например, наше тело состоит из различных органов. Наши сердце, печень, почки, мозг – как будто ткань одного тела, но это совсем другие клетки, другие функции! Так и наша Галактика имеет ОРГАНЫ с различными функциями!
Почитав всё это, запрограммировав свой мозг, я заставил его сделать синтез из прочитанного. И мой мозг – кусочек вселенской энергии, которая о СЕБЕ ВСЕ ЗНАЕТ, сказал мне: если ты, ничтожное эфемерное создание имеешь право и возможность сохранять свое прошлое в виде фотографий и фильмов, а вот только что выращен маленький кубик – монокристалл, на который можно записать миллиард книг /начало квантовым компьютерам положено!/, то уж Вселенная, этот супермозг, как-нибудь тоже имеет право и возможность сохранять себя и свое Творчество, но в гораздо более совершенном – НАТУРАЛЬНОМ виде!
Представь себе, сказал мне мой мозг, что ЭНЕРГИЯ, из которой состоит Вселенная, не имеет прошлого и будущего, потому что на том НАСТОЯЩЕМ, энергетическом уровне времени нет – оно появляется лишь там, где появляется овеществленная материя.
Но этот бесконечный энергетический мозг нуждается в творчестве. И он создает звезды и галактики. А те в свою очередь тоже хотят творить. И сохранять свое творчество. И вот, в определенном кусочке Галактики, например, в нашей Солнечной системе, создается и крутится Ф И Л Ь М.
Когда мы смотрим свои фильмы на пленке, то мы имеем две основы: сам фильм с его сюжетом и героями, и плёнку. Но и фильм, и пленка, намотанная на кассете, крутятся: из «будущего» в «прошлое».
Действительно, вставив кассету в аппарат, мы видим, что полтора часа, пока мы смотрели фильм, ушли из будущего в прошлое. Но и пленка тоже крутилась из будущего в прошлое. Хотя, по большому счету, мы могли бы смотреть фильм с конца, и тогда бы пленка крутилась как бы из прошлого.
Для космической «пленки» – для пространства-времени на энергетическом уровне, на которой записан /или все-таки записывается хотя бы с небольшим нашим участием?!/ наш фильм, нет начала и конца. Он есть только для Фильма...
Иными словами, мой мозг сделал следующий теоретический /уверен, когда-нибудь всё это будет банальной практикой с машинами времени, которые давным-давно есть у более развитых цивилизаций!/ вывод: КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ ОКРУЖАЮЩЕЕ НАС ПРОСТРАНСТВО, ВСЁ ВЕЩЕСТВО И МЫ САМИ – П Е Р Е М А Т Ы В А Е М С Я на некой неведомой для нас ПЛЁНКЕ /это и есть те непонятные для нас пространственные измерения!/ из Будущего в Прошлое. И оно, это прошлое, существуя одновременно с будущим, сохраняется столько, очевидно, сколько будет существовать Солнечная система или даже Галактика. А сама наша Солнечная система является некой «видеокамерой», «синтезатором» материи и «видеомагнитофоном» одновременно. Или, если угодно, определенным органом в Галактике, например, «печенью», вырабатывающей некие, необходимые для Галактики вещества, то есть, нас с вами...
То есть, прожив и умерев, мы продолжаем существовать в Прошлом, которое является абсолютной реальностью, так же как и уже существующее Будущее!
Так же, как и абсолютной реальностью являются т. н. «машины времени» – те самые НЛО. Ибо физические понятия: пространство и время – две неразрывные величины и существование машины времени не противоречит физике нашего участка Галактики.
Именно потому с нами не контачат существа из других пространств и наши потомки из будущего, что, надо полагать, существует категорический космический запрет на вмешательство! Это мы можем вмешаться в видеофильм, что-то стерев или записав. Но если вторгнуться в наш реальный фильм, то исказится будущее – начальный Замысел..
К чему я ввел это отступление о Вселенной в свой прозаический земной текст?
Чтобы сказать: граждане люди! Мы слишком ничтожно себя оцениваем! И не настолько мы одиноки в нашей перенаселенной Галактике. Да, если мы чье-то творчество, то как и любое творчество мы созданы для п о т р е б л е н и я КЕМ-ТО. Наверное, нас «кушают», когда мы спим. И после смерти... Если верить Новому Завету, мы живем после смерти в энергетическом виде – что совпадает с подлинным энергетическим устройством Вселенной!
Но как же мелко-материально мы относимся к себе! Бегаем по своему загаженному вольерчику, гоняясь друг за дружкой, отбирая бумажки-денежки, а снаружи с сожалением на нас смотрят многочисленные мудрые глаза других существ, бесконечно далеко ушедших от нас в развитии. И на всех на нас взирают бездонные ТВОРЧЕСКИЕ очи Бога-ВСЕЛЕННОЙ...
Однако пора возвращаться на Землю, в бывший СССР... Город в моем детстве по площади был почти тем же. Центр некогда был застроен купцами и дворянами, обворовывашими русский народ до революции. Эти здания в большинстве своем сохранились и занесены в мировые каталоги как памятники мировой архитектуры. А вся остальная территория состояла из частных домиков, огородов и трущобных бараков. Поэтому некогда хватало одного Горкома, а по районам в ветхих домишках ютились филиалы с самыми необходимейшими чиновниками от власти. Пятидесятые годы –после тяжелейшей войны с фашистской Германией и сталинских концлагерей. За хищение у государства свыше десяти тысяч рублей – расстрел. Поэтому вокруг: скромность, честность, простота, исполнительность.
Зачатки будущего Первомайского райкома ютились в двух комнатках двухэтажного трущобного фанерного барака, обитого рубероидом.
Но страна, торгуя нефтью, газом, всей остальной таблицей Менделеева, вывозя рыбу, икру, крабов, лес, быстро восстанавливалась и крепла. Активно размножалось население, наивно веря в светлое коммунистическое будущее. И появились настоящие районные РАЙКОМЫ.
Первомайский сначала обосновался в здании бывшего детского садика – в кирпичном одноэтажном доме, построенным еще до революции, без водопровода и с туалетом на улице. А потом, наконец, выстроили по типовому проекту с п е ц и а л ь н о е здание в три этажа: одно крыло – райком, другое – исполком. Там же – райком комсомола, ЗАГС /запись актов гражданского состояния – женитьба, смерть/, некоторые другие службы, столовая.
По всей гигантской стране этот процесс шел более-менее равномерно и одинаково и, очевидно, обретя вот такие по тем понятиям дворцы, – с широкими лестницами, покрытыми ковровыми дорожками, с туалетами /не на улице!/, с зеркалами, с дневным освещением – райкомовские работники почувствовали себя людьми.
Но не надолго...
Особенно первые и вторые секретари и председатели. Потому что вдруг, как по волшебству прямо под окнами райкома появились мощнейшие современнейшие заводищи, где зарплата у директора в шесть раз больше, где полные склады всего, вплоть до золота, платины и технических алмазов, где можно выписать «уцененный» кафель, мрамор и чёрте чё еще и на халяву обустроить квартирку!
А что может первый секретарь райкома? Теоретически он может вызвать к себе «на ковер» такого директора и раздолбать за какую-нибудь чепуху – не убран, например, вокруг завода снег. А практически, первый секретарь как-нибудь позвонит на этот завод начальнику отдела снабжения и поклянчит чего-нибудь для дома, для семьи со склада подешевле...
Или, тоже под носом, в его районе, целых две рыболовных флотилии мирового уровня с десятками миллиардов долларов годовой прибыли! Уж там у них...
А он, первый секретарь такого района и райкома, живет в убогой квартире с убогой мебелью, он ходит в позорных трехрублевых туфлях, по пять лет носит один дешевый облезлый пиджак и такие же брюки! У него ненормированный рабочий день, у него почти нет выходных, он отвечает за всё и за всех, а получает гроши! Он в таком облезлом виде выступает и присутствует на бесконечных совещаниях: учителей, врачей, строителей, военных...
Подобным же образом рассуждали вторые и третьи секретари райкомов и председатели исполкомов, завидуя директорам, где есть чем поживиться.
Но не знают до поры до времени нищие секретари райкомов и председатели исполкомов, что на обратном конце провода – те же проблемы...
Вот директор огромнейшей рыболовной флотилии: более сотни рыбодобывающих траулеров и сейнеров, несколько мощнейших плавбаззаводов, всё это бороздит моря и океаны планеты, миллионы тонн рыбы, икры, крабов, креветки фугуются в Европу и Америку на сотни миллиардов долларов! И что? Зарплата шестьсот рублей! А какая ответственность, какой спрос: за план, за технику, за десятки тысяч людей! И за всё – шестьсот рублей... А украсть нельзя. Потому что есть вездесущее КГБ – Комитет Государственной Безопасности со своими многочисленными агентами-стукачами. И есть специальная милиция – ОБХСС – Отдел Безопасности Хозяйства Социалистической Собственности. У них агентов-стукачей не меньше, чем в КГБ.
И вот на многочисленных совещаниях, в кулуарах, в курилках секретари и директора постоянно встречаются и... взаимно соглашаются: их работа, ответственность, власть – никак не соответствуют их грошовой зарплате, даже и при условии, что зарплата директора в несколько раз выше зарплаты секретаря.
И пытливые советские руководящие умы лихорадочно заработали: как же сделать так, чтобы в тюрьму или упаси бог под расстрельную статью не попасть, но получать соответственно своему положению и запросам жены?!
И неизвестный советский гений нашелся, изобрел: ШЕФСТВО! Ни в конституции, ни в законодательстве никакого «шефства» не существовало, но... В КГБ, в ОБХСС, в министерствах, прокуратурах, судах – тоже работали люди, зарплата которых не соответствовала уровню их власти, ответственности и занятости...
И шефство стало незаконным законом – непреследуемым и даже поощряемым. Шахты, рудники, заводы, рыбные флотилии, лесные хозяйства, любая организация отныне по решению коллектива имели право найти себе подшефных и регулярно или периодически переводить им некоторые суммы.
За «коллектив» решали директор и главбух, имея, разумеется, свою долю. А в качестве подшефных были изобретены общеобразовательные школы. Во-первых, их очень много. Во-вторых, в них нет работников КГБ и ОБХСС. В-третьих, туда сколько ни давай, всё мало: ремонт, магнитофоны, телевизоры, спортзалы и так далее.
У каждой школы завелся свой шеф или даже несколько. Ежемесячно на счет школы переводились деньги, для богатой организации ничтожные, тысяч десять, двадцать. Но для одного человека – огромные по тем временам деньжищи.
В каждом районе – десять-пятнадцать школ. В результате, только в одном районе сумма натекала до миллиона, потому что давались еще и наличные. Далее, эти деньги централизованно перетекали в райком и там уже делились соответственно должностям.
Свои сребренники получали секретари райкомов и председатели исполкомов, их бухгалтера, заврайоно, директор школы и, конечно, директор и главбух шефской организации. Но основные суммы уходили выше – в Горком и Крайком...
Обналичить безналичные счета труда не составляло: свои люди были везде, а уж тем более в системе торговли и в банках. Коммунисты... Конечно же, за молчание свое получали и работники КГБ, ОБХСС, прокуроры и когда пахло жареным – судьи...
Господи, как же меня занесло и вынесло на мафиозную коммунистическую систему! И всё потому, что через много лет я попаду на предпохоронное сборище подохшей Заглядкиной, бывшей заврайоно Первомайского района. На эту должность ее, рядовую училку, рекомендовала моя мать, в то время завуч и парторг большой школы.
Позднее, попытались вовлечь в воровскую систему и мать, но она заявила в ОБХСС. И ее едва не довели до смерти, объявив клеветницей, год она пролежала в прединфарктном состоянии без малейшей медицинской помощи...
Недавно, в 2004 году уже в новой дикой капиталистической России президент Путин объявил, что он увеличивает зарплату судей в пять раз, чтобы они судили по совести, а не отпускали убийц за взятки.
Но история человечества с самых древних времен показывает: Б е с п о л з н о п о л и в а т ь т о, ч т о н е в ы р о с л о.
Негодяям можно поднимать зарплату бесконечно, но они негодяями и останутся. Их зарплата – тюрьма и пуля!
Не может быть в стране честных судей, прокуроров, милиционеров, пока страной будет править голый король, получающий миллиардные проценты с того, воруемого у народа, что Бог дал на всех: нефть, газ, металлы и всё остальное.
ВПЕРВЫЕ.
Гениальность – это когда доходишь до такой
силы таланта, что осознаёшь своё бессилие.
Впервые… Когда это случилось со мной?
… Мне семь лет. Школа. Воскресение. Пустой чистый класс на четвертом этаже. За тремя большими окнами осеннее солнце, качаются голые ветки тополей. В классе уютно, тепло и по-воскресному молчаливо-загадочно. Рядом друзья: Вовка, Славка, Генка, Галька, Любка.
Генка с Любкой брат и сестра. Сейчас их мать моет классы на втором этаже. Вовка лицом отличается ото всех. Говорят, у него отец был китаец. В компании нет главаря, но самым большим уважением пользуется Вовка. У Славкиной матери другая семья и Славка живёт с бабкой. Она маленькая, горбатая и страшная, курит папиросы и работает в школьной кочегарке.
Галька очень взрослая, большая и толстая. У нее всегда красные щеки, она учится в четвертом классе. Все остальные, кроме Генки – он еще маленький, – первоклашки.
Компания уже набесилась, набаловалась. Наступили какие-то странные, непонятные минуты тишины. Всем хочется чего-то необыкновенного, даже волшебного. Генка рисует мелом на доске глупые непристойности. Частенько кое у кого срываются с языка выраженьица, от которых покраснел бы и взрослый. Но дети не обращают внимания. Всё привычно. Так и дома у них говорят. Лишь мне иногда не по себе – у меня так дома не говорят. Но я скрываю. Я очень хочу быть здесь своим. Мне совсем не нравится, когда меня дразнят "учёлкин сын".
А в классе как будто что-то невидимо висит и подглядывает за нами. Пустые длинные большие парты – для взрослых учеников – словно застыло-неподвижно оскалились на нас. "И это всё, что вы можете?" – смеются беззвучно они.
Все с надеждой смотрят на Вовку: не придумает ли он какое-нибудь новое развлечение? Но нет, и Вовка примолк.
И тогда начинается галдёж. Каждый пытается рассказать что-то интересное. Но почему-то ничего не получается. Скучно. Воображение бессильно бьётся о стены, об окна, и верхушки тополей укоризненно поскрёбывают стёкла.
Творчества! Нам его так не хватает! Мы не умеем творить. Мы и слова такого не знаем, но уже осязаемо догадываемся, что чего-то нам не дано или нас этому почему-то еще не учат и что, может быть, уже поздно учить, но нам так нужно волшебство и чудо! Потому что где-то внутри себя, глубоко, мы, хотя и маленькие, ощущаем это чудо и чудесность всего вокруг, загадочность, свою собственную необыкновенность, неудержимую текучесть времени, неразгаданность этого видимого мира... Мы еще верим в сказки, но уже и совсем не верим в них. Но ржавчина материальности еще не успела пожрать наши детские всемогущественные мозги.
И вдруг один из нас, я, словно по чьему-то строгому велению, по мощному позыву изнутри, неожиданно и безраздельно захватываю власть и над стылой заоконной голубизной, и над кивающими тополинными верхушками, и над замершим классом с молчаливыми партами, и, главное, над товарищами. Я говорю уверенно, убежденно, и моя новая, неизвестно откуда только что появившаяся воля подавляет недоверие друзей. Я вижу, как заблестели у них глаза, наполнились предчувствием сказочного. Им хочется верить мне! Я рассказываю, и всё окружающее реальное проваливается куда-то, а остаётся только то, что я говорю.
– В одном классе под классной доской есть дверца. Это тайный ход. Он через стены ведет на запасные лестницы...
– Не ври, учёла! – кричит Любка. Ее всегда бледное, застывшее, неулыбчивое лицо выражает презрение к учёлкиному сынку, но я всё-таки подсматриваю и в её глазах желание необычного. Мне очень хочется, чтобы именно Любка поверила больше всех.
– Нет, есть дверца! – твёрдо говорю я. – И в стенах и на запасных лестницах живут такие человечки... такие человечки, – я показываю ладонью половину своего роста. – Они... они пластмассовые, но живые. Их зовут... школярики. Они тоже учатся, только ночью. Они кушают мел и промокашки, а пьют чернила. Но больше всего школярики любят тетрадки с двойками. Они пробираются ночью в учительскую, там выискивают такие тетрадки, посыпают их мелом, поливают красными чернилами и кушают. Это для них как шиколадки...
Воздух в классе густеет от таинственности, все ошеломленно молчат, а я слышу, как в моей груди за слабыми хрящеватыми ребрышками что-то дрожит и клокочет. Я не знаю, что это первый в моей жизни озноб творчества. Не знаю, но крепко запоминаю, чтобы использовать эту память через прорву лет в романе, который вряд ли успею дописать...
– А почему ж никто не видел этих твоих ... школяриков? – подозрительно спрашивает Любка, но уже как-то неуверенно и почти робко.
– А их днем-то не видно. Они невидимые днем, они только ночью видимые. Потом же школярики в стенах днем сидят и на запасных лестницах. И на чердаке еще...
О, эти молчаливые, сумрачные, всеми забываемые, но всегда присутствующие запасные лестницы! Они как будто из повторяющегося сна – вроде бы и нет их на самом деле, но они все-таки есть. Да и кому из их компании они не снились?!
Лестниц две – в восточном и западном крыльях школы. В обоих концах длинного-предлинного коридора на каждом этаже есть двери. Они, конечно, всегда закрыты, словно за ними что-то очень запретное и запредельное, куда детям вход строго запрещен. Но каждому из них хоть однажды удалось побывать и на лестницах, и на чердаке, и даже на самой крыше! Еще бы нам не побывать! Я и Славка живем в школе, а остальные тоже рядом, в бараке.
Там, за дверьми, отдельное королевство. Там пахнет пауками и старинным временем. На ступеньках и площадках, как на поле битвы, в разных позах застыли погибшие старые стулья и парты, дыбятся пропыленным, выцветшим кумачом никому уже не нужные плакаты. Облупленные глобусы одичавшими безлюдными планетками несчастно мерцают в бледном свете, едва пробивающемся сквозь маленькие закопчённые оконца.
А на чердаке! Там всё так густо переплелось, покрылось пылью и страшным чердачным мраком! Конечно, там может жить кто угодно, даже пластмассовые человечки-школярики! Тем более что однажды Славка нашел возле чердачного люка ужасное странное дохлое существо. Они никогда не видели такого. У него маленькая голова, очень похожая на собачью, и огромные кожаные перепончатые крылья! Потом кто-то из взрослых сказал, что это летучая мышь. Конечно, чего ж тут не жить пластмассовым человечкам!
Вовка, сделав равнодушную морду – только так именуется лицо в их компании, избегающей всяких "телячьих нежностей", – незаметно подходит к доске, отводит ее от стены и заглядывает: нет ли здесь, именно в этом классе, той самой дверцы в потайной ход? Но все замечают Вовкины действия и понимают, что Вовка поверил. И все верят еще больше.
– А какая она дверца, маленькая? Я не пролезу? – Спрашивает у меня толстая простодушная Галька.
Все смотрят на здоровенную Гальку, на ее бочки-ноги, на выпирающий из-под вылинявшего ситцевого платья живот. Все представляют, как полезет Галька в дверцу, как застрянет там... Все хохочут, разряжая таинственность. Потом сыплются вопросы: что же дальше?
Но я вдруг осознаю ответственность за каждое новое слово, за свою фантазию, за ее судьбу. Жалко, если она поломается от одного неверного жеста. Я не знаю понятия "импровизация", но чувствую, что это трудно, нужно время на обдумывание.
– Это пока тайна. Ничего сейчас не могу рассказывать. Потому что тайна и школярикам будет плохо, если расскажу...
Прошло пятьдесят лет. Друзей детства я потерял еще в детстве, потому что поменял место жительства. Некоторых из них уже нет на этом свете. Еще стоит та старая школа номер двадцать семь. Иногда я прихожу к ней: как будто из другого пространства-времени прилетаю и жутко мне – от исчезнувшего времени, от ушедшей собственной жизни, от ее иллюзорности и мгновенности. Давным-давно поумирали учителя тех лет, и многие ученики. Новые и новые поколения выпархивают из этого старого здания, считая его своим.
А я так и не написал сказку про школяриков. Я так и не написал сказку, которая хотя бы чуть-чуть сделала реальную жизнь более волшебной…
Я о б я з а н б ы л н а п и с а т ь – так я был с п е ц и а л ь н о у с т р о е н, н о... сам я попал в дикую жестокую сказку, где грязные злые колдуны не дали мне творить...
Все, кто ждал от меня доброго волшебства и не дождался – простите! Простите. Простите!!!
СТАРОЕ КИНО.
Самая большая сложность жизни состоит
в ее простоте.
Мы приходим в в и д и м ы й мир не сами. Наши далекие предки, наши родители и мы появились в конкретном пространстве-времени по СЦЕНАРИЮ с и л ы, называемой нами Богом. Или Природой, если угодно.
Всё и все – з а п л а н и р о в а н ы. "И что положено ему – пусть каждый совершит." /слова из песни/. Во вселенской лотерее каждому из нас выпал один шанс из б е с к о н е ч н о с т и – появиться на этот фантастический свет в нашей Галактике на планете Земля.
Но оказывается, вытянуть счастливый билет из бесконечной кучи и родиться – еще далеко не всё. Игра только начинается! В какой семье ты родился? С каким здоровьем? В какой стране? В каком тысячелетье?
Д е т и в с е г д а б у д у т п о я в л я т ь с я н а с в е т, а с в е т в с е г д а б у д е т я в л я т ь д л я н и х т ь м у.
Одни приходят в жизнь как бы фоном, бутафорией – жестоко, но таковы правила СЦЕНАРИЯ: как много людей появляются и исчезают, не успев ничего понять и совершить, умирая или погибая молодыми, словно они з д е с ь присутствовали в виде о д н о р а з о в о й декорации.
Е с л и н е п о в е з л о с о с ч а с т л и в ы м с л у ч а е м – п о в е з е т с т р а г и ч е с к о й с л у ч а й н о с т ь ю.
Или там, в смерти и после нее действительно существует другая, э н е р г е т и ч е с к а я жизнь, и некоторых из нас т у д а забирают пораньше – пока не успели испортиться в грешном земном мирю? И может быть эти н е к о т о р ы е – лучшие?
А другие задерживаются в земной суетной иллюзии надолго, ничего хорошего не являя Urbi et Orbi (Городу и миру. Лат.), ничего хорошего от них, очевидно, не ждут и там, в вечности. Поэтому и не торопятся у т и л и з и р о в а т ь?...
Сотни и даже тысячи людей, с которыми я контактировал в жизни, многие из которых давно умерли и многих из которых так хотелось бы вставить в этот роман, не будут упомянуты ни словом, поскольку т а к о й роман стал бы равняться одной трети моей жизни – если отбросить шестнадцать часов в сутки: на сон, на добывание пищи, ее поглощение и на прочую тупость.
Жалкие крохи-секунды даются нам на более-менее сознательно-разумное мироощущение, но и их мы не в состоянии описать. Любое наше самое гениальное произведение – ничтожная выжимка-сублимация из и с т и н н о г о и с к у с с т в а – РОМАНА БОГА, где все мы – главные герои!
Мы у ж е на вселенских бумагах и экранах, и наше наивное "искусство" – грустная и убогая попытка соревнования с Высшим Разумом, для которого не существует проклятого Времени, для которого "один день как вечность, и вечность – как один день".
А нам, смертным, тем, кому повезло и угораздило дожить до возраста, впереди которого уже нет будущего, а позади – долгая, непонятная, нелепая бессмысленная жизнь, так и оставшаяся загадочной темной тайной, жизнь, вдруг сжавшаяся до одного дня или одного часа – фильма, который мы просмотрели и пора выходить из з а л а – в чёрную холодную пустоту...
И ничего-то уже не трогает в этом ф и л ь м е, ничего уже не жалко в этом обмане, кроме одного самого непонятного сюжетика – д е т с т в а.
Когда деревья были большими... Когда они вообще были.
Не пугайся, уважаемый читатель – я вполне понимаю, что каждому дорого лишь собственное детство, и если мне сейчас приходится чуть-чуть вернуться в свое, то вкратце и по крайней необходимости: ибо тот ЭКСПЕРИМЕНТ, который я пытаюсь воспроизвести в этом странном романе, будет ущербным, если я на несколько минут не прокачусь в прошлый век и не сделаю первую остановку в году эдак 1955.
Да, разумеется, чтобы описать чьё-то детство – нужны толстенные тома, а не какая-то одна глава. Кроме того, как мы выяснили, бесполезно соревноваться с Богом и все наши "тома" – бледнейшее отражение НАСТОЯЩЕГО и с к у с с т в а Создателя.
Утешимся тем, что если прошлое и Будущее существуют одновременно, то они существуют в с е г д а – столько, во всяком случае, сколько будет крутиться л о к а л ь н о е пространство, то есть, Земля. И наши потомки на своих настоящих Машинах Времени смогут полюбоваться и на наше натуральное детство, и на всё наше остальное – если у них возникнет подобный археологическо-ностальгический зуд.
После жизни мемуарами машут? Вариант удачной счастливой жизни после смерти отца подполковника растаял для меня и матери окончательно и навсегда. Трагедия камертоном установила на всё наше дальнейшее существование горькую несчастливую ноту одиночества. Мы остались сами по себе, без тыла, без поддержки в этом жестоком равнодушном мире. Мы остались ущербными, без второй половины, которая, как оказалось, так необходима: муж, отец...
Может быть, в мгновения смерти отца, когда я, шестилетний, в беспамятстве стал кричать и с недетской, н е ч е л о в е ч е с к о й силой отшвырнул от себя двух здоровых медсестер, ко мне перешло н е ч т о энергетическо-генетическое, копия м а т р и ц ы, в которой среди прочего была впечатана н е с ч а с т л и в о с т ь, з а п л а н и р о в а н н а я н е у с п е ш н о с т ь, перешедшая в свою очередь по наследству к отцу от его отца.
Мой дед по отцу, раб, батрак, выбирается самостоятельно из дикарства, выучиваясь на фельдшера – это уже чудо, уже невозможное! Он настолько талантлив и энергичен, что один лечит около двух десятков деревень и сёл, но его, как политически неблагонадёжного, садят в тюрьму. И отпускают – врачей-то нет в дикой стране! И опять садят. И опять отпускают.
"Отец умер под следствием..." – так будет записано в личном деле уже у моего отца. А он – в двадцать лет лейтенант, в двадцать три – майор. Война. Десятки миллионов погибших, а он – жив. Дважды представляют к высшей награде страны - Героя Советского Союза. Но нет, как же – "отец умер под следствием..." Нельзя: так решает каннибальская Москва.
Местное командование назло верховному и взамен золотой звезды присваивает отцу редчайшую привилегию генералов и маршалов, орден Александра Невского за полководческий талант – майору!
Еще не закончилась война, а уже из Берлина самых способных молодых офицеров отправляют в Москву, в академию. Но... "отец умер под следствием..." И еще раз, через несколько лет, посылают отца в академию, но... "отец умер под следствием..."
В С т р а н е Д у р а к о в – г е н и и д у р а к и, а д у р а к и – г е н и и...
В стране негодяев т а л а н т ы не ко двору. В тюрьмы их, в "лагерную пыль", в психушки, а ныне, при бандкапитализме: в подвалы их, на чердаки, в канализационные колодцы и на кладбище, на кладбище – в безымянные общие рвы-могилы – трактором сверху, трактором!
В авторитете – "авторитеты" – хряки с харями-хавалами, и обслуга: от Кремля до самых до окраин – холуи /судьи, прокуроры, менты и прочая шпана/ с минетно-педерастическими рожами. "И н т е л л и г е н ц и я"...
Но мы с матерью пытались бороться, разрушить запланированность нашего невезения и одиночества, не понимая, что для этого нужно разрушить запланированность каннибализма в Стране Людоедов!
С у д ь б у, к о н е ч н о, и з м е н и т ь н е л ь з я, н о м о ж н о и з м е н и т ь п р е д с к а з а н и я...
Жаль, что эта фраза - всего лишь шутка. Оказывается, н и ч е г о и з м е н и т ь н е л ь з я! Есть только один вариант жизни. ЕДИНСТВЕННЫЙ. Наш единственный вариант – был мой отец. Если бы каким-то чудом ему удалось уйти от запланированности, бросить курить термоядерный "беломор", избежать последствий двух тяжелых контузий, пяти лет кошмарной войны и не умереть в тридцать четыре года, тогда и наша жизнь с матерью сложилась бы совсем иначе.
Если бы те миллионы фронтовиков – без рук и ног, не вымерли сразу после войны, брошенные на произвол судьбы с грошовыми невозможными пенсиями, если бы их не заменили худшие, не воевавшие: приспособленцы, палачи из сталинских концлагерей, подонки-энкэвэдэшники, выжившие людоеды из блокадного Ленинграда, сотни тысяч поганых уголовникиков и дезертиров – то была бы совсем другая страна и жизнь.
Н о в с ё п р о и с х о д и т т а к, к а к п р о и с х о д и т.
Или, как говорилось в старой народной присказке, которую часто в молодости повторяла моя мама: если бы да кабы во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород.
Полнейшую эапланированность-запрограммированность – собственную и всего вокруг, начинаешь понимать только в конце жизни, когда уже почти весь ф и л ь м просмотрен и видишь, что от тебя, от твоего "я", которое и вообще-то – существует ли? так мало или вообще н и ч е г о не зависело, и ты в том ф и л ь м е прыгал-бегал плоским изображением по воле Сценариста-режиссёра, крутящего этот непонятный ф и л ь м откуда-то из далекого далека...
Но в молодости мы, желторотые цыплята, кажемся себе хозяевами этой иллюзии-жизни и этой марионеточной судьбы...
Р е б ё н к о м ч у в с т в у е ш ь с е б я ц е н т р о м В с е л е н н о й, а к с т а р о с т и п о н и м а е ш ь, ч т о т ы м е н ь ш е, ч е м н и ч т о.
Итак, из тысяч канувших в бездонную вечность эпизодов, из тысяч людей, многие из которых давно сгинули в НИКУДА и в НИЧТО, я должен выбрать из своей крохотной жизни всего лишь несколько мгновений и персонажей, чтобы с их помощью воссоздать кусочек бледного пунктирного прошлого пятидесятилетней давности – искусственного и бумажного.
Какой стиль применить? Реализм? Но тогда эта глава превратится в отдельный, никому ненужный роман – прошлое, не связанное с сегодняшним, малоинтересно.
Или воспользоваться так называемым "потоком сознания"? С нагромождением бесконечных сюрреалистических подробностей. Вогнать их в мозг терпеливого читателя – и картина пятидесятилетнего прошлого готова?
Один товарищ по фамилии Ульянов и по партийной кличке Ленин, накатал десятки, если ни сотни объёмистых томов на самые различные темы. С его подачи земной шар был в свое время поделен на две враждующие части – с гибелью сотен миллионов людей. И этот же деятельно-писучий товарищ трижды пытался изложить на бумаге собственную автобиографию, что, казалось бы, намного проще, чем сочинить инструкцию мировой революции и будущей жизни для всей планеты! Но трижды бросал на половине страницы...
Самое трудное – писать о себе!
Но черт возьми, я совсем не собираюсь расписывать в подробностях своё шкетство и биографию. Мне нужно-то всего лишь так, мелочь, пустячки: с помощью нескольких эпизодов, в том числе, и из детства, пронаблюдать, проанализировать, раскапав по пробиркам некоторые сущности – как проклятое Время, встроенное в нас, в л о к а л ь н ы й и о б щ и й компьютер, ежемгновенно изменяет ледяной у з о р: жизни, смерти, пространства... Не правда ли, пустячки?!
И кто же из нас, творцов, не пытается скопировать Бога хотя бы на бумаге...
Но проходит неделя, вторая, месяц, два, а я не могу подступиться к самой простой, как мне думалось, главе.
Потому что детство – это бесконечность. И т а м в с ё д р у г о е. Другое время, другая материя: воздух, вода, земля, еда, вещи, цены, деньги, люди, наука, техника, одежда. Там нет: телевидения, видео, компьютеров, реактивных самолетов, космических ракет, смога, ядовитой водопроводной воды, несъедобных овощей и рыбы... Там есть еще райские, нетронутые уголки природы, чистейшие реки и озера, тайга... Там свои предрассудки, своя наивность, свои глупые мечты о будущем...
Т а м еще не было известно, что б у д у щ е е у х у д ш а е т с я. БУДУЩЕЕ УХУДШАЕТСЯ И БУДЕТ УХУДШАТЬСЯ ВСЁ БЫСТРЕЕ И БЫСТРЕЕ. Пластмассово-металлические компьютерные игрушки оживут и сожрут человечество.
Я не увижу этого конца света. Да и у каждого из нас – свой конец света, поэтому, совершенно наплевать – каким армагедоном всё это ухнет в небытие, в з а п и с ь...
Мое время тикает китайским зеленым электробудильником на столе. Любая секунда на примитивном механизме может стать моим личным армагедоном. А я зачем-то хочу успеть дописать свой роман. Инстинкт размножения плоти перерос в инстинкт размножения... чего? Духа? Мысли?
П о к а п и ш у – н а д е ю с ь?
Пишу в пику бессмысленности жизни вообще и своей в частности. В пику нынешнему уголовно-фашистскому российскому режиму. О н и отобрали у меня всё: работу, трудовую книжку с тридцатипятилетним стажем, будущую, пусть грошовую, но все-таки пенсию, медобслуживание их трехкопеечное... Даже мою старенькую механическую пишущую машинку "Москва", на которой я когда-то напечатал пять своих книг.
Роман для меня – последний рубеж, дальше отступать некуда, только в смерть. Эх, мне бы немного белковой пищи и витаминов! Я бы вам, господа паханы показал, что такое писатель! Даже со своими пятидесятипроцентными остатками покалеченного сердца, опухолями в предстательной, в мозгу, в горле, со зря вырезанным только что, абсолютно здоровым желчным пузырем, в результате – с отказывающей печенью и поджелудочной. Рвачи-врачи позарились на жалкие сто двадцать долларов и сделали "операцию"...
Но, в сущности, жизнь, любая, даже цивилизованная, происходит и проходит всегда в о п р е к и самой себе, каждое мгновение доказывая в е ч н о м у неорганическому миру, что она, органическая – иллюзорная и ничтожная – всё-таки существует, всё-таки действует, всё-таки пытается внедриться в неорганическую вечность...
Н и к т о н е м о ж е т ж и т ь т а к, к а к х о ч е т, – д а ж е т о т, к т о м о ж е т.
Всего двадцать пять минут ходьбы – и я в прошлом.
2003 год. Конец января. Воскресение. Обуваю громоздкие черные замшевые, на двойной клееной подошве китайские кроссовки. Я их купил два года назад, зарабатывая жалкие гроши сторожем на автостоянке. Ее хозяева, молодые евреи, бывшие штурмана и судовые механики, вошли в уголовный мир /а другого и нет в России!/: автостоянка, авторазборка из ворованных машин, нелегальные пассажирские автобусы, ларечный продуктовый базар. Они зверски убили шофера одного из их автобусов. И я ушел оттуда...
Я надеваю свое старое зимнее пальто, купил двенадцать лет назад на гонорар из журнала "Дальний Восток". Всего-то: два десятка афоризмов и юмореска. Последний раз этот же журнал года три назад опубликовал два моих больших рассказа. Гонорар – на килограмм колбасы...
Я надеваю норковую шапку. Ее я купил в прошлом году, работая... Днем это называлось СТО – станция технического обслуживания – компьютерная диагностика и ремонт японских машин. Я там открывал-закрывал тяжеленные металлические ворота, впуская и выпуская машины, проверяя пропуска, оплату. С вечера и до утра там же автостоянка, на которой я расставлял около двух сотен тачек, получал с клиентов оплату. И всю эту оплату стояночную каждую ночь выгребал хозяин-боров, бывший комсомольский начальник, органично вписавшийся в организованную преступность...
Охранник из офиса названивал в "фирмы досуга", до утра подвозили девок, а утром кабан-босс, не похмеляясь, как огурчик, носился и по территории, и успевал коттедж свой двухэтажный достраивать, а вечером – всё сначала... Вот такие кабаны с безразмерным здоровьем и бизнесменят в России.
А мое сердце там от бессонных ночей совсем отказало, предынфарктное, кое-как выжил, потом удалили здоровый желчный пузырь и смерть приблизилась вплотную.
Голова кружится – от болезни, от застарелого голода. Ну, ничего. Три километра туда, три назад. Дойду. Вперед, в прошлое!
А хорошо бы написать еще одну современную главу и назвать ее: "СТОЯНКА". Но, видимо, не успею...
Господи, до чего же условны искусство, наше мышление и окружающий мир! Здесь я сообщаю, что только собираюсь выйти из квартиры и пройтись в свое прошлое, расположенное в нескольких минутах ходьбы. Но в действительности, я с н а ч а л а туда сходил, а уж потом сел писать эти строки, которые растянулись у меня почти на два месяца, когда я писал одну из самых неудобных для меня глав.
За это время происходили свои события, никакого отношения не имеющие к данной главе, но имеющие отношения ко мне как к автору. Любая случайная и неслучайная мелочь могла бы изменить ход моей жизни или вообще покончить с ней, а значит, не состоялся бы и этот текст.
Как всё зыбко, относительно, и как всё совсем не так, как нам привычно кажется и хочется видеть. Наукой уже почти доказано – прошлое и будущее существуют одновременно /вспомни, уважаемый читатель, мои научно-популярные главы в романе!/. Значит, для людей из будущего нас, прошлых, давным-давно нет, мы уже в с к а з к е, как сказка для нас – чужое прошлое. Вот так. С одной стороны – мы еще живы, а с другой стороны, будущей, нас нет. Так же, как для нас нет еще не родившихся наших далеких потомков, которые у ж е существуют в будущем.
Супер кино на супер пленке... Где правда? Где – ложь? Наши умершие родственники, друзья, знакомые – их нет, как будто и не было никогда, как будто они нам приснились. И они есть, как живые, в нашей памяти и все-таки, может быть, на с у п е р п л ё н к е в вечном прошлом, где навсегда или на очень-очень долго остаётся таинственная запись таинственного мира – вместе с нами...
В последние годы мне всё невыносимее бывать т а м, в прошлом почти пятидесятилетней давности, от которого осталось лишь несколько старых зданий. И н а ш а школа. В ней мы с матерью жили почти пять лет, там я учился до восемнадцати и даже несколько месяцев работал учителем труда.
"Мне стала часто сниться наша комната в школе. И окно. Кажется, оно было рядом со входом?" – На днях сказала мне мать. Сказала, как о чем-то навсегда исчезнувшем, что осталось лишь призраком во сне.
Но школа, где мать проработала двадцать лет, где была еще молодой и красивой, всё еще не снесена...
П р о ш л о е – ф а н т а с т и ч е с к и й с о н, о т к о т о р о г о о с т а ю т с я н е с к о л ь к о н а и в н ы х с т а р ы х в е щ е й.
Да, не так-то просто попасть в собственное прошлое в начале двадцать первого века, без неизобретенной еще машины времени.
Я выхожу из квартиры, из двухэтажного шлакоблочного дома, слепленного за несколько недель пленными японцами еще в 194... каком-то году. Но это не мое прошлое, хотя я и прожил в этом сарае двадцать пять лет, но они ощущаются мной как пустое, ничем не наполненное мгновение.
А я пытаюсь прорваться в то прошлое, где наоборот, мгновения сейчас мне представляются годами. Ведь в детстве один год длится долго-долго, может быть, как двадцать пять лет взрослой жизни. Время на будильниках совсем не такое, как время, встроенное в нас.
Обман этой иллюзорной жизни – повсюду, и мы – разносчики-бацилоносители.
Вот я прохожу по шпалам открытого тоннеля, поднимаюсь по скользкой ледяной тропинке на скале и выхожу на широкий, даже почти гигантский простор – гребень нескольких сходящихся сопок.
Couleur locale /Кулёр лёкаль.Франц./ – местный колорит. Не холмы, не горы, а только по местному – сопки. Некоторые – до километра над уровнем моря.
Однажды, лет пятнадцать назад, я проснулся в своем сарае, вышел на улицу, прошел вот также метров триста и обнаружил, что моего прошлого: где я через сопку ходил в школу по глиняной каменистой улочке; где я потом годы ходил на завод; где я снимал в одном из частных домиков квартиру с первой женой и перетаскивал с ней мебель и тяжеленный диван на спине, на котором столько было отдано молодого мужского здоровья...; где я уже в более зрелом возрасте для ублажения гастрита рвал подорожник и копал корни одуванчика на одной из экологических сопок, ныне загаженной бесчисленными машинами; где много десятилетий стояли тысячи и тысячи частных домиков с садами и огородами, где существовали и бараки с трущобами, и вполне приличные двухэтажные каменные дома – бесследно сгинуло, джин из лампы Алладина уничтожил всё это за одну ночь, перепланировал ландшафт сопок и понасыпал за ту же ночь целые россыпи длинных-придлинных панельных девяти и двенадцатиэтажек – кооперативных, улучшенных, керамикой украшенных, со склонами дерновыми, с несколькими сквозными широченными скоростными дорогами. Асфальт, бетон и никаких тебе вишневых садов и огородов с капустой.
И в домах этих поселились откуда-то – с той же лампы Алладина – новые люди: с деньгами, с машинами дорогими. А куда делись десятки тысяч тех, с домиков и бараков?
И если бы внизу ни бухта Золотой Рог, а далее, за полуостровом Муравьёва-Амурского – ни Амурский залив, и не бухта Диомид с Японским морем по другую сторону сопки, я бы тогда, когда впервые увидел такие перемены, подумал бы, что я и сам переброшен джином из лампы куда-то совсем в другое место.
Впрочем, я тогда что-то в этом роде и подумал. И еще я тогда осознал: вот я, местный житель, много лет здесь курсировал по этим сопкам – во всех возрастах и погодах, но так и остался жить и умирать в сарае с "частичными услугами", а какие-то новые приезжие люди оказались в моем городе в новых, невесть за какие деньги, домах...
А потом я привык. Потом я многократно накручивал здесь свои километры: занимаясь ходьбой и бегом.
Но сейчас я иду в прошлое и поэтому оттуда пытаюсь смотреть из прошлого. Пытаюсь вспомнить – что и как здесь было когда-то. И не могу.
Вообще, этот престидижитаторный земной шарик – шарик-кубик Рубика, в котором каждый хитрый квадратик напичкан собственными фокусами с пространством-временем, и оно также не совпадает с нашими наивными представлениями о нем, как время будильника не совпадает с временем нашего мозга.
"Голубая музыка мгновенья, искра счастья в космосе пустом, жизнь – секунда-капля-радуга-влеченье, мы – в одном из измереньи-снов!"
Строка из моего стихотворения "Автопортрет", написанного лет двадцать назад и только что опубликованного в альманахе "Разноцветье приморских талантов", но искалеченное бездарной графоманской редакцией этого "альманаха".
"Я хочу продлить себя словами, я мечтаю вылететь в трубу, телескопа подсмотреть глазами, то, чего постичь я не могу! Я не знаю, как мне докопаться до себя – страшнейшей глубины, как до истин истинных добраться, генетически запрограммированных! Я в себе телепатически читаю, я ловлю сиянье озарений, я во сне рептилией летаю, я есть я – когда есть вдохновенье! Нет конца во мне и нет начала! Курица сперва или яйцо?! И на кончике иглы чертей немало, ну а лучше всех – моё лицо!"
Жизнь – полнейший обман, иллюзия, кажущаяся длинной – пока она длится, но вдруг, к концу, приходит время, когда уходит время, и тогда наступает другое время, когда времени уже нет. Когда как будто неожиданно и окончательно понимаешь – ты всего лишь один из множества однодневных мотыльков, принимавших эту действительность за н а с т о я щ у ю, а она – лишь гигантская ловкая подделка вселенских САДОВОДОВ, выращивающих живую м о р к о в к у, чтоб покрошить ее в свой гурманский салатик...
И время, н а с т о я щ е е ВРЕМЯ – совсем иное для Тех, кто им, шутя, забавляется, обманывая нас. Сейчас, с высоты своего возраста и этой владивостокской сопки, я вижу, что пробарахтался в своих пятидесяти с лишним годах, которых словно бы и не было – как во сне, которого я и не помню и прошел он, как оказалось, мгновенно, уплотнившись в одну иллюзорную секунду НАСТОЯЩЕГО неведомого Времени. Каждый новый день – новое существование, а всё, что осталось за ним в прошлом – фантастический вселенский обман.
Вон, кажется там, правее, тридцать пять лет назад, стояло судно, бывшая китобойная плавбаза, за старостью превращенная в плавмастерские. Я, двадцатиоднолетний, три месяца работал там в токарном цехе чернорабочим. Токаря что-то вытачивали, а я собирал металлические стружки, складывал их на большую тряпку, завязывал в узел, взваливал на себя и волок эти пятьдесят килограммов вниз, по крутому трапу, а мне на спину, на промасленную телогрейку, стекала с опилок белая жидкость, ею токаря поливали для охлаждения протачиваемые детали...
А вечером я бежал на трехмесячные курсы судовых электриков. И еще мне нужно было успеть навестить жену в захолустной фанерной инфекционной больничке на краю города, где она тоже три месяца лежала с нашим новорожденным сыном. В роддоме его и еще около сотни младенцев заразили сепсисом. Почти все умерли, он выжил...
Потом эта моя первая молодая жена впала в ничтожнейший, какой-то феерический разврат: с коллегами на заводе, с бывшими одноклассниками. Оказалось, что у нее с детства болела голова и имелась справка-освобождение от школьной физкультуры...
С сыном от первого брака я вторично познакомился, когда ему исполнилось двадцать. Оказалось – поэт. Мы встречались несколько лет. Говорили о литературе, я подарил ему свои книги, он читал стихи. Я направил его в местный союз писателей, куда сам уже не считал нужным ходить. И он там стал своим. Его талант признали. Он возглавил молодежный поэтический клуб, скрывая, что он мой сын – знал, что я уже не дружу с этим союзом графоманов и боялся, что и на нем отрицательно скажется, если узнают, что он мой сын.
Потом развалилась с помощью бездарного моего дяди Миши страна: безработица, голод, массовая преступность, деградация, смерть...
Но я работал. За гроши, сторожем, но работал. И он явился ко мне – голодный, безработный, женатый на какой-то шлюхе. Повторил мою молодую судьбу... Я дал ему продуктов и денег. Через несколько дней я пришел с ночного дежурства и... нашел квартиру в полнейшем разгроме! Кто-то выбил окно, залез и перевернул всё: книги, пластинки, магнитные плёнки – в куче. Искали деньги. За батареей отопления у меня лежали отпускные, полученные за год работы сторожем и паспорт. Украли...
Моя сверхинтуиция и пропажа книжки "Ранние христиане". Она лежала вместе с некоторыми другими на кровати, а исчезла лишь одна. А он тогда очень интересовался темой Бога...
Он пришел через месяц. С бегающими ненормальными глазами. Я купил бутылку хорошей элеутерококковой настойки. Выпили. Мало. Купил еще одну. И только после неё спросил: зачем ты Э Т 0 сделал? Да я сам бы тебе отдал все деньги, какие у меня были, если бы ты попросил.
И тогда он вскочил и попытался схватить кухонный нож. Урод. Достойный потомок своего прадеда Савки...
Паспорт он мне вернул, деньги, конечно, нет. Я его попросил никогда более не попадаться мне на глаза. Говорят, живет в Москве, выпускает свои поэтические опусы и распространяет их по миру еще и в электронном виде. Говорят, талантливо пишет. Кое-что я читал. Бездушная геометрия из слов. Так пишут шизики и, может быть, так могли бы сочинять будущие электронно-механические существа, те, которые, наверное, сменят нас на этой планете.
Жизнь – набор тупиковых вариантов, все дороги от которых ведут в последний, в смерть. Будущее у х у д ш а е т с я – при всём лживом блестящем лоске его усовершенствования и улучшения. Потому что будущее человечества и Земли также конечно, как конечна любая индивидуальная жизнь, которая материально может и улучшиться с возрастом, но тем не менее наступает конец: старость, болезни и смерть.
И будущее также обрастает новыми материальными научно-техническими благами, но стареет и умирает. К о н е ц ф и л ь м а УЖЕ о т с н я т.
Но об этом не пишут. Те умные писатели, которые могли бы в полную силу раскрыть подлый вселенский обман, умирают молодыми, не успев во всей мере осознать иллюзорность того капкана-жизни, в которой они пытались творить, принимая окружающую действительность и себя в ней за что-то настоящее, не понимая, что всё то видимое нами разнообразие вещества, в том числе, и разнообразие лиц и характеров – ведь люди – это тоже вещество – всего лишь фокус-покус, организованный высшим Разумом. И Он держит это глобальное земное умолчание, эту тайную п р а в д у под строгим контролем, просвечивая наши головы и вовремя убирая слишком п р о з р е в ш и х. Ибо всё это "разнообразие", окружающее нас и мы сами – полнейший обман, ибо ВСЁ состоит из одной однообразной вечной энергии, умеющей принимать различные личины. Значит, всё что мы видим, делаем, и наши лица, тела – обман, временно материализованная энергия, ЧЬЁ-ТО кино. Проекция.
И каждое мгновение появляются на планете новые желторотые поколения, верящие в будущее – свое и общее, принимающие уже нынешнюю помойку за природу, надеющиеся на учёбу, профессию, любовь, семью, детей, творчество, прогресс, бессмертие...
Но б у д у щ е е у х у д ш а е т с я. Потому что п л ё н к а крутится с К О Н Ц А.
DANSE MACABRE - 2.
Клоуны приходят и уходят, а публике
всё грустнее…
А теперь, о ученнейший китайский археолог, я завершу документальную быль: как позорнейше развалились бывшие коммунистические райкомы и в какую законченную ублюдочную мразь превратились их секретари. Ведь каждый конец – логическое продолжение своего начала.
После того, как КГБ подселило в мою квартиру своих агентов-наблюдателей, мое творчество приказало долго жить. А я был на самом пике интеллекта, я дописывал книги прозы, фантастики и заказанный издательством детектив. Но... На кухне шастала жирная вонючая Таня, визжала ее маленькая дочь Ксюша, из морей приходил Танин гражданский муж Слава – с деньгами и сэкономленном в рейсе здоровьем: пьянство, неумеренная жрачка – мясо, рыба, дым, вонь с кухни. И пьяные драки с Танюшей.
Моя мать без моего ведома пошла в тот самый Первомайский райком к первому секретарю по фамилии Кобызлов. Она пыталась подарить ему только что вышедшую мою книжку юмора-афоризмов. Но честнейший Кобызлов заявил, что книжку возьмет в том случае, если заплатит за нее, иначе подарок будет считаться взяткой. И честнейший Кобызлов заплатил тридцать пять копеек – во столько ее оценило Дальневосточное книжное издательство. Тонкая обложка, газетная бумага, четыреста пятьдесят афоризмов, штук тридцать юмористических рассказов. И всё это КГБ строго запрещало издавать отдельной книгой целых восемь лет!
Мать попросила у Кобызлова однокомнатную квартиру для меня. Мол, писатель, вот одна книжка юмора издана, готовятся к изданию другие книги в различных жанрах, а творить невозможно в квартире с подселением.
Квартиры в СССР не продавались. Квартиру можно было только п о л у ч и т ь, протрудившись на одном предприятии лет двадцать-тридцать и стоя там в очередь на жильё. Но и это очень большие счастливцы. Большинство получало квартиры, когда их трущобы-бараки шли под снос.
Но дома имели возможность строить все те же богатые министерства, добывающие рыбу, лес, нефть, металлы. А работники культуры, врачи, учителя, милиционеры, военные жили...
Несчастные военные! Мой отец, отвоевавший пять лет на самой жуткой войне, весь в орденах, подполковник, умер, так и не пожив в настоящей квартире. Если он видел ванну и унитаз, то, возможно, только в завоеванной им Германии. В одном из городишек наша семья жила в двух барачных комнатушках без окон, которые отец с матерью своими руками отремонтировали и переделали из кладовок. И то одну из них забрали и подселили туда семью майора.
Итак, дома при советской власти строили для себя богатые министерства, но десять процентов квартир в каждом доме отчислялись ... в райком. И уже райком должен был выдавать жильё очередникам: врачам, учителям, библиотекарям и т.д.
Вот тут-то и открылся простор для воровского бизнеса: появились "очереди на без очереди", очереди для начальников... В конце концов пошла наглая прямая продажа – за крупные взятки – бесплатных государственных квартир.
Нет, СССР развалился не по воле Горбачева. Горбачев являл собой лишь последнее логическое шизоидное звено в длинной цепи ничтожеств, воров и негодяев.
– Пусть приходит, мы что-нибудь придумаем, – сказал матери Кобызлов.
Я не пошел. Но Кобызлов прислал мне письмо: "Явитесь".
Я явился. Увидел мужика чуть ниже моего роста, в пуловере, с каким-то ускользающим лицом. Воровским. Он мне сразу стал тыкать. Я понял, что попал не туда. А Кобызлов мгновенно переправил меня к какой-то бабе, которая "занимается квартирными вопросами". Предварительно он кому-то позвонил по так называемому "селектору" и спросил: – Как там у нас, есть олимпийский резерв из однокомнатных квартир? – Ему ответили – есть.
Пришла эта баба с "квартирными вопросами". Рожа совсем воровская, аж глаза разъезжаются в разные стороны. Что-то мне промямлила. Не нужно было быть большим психологом, чтобы понять: от меня ждут в с т р е ч н ы х предложений. Взятки. Но к взяткам я не расположен с детства. Да и что давать? За книгу юмора я получил тысячу семьсот рублей. Ничтожные деньги, зарплата за восемь месяцев работника средней квалификации. Я ушел.
Через полмесяца получил второе письмо: приходите, что же вы?... А через два дня развалился СССР.
Но не о том, о достопочтеннейший китайский археолог. Совсем не о том я. О чем же? О зыбкости нашей жизни, проваливающейся в никуда...
Вот ты, о ученнейший муж, живешь в Поднебесной, давшей миру шелк, бумагу, порох, великого Конфуция. Твоя страна образовала некогда Японию, Корею и еще, наверное, полмира. Она существует тысячи лет и, надо полагать, ее ждет еще более великое будущее. Конечно, история устроена так, /видимо, для развлечения наших Создателей!/, что периодически население той или иной страны сходит с ума. Вот и "культурная революция" в Китае...Но она длилась лишь несколько лет, а в России, начиная с Киевской Руси шизофреническая "революция" идет около двух тысяч лет – до полнейшего уничтожения населения! И всё потому, что вечный бал на заколдованной территории правят Распутины, Ленины, Сталины и ничтожества кобызловы.
После распада СССР в России началась вакханалия "самоопределений" и "самоуправлений". Дошло до того, что каждый район города объявил себя совершенно автономным образованием, не подчиняющимся никакой другой власти. Объявил, разумеется, не народ, а так называемые главы администраций. Первомайский район держался вот таким бандитским образом около трех лет!
Divide et impera – Разделяй и властвуй. Этот древнеримский девиз хитрый алкаш, самозванный президент Ельцын, применил и в России, сделав так, что губернаторы остались без власти и денег. Им не подчинялись мэры городов, поскольку города с их бюджетами и налогами превратились в самостоятельные единицы.
Мэром во Владивостоке был избран некто Ч. – бывший морской офицер, с большими шизоидными и аферистичными данными. Но на первых порах он, конечно, широко афишировал свою честность. Он кинулся в бой с только что образовавшейся мафией, состоявшей пока еще из старых коммунистических кадров, возглавляемой губернатором Н. и его зятем Т. В дальнейшем народ слепил две их фамилии в одну кличку – Наздрашеин, которая по мере преступлений мафии и ее главарей претерпела метаморфозу – Н а с р а ж о п и н.
Это потом Ч. /который стал мэром в том числе и с помощью моего активного пиара!/ превратится в закоренелого афериста и вора. А Насражопины, их родственники и многочисленные холуи – в матерых убийц. Они наворуют миллиарды долларов у вымирающего народа и станут почетными госдеятелями с московскими кремлевскими кабинетами... Это всё потом. Как говаривали всё те же умные римляне:
Tempora mutantur, et nos mutamur in illis. – Времена меняются и мы меняемся вместе с ними.
А в тот пик полнейшей разрухи и гиперинфляции, отбросивших страну лет на сто, новый, капиталистический "глава" Первомайского района отдал его бандитам: под автостоянки, базары, порно и нарко притоны. А деньги делил с губернатором, ни копейки не платя в мэрию мэру, борцу с мафией. Потом этот "галава" с очень большими суммами исчез. То ли убили, то ли ушел за границу. Якобы, его видели где-то в районе Багам.
Вот так закончилась история с советскими райкомами.
Китайскому археологу читать это краткое описание российской паранойи 1992 – и далее, возможно, интересно. Российский читатель эту книгу не прочтет никогда, а если бы и прочитал, сказал бы: фу, подумаешь, да мы и не такое видели!
Но я все-таки закончу с последним первым секретарем Первомайского райкома, с Кобызловым – для завершенности картины деградации и дегенерации страны и ее граждан. Хотя, конечно, здесь нужно бы писать документальный детектив – с бесконечными убийствами и беспрецедентным воровством. Но описывать убогую ублюдочную безмозглую мразь – занятие настолько противное и скучное, что я с большим отвращением и сопротивлением организма описываю недавнее прошлое даже в таком сверхсжатом виде.
Но может быть, если буду жив и если хватит сил /что очень вряд ли!/, я опишу себя, свое присутствие в вакханалии безумств и преступлений, в которых пусть и опосредованно, своими статьями и сатирическими произведениями я принимал участие и, порой, весьма активное, ибо, имея талант, я воздействовал на массовое сознание граждан за их же деньги. Газеты, публиковавшиеся на бюджетные средства тиражами в сотни тысяч, с моими статьями и сатирой в том числе, рассовывались бесплатно по почтовым ящикам.
И вот здесь, гипотетический читатель, обрати внимание! Мне приходилось работать и на "совесть России" /так он себя сам назвал/ – мэра Ч. И на мафиози Наздрашеина-Насражопина. И даже... на Кобызлова…
Нет, я не холуйствовал и не проституицировал. Так получалось. И получалось у меня весьма здорово, потому что когда есть талант и пишешь от души, то воздействуешь на сознание не только обывателей, но и на волю самих заказчиков! Иными словами, невольно я и тогда становился сам вдохновителем некоторых беспредельных безобразий, что вытворяли те или иные безмозглые "мэры" и "губернаторы"...
Но описать такой процесс, пожалуй, невозможно. Для этого нужно впечатывать сюда мои статьи, афоризмы, ультра сатирические пьесы, публиковавшиеся в различных местных специфических газетах того времени, принадлежащих различным бандитским властям и конкурентам. И ввести десятки действующих и бездействующих персонажей. То есть, нужно писать роман, чтобы показать, почему, практически, каждый из нас может вращаться как флюгер – в разные стороны.
Я тогда оправдывал свою работу на различные ветви ублюдочной власти меняющимися обстоятельствами. Но главное, мне казалось, что это я использую дураков-заказчиков.
В какой-то мере так и было. Но только – в какой-то мере...
М ы в с е д о л ж н ы н е с т и о т в е с т в е н н о с т ь з а т е х, к о м у м ы п о з в о л и л и б е з о т в е т с т в е н н о с т ь!
Я оправдывал себя тем, что вот, пиша статью по заказу пресс-центра преступника-губернатора, убийцы, я пишу всё-таки правду, пусть часть ее, но правду. И что может быть этот ублюдок поможет мне издать мои книги, а вот в них-то уж вся правда!
Но ублюдки оказались не настолько глупы, чтобы публиковать вместо своих поддельных газетенок НАСТОЯЩИЕ книги. А оправданий собственной флюгерной "толерантности" сейчас, по прошествии времени, я почему-то уже не нахожу... Tempora mutantur …
Однако, о ученнейший китайский археолог, пора, пора бросить последний штрих на картину твоего сознания и буквально в нескольких словах описать тебе, чем закончилась извечная мечта человечества – построить справедливое общество без бедных и богатых, без коррупции, преступности, вранья...
Жаль, конечно, что великая мечта закончилась на таких убогих ничтожествах, как последний первый секретарь Первомайского райкома. Но из истории факта не выкинешь.
Итак, этот т о в а р и щ Кобызлов, коммунист, наворовав денег у советского народа, вошел в постсоветский капитализм с некоторыми денежными запасами и даже организовал какую-то фирмочку, но... Вокруг беспредельный бандитизм, убивают за сто долларов, да и бизнес требует таланта, а откуда ему взяться у таких, как Кобызлов?
Чем более бездарней человек, тем больше ему хочется денег. Потому что за деньги можно потреблять чужие таланты. А они – во всём: в натуральных качественных продуктах, в хороших напитках, в фантастической электронике, в вещах, квартирах, в чистом воздухе и воде.
Чем бездарнее двуногое существо, тем более ему хочется сожрать, выпить, попользоваться, полапать, пощупать, хапнуть, завладеть, присвоить, "приватизировать"...
Талантливому потреблять некогда. Он из себя делает вещи. Для других. Талантливый чаще любуется со стороны другим талантам.
В бездарной стране талантливых пожирают бездарности – одинакового штампованного свинного вида е заплывшими кабаньими дикими глазками и узкими дегенеративными лобиками.
Несчастные, нелепые, бессмысленные создания! Жруны. Халявщики-спекулянты-воры-мокрушники.
Но именно для них, для ИХ цивилизации работают, погибая в нищите, таланты! Ибо бедная, забитая, вымирающая народная масса тоже не имеет средств на потребление ТАЛАНТА.
В трудах праведных не наживёшь палат к а м е н н ы х. /Русская нар. посл./
С ы т ы й г о л о д н о г о н е р а з у м е е т. /Русская нар. посл./
Ч е г о н е л ь з я с д е л а т ь з а д е н ь г и – м о ж н о с д е л а т ь з а б о л ь ш и е д е н ь г и. /Мой афоризм/.
La propriete c’est le vol /ля проприэтэ сэ лё воль/ – Собственность – это воровство. /Французская нар. послов./
В л а с т ь – д в о й н а я с л а с т ь, е с л и м о ж н о б е з н а к а з н о к р а с т ь. /Русская действительность и моя фраза).
Последний первый секретарь Первомайского райкома Кобызлов по своему опыту воровства во времена правления бездарного Горбачева и распада СССР знал, что Россия – уникальная страна, где можно нагло воровать гигантские суммы. И чем они грандиознее, тем большую безнаказанность и уважение приобретает вор. Но чтобы играть в эту ублюдочную воровскую беспроигрышную рулетку, необходимо одно единственное, но категорически обязательное условие – нужно пролезть во ВЛАСТЬ.
Т а л а н т – э т о у м е н и е в з я т ь т о, ч т о т е б е д а л а п р и р о д а. Б о л ь ш о й т а л а н т – у м е н и е в з я т ь с е 6 е т о, ч т о п р и р о д а д а л а д р у г и м...
Кобызлов появился на этот свет с "большим талантом". Но этот "большой талант" у него был все-таки маленький. Ну, пролез когда-то в первые секретари. Ну, нахапал, наворовал, но эти несчастные крохи сожрали инфляции. А в то же время, у него на глазах какие-то людишки с помощью МОСАДа, ЦРУ или самого дьявола прорвались к миллиардным, триллионным богатствам, только что принадлежавших государству! Сотни миллионов наивных граждан, из поколения в поколение, живя в нищете, надеясь на светлое коммунистическое будущее, строили, добывали, создавали, накапливали сказочные богатства страны, и вдруг, в одно мгновение непонятным, тоже сказочным образом, всё это оказалось в руках нескольких ничтожеств, которые не то что никогда не были первыми секретарями, но даже и третьими!
Вот и в Приморье образовался "ПАКТ" – мафиозный трест объединившихся бывших высших партийных бонз и недавних советских директоров крупнейших предприятий, ныне их за три рубля "приватизировавших". Но Кобызлова туда не пустили – зачем им нужен нищий мелкий партийный вор?!
И Кобызлову пришлось идти в оппозицию, к мэру Ч., противостоявшему губернатору Насражопину и его "ПАКТу".
Мэр Ч., провозгласивший себя "совестью России", с большой склонностью к голубизму, шизофренизму, аферизму и воризму, сходу сделал Кобызлова "управляющим городом". Странная такая должность. Чем же управлял тогда сам Ч.?
Впрочем, как позже выяснилось, должность "управляющего городом" бывший рационализатор и изобретатель вечного двигателя мэр Ч. ввел не в припадке шизофренического обострения. На эту должность прохиндей мэр сваливал всю ответственность за всё. В том числе, и за финансы. Но сами финансы контролировал Ч. – даже находясь в постоянных отпусках: на Канарах, в Москве, в Европе.
Сотни миллионов долларов стекались за год в городской бюджет – даже при той бандитской вакханалий, при не выплате налогов.
Но Ч. умел делать деньги. Простенько, без затей, он отменил в городе медицинскую скорую помощь. Отменил субсидирование больницам, детским домам и даже сумасшедший дом и без того содержавшийся в жутчайших условиях, оставил без субсидирования, очевидно уверовав, что сейчас-то уж сам он туда не попадет, потому что купил справку о своей психической полноценности в знаменитом московском психиатрическом институте имени Сербского, в том самом гэбэшном институте, который отправил на тот свет сотни тысяч лучших – честнейших, талантливейших полноценнейших граждан СССР.
Еще Ч. умудрялся пользоваться семичасовой разницей во времени с Москвой. Миллионы долларов вечером виртуально переводились в московские банки. Весь московский день они там крутились, наращивая проценты, а потом возвращались, якобы, по утверждению Ч., во владивостокское утро.
Но что возвращалось и сколько – проверить было некому: Ч. хитро много лет разваливал выборы контролирующего законодательного органа – городской думы. Он стравливал кандидатов и уже избранных депутатов, публикуя в прессе компроматы и фальсификации и оставался единоличным хозяином бюджета.
Впрочем, то же самое вытворяли и другие фальшивые мэры – родственники и креатуры уголовника Насражопина. С той только разницей, что они грабили нагло и молчком, а Ч. разыгрывал целые спектакли в купленных СМИ, выставляя себя борцам за народ – прекрасно понимая, как внушаемы нищие, зависимые от любой власти люди.
Но придет время, и Ч. публично будет обниматься с насражопиными и их холуями. В общем, официально войдет в число подонков, величающих себя "мафией".
Наивный Кобызлов пытался обдурить и поживиться в кармане у прохиндея Ч.! Того самого Ч., которого уже трижды под руководством бандита-губернатора и краевого прокурора-холуя вышвыривали из мэрского кабинета и усаживали туда зятя губернатора, но Ч. умудрялся возвращаться! Того самого Ч., которого милицейские бандиты пытались засадить в тюрьму, подбросив ему "взятку". А сын Ч. невинно, в жутчайших условиях, просидел в СИЗО три года!
А сам Ч. выиграл суд у САМОГО главного бандита – президента России Ельцина и восстановился в должности мэра в третий раз! Московский судья, вынесший решение в пользу Ч. через несколько дней умер при невыясненных обстоятельствах..
И вообще: сподвижников Ч. убивали едва ли ни десятками. Банда губернатора Насражопина не брезговала убийствами даже невинных пенсионеров-альтруистов, бесплатно пропагандировавших Ч. и расклеивавших листовки. А Ч. удавалось оставаться живым!
И вот такого Ч. какой-то Кобызлов надеялся перепрохиндеить!
Кобызлов понял, что здесь ему ловить нечего, потому что всё ворует Ч. Чтобы хапать по крупному, нужно самому стать мэром – так решил Кобызлов. И перешел в противоположный лагерь – после того, как Ч. его уволил, поставив на должность "управляющего городом" двадцатилетнего мальчика, очевидно, любовника.
Но чтобы попасть в губернаторский притон, нужно было это право заслужить. Кобызлов купил на госрадиоканале ежедневный час времени. Он собрал всех бывших соратников Ч., которых тот обидел.
Ч., как шизик, имел врожденную шизоидную черту – фантастическую неблагодарность. Люди, поверившие в его честность, в борца за правду и справедливость, подставляли свои судьбы, карьеры, жизни, часто делая это совершенно бесплатно, за идею. А Ч., попользовавшись их самоотверженностью и трудом, пинал от себя, набирая новых дурачков.
И Кобызлов, вместе с обиженными, стал поливать по радио ежедневно Ч. так, как только позволяли фантазия и госэфир.
Такое положительное действо мгновенно заметила и оценила банда губернатора, которая как раз изобретала новый способ избавиться от Ч. и опять захватить лакомый бесконтрольный бюджет города.
В конце концов у Ч. закончился срок мэрства, а на новых выборах, устроенных в лучших бандитских приморских традициях, победил Кобызлов.
А традиции таковы: людей, как баранов на автобусах привозили на "досрочные выборы". И заставляли под угрозой увольнения с работы, голосовать за Кобызлова. Кто же были эти "избиратели"? Рабы, слуги, неграмотные крестьяне? Нет, это были врачи, учителя, научные работники. Интеллигенция...
А еще в урны для голосования вбросили несколько десятков тысяч фальшивых бюллетеней в пользу Кобызлова.
А главного конкурента, всё того же Ч., один из самых лучших холуйских воровских судов – Ленинский, снял с выборов за три дня до финала. Но Ч. не привыкать. С выборной дистанции его снимали раз двадцать. Он мог несколько раз стать губернатором или вечным мэром – обладая большим даром убеждения и говоря в эфире выгодную для себя правду.
Ч. тут же выиграл другие выборы – стал депутатом Госдумы и улетел в Москву. Там, по различным слухам и множествам заведенных на него уголовных дел /для которых он стал недоступен в качестве депутата нижнего парламента страны!/, его ждали миллионы долларов. В московские фирмы-однодневки, организованные Ч. по чужим, "утерянным" паспортам, Ч. перевел гигантские деньги: на топливо, на новые трамваи и троллейбусы и еще бог знает на что. Ничего из этого, конечно, во Владивосток не поступило, осев в карманах хитрого вора.
А Кобызлов... Будучи фальшивым мэром, он тут же был окружен НАСТОЯЩЕЙ властью – уголовниками. Кое-что ему разрешили "приватизировать" и украсть. Но в основном правили бал бандиты губернатора и уголовники-"авторитеты".
Одна из сотрудниц мэрии, отвечавшая за транспорт, пыталась навести порядок и заставить платить настоящие налоги с многочисленных частных автобусов. Ее застрелили в подъезде, а на ее должность заступил сынок Кобызлова.
Московская комиссия из Счетной палаты пыталась проверить финансовую деятельность Кобызлова. Но за день до приезда комиссии полностью выгорела комната с финансовыми документами.
Был арестован прокуратурой первый заместитель Кобызлова, который по приказу шефа занимался приватизацией, в результате бесценные исторические здания города, занесенные во все мировые архитектурные справочники как памятники зодчества, передавались каким-то людишкам за символические суммы – официально. То есть, за огромные взятки – неофициально.
Этого заместителя зарезали ... прямо в милиции!!!
Благополучно доработав до конца своего мэрского срока, вычистив до копейки всю городскую наличность /десятки или сотни миллионов долларов/, переписав на родственников десятки городских зданий и объектов, Кобызлов отбыл то ли в Канаду, то ли в Австралию. Но возможно, просто в Москву – самое любимое и безопасное место для всяческих первых последних секретарей. Тем более что здесь уже вольготно обосновался его недавний шеф и бывший губернатор Приморского края Н. – в кабинете с видом на знаменитые кремлевские часы Куранты.
Р о ж д ё н н ы й п о л з а т ь – л е т а т ь н е м о ж е т, н о м о ж е т в ы с о к о з а п о л з т и.
В ползании господин Н. /а для жителей Приморского края, где смертность, в результате деятельности господина Н., его родственников и сообщников, превышает в три раза рождаемость, этот господин навечно останется Н а с р а ж о п и н ы м!/, достиг столь выдающихся спортивных результатов, что все ведущие информационные агентства планеты их заметили и широко осветили!
Действительно, трудно не заметить погибающий край, по территории в несколько раз превышающий какую-нибудь там, допустим, Францию. Представьте себе: зима, тридцать-сорок градусов ниже нуля. А электричество – закончилось. Отопление – тоже! И народ – два с половиной миллиона человек, стал уже помирать не только от массовой безработицы – ибо все заводы, колхозы и совхозы разворованы господами насражопинами, не только от голода и отсутствия лекарств, но и от мороза в квартирах.
Вообще-то, кое-какие деньги на все эти дела; электричество, отопление и прочее приходили из Москвы в край, как дотационный, то есть, погибающий. Это официально. А неофициально часть этих же самых денег уходила обратно же в Москву, уже в виде пачек долларов наличными, в чемоданах – в качестве большой любви и признательности администрации президента – лично от губернатора Н.
А другая часть этих денег, конечно, нуждалась в распределении среди наиболее обездоленного населения: зятя, шурина, сыновей, жены...
Но московские друганы выручили, не за свои деньги, разумеется, за народные: на тяжелых самолетах из Москвы, за десять тысяч километров, Министерство по Чрезвычайным Ситуациям перебросило сотни тонн труб, батарей отопления, десятки бригад электрогазосварщиков и слесарей. И закипела работа: по всему огромному краю стали менять московские специалисты лопнувшие трубы, ремонтировать заглохшие котельные...
Самолетами за десять тысяч километров завозить трубы и бригады слесарей в край, где сотни тысяч своих высококлассных безработных специалистов – это величайшее, просто космическое губернаторское и кремлевское достижение, достойное Галактической Книги Гиннеса!
Были, разумеется, и другие многочисленные успехи у господина Н., освещавшиеся мировой прессой. Например, как-то по приказу господина Н. поймали одного журналистишку, позволившего себе слегка, одним словом на что-то там намекнуть.
Поймали, подвесили на дыбу, по-старинному – за связанные сзади руки, то есть, с выворачиванием плечевых суставов. Кололи. Жгли. Перебили то ли руки, то ли ноги, то ли рёбра. То ли всё вместе. Собирались убить. Но умудрился сбежать журналистишка.
Впрочем, так неопытно-дилетантски пытали и убивали неугодных по приказу господина Н. в самом начале его губернаторской карьеры. А потом, на смену бандитам из подворотни пришли профессионалы: из КГБ, из МВД. Они умели убивать красиво, их этому обучали. С их помощью быстро поумирали "естественной" смертью те, кто хоть как-то был опасен. Там были и журналисты, и даже юморист-пародист, и снятый с должности, пытавшийся жаловаться в Москве начальник местного гостелерадио.
Ну, и перераспределения: среди бандитов оказалось несколько талантов, умудрившихся самостоятельно, без денег США и Израиля, захватить огромнейшие, миллиардные ценности: лесные хозяйства, рыболовные флотилии. Но не на долго. Разнообразно-изобретательными способами они были убиты, а их многомиллиардные владения, без малейшего соблюдения закона, с помощью купленных чиновников и судей, переписаны на других владельцев, которые в действительности были управляющими менеджерами.
Некоторые из этих новых псевдо владельцев были недавние отпетые уголовники, игравшие вторые-третьи роли в бандах первоначальных хозяев. Они же и участвовали в уничтожении своего расслабившегося пахана.
И вот теперь настоящими хозяевами стали граждане Израиля и США или, скорее, теневые правительства этих стран, состоящие тоже из бандитов международного класса... А своих российских менеджеров-шестерок они стали продвигать – и весьма успешно, скупая всё и всех за российские же украденные деньги, – в российские губернаторы, мэры, депутаты, министры, взяв под контроль уже не отдельные триллионные богатства, всю Россию!
Разумеется, проценты от подобных "сделок" и от их дальнейших прибылей отчислялись и продолжают отчисляться и губернаторам типа господина Н., и шлюхам-прокурорам, и генералам МВД и ФСБ, и Кремлю. Объедки с американо-израильского стола с русскими кушаньями...
Ну, а умственно и психически неполноценный господин Н. настолько сдвинулся на деньгах, что не побрезговал создать собственную финансовую пирамиду-лохотрон. Назвал – "Продовольственный фонд". Нашлось сорок тысяч наивных граждан в крае, поверивших: губернатор – это власть, гарантии. Обобрал на миллионы глупцов...
Н е к о т о р ы х в ы с о к о з а л е т е в ш и х п т и ц в и д н о н е с т о л ь ко п о п о л ё т у, с к о ль к о п о п а д е н и ю.
Пусть и не птица господин Н., а мелкая гадюка, заползшая на некую высоту, но, казалось бы, достаточно "достижений", чтобы сбросить гадюку и раздавить.
Ан, нет! Невидимая волшебная сила подхватывает господина Н. и переносит в Москву, да не в тюрьму, а к Кремлю, в правительство, на должность председателя Госкомитета по рыболовству. Да не одного, а со всем ТВОРЧЕСКИМ кагалом: тут и известная пресс-секретарь Засосовская, лично организовывавшая многие преступления по заданию любимого шефа. Много лет диктовавшая главным редакторам местной прессы – что писать... Ну и, конечно, личные журналисты-холуисты во главе с известной в крае Лебездевской, создававшей на гостелеканале имидж хозяину.
И весь же этот израильский кагал надо было расселить в столице, покупить им квартиры! Но слава богу, денег наворовано достаточно.
Достаточно?! "Денег никогда не бывает много!" – Сказал себе в очередной раз господин Н. и развил бурную деятельность по продаже лицензий на вылов рыбы в морях и океанах. А поскольку речь идет о миллиардах долларов, то надо полагать, та "волшебная сила", посадившая господина Н. в очередное супердоходное кресло, ведала, что делает. И для чего...
И господин Н. открыл бойкую торговлю! Прежде всего – своим дальневосточным друганам с их рыбным флотом за бесценок "прихватизированным" с его же помощью!
Но справедливости ради надо сказать, что лицензии, даже честно за взятку купленные – всё-таки полнейшая залипуха! Действительно, приобрел бандит лицензию на сто тонн краба. А выловил – сто тысяч тонн. Кто проверит, пограничники? Нет, они в доле... А если бы и захотели ловить воров, то не в состоянии. На тысячи курильских рыбных миль – один вертолет МИ-8 на Кунашире и один сторожевой кораблик на Шикотане. Нет, конечно есть еще вертолеты и корабли, но почему-то нет для них горючего и запчастей. Почему-то...
По японским данным только в Японию ворованных морепродуктов поступает на десять миллиардов долларов. В год...
А господину Н. опять не повезло. Как говорится: свинья грязь всегда найдет. Только-только разошелся, разозартился! И вот, однажды, подписал очередной документик – на вылов рыбешки-икрешки-крабешки в научных целях в одной из дальневосточных северных областей на Двадцать миллионов долларов. Вообще-то, вышла небольшая ошибочка – как потом выяснило следствие. Нужно было указать сумму в два миллиона долларов. Но это, конечно, машинистка виновата, ноль лишний нечаянно припечатала.
Но дело не в этом, в конце концов – два миллиона долларов, двадцать миллионов – подумаешь, суммы... Дело в другом. Губернатор той области, где выловили рыбешку-икрешку "в научных целях" на эти несчастные двадцать миллионов долларов, потребовал свою долю – четыре миллиона. Не бог весть какие деньги, а всё равно жалко! И пришлось... Прилетел этот настырный губернаторишка в Москву требовать свою долю, и его застрелили. Прямо в нескольких метрах от двери Госкомрыболовства. Ну ни козлы?! Не могли другое место найти?!
Выяснилось, что убийство, конечно, заказное. Всех заместителей господина Н., как заказчиков, посадили на пятнадцать лет. А сам господин Н. оказался, разумеется, ни при чем. Как всегда.
И вновь некая волшебная сила подхватила господина Н. и пересадила в новое очередное кресло – заместителя министра Министерства ... Безопасности!!!
Что это за новое "министерство безопасности", кого и от чего оно призвано "безопаситъ" – широкой публике неизвестно. Хотя, если там зам министра господин Н., то можно догадываться: это министерство безопасности бандитской власти от пяти миллионов беспризорных детей, живущих и погибающих в подвалах, от десятков миллионов русских беженцев, убежавших от резни в бывших советских республиках и погибающих в канализационных колодцах в России. В общем, Министерство безопасности от НАРОДА.
На одной из пресс-конференций президента нашелся очень смелый журналист и спросил: – А почему господин Н. до сих пор на свободе и при такой должности?
На что президент ответил: – У нас не хватает опытных кадров и мы должны их сохранять...
Видимо, президенту неправильно доложили статистику: у нас ПЕРЕПРОИЗВОДСТВО подобных подонков! Пардон, "кадров"...
А через год прошло кратенькое скромненькое сообщение по государственным СМИ: все осужденные на пятнадцать лет за заказное убийство дальневосточного губернатора и гигантские хищения отпущены по амнистии...
– Ну, что, великий китайский археолог из будущего, что ты скажешь?
– Оченно нехолосо! Вы – дикали. Каннибалы. Скусали сами себа. И погибли.
– Это точно. И на прощание, о, ученнейший, вот тебе сказочка-быль.
ГОСПОДИ, ВЕРНИ НАМ НАШУ ФЕФТЬ!
Демократия - это когда вся власть принадлежит народу. Которому принадлежит вся нефть.
В одной космической системе, слыш-ко, крутилась-вертелась одна планетка. Называлась она Е м л я. И среди прочих царств-государств имелась на Емле агромадная по размерам и природным богатствам, слыш-ко, страна Д л я.
Ранее-то она, слыш-ко, иначе звалась, но после и в а т и з а ц и и, стала она Длёй. Для некоторых. Слыш-ко, там по иховой т а т и с т и к е, то ли для трёх, то ли для пяти процентов р а ж д а н. Всё для них. Е с и ш к о, ы б к а, о л о т и ш к о, л м а з ы.
Но самое главное, слыш-ко, а з у и ф е ф т и у них – немеряно! Весь мир ентой н е р г и е й, слыш-ко, обеспечивают. На триллоны о л л а р о в в год! И всё это для трех процентов раждан. И даже меньше.
А остальные раждане у них уже вовсе не раждане, а просто ж д а н е. М е р т и ждут. Многие уже дождались! А те, кто еще и в ы е, сидят в канализационных о л о д ц а х, плачут и Богу молятся, просят: – Господи, спаси и помилуй! Верни нам нашу Н А Р О Д Н У Ю Ф Е Ф Т Ь! Мы ж с её помощью и страну когда-то построили, которая не Длёй была, и к тебе, господи, пятьдесят лет назад первыми в мире в космос поднялись! А щас-то, господи, слыш-ко, как бы мы с нашей-то народной фефтью жили! Ужо!
Так вот, кто еще ивые, эти ждане, в этой Дле, плачут в канализационных олодцах, о п л и по немытым, слыш-ко, и ц а м размазывают, да к господу взывают.
Слушал-слушал Господь, не выдержал, разгневался, слыш-ко, да как крикнет с космосу свово: Вы что ж, у к и н ы дети! Да я же вам больше всех дал на этой планете! Всю таблицу Е н д е л е е в а! А уж фефти-то, фефти – немеряно! А если у вас десять раждан её в свой карман качают, а вы смотрите да с о л о д у дохнете, значит, у вас а з у м у не фатает!
А ДУРАКАМ – И ПО ЗАСЛУГАМ!!!
Отключил Господь свою радиоволну. А ждане повыползали из канализационных олодцев и пёхом подались на л а д б и щ е ...
На том и несказке о н е ц. Слыш-ко...
Э П И 3 О Д № 2
ИЗ ПАВЛОВ – В САВЛЫ.
Для любого образа жизни всегда найдется
соответствующая образина.
На этом свете у каждого из нас не так много близких людей, у которых есть общая с нами кровь – по матери ли, по отцу... Мой брат Сергей – брат мне только по матери, но я считаю его настоящим братом.
Отец его из породы долгожителей. Много раз был женат. Всю жизнь пил, допиваясь неоднократно до белой горячки. Во время Второй Мировой войны пристроился в военно-вспомогательный флот. Конечно, были шансы погибнуть и там, но в тысячи раз меньше, чем на фронте.
Но на фронт он всё-таки попал – на женский... Обладая колоссальнейшим, безразмерным здоровьем, отец моего брата славно "повоевал" с женщинами, поскольку, практически, всё полноценное мужское население четыре года сражалось с фашистами.
Сменив после войны кошмарную рабскую профессию кочегара на моториста /пароходы тогда были действительно пароходами и кидать при семидесятиградусной жаре уголь в топку – нужно обладать сверх здоровьем!) Павел –много лет так за глаза мы зовем отца Сергея – огляделся в послевоенной разрухе и понял, что с его грошовой зарплатой и великими потребностями в еде и водке единственный выход – женщины-продавцы.
О, советские продавцы! Некоторые из них достигали гигантских успехов и наживали сотни тысяч, а иногда и миллионы рублей, тех самых советских рублей, которые стоили дороже доллара на сорок копеек, хотя никаких долларов рядовые граждане СССР никогда не видели!
Недовес, недолив, обсчет, пересортица – только соленой-копченой селедки существовало более сорока сортов. Да что селедка... А дефицит продуктов?! А искусственный дефицит – припрятывание товара и торговля "из-под прилавка" и "с чёрного хода"?!
Среди многих одну такую миллионершу нашел еще в молодости Павел. "Израилка" –так он называл свою любовницу еврейку. "Он у меня миллион пропил и проел", – рассказывала "израилка" уже Сереже, их познакомил Павел.
Но некуда было вкладывать наворованные деньги в СССР. Всё на виду у ОБХСС, КГБ, милиции... Не продавались даже квартиры. И содержала десятилетиями "израилка" своего жигало – Павла, их связи не мешали очередные многочисленные жены и случайные девки, а сама ютилась на холодном чердаке, с "услугами" на улице. И водил он ее к нам, когда никого не было дома, в кирпичный барак, хвастаясь нашими двумя комнатами, без воды и туалета, с печным отоплением, но расцвеченные каким-никаким домашним скарбом и уютом. Однажды мать их все-таки застукала и... не придала этому никакого значения.
Но "израилка" – одна из многих. Женщины разрушаются и стареют быстро. А Павел женился, разводился, пил... Девять официальных жен. Более десятка детей. Большинство из них спились, погибли по пьянке, сошли с ума, покончили с собой. Дети алкоголика...
Бывшие жены старились. Многих он периодически посещал: Киев, Куйбышев, Дальний Восток. Жёны и дети умирали. Похоронил он и "израилку". А сам не старел. Ни единой морщины, никаких болезней. За сутки он мог спокойно выпить десять бутылок водки – и в молодости, и в восемьдесят лет!
Мать с ним прожила семь лет. Символических. То он в рейсе, то на двухлетней учебе в Ленинграде – курсы механиков. Родила Серегу. Не знала, что нельзя рожать от алкоголиков...
Последняя, девятая жена Павла, на двадцать шесть лет моложе. Продавщица. Помог ей закончить торговый институт. Она вошла в торговую советскую мафию, сколотила первоначальный капитал. Потом – развал СССР, вакханалия "приватизаций". Ей удалось акционировать большой продуктовый магазин и присвоить его. Потом организовала три личных пекарни и расставила десятки киосков по городу.
Павел, проживший, из восьмидесяти шести сорок лет с последней женой – и повар, и домработница, и сторож денег. Деньги, деньги, деньги – пачками в сумках – каждый день. Богатство. Коттедж для ее дочери от первого мужа. Тысячи долларов прибыли каждый месяц.
А сын Сергей, один из немногих его детей, оставшихся в живых, лежит без ног, с поверженной психикой, и семидесятивосьмилетняя мать выбивается из последних старческих сил, чтобы поддержать его жизнь.
Сереге в сумасшедшем доме сделали электрошок мозга. Как герою Д. Николса в фильме "Полет над гнездом кукушки". Эта процедура, превращающая мозг в кучку опилок, запрещена на планете около сорока лет назад. А Сереге сделали. Не спросив у родственников. Сделали потому, что некогда работал на "совесть России", господина Ч. и против господина Насражопина.
Но Серега не умер. И его положили возле открытого окна, привязав к кровати. Сильнейшее воспаление легких. Но матери его не отдавали, ждали смерти. За взятку ей удалось его оттуда выкрасть.
А через несколько дней Серега вышел из квартиры и прыгнул с шестого этажа. После электрошока мозг его уже почти не работал...
Он остался жив. Повредил позвоночник и отнялась одна нога. Но другая вполне действовала. И тогда в больнице, в реанимации, ему перерезали сухожилие на этой действующей. И она отнялась...
– Что же вы наделали?! – Кричала мать.
– Но ваш же сын работал на Ч., – отвечали ей.
В этой же, второй городской больнице, прозванной "тысячекоечной", убили и меня. Обманным путем, за мои же деньги, удалили совершенно здоровый желчный пузырь! Заодно исполосовали всю печень и уничтожили поджелудочную железу. И когда я стал умирать, просить помощи и жаловаться, они подделали все документы: в поликлинике и больнице. Из которых следовало, что шрамы на печени у меня были от рождения, панкреатит – тоже, а в желчном пузыре – камень.
Но у меня имелись дооперационные УЗИ, где: совершенно целая печень, абсолютно здоровая поджелудочная. И справка из лаборатории, в которой исследовался мой несчастный отрезанный желчный пузырь: здоров, без камней!
А я умирал. Отказала печень. Начался диабет. Но вместо помощи я получил письмо за подписями профессоров, доцентов. Даже почему-то самый главный патологоанатом там расписался...
И эти п с е в д о и д ы, уголовные холуишки, когда-то дававшие их хвалёную "клятву Гипократа", никогда не видевшие ни моей печени, ни поджелудочной, ни пузыря, эти мокрушники сообщили мне, что всё нормально, что ТАК у меня всегда и было, много лет у меня панкреатит и диабет, и всё это от того, что я жирного нажрался!
А из горздрава мне позвонил дядя по фамилии Швец и сказал: – Еще раз пожалуешься – сгниешь в дурдоме или укол сделаем...
Я тоже когда-то работал на господина Ч. Но в мэрии сейчас сидел гоподин Кобызлов. Там же находился и горздрав...
Смертельно искалеченный преступниками, я ничем не мог помочь ни Сереге, ни матери, наоборот, она последние гроши отдавала мне подыхающему, безработному, без пенсии и пособия.
Павел, почти слепой, с атрофией зрительных нервов – от дичайшего пьянства, после бесполезной и очень дорогостоящей московской операции на глазах, подъехал на джипе жены с ее личным водителем и подарил Сереге к его сорокалетию старый-престарый импортный" грязный пылесос да весьма просроченные изделия пекарен своей жены...
Серега, бывший активный член партии "Демократический Союз", способствовавшей развалу СССР, один из близких друзей главы этого союза, Валерии Новодворской, погибает, искалеченный, в нищете. Не разбогатела и Новодворская, превратившаяся поначалу в некую клоунскую экзотику, потом в побирушку у олигархов, а потом и вовсе всеми забытую.
Плодами трудов людей, стремившихся к демократии, воспользовались жулики, воры, бандиты.
Есть глобальная варварская несправедливость у всё еще дикого человечества: узколобое сопливое ничтожество, гоняющее шайбу или мячик, получает миллионы.
Гениальный писатель, композитор, художник погибает от голода в унижении и нищете, а потом веками различного рода прохиндеи наживают на его произведениях триллионы...
Наше сегодняшнее "сейчас" всегда кажется нам чем-то незыблемым, неизменным, вечным. Но приходит "завтра", "послезавтра", проходят годы, десятилетия, и если мы еще живы, если еще способны мыслить и наблюдать, мы иногда поражаемся фантастическим собственным изменениям и всего вокруг!
Мы замечаем, что БУДУЩЕЕ УХУДШАЕТСЯ.
Появляются новые наука и техника, но исчезли чистый воздух, вода, трава, деревья, звери, насекомые. ИСЧЕЗАЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ.
Приходит "глобализация", увеличивается количество миллионеров и их холуев, но в гораздо большей степени увеличивается количество бедных и нищих, на которых паразитируют богатые воры.
УВЕЛИЧИВАЕТСЯ Ж Л О Б А Л И 3 А Ц И Я.
Совершенствуется медицина, но еще обидней умирать миллиардам бедных, не имеющим средств на эти новые лекарства и операции...
Политики проституицируя, совершая кровавые преступления, дорываясь до власти и денег, взамен теряют последние остатки совести и чести, получая бегающие воровские глазки, страх и позорнейшую посмертную славу – всё тайное становится явным!
Ж а д н о с т ь и н о г д а п о з в о л я е т н а к о п и т ь к а к и е – т о д е н ь г и – р а с т р а т и в з а г р о ш и б е с ц е н н у ю ж и з н ь.
Павел родился в 1917 году. Я пишу эти строки в 2005. Павел жив, ему восемьдесят восемь.
Мой неудавшийся в политике и в жизни родственник, Михаил Горбачев, побудил меня сделать – пусть небольшой и весьма специфический – срез пласта времени страны. И Павел, при всей своей ординарности, бездарности и пустоты жизни, весьма органично входит в этот срез, особенно учитывая срок его жизни.
"И жизнь его в яйце..." – кажется так в сказке о Кощее Бессмертном? Павел совсем не Кощей, а наоборот: мощнейшие руки, сорок шестой – обувь, но жизнь его действитель в ... гигантских, извиняюсь, семенниках. Всё остальное, которое рядом, весьма среднее, даже посредственное... Но семенники – колоссальные! И в них такое же необыкновенное количество мужского гормона – тестостерона. Именно он не позволяет стареть, образовываться склерозу, охраняет от инфарктов, инсультов и раков.
Есть такая смешная фраза: Глупость – это такой ум.
Для миллиардов человекообразных эта фраза – печальная действительность. /О которой они, на свое счастье, не подозревают!/.
Но даже самых умных из нас первоначально ведет по жизни именно глупость, поскольку наш тончайший слой разума напылен на животную сущность.
И только самым-самым умным и талантливым удается гигантское количество собственной животной глупости переплавить в конце концов в миллиграммы общественно-полезной человеческой гениальности...
Но есть такая глупость, которая действительно превращается в некий своеобразный ум, в хитрость, постепенно перерастая в подлость, негодяйство, подонство, преступления. Подобный "ум" позволяет человекообразному существу выжить, приспособиться, пристроиться и даже, порой, с большим комфортом прожить животно-растительную жизнь. Но жутко наблюдать подобное существо в старости! Когда оно, против своей воли, под воздействием возраста из дурака в конце концов превращается в своеобразного мудреца и оглядываясь на собственное существование, осознаёт его полнейшую бессмысленность.
Очень здоровым, но бездарным людям тяжело жить долго – они не знают, что им делать с собственной жизнью! Но еще хуже тем долгожителям, кто постепенно деградируя – в результате многочисленных компромиссов: с трусостью, с честностью, с порядочностью, – превращается либо в отъявленного негодяя и преступника, либо просто в рядового подлеца. Причем, вполне осознавая всю ничтожность долгой, но мгновенно и незаметно промелькнувшей жизни, после которой не осталось н и ч е г о доброго и полезного для других, а только зло, вред и чужая смерть. Ибо жилось исключительно для себя, для собственного брюха. Но вот выпиты бочки водки, переведены на дерьмо тонны разнообразнейших продуктов... И что?!
Павел – библейское имя. Как известно, библейского Павла сначала звали Савлом, он был жестоким гонителем христиан, ловил их, сажал в тюрьмы, но однажды на него сошла божья благодать, он стал одним из лучших последователей Христа – апостолом Павлом, впоследствии пешком ходил по планете, пропагандировал христианство и мученической смертью погиб за Бога.
В молодости многие из нас – "савлы" в миниатюре. Бурлят юные гормоны, кипит кровь, не вырос еще мозг, мелок ум, пуста память и неймется заполнить ее разнообразнейшими впечатлениями. Но проходят годы, и большинство старается перерасти в "павлов": в добро, полезность, талант. Однако не всем это удается.
Генетика говорит, что некоторые уже рождаются преступниками, их не воспитать ничем, у них неправильный набор хромосом.
Но основная масса превращается в подонков в процессе жизни, как бы наооборот – из павлов в савлы...
Псевдопрокуроры, псевдосудьи, псевдомэры, псевдогубернаторы, псевдопрезиденты – многие из них учились и занимали свои должности с надеждой и мечтой о профессиональном и моральном росте. А превратились в ублюдков-преступников.
А разговоры: такова жизнь, нечестность идет сверху, от одного человека ничего не зависит, из страны выкачивают в несколько карманов фантастические богатства страны, маленькая зарплата,что я один могу сделать..
Да, всё перечисленное имеет место в дикой стране, где
Д е н ь г и в с е г д а в р у к а х у т е х, у к о г о в к а р м а н е в л а с т ь.
Но какими бы стадными существами мы ни являлись, принимая тот или иной статус-кво, каждый не сумасшедший человек обладает собственной волей и умом, распрекрасно понимая как в общественном, так и в личном плане: "что такое хорошо и что такое плохо".
Правда, иногда отдельные нации вдруг впадают в массовое сумасщедствие – гитлеризмы-сталинизмы. Вот тогда-то и возникает ощущение з а п л а н и р о в а н н о с т и-судьбы, в которой правят бал боги или дьяволы, где Земля – лишь экран, на котором, крутится КИНО, где мы – всего лишь куклы...
М ы н е м о ж е м и з м е н и т ь с в о ю с у д ь б у, и б о о н а з а п л а н и р о в а н а Б о г о м, н о п о в л и я т ь н а с о б с т в е н н ы е а м б и ц и и – м ы м о ж е м.
Хай Гитлер, хай Сталин – мы можем орать в толпе и убеждать себя: за всё отвечают наши вожди! Мы можем тешить себя иллюзиями собственной безнаказанности, собственной ничтожности – мы же винтики, мы же исполнители, а вверху власть, которая знает, что творит...
Н и ч т о т а к к а т а с т р о ф и ч е с к и н е в о з д е й с т в у е т н а р е а л ь н о с т ь, к а к н а ш и и л л ю з и и!
Но наедине с собой... О, наедине с собой! Недаром всяческая мразь так боится одиночества и сколачивается в стаи! Но приходит возраст и приходят мгновения "наедине с собой"! Перед собой незачем придуриваться, себе не наврешь.
И если ты трус, то однажды – наедине с собой – ты скажешь сам себе, покрываясь ничтожным липким потом: а я ведь жалкий трус! А если ты вор, то однажды, наедине с собой, ты вдруг покраснеешь – нет, не от стыда, а от осознания собственной сверхничтожности, от того, что сам-то ты ничего не смог в этой единственной жизни, а паразитировал, обворовывая людей, считая их дураками, но в дураках оказался сам!
Ах, эта иллюзия безнаказанности в дикой стране! Действительно, кто же будет судить подонков-судей, берущих взятки у преступников? Или полностью бесконтрольных врачей, творящих что попало, торгующих поддельными лекарствами, делающих ненужные операции, убивающих людей?
Но расплатиться за подонство придется, дамы и господа. Самой страшной платой –П У С Т О Т О Й Ж И 3 Н И!!!
К концу, когда пора подводить итоги, вы оглянитесь – а НИЧЕГО НЕТ! Вдруг выяснится, что деньги – это всего лишь условные, раскрашенные бумажки, коттеджи –это всего лишь квартиры, машины – это всего лишь железяки!
И на Э Т О потрачена жизнь?! В ничтожности, мелочности, крохоборстве, обмане, преступлениях... Не написана гениальная книга, не создана великая музыка, не изобретен "вечный двигатель", не придумали какой-нибудь новый гвоздь, не помогли вы никогда ни ближнему, ни дальнему!
А если кто-то из таких заявит, что ради детей своих он крохоборствовал, подличал и шел на преступления – не верьте! Исключительно для собственного брюха! Ибо детки подобных родителей с малолетства наблюдая ПУСТОТУ ЖИЗНИ, заражаются ею и становятся еще более пустыми ничтожествами или преступниками.
И вот тогда-то и придет н а с т о я щ а я расплата: вместе с ПУСТОТОЙ ЖИЗНИ потекут, потекут ваши слёзки, дамы и господа – и в три ручья, и в десять – НАЕДИНЕ С СОБОЙ. Но поздно будет, поздно дамы и господа. Ваше к и н о закончено: Fenita la commedia…
«Как нельзя обойтись без принуждения к культурной работе, так же нельзя обойтись и без господства меньшинства над массами, потому что массы косны и недальновидны, они не любят отказываться от влечений, не слушают аргументов в пользу неизбежности такого отказа, и индивидуальные представители массы поощряют друг в друге вседозволенность и распущенность. Лишь благодаря влиянию образцовых индивидов, признаваемых ими в качестве своих вождей, они дают склонить себя к напряженному труду и самоотречению, от чего зависит существование культуры. Всё это хорошо, если вождями становятся личности с незаурядным пониманием жизненной необходимости, сумевшие добиться господства над собственными влечениями. Но для них существует опасность, что, не желая утрачивать своего влияния, они начнут уступать массе больше, чем та им, и потому представляется необходимым, чтобы они были независимы от массы как распорядители средства власти. Короче говоря, люди обладают двумя распространенными свойствами, ответственными за то, что институты культуры могут поддерживаться лишь известной мерой насилия, а именно люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к труду и, во-вторых, доводы разума бессильны против их страстей».
Это абзац из Зигмунда Фрейда. Давно сказано, но с каждым днем всё актуальней – и по отношению к культуре, и по отношению к власти.
П р и о т с у т с т в и и и д е а л о в и ц и в и л и з о в а н н о й ц е н з у р ы п о г и б а ю т к у л ь т у р а и и с к у с с т в о.
Планету победило ж и в о т н о е. Победили узколобые с интеллектом ниже среднего. Изобретение видеотехники остановило развитие киноискусства, превратив его в порнографию и дебильные боевички.
Компьютерная «музыка» отбросила человечество к дикаризму с шаманскими бубнами, уничтожив гармонию НАСТОЯЩЕЙ музыки, развивавшейся тысячелетиями.
Полное отсутствие литературной компетентной цензуры привело к тому, что любой кретин при наличии средств или таких же узколобых спонсоров публикует макулатуру и это раскупается одебиленным человечеством, проигравшим борьбу за культуру, пошедшим на поводу у своих ничтожнейших, низменных инстинктов.
К о г д а т а л а н т ы п е р е с т а ю т м е т а т ь б и с е р п е р е д с в и н ь я м и – с в и н ь и н а ч и н а ю т м е т а т ь н а в е с ь м и р д е р ь м о.
И Павел – типичный представитель этого безумного безмозглого животного большинства, вновь скатившегося до татуировок, до колец в пупах и носу, до паханов во власти, до козанострости всех «глобализированных» правительств…
Впрочем, каждый из нас мог быть лучше, если бы все вокруг были бы лучше. Но Россия – вечный инкубатор для выращивания узколобого рабского большинства – с бесконечной глупостью и нижайшей подлостью. Здесь нет места талантливым и честным – на куче дерьма хорошо лишь навозным мухам.
Взрослая жизнь Павла началась в десять лет на этой самой навозной российской куче.
Его отец из каких-то народным меньшинств, то ли мордвин, то ли удмурт – Павел так и не раскрыл тайну – не принял правила коммунистов и сбежал за границу, оставив на произвол судьбы статную молодую красавицу жену, чистокровную русачку Марию с тремя детьми.
Но через год в дверь к ним постучал китаец с длинной заплетенной черной косой. И передал Марии следующее: муж ждет ее в Китае, а она в такой-то день и час в таком-то месте должна вместе с детьми перейти границу, там ее будет ждать проводник.
Мария подготовилась, но в такой-то день и час к ней явились энкэвэдэшники, арестовали, потом судили, дали двадцать лет ссылки в Сибирь. Двух старших сестер поместили в детдом, а Павла забрала тётка.
У нее имелась большая пасека в глухой тайге в нескольких километрах от Владивостока. Ориентировочно это 1928 год. Прошла гражданская война, только что Дальний Восток покинули белогвардейцы и японцы. А коммунисты еще лишь вынашивали свои грандиозные каннибальские планы по уничтожению всего живого и растительного.
Но в двадцать восьмом году знаменитая уссурийская тайга еще первобытно цвела и пахла, киша уникальным зверьём, эндемической флорой, речной и морской в ближайших многочисленных бухтах и заливах рыбой.
Тётка, конечно, гнала самогон с медовухой, и пасеку облюбовали Владивостокские чекисты - чернь, только что выползшая из грязи в князи, напялившая на себя блестящие черные куртки, обвешанная наганами и маузерами, получившая неограниченную власть над народом.
Днем они пытали остатки бывшей интеллигенции, не сумевшей убежать за границу, вечером расстреливали обработанный и отработанный человеко-материал, а ночами к у л ь т у р н о отдыхали на пасеке – подальше от посторонних глаз. Здесь они напивались и заставляли танцевать голяком на столах своих девок.
Дом был весьма обширный, уютный и в таком глухом, но довольно близком от города месте, что доблестные чекисты превратили его в подпольный бордель. И всё это на глазах у малолетнего Павла…
Ах, Россия-Россия! Никак не войдет в твою дикую каннибальскую голову эта элементарная истина: з а в с ё х о р о ш е е н а д о п л а т и т ь, з а н е х о р о ш е е – п е р е п л а ч и в а т ь!
… А юный Павел помогал тётке, прислуживал чекистам, копил деньги. В шестнадцатилетнем возрасте у него уже созрели такие способности, которые позволили ему купить поддельный паспорт с вклеенной туда фотографией матери, поехать в Сибирь, выкрасть мать из лагеря-поселения и привезти ее во Владивосток.
Здесь ей быстро нашли мужа – коротышку и выпивоху. Она взяла фамилию нового мужа и получила уже законный паспорт. Чтобы ее никто из старых знакомых не встретил, не узнал, не сообщил в энкэвэдэ, поселилась она далеко за городом, в тайге, прожив там несколько лет, пока пьяница муж ни умер.
Как-то, лет через шестьдесят, я, брат Серега и Павел /который давным-давно превратился в Савла!/ сошли с электрички и пошли по шпалам. На Павлову дачу.
– Вот там матушка жила с пьяницей отчимом, – Павел махнул на поселок. – А вот здесь, – он махнул на ближний барак из тёмного немецкого кирпича, который чрез три океана сто тридцать лет назад завозили на пароходах в юный Владивосток – живут сто лет рыжие…
И на его слова вышли из барака ярко рыжая женщина и такой же пацан.
Мы с Серегой переглянулись, одновременно ощутив иллюзию времени, жизни и еще черт знает чего, что не выразить словами, но что иногда, в некие жуткие мгновения вдруг осознаёшь как глобальное одурачивание нас этим непостижимым пространством-временем, безразличным к нашим тщетным потугам – как самым высоким, так и самым низким.
Тайга под натиском хищников-людей исчезла, застроившись сарайчиками-дачками и военными подземными арсеналами. /Впоследствии, генералы и полковники эти арсеналы разворовали – на цветной металл, на продажу оружия в Чечню, арсеналы подожгли, повзрывали, чтобы всё разворованное списать/.
Своими руками соорудил себе на одной из сопок двухэтажную дачку и Павел. У него была страсть к дереву. Советская власть к комфорту своих граждан относилась индифферентно и много десятилетий мебель не производилась. И в свое время Павел, при жизни с нами, сделал два дивана, кресла, буфет.
Но строительством дачи он занимался в лечебных целях – боролся со смертью. Под семьдесят лет от постоянных запоев у него забарахлили сердце и печень. «Не жилец», – сказали ему врачи.
Возможно, нет уже на свете тех врачей с их диагнозами, а Павел вот он, жив. И выпил еще несколько бочек водки… Правда, незаметно для себя, он действительно давно умер, а вместо него, под его личиной живет Савл. Воистину, иногда
м ы у м и р а е м г о р а з д о р а н ь ш е н а ш е г о т е л а, н о н е з а м е ч а е м э т о г о у ж е у м е р ш и м у м о м.
Есть всемирно известная многовековая итальянская поговорка: Dolce far niente /дольче фар ниэнтэ/ – Сладкое ничегонеделание.
Пожалуй, каждый из нас состоит из двух сознательно-бессознательных половин. Первая: В е ч н а я з а б о т а. Это просто р е а л ь н о е, чувственное ощущение скоротечности жизни, ухода ее сквозь пальцы, невозможности удержать. И тогда мы становимся как бы орудием, стремящимся побороться с иллюзорностью собственного существования.
Тем, кому особо повезло /или не повезло?!?/ – талантливым, сначала в силу молодой наивности кажется, что своей гениальностью, трудом, именно им удастся внедриться в бессмысленный поток сыплющегося в бездну времени и как-то его приостановить, сделать осмысленным, направить на турбины, крутящиеся в пользу человека.
Тех, кому Бог не дал особых талантов, тоже терзает з а б о т а: нужно размножаться, зарабатывать, покупать… ЗАБОТА.
Но чем старше мы становимся – талантливые и не очень, тем чаще нас посещает вторая наша половина: Dolce far niente – желание НИЧЕГО не делать. И с возрастом эти «сладкие» мгновения безумной прострации – смерти при жизни – удлиняются-удлиняются, пытаясь п о л н о с т ь ю вытеснить из нас всяческие з а б о т ы, превращая их уж в совсем ничтожнейшие «заботы» о животном поддерживании жизни.
Действительно, с годами нас всё чаще посещают тяжелые мысли о бесполезности всего вокруг и собственной персоны в том числе.
Всё и все устаревают, забываются, исчезают. Самые-самые прославляемые гении превращаются в конце концов в анахронизм, в историческую пыль, детскими – нелепыми и смешными – становятся их некогда славные достижения. Но это – гении, а основная масса падает в вечность безымянно, бессмысленно, как передаточное звено неведомой нам цепи, сконструированной Кем-то для собственных, но не для наших целей.
В подобные тяжелые минуты пессимизма мы вдруг видим себя со стороны: сумасшедших, надеющихся на будущее, где старость, болезни и смерть, где планета Земля – Кем-то гениально устроенное кладбище…
И тогда мы, каждый по-своему, пытаемся р а з в л е ч ь с я, уйти в какой-нибудь микро-смысл существования, одновременно варясь во всеобщей макро-бессмысленности бытия.
Некоторые, с самых молодых ногтей, сознательно или бессознательно бросают вызов Высшим Силам, уходя на всю жизнь в пьянство, разврат, скотство.
Другие, осознавая ничтожность собственных сил, ума и краткосрочную временность пребывания на Земле, живут тихо, скромно, без претензий, без дум о высоких материях, принимая жизнь так, как ее принимают бараны в загонах или куры на птицефермах. Питательнейшая биомасса для выращивания фашизмов, коммунизмов, капитализмов, наполеонизмов!
И, наконец, творцы – группа, где кроме истинных талантов-гениев, толкаются множество графоманов, параноиков-шизофреников, изобретателей «perpetuum mobile». Своим настоящим или больным творчеством они тоже пытаются прикрыться от смертности, непонятности и необъяснимости замысла божия. Забывая, что всё наше творчество, как настоящее, так и графоманское – весьма условно.
Разве МЫ выдумали гвоздь, колесо, электричество и всё остальное, что мы выдумали? Нет, конечно. Всё это без нас у ж е существовало вечно. Не на Земле, а в законах Вселенной. А нам лишь ПОЗВОЛЯЮТ пользоваться крохами с божьего стола. Но и они, эти крохи, которые мы так самонадеянно присвоили себе как свои открытия, остаются такими же изначально непознанными, хотя мы ими вовсю пользуемся. Простейшее привычное зеркало! Оказывается, не поддается, не понятен до конца истинный принцип его отражения!!!
А кто видел электрон?! А кто может объяснить н а с т о я щ и й принцип действия магнитного поля, радиации, гравитации?! На планете Земля – н и к т о.
Спросите любого опытного врача-хирурга, и он вам расскажет несколько поразительных случаев из собственной практики. Да, есть новейшая медицина, она помогает, спасает, лечит. /Тех, у кого есть деньги!/. Но есть и фантастические необъяснимые эпизоды. Когда здоровый человек умирает от пустяка и почему-то никакая медицина не может его спасти. И наоборот: фактически уже покойник, человек, никаким образом несовместимый с жизнью, вдруг волшебно выздоравливает – без медицинской помощи!
Срабатывает з а п л а н и р о в а н н о с т ь, о которой говорилось в первой главе этого труда?...
Наши Создатели дают нам науку, как механического зайца на собачьих бегах. Чучело зайца несется на штанге впереди, за ним мчатся собаки. Вот-вот, кажется догонят, но скорость зайца увеличивается, и собаки, с высунутыми языками, опять позади…
В общем, как в древней шутке древнего философа: «Чем больше я знаю, тем меньше я знаю». То есть, чем больше площадь круга наших знаний, тем более увеличивается длина окружности этого круга, который окружает со всех сторон б е с к о н е ч н о е непознанное.
Вот так, осознав порой как будто явную бессмысленность своего кратчайшего существования в этом сказочном мире, мы и впадаем в различные фазы, стадии и методы борьбы со страхом перед жизнью, смертью и отсутствием понятного смысла.
Причем, в реальной жизни, а не на бумаге, практически, все мы пробуем все выше описанные методы этой самой «борьбы» с этой самой «бессмысленностью».
К а ж д ы й с х о д и т с у м а п о – с в о е м у, н о в с е п о п а д а ю т в о д и н д у р д о м?
Власть тьмы – порождение нашего неверия в разумность пространства-времени, неверия в нашу значимость, нужность появления на Этот Свет, неверия в свою к о с м и ч н о с т ь, в общность со Вселенной.
И тогда власть тьмы сначала пожирает наши души, мысли, тела, дела. А потом – общества, страны, планету. И вместо того, чтобы из Савлов вырастать в Павлов, мы, наоборот, деградируем, вырождаясь в подонков и преступников.
Итак, высший взлет Павла – в шестнадцать лет, когда он, перехитрив мощную вооруженную кровожадную систему, спасает из сталинского концлагеря свою любимую мать.
А дальше… Дальше умирает ее полуфиктивный муж-пьяница, но Мария Андреевна смертельно боится куда-то идти устраиваться на работу, потому что наступили совсем людоедские времена и уже не концлагеря-поселения, а по всей огромной стране, занимающей шестую часть сухопутной территории планеты – страшные сталинские лагеря с расстрелами десятков миллионов граждан!
И она боится, что проверят ее прошлое, документы, и тогда уже не поселение в Сибири, а расстрел. Ее старшие дочери выросли, покинули детдом, тайком встречались с ней и понимая, что им может грозить, быстро и успешно повыходили замуж, уехали далеко, в другие города.
А Павел опять химичит с паспортом, уже с собственным, убавляет себе два года и не попадает в армию. Весь мир на грани гигантской войны, а Павел лазит по таёжным кедрам, рвет смолистые шишки с орехами, продает их на базаре, содержит мать и себя, пьёт и гуляет. Потом ловко устраивается кочегаром в военно-вспомогательный флот, в гражданскую команду – оттуда не берут в армию.
Начинается самая кровавая на планете война, более пятидесяти миллионов погибших, из них – более двадцати миллионов советских. А Павел делает за эти годы всего несколько рейсов в качестве судового кочегара на Камчатку и обратно – с бомбами, снарядами и продуктами, но под усиленной охраной военных кораблей. В свободное время получает более высшую и легкую профессию моториста, пьёт, гуляет с женщинами, мужья которых на фронтах или уже в безымянных военных могилах. И продолжает содержать мать.
Заканчивается война. Полная разруха. Миллионы погибших. Миллионы инвалидов – без рук, без ног. Все они мгновенно вымирают – их убивает послевоенное расслабление туго закрученной нервной фронтовой пружины и их ненужность в новой мирной жизни. Умирает и мой отец подполковник в возрасте тридцати четырех лет.
А Павел жив, феноменально здоров и на его счету уже несколько официальных и неофициальных жен и детей. Но о своей матери не забывает и как может, на крохотные деньги, продолжает ее содержать.
Пленные японцы по всему Владивостоку строят из шлакоблоков двух-трех этажные дома. Павел к этому времени уже третий механик на паровом буксире. И он получает комнату в таком доме. Веселенькая просторная комната на первом этаже двухэтажного дома. Нет ванны, туалет на улице, только вода в общей раковине в коридоре на трех хозяев. Но это чудо – иметь свою комнату. И Павел тут же переселяет мать из тайги в эту комнату, а сам живет либо с очередной женой, либо на буксире. Но… иногда и всё чаще, он заявляется к матери и пьёт там запойно или притаскивает девку с улицы… И так – годами.
«Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой придуманных пространств, причин, времен?» – это поэт Блок. Гениально-провидчески…
Как-то я ехал в троллейбусе, рассеянно смотрел на мелькающий городской бездарно-бессмысленный ландшафт и что-то давнее-давнее всплыло. Я узнавал желтый двухэтажный дом, знакомое окно с уже новой рамой и толстым зеркальным стеклом, ибо там ныне располагается хлебный магазин. В той самой комнате, где когда-то жила Мария Андреевна.
Более сорока лет назад мы раза три приходили сюда с матерью в гости, не подозревая, что вытворял здесь Павел и сколько у него было жён – это выяснилось потом, спустя много-много лет.
Мария Андреевна жила сверхбедно, Павел давал ей тридцать рублей, но встречала нас всегда радушно – чаем и маленькими бубликами, а больше у нее ничего и не бывало.
Вокруг – огороды, сады, частные домики, напротив – заводик, делавший из морских водорослей дефицитный агар-агар со специфическим запахом. Захолустье, как и весь тогдашний Владивосток – кроме нескольких центральных улиц с дореволюционными зданиями, вошедшими во все мировые архитектурные справочники.
Сейчас – вокруг гигантские дурацкие панельные дома, для самых нищих, загазованные мосты-авторазвязки, кишащие импортными авто, вымирающие разбитые троллейбусы…
А домик всё стоит. Меняются его хозяева. Прошла и эра хлебного магазина и в этой комнате какая-то залипушная бандитская фирма. Давным-давно умерли все жильцы этого дома и нет никакого дела новым поколениям до прошлого – выжить бы самим в очередном российском кошмаре…
А домик всё стоит. Интересно, приходит ли сюда хоть иногда на экскурсию Павел? И если приходит – что он чувствует? Ведь что-то чувствовать он еще в состоянии – даже и в личине почти девяностолетнего Савла…
«Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой придуманных пространств, причин, времен?»
П р о ш л о е – ф а н т а с т и ч е с к и й с о н, о т к о т о р о г о о с т а ю т с я н е с к о л ь к о н а и в н ы х с т а р ы х в е щ е й…
Канули в небытие миллиарды людей и устаревших вещей, а Павел жив. И не просто кое-как жив – он в свои почти девяносто на пике потребления современных товаров, поскольку последняя жена, которая младше его на двадцать шесть лет, с которой он прожил почти сорок, продолжает усиленно ковать золото – машина по производству денег. И уж здоровье рассыпается и выглядит в свои шестьдесят старше девяностолетнего мужа, но мания обогащения только разгорается – даже в фантастической России, где любой бизнес п о л н о с т ь ю под контролем бандитов, забирающих пятьдесят процентов. А еще нужно платить дань: милиции, налоговой инспекции, торговой инспекции, пожарникам, мэрии – всем, кроме государства, которого в России не существует. Впрочем, все эти спекулятивные запредельные цены оплачивает рядовой потребитель из своих сверхнищих пенсий и зарплат.
С помощью этой главы и ее главного героя по имени Павел, я пытаюсь сделать, наверное, невозможное, я пытаюсь проникнуть в одну нашу извечную краеугольную, но весьма зыбкую истину, которую очень точно выразил писатель Горький: «В человеке всегда борятся два противоположных стремления – быть лучше и жить лучше».
Конечно, далеко не всегда и далеко не в каждом борятся, но…
Когда-то я даже завидовал в какой-то мере Павлу: его мощной фигуре, феноменальному здоровью, его просто фатальному жизненному везению. Десятки миллионов погибли в СССР в борьбе за какие-то там идеи: за честность, за справедливость, за счастье, за науку, за искусство и за просто так – как «враги народа». И каких людей – умных, талантливых, гениальных!
А Павел, с узким лобиком, с нулевым интеллектом, ничтожная посредственность – прожил недурно животную жизнь, неоднократно одурачив гигантскую кровавую систему, которую боялся весь мир и которая сгубила миллионы умных…
Или его мать отмолила у Бога это везение? Действительно,
словно сам Бог устраивал Павлу его успешность до старости! Даже среди многочисленных Павловых детей оказался врач, занимавший большую должность в местной медицинской мафии. Хитрый Павел, конечно же, сблизился с ним, предчувствуя впереди садистские выкрутасы старости. Сын этот впоследствии неоднократно его спасал от смерти. Однажды он зашел к Павлу в гости и увидел, что тот вот-вот погибнет – аденома предстательной железы пережала мочевой канал, а Павел, не соображающий в медицине, молча распухал.
Ему тут же сделали операцию, удалили аденому. Хотя, такая возможность для простых смертных в СССР / и в нынешней России для 90% населения, не имеющих средств!/ была недоступна и люди умирали и умирают от разрыва мочевого пузыря...
Потом, под восемьдесят, от бесконечного пьянства и обжорства у Павла началась аритмия сердца, и опять помог сын-врач – вшили баснословно дорогой /для простых честных смертных!/ водитель сердца. И вновь годы пьянства.
И уже новый, более усовершенст¬вованный аппарат вшивают Павлу. И опять пьянство – литрами, любимый напиток – капитанский ром, сорок восемь градусов, в восемьдесят шесть лет...
Когда-то я в какой-то мере завидовал Павлу. Это было тогда, когда я, молодой, верил в материальное, не понимая всю его фантастическую иллюзорную з а м а н и х у. Но потом пришли годы творчества. Моя собственная литература перекроила мой мозг, мое мышление. И однажды я п о н я л эту известную фразу Н. Островского, которую заболтали, превратив в банальность и анекдот: "Жизнь даётся один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы..."
Но еще позже я понял, что творчество – тоже как будто иллюзия: все наши искусства, науки, техники. Всё это весьма временно, относительно, преходяще.
Однако, без творчества н е т р а з у м н о й ж и з н и.
А животным быть – неинтересно! Творчество ведет нас с крохотной Земли в Большой Космос. И творчество – всегда не для себя.
Все мы, конечно, не ангелы, ибо созданы на животной основе, а разумного, человеческо-абстрактного в нас – ничтожнейшие проценты! Далеко не ангел и автор этих строк: и бурная дурная молодость, к неоднократные периоды алкоголизма... Наши поколения – безотцовщина, полнейшее отсутствие с детства положительных мужских примеров, а образцы – Павлы-Савлы да еще по радио "великий Сталин" и "бессмертный Ленин"...
И всё-таки, ч ел о в е к р а з у м н ы й, МУЖИК, после тридцати о б я з а н выкарабкаться со дна, из грязи – даже в такой дикой стране, как Россия, и однажды понять: и я, и я д о л ж е н положить на эту бесконечную непознанную гору Вселенной песчинку чего-то ТОЛЬКО СВОЕГО очень-очень полезного, доброго, нужного ВСЕМ!!!
Да-да, разумеется, эта моя ничтожная крохотная незаметная песчинка на бесконечной горе Вселенной – наивна и смешна, никому не видна и ничто не меняет, но я должен, должен, должен!!! Именно – дол-жен. Отдать долг за то, что мне был подарен волшебнейший шанс – один из вечности – появиться, материализоваться в этом мире. Я занял на мгновение место в пространстве-времени. И за него я о б я з а н заплатить.
Не всем нам удается расплатиться за подаренную жизнь на официальной работе, где мы получаем деньги. Не каждому удается и семейная жизнь, которую многие считают как раз той самой платой Богу.
Но каждый из нас в состоянии сделать что-то такое полезное, доброе не шкурное, что хоть как-то может оправдать наше появление в этом видимом мире.
Да, творцы тоже стараются продать свое творчество – чтобы поддерживать собственную жизнь и творить дальше. И нам хочется денег, уюта, комфорта. Но не ценой убийств, воровства, холуйства, альфонства.
Я прожил кошмарную нищенскую жизнь на самом дне. И сейчас, тяжело больной, искалеченный медицинскими подонками, умирая в пятьдесят пять лет – без малейших средств, без работы, без лекарств, от голода – я б е с к о н е ч н о благодарен судьбе ли, Богу ли за те крохи творчества, которые мне были даны.
У таких, как Павел, вехи: количество выпитого и съеденного. И еще количество брошенных им детей.
Как будто вёл его Бог по жизни, охранив и сохранив до жутчайшей б е з р е з у л ъ т а т н о й старости, приведя к наказанию бездонной пустотой!
Я не стал бы посвящать пустому Павлу отдельную главу, если бы не та же зыбкая вечная наша проблема: "быть лучше или жить лучше?" В нынешней уголовной России победила вторая половина: жить лучше л ю б о й ц е н о й. Убивая, грабя, холуйствуя. Победила у судей, прокуроров, милиционеров, врачей, чиновников – превратив их в Савлов, в преступников, в подонков. Им я посвящу последнюю, документальную главу. Но о Павле, как о типичном представителе с а в л и з м а, мне придется вкратце дописать, преодолевая скуку, отвращение и сопротивление материала, ибо писать о п у с т о т е весьма сложно!
Его привели к нам в нашу узкую комнату, мы жили в то время в школе, и познакомили с матерью. 1958 год. Десятки миллионов советских мужиков погибли на войне и умерли после войны. Десятки миллионов молодых женщин остались без мужей...
После смерти мужа у матери в конце концов появился "бой-фрэнд" –молодой, на три года младше, смазливый еврей Жора, выдававший себя за грузинского князя...
Жора имел морское высшее образование, работал штурманом, возможно, ходил за границу. Эдакий холеный, лощеный, в морской форме, хотя в гражданском флоте ее носить было совсем необязательно, но форма в те послевоенные времена пользовалась колоссальным успехом и доверием у женщин.
Жора появлялся редко, ни разу не принес ни конфетки, ничего другого. Исчезал на месяцы. В последнее его годовое отсутствие и появился Павел. Жора еще вернется, найдет наше новое местожительство в бараке, увидит во дворе меня, я ему сообщу неприятную новость, вызову к нему на улицу мать, Жора будет лить слезы, но поздно – на кровати прочно расположилась пузатая туша Павла...
Мне было восемь, когда я впервые увидел Павла и впечатления он на меня не произвел: плотный, старообразный – в свои тридцать девять, очень узкий лоб, черные брови, черные волнистые волосы, мощные руки, ноги и дырявые казенные пароходские ботинки возле порога. И первый взгляд на меня – пустой, фальшивый. Еще бы: к тому времени он уже был с е м ь раз женат и детей имел разных немеряно.
Впрочем, в дальнейшем он относился ко мне неплохо, пытался как-то зацепиться, затормозиться, создать очередную семью. Но его неумеренное сказочное здоровье, жадность к животной жизни, желание потребить как можно больше в этом мире питья, еды и женщин, вели его своей дорогой...
Они были совсем не парой, матери требовалось что-то более платоническое, говорливое, а Павлу – наоборот. Союз этот держался недолго, непрочно и на том, что Павел имея классов пять и курсы мотористов, страшно гордился своей новой связью с молодой женщиной с высшим физико-математическим университетским образованием. По тем временам подобные женщины в России – большая редкость, тем более, в тогдашнем совсем провинциальном диком, на самой окраине страны, Владивостоке.
У Павла, как у универсального выживальщика и долгожителя, был поразительно развит нюх на текущую и будущую конъюнктуру бытия. Тогда высшее образование в СССР только-только поднималось, входило в моду и силу, а Павел тут как тут – вот и новая жена с высшим, да еще физико-математическим дипломом, едва ли ни единственная такая на весь город.
Пройдут годы и станет понятно, что в первой космической, но нищей державе более-менее сносно могут жить продавцы-прохиндеи да партийные бонзы. И Павел сменит ориентацию, женившись на продавщице, выучит ее и под девяносто лет станет "новым русским".
Но это потом. А пока он широко афишировал свою связь с молодой учительницей. Поскольку у него никогда не было друзей мужчин – на общение со своим полом он никогда не тянул: и от недостатка настоящего мужского ума, и от огромного самомнения о себе, что является одним из признаков шизофрении, как, впрочем, и алкоголизм, то Павел хвастал своей новой женой перед коллегами на судне. И хвастал как всегда с целью – повысить собственный статус.
Организация, в которой Павел проработал до пенсии, была с т р а н н о й. Это военно-вспомогательный флот, обеспечивающий боезопасами, горючим и продуктами все военноморские базы Дальнего Востока.
Советский Союз, как и нынешняя Россия, состоял из множества почти самостоятельных княжеств. И армия не являлась исключением: пограничники, летчики, ракетчики, танковые дивизии, сухопутные, строительные войска, моряки – всё это, разумеется, имело свои штабы, гигантское количество генералов, полковников и свое собственное снабжение.
Поэтому организация, в которой работал Павел, была сравнительно небольшая,поскольку занималась обеспечением только своих морских баз, а у всех остальных - лётчиков, пограничников и так далее имелся собственный обеспечивающий транспорт и соответствующие службы. В силу этих обстоятельств военновспомогательный флот, где трудился Павел, состоял из устаревших паровых кораблей. Командовали там адмиралы, но на кораблях служили офицеры запаса, то есть, в мирное время гражданские капитаны, штурмана и механики с вольнонаёмным рядовым составом.
И все эти капитаны-штурмана-механики – динозавры с довоенных и военных времен, без образования или в лучшем случае, со среднетехническим. Они знали друг друга, сплетничали и доживали здесь свой век, ибо идти им больше некуда – ни дипломов, ни знания новой техники. И сюда совсем не было притока молодых образованных кадров – на ничтожную зарплату, без заграничных рейсов, на архаичную технику с миллиардами тараканов и крыс...
Поэтому старые кадры здесь держались и их держали – чего бы они ни вытворяли... Павел, известный как круто пьющий и бесконечно брачующийся, явно поднял свой престиж женой-учительницей. В результате получил должность старшего механика довольно большого судна, а потом и направление на двухгодичные курсы в Ленинград, которые приравнивались фактически к высшему образованию, но... только в данной организации.
Павел, как и Жора, щеголял а военизированной морской форме, носить которую ему было совсем необязательно, причем, к своим трем нашивкам на рукаве старшего механика пришпилил незаконную четвертую, капитанскую... На фоне тогдашнего нищего населения – рабочих с супернищенской зарплатой, освободившихся из сталинских тюрем зэков, ходивших в телогрейках и кирзовых сапогах, форма, конечно, смотрелась.
Это не совсем тот роман, в котором подробно подавалась бы широчайшая панорама сгинувших времён - с их нравами, бытом, героями. Что жаль, ибо весьма трудна задача сей главы – показать на примере Павла, как многие с годами вместо возрастания души, мудрости, приближения к Богу, наоборот: мельчают, подлеют, превращаются в Савлов – так, как в нынешней России со всей ее савлинской властью!
Впрочем, еще наблюдательные древние римляне заметили: Barba philosophum non facit. – Борода не создает философа.
Действительно, и чего это я прицепился к какому-то Павлу? В конце концов, он не занимал никакой существенной должности, подумаешь, какой-то бывший стармех парового корыта, давным-давно порезанного на гвозди! Всю жизнь этот человек барахтался в советской нищете, борясь за личное существование, урывая по возможности кусочки для ублажения собственного организмика. В конце концов таких –миллиарды.
Но сейчас, в конце своей жизни, погибая жуткой смертью в этой дикой стране, без помощи, так, как если бы я умирал один, лежа в пещере, я вполне осознаю, что при всей з а п л а н и р о в а н н о с т и нашего фантастического мира, при том, что Будущее У Ж Е существует, нам все-таки дается кусочек с о б с т в е н н о й свободной воли – участвовать в строительстве Этого Света. А может быть – и Того... И тогда вопрос не только в том, какую должность занимал, но и к а к прожил.
Текущие времена формируют нас, но и мы формируем текущие времена. Всё и все взаимосвязаны на планете – в едином биополе. Трудно вырваться из паранои полководца, одержимого войнами. Трудно уйти от захватившего власть лживого политикана-вора. Трудно выкарабкаться из алкоголизма, из курения! Из...
Но есть, есть в нас кусочек этой л и ч н о й воли, который либо помогает нам выбраться из дерьма, либо, наоборот, опускает нас на самое дно подонства.
Павел одновременно посещал свои несколько бывших семей, где росли его маленькие сыновья. Он им не помогал, не платил алименты, но, очевидно, готовил себе помощь в старости...
Его рейсы – на Камчатку. Старое, на угле паровое судно "Обь". Двадцать дней туда и столько же обратно. И месяц там, в Петропавловске. Потом Владивосток. Месячный дикий запой. К нему присылали курьеров: явитесь на работу. Он писал трясущейся рукой записку с одним корявым словом: болен.
Впрочем, в запои он входил чаще где-то за пределами нашего жилья. Однажды мать моя встретила его в центре города – черного, грязного, оборванного. Он понашил себе несколько дорогих костюмов, но по пьянке их уничтожал, бесконечно терял или снимали с него новые наручные часы, иногда золотые...
Мать он не узнал, а позже его, с белой горячкой в дурдоме, где он бывал в таком состоянии неоднократно, привязали к кровати и едва откачали под капельницей. В те времена медицина декларировалась как народная, и хотя бы оказывали хоть какую-то помощь. В нынешней России люди падают на улицах и их трупы лежат часами.
Работая старшим механиком, а это второй человек после капитана на судне, Павел очень плохо разбирался в технике, его знания так и остались на уровне моториста. Но этот наш удивительный российский парадокс: чем выше должность, тем меньше можно знать и работать. Сделают младшие.
И еще парадокс внешности. В диких странах солидная внешность да плюс форма – это всё!
Как много неумеющих плавать отлично держатся на плаву!
Так держатся миллионы прохиндеев с животами и жирными холками. Так держался и Павел на руководящей работе. Периодически он обязан был сдавать экзамены – полный технический осмотр и прием машинного и рулевого отделений судна некой комиссией и даже не одной в течении каждого года.
Приходили эти спецы – нищие, худые, голодные, ничтожно одетые. Смотрели на солидного Павла в солидной дорогой отутюженной форме, в солидной морской фуражке с солидным золотым "крабом"... А в каюте – бутыль с двадцатью литрами солидного девяностошестиградусного спирта, да закусь...
Ныне, конечно, другие цены у Савлов: прокуроришек, судейчиков, ментюшников, депутатишек, врачишек и прочих п с е в д о и д о в.
Но какими бы регалиями ни раскрашивали каннибалы свои псевдомундиры и псевдопрофессии – псевдоиды всегда терпят фиаско, даже если им и удаётся дожить до ста ворованных лет.
Сначала позорнейший крах постиг карьеру Павла, и я был тому невольным, но весьма активным свидетелем...
1963 год. Лето. Мне неполных пятнадцать. Мать с Павлом летят на "запад" – на Северный Кавказ в курортный нарзановый городок Кисловодск. У Павла путевка, мать – "дикарем". Так ни разу в жизни она и не побывала по настоящей путевке в санатории: путевки не продавались, их выдавал профсоюз, но учителям почему-то путевок почти не полагалось.
А мне, в качестве компенсации за то, что остаюсь на все лето один /хотя за мной и присматривала описанная выше Павлова мать, но номинально/, мать покупает долгожданный взрослый велосипед, о котором я столько лет мечтал!
Машин в городе мало, еще большая лесная и морская зона по всему периметру бухт и заливов, еще нет ТЭЦ-2, нет военных заводов, микрорайонов, но есть воздух и есть где гонять на велосипеде! Мы с пацанами сколачиваемся в "велобанду" и целыми днями на колесах, десятки километров гонок по очень пересеченной гористой местности. А поскольку барак наш стоял на перекрестке асфальтированных дорог, то я частенько гонял в одиночестве и по ночам, предпочитая велосипед пустой жутковатой ночной квартире.
Ну, а кушать, разумеется, было нечего. Пару пучков редиски, купленных у бабок, торгующих возле магазина, да полбулки хлеба на весь день. Наступало сильнейшее истощение организма...
Тем не менее, девятый класс я начал блестяще, пятерки так и сыпались во все классные журналы и тетради. Мне все вокруг стали пророчить золотую медаль после одиннадцатого класса. Стала необыкновенно расцветать и внешность, из гадкого утенка я вдруг начал превращаться хотя и в тощего, но писанного красавчика.
Но судьба готовила мне совсем другую жизнь – на самом жутком грязном нищем дне. Судьба есть судьба, с ней не поспоришь.
Б е с п о л е з н о ж а л о в а т ь с я Б о г у н а Б о г а, т е м б о л е е, ч то н а З е м л е Е г о н е с у щ е с т в у е т.
Мою судьбу – грубо и жестоко – решила варварская советско-российская медицина: в самом начале жизни и в конце – сначала искалечив, а потом и добив...
Ч т о б ы л е ч и т ь с я у в р а ч е й – к о н о в а л о в – н у ж н о и м е т ь л о ш а д и н о е з д о р о в ь е!
Мое невезение началось задолго до моего рождения. Мне не повезло с воровской, каннибальской страной. Как не повезло и моим родственникам, и миллионам самых лучших: умным, талантливым, честным моим согражданам. Да иначе и быть не могло – в дикой стране всё наоборот: в почете разного рода ублюдки – убийцы, воры, спекулянты. Псевдосудьи, псевдопрокуроры, псевдомэры, псевдогубернаторы, псевдопрезиден¬ты, псевдоврачи. Псевдоиды...
В восьмилетнем возрасте впервые разыгрался у меня приступ – сильнейшие боли внизу живота. Трое суток корежило, не ел, не спал. Прошло. А потом почти ежемесячно приступы стали повторяться.
Меня осматривали так называемые д е т с к и е врачи и однажды, уже лет в одиннадцать, даже положили в жуткую фанерную инфекционную больничку с разнообразной заразой, где дети спали по двое в одной кровати. Положили с диагнозом: глисты или, по-научному, гельминты. Но никаких "гельминтов" у меня не оказалось...
И вот, когда я так блестяще начал девятый класс, в начале ноября у меня разыгрался очередной приступ, и мать, не зная уже что и делать, вызвала скорую помощь.
Подъехала черная легковая длинная машина – "ЗИЛ". Очень престижная в те давние времена примитивной техники. Ездили в таких только очень большие начальники и очень высокие партийные прохиндеи. Видимо, списали по старости и отдали в "скорую помощь". И вот, приехавшие "специалисты"-медики определили у меня аппендицит и на всех парах помчали на операцию.
На дороге, на повороте, еще один "специалист", водитель, этой машины на полной скорости врезался в переезжавший дорогу самосвал. Мать, сидевшая на переднем сидении, разбила головой стекло и вылетела на капот. Хорошо, что не взяли с собой грудного еще братишку, Серёгу... А я ударился головой об какой-то никелированный штырь.
Очнулся через двое суток в больнице, но не с аппендицитом, а с гигантски распухшей головой и полной потерей памяти – не помнил даже, сколько мне лет.
Мой аппендицит через прошедшие сорок лет всё еще на своем месте. Как я позже, уже будучи взрослым, выяснил: мои приступы – это заболевание половой сферы. Несложная операция в детстве или ранней юности, либо ждать естественного исхода, потому что у многих эта болезнь годам к двадцати проходит сама, перерастает организм.
При всей тогдашней зачаточности советской медицины, данные об этой болезни были известны... Но в каннибальской стране основное – суметь напялить на себя какой-нибудь мундир. И тогда ты бог и царь – никем и ничем не контролируемый...
После тяжелейшего сотрясения мозга моя блестящая память исчезла, как будто ее никогда не было. Начались страхи, сильнейшие сердцебиения. Мать добилась, чтобы меня положили в краевую больницу. Жуткие казематы из темного красного кирпича, построенные до революции. В палатах по двадцать человек. Тут же, в агонии, умирающие. Ни малейшей им помощи...
Лечили меня аспирином, лошадиными дозами. Когда я понял, что прожгу желудок, стал выбрасывать "лекарства" в унитаз. Определили диагноз: дистрофия сердца и общая дистрофия второй степени. И удалили гланды.
П и с а т е л и – э т о в е л и к и е п л а к с ы, ж а л у ю щ и е с я б у д у щ и м п о к о л е н и я м н а н е с о в е р ш е н с т в о п р о ш л о г о.
Не знаю, хочу ли я пожаловаться кому-то на эту иллюзию – мгновенную, глупую, – которую мы называем ж и з н ь ю. Но кому жаловаться? Тем более что будущие поколения вряд ли имеют будущее и сами нуждаются в большом сочувствии.
Невооруженным глазом видно, что жизнь резко ухудшается: экология, количество населения, его новейшее полнейшее одичание, новая мировая революция – терроризм...
Очевидно, "прогресс" идет к тому, что нам, существам органическим, скоро придется уступить планету собственным созданиям – компьютерам с интеллектом...
Это щемящее ощущение скорой конечности прежнего земного мира и собственной жизни и движет моей рукой, которой осталось существовать в этой глупой жестокой иллюзии недолго.
В с ю ж и з н ь с т р е м и м с я в б у д у щ е е, а у м и р а е м в н а с т о я щ е м.
Только что было семнадцать, но мгновенно промелькнуло почти сорок лет и вот-вот я встречусь с Богом или НИЧЕМ. В это невозможно поверить, это невозможно понять – а как же в с ё здесь останется без меня, а как же мои неопубликованные книги, а мой недописанный роман?!
Хотя отношение к жизни и смерти с возрастам становится совсем иным, нежели в молодости, где будильник тикает в другом измерении. Но глядя на молодых, я им не только не завидую, а жалею – как очередные порции органической биомассы, мнящие себя разумными, а в действительности, одурачиваемые Высшим Разумом...
Планета Земля - одна из бесчисленных космических машин. Вращаясь, она своей гравитацией вытягивает из НАСТОЯЩЕГО вселенского времени крохотные мгновения и наматывает их на своей поверхности. Так образуется наше локальное время - наши миллионы лет, наша история, наша иллюзия, ибо все эти "миллионы лет" могут равняться какой-то доле секунды НАСТОЯЩЕГО вселенского времени.
Не моя идея - Эйнштейна. США недавно запустили даже два очень дорогостоящих спутника для проверки этой гипотезы. Тамошние учёные решили, что достигли божественных высот и могут раскрыть самые сокровенные тайны...
Как же смеются над нами наши Создатели, над нами, их детскими игрушками, не осознающими свою иллюзорность!
Что наша жизнь? Наивная игрушка
В ручонках детских подрастающих богов?
Взрослеют боги и бросают погремушки
В ненужный ящик позабытых снов.
И мы в том ящике - поломанные куклы
И оловянные солдатики без ног.
Земля - кораблик детский, утлый,
По ручейку его пускает юный Бог...
Современные математика и физика подтверждают возможность путешествий в прошлое и будущее, то есть, реальное существование машин времени. ВРЕМЯ - материальная величина, мы не можем её пока пощупать руками, поскольку не обладаем соответствующей наукой и техникой, которая давно есть у тех многочисленных ЧУЖИХ, посещающих нас на так называемых НЛО.
Время неразрывно связано с пространством, и имея машину времени можно реально уходить в реальное пространство-время, в ПРОШЛОЕ и БУДУЩЕЕ, которые, как утверждают современные математика и физика, существуют ОДНОВРЕМЕННО.
А это значит, что для наших будущих потомков, которые, как утверждает наука, УЖЕ где-то существуют РЕАЛЬНО, не существуем мы, потому что для них мы уже давно умерли.
Но у этих наших будущих потомков тоже есть свои будущие потомки, для которых всё прошлое тоже умерло! А у тех будущих - своё будущее, для которого тоже нету прошлого... И так - до бесконечности, а точнее - до той начальной (или конечной?!) точки, где не будет ни ПРОШЛОГО, ни БУДУЩЕГО. Где будет просто "кассета" с "плёнкой", не вставленная в "проигрыватель".
То есть, нас - и никого другого на этой планете - НЕТ НИГДЕ И НИКОГДА. Мы ЧЬЁ-ТО кино на плёнке!
Да, разумеется, осознавать такую жуткую истину невозможно во всё время собственной жизни, ибо тогда просто невозможно будет жить. Зачем, если ты и всё вокруг - иллюзия!?
Но всё-таки, иногда, изредка - вспоминать и осознавать эту кошмарную ПРАВДУ - необходимо!!! Все наши беды: глупости, жестокости, жадности, ничтожности из-за того, что мы либо по неграмотности не знаем иллюзорности сосбственной и окружающего мира, либо сознательно не желаем этого знать! В результате живём и выглядим позорно и дико, и с нами не желают вступать в контакт бесчисленные поистинне разумные существа, посещающие нашу планету...
Ж И В Ё М М Г Н О В Е Н Ь Е, А И Г Р А Е М В В Е Ч Н О С Т Ь...
Итак, мне семнадцать. 1966 год. Идет война во Вьетнаме. Большая Америка бомбами, напалмом и всякой ядовитой гадостью месит маленький Вьетнам. Под предлогом уничтожения коммунистического режима.
Разумеется, СССР не может остаться в стороне. Под видом вьетнамцев наши летчики летают на наших истребителях и сбивают американские бомбардировщики. Наши гражданские транспортные суда доставляют во Вьетнам оружие, топливо и продовольствие. Наши ракетные эсминцы и атомные подводные лодки патрулируют и контролируют моря и океаны планеты – наперегонки с американскими авианосцами.
Новенький военный танкер "Дунай": девять тысяч водоизмещение, дизельэлектроход, в машинном отделении два "Русских дизеля" общей мощностью в девять тысяч "лошадей", сто двадцать семь метров длина корпуса и двадцать три ширина, средняя скорость – двадцать узлов. Рассчитан на триста человек военной команды.
Но в 1966-67 годах команда состояла из пятидесяти шести гражданских. Капитан, старпом, второй-третий штурмана, стармех, механики, мотористы, поварихи-буфетчицы и десять матросов. Пять первого класса и пять – второго.
И там, в 1966 году, я, семнадцатилетний матрос второго класса на военном танкере "Дунай".
Ж и з н ь – к у к о л ь н ы й т е а т р, и л ю д и в н ё м м а р и о н е т к и.
Как часто, даже не по прошествии всей жизни, а иногда нескольких лет, думаешь: и зачем в с ё это было, зачем был ТАМ я?!
Ж и з н ь – в е ч н а я и г р а: н е з а р а с т и ч т о б м о х о м? Ч т о б ы л о х о р о ш о в ч е р а, т о с е г о д н я – п л о х о!
Еще вчера я имел дистрофию сердца и общую дистрофию. Еще вчера в десятом классе я ходил в обязательной форме: белой рубашке, галстуке, черном пиджаке. И был комсоргом класса. Любил первой взрослой любовью одноклассницу, писал стихи...
А сегодня – жуткая роба, кирзовые сапоги, тяжелейшая, грязнейшая унизительнейшая работа! И покраска, с утра до вечера, километрами – этой проклятой быстро ржавеющей железяки. Но самое страшное – туалеты! Два туалета и душ – моё заведование, один час с утра. По-морскому, туалеты – гальюны. В военном флоте даже с гражданской командой нет женщин уборщиц. Лишь буфетчицы и поварихи.
Только для господ комсостава нанимали специальную одну уборщицу для их кают.
Гальюны, а их там было штук пятнадцать, частично закрыли, а остальные поделили между матросами второго класса. Уже тогда на новом танкере они были весьма современными – с зеркалами, кафелем, со сверкающим унитазом. И всё это великолепие должен поддерживать в таком же блистающем виде я.
Как я драил гальюны – никто не видел, но бумажки использованные выносить в урне нужно на виду у всех...
И при этом – расцветшая юная внешность до какой-то ненормальной степени. Три буфетчицы предложили мне свои сексуальные услуги, но я еще не умел ими пользоваться. На улице женщины на всем скаку останавливались и глазели на меня. В школе два выпускных класса – женская половина – поспорили, из какого я выберу себе девчонку. И даже наша тридцатилетняя классная руководительница... Впрочем, она была холостой, ей простительно. А тут – гальюны с бумажками!
Проработал я матросом на танкере меньше года. Потом у меня было тридцать или сорок так называемых "профессий". Около двухсот мест работ. В том числе, уже в зрелом возрасте, ища время для творчества, мне приходилось еще дважды работать матросом – сутки через трое – на морском буксире и на плавмастерских. Тысячи людей прошли передо мной. Но я мало что и мало кого помню. А вот те юные несколько месяцев на "Дунае", тот ничтожный труд, те люди и те туалетные бумажки так и остались со мной до конца.
Ж и з н ь, в с у щ н о с т и, н а б о р с у в е н и р о в: м и л ы х и б л е с т я щ и х в н а ч а л е, п р о п ы л е н н ы х и н е л е п ы х – в к о н ц е.
За тот неполный год я вместе с танкером побывал в Северном Ледовитом океане, в Восточно-Сибирском море, в Беринговом море, дважды в Охотском, многократно в Японском, в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях и несколько месяцев дежурства в определенных точках Тихого океана в районе Гавайских островов и ниже, за экватором, в районе Филиппин. И эту "романтику" устроил мне ни кто иной как Павел...
L’etat c’est moi – лета сэ муа – государство – это я. Эту фразу произнес Людовик Четырнадцатый, стоя в парламенте в охотничьем костюме и помахивая кнутом.
Но в нашем дурном непонятном фильме, называемом "жизнью", который для своего удовольствия крутит наш Создатель, каждый из нас, даже самый ничтожный нищий раб –тоже государство. Поскольку, как известно, королей играют окружающие.
Сейчас, когда моя жизнь закончилась, я, оглядываясь назад, поражаюсь не только жуткому обману времени, этим иллюзорным годам-секундам, но и одновариантности судьбы, той з а п л а н и р о в а н н о с т и, с которой я начал это повествование.
Имея книги и произведения в пяти литжанрах /да много ли таких вообще на планете?!/, подыхаю без помощи, без денег, без лекарств. Вместе со мной погибают мои неопубликованные и недописанные книги. Т а к с у ж д е н о. Не помог мне некогда мой дядя, президент СССР. Не помогли мне в СССР советские чиновники. А в нынешней уголовной России, когда те же самые чинуши, обворовав народ, превратились в отъявленных негодяев, кровавых убийц – помощи ждать бессмысленно.
А сейчас в очередной раз удивлюсь запланированности каждой индивидуальной судьбы и предопределенности и с т о р и и вообще. Та же война во Вьетнаме. 3 а ч е м о н а б ы л а?! Разве она принесла что-то хорошее?! Что изменилось в мире с её помощью?! Убиты десятки тысяч людей. Зачем?!?
Ответ, конечно, всегда можно найти. Например: та война была нужна американским производителям оружия, купившим конгресс, президента, генералов...
Но по-большому счету это не ответ. По-большому счету ответ, наверное, в том, что н е м ы х о з я е в а н а п р а з д н и к е Р А 3 У М Н О Й ж и з н и. И историю творим не мы, а Те, кто нас придумал.
Все мы, без исключения; сознательно или бессознательно, так или иначе принимаем участие в глобальных глупостях, мерзостях, варварствах и, как правило, ничего не можем изменить в запланированности дурацкого исторического сюжета – даже когда в этом сюжете прописана наша личная гибель.
Поскольку данная глава: о власти тьмы в наших душах и делах, – то и автор этих строк не является исключением из общего правила. Не однажды меня захлестывала власть тьмы, как в личном плане, так и в общественном – даже тогда, когда в ранней юности я трудился жалким рабом-матросом, выносящим туалетные бумажки...
В 1966 году Советский Союз в военном отношении стал значительно укрепляться. Разруха после войны 1941-45гг. залечена. Как грибы растут заводы, имевшие двойной стандарт: официально – гражданские, реально – абсолютно военные, выпускающие секретную продукцию.
И при всём этом хваленая военная мощь того Советского Союза была не просто сильно преувеличена, а сказочно преувеличена – как нашей пропагандой, так и зарубежной. В сущности, СССР – колосс на глиняных ножках. И я был тогда непосредственным участником этого шоу обмана, демонстрации фальшивых мускулов нищей страны.
Все сроки моих подписок о неразглашении государственных тайн закончились, да и того государства давно не существует, поэтому, надеюсь, Родину не продаю.
Итак, в 1966 году герой этой главы, Павел, за пять минут устраивает меня матросом на военный танкер "Дунай", который срочно должен уйти в район Гавайских островов. /Хотя маршрут рейса, разумеется, держится командованием в тайне/.
Желающих работать в этой организации не было: ничтожнейшая девяносторублевая зарплата, жутчайшее питание, отсутствие виз и заходов в загранпорты.
Обманным путем сюда завлекали молодежь из деревень. Их год обучали на матросов в спецшколе, потом полгода они отрабатывали на судне за тридцать процентов зарплаты, как стажеры, и еще два года, как специалисты. За это им обещали не брать в армию. А в армии в те времена служили в сухопутных войсках три года, во флоте – четыре!
Но, конечно же, их всех одурачили. Четыре года они сначала отдали на, фактически, бесплатную и жуткую работу, а потом четыре года срочной бесплатной службы во флоте!
Еще сюда брали бывших зэков и таких как я, юношей без профессии. Пять минут в отделе кадров – окошечко на улицу, ни медицинской комиссии – и я матрос второго класса военного судна.
Мать родила от Павла сына, Серегу, родила поздно, в тридцать семь, резко постарела, подурнела, и Павел появлялся всё реже. Ему было почти пятьдесят и, предчувствуя свое долгожительство, он интенсивно искал новую молодую жену. Меня он устроил матросом нарочно. Я ловил его завистливые взгляды на себе, на своей молодости. Он решил окунуть меня в самое дерьмо. Впрочем, ничего другого он и не умел.
Итак, нас очень ждут в Тихом океане. На весь Тихий – единственный военный танкер! Был еще один, старый "Алатырь", но он получил огромную пробоину и на ремонте.
Из пятидесяти шести человек команды более половины – восемнадцати-двадцатилетние. Возраст, в котором нужно кушать и кушать! ЖРАТЬ!!!
И вот мы получаем продукты, себе и тем кораблям, к которым отправляемся: гнилая картошка, гнилая капуста, перловка, горох... Мы идем получать мясо на склад. В 1966 году у военных нет морозильников. Есть длинные деревянные, дореволюционной постройки пакгаузы со льдом, кишащие крысами. Они стояли на месте нынешней военной набережной.
Нас подводят к висящей говяжьей туше – половине коровы. Мясо на всю команду на два месяца, килограммов сто двадцать... Туша жуткая – зеленая, гнилая. С нами, с матросами, несколько мотористов, взрослых мужиков, бывших зэков, с ними шутки плохи. Матерясь, они требуют н о р м а л ь н о г о мяса. Приходит еще одна туша килограммов в двести, санврач, и объясняет: то, что туша зеленая – это ничего, есть можно, если хорошо проварить. А вот когда уже мясо будет отставать от кости –тогда уже нельзя. А здесь еще не отстает...
Эх, не везло мне с питанием ни в молодости в социалистическом СССР, ни в старости, в уголовной России! И перед смертью не удалось поесть.
То мясо мы, конечно, не ели, но молодые и голодные, после тяжелого физического труда, после адских многодневных двенадцатибальных штормов мы, преодолевая тошноту уже не от выматывающей качки, а от вонючего гнилого мяса, хлебали с этим "мясом" жидкое варево, находясь далеко-далеко в океане, где не пойдешь в магазин или столовую.
Н и ч т о н е ц е н и т с я т а к д о р о г о и н е п р о д а ё т с я т а к д е ш е в о, к а к м о л о д о с т ь!
Разумеется, не только отсутствие питания для армии и народа могло бы быть иллюстрацией фальшивой мощи СССР 1966-67 годов. Вот, например, эпизод. Первый рейс нашего танкера в район Гавайских островов. Здесь нас ждут два однотипных гидрографических судна с военными командами – "Чажма" и "Чумикан". Каждое из них имеет огромные круглые белые шары, громоздящиеся выше мачт – космические антенны. Задача этих кораблей – держать связь с нашими космонавтами на орбите и следить за полетами военных спутников.
Мы заправляем их топливом, водой, перегружаем продукты. Причем, начинаем свою работу с того, что швартуемся посреди океана борт к борту к "Чажме". Погода – полный штиль, но в океане штиль совсем другой, чем в море. То есть, идет мощное колебание поверхности, как будто незаметно, но судно уходит вниз, потом вверх. И мы наваливаемся на "Чажму", пробиваем своим острым выступом, на котором стоит катушка для шлангов, огромную дыру в борту "Чажмы".
Наш капитан с оригинальной фамилией Баранник, человек сталинских времен, лет пятидесяти с лишним, маленький, в мятой неряшливой форме, с пиратской табачной трубкой в зубах, ни разу не удостоивший команду своим посещением ни на одно собрание, – был такой же "специалист", как Павел в технике... Зарплата – в с е м ь ! раз больше моей матросской, трехкомнатная каюта с ванной, туалетом, бесплатным баром, забитым бесплатными /представительскими, но в чужие-то загранпорты нам вход был запрещен!?/ коньяками и водками. И консервированными крабами, икрами и так далее.
Как было враньё коммунистическое о равенстве и братстве: где одни вкалывали на износ за гроши, а другие жрали и пили, так это наглое враньё со сказками о "демократии" переехало в нынешнюю супер гнилую супер уголовную вымирающую Россию.
Нам приходится уважать тех, кто обворовывает нас: ибо трудно признаться себе, что обворовывают нас убогие ничтожества.
Наши молодые штурмана нашли все-таки способ заправки: мы на медленном ходу подавали шланги с кормы эсминцам, и они, следуя за нами метрах в ста, на синхронном ходу заправлялись водой и дизтопливом.
В космосе летали наши космические корабли и спутники. Вокруг всей планеты во всех океанах их обеспечивали связью наши гидрографические суда под охраной военных ракетных эсминцев и атомных подводных лодок. Но не было среди этих спутников – спутников связи для граждан страны!
Через двенадцать лет, в 1979 году, я, работая в отделе снабжения на военном же заводе, летал по всему СССР по военным же бесчисленным заводам. И вот, в 1979 году, на Урале, который, как известно, разделял бывший СССР /и нынешнюю Россию/ на две части – европейскую и азиатскую, я столкнулся с тем, что в е с ь Урал /Магнитогорск, Златоуст, Нижний Тагил и т.д./ н е и м е л телефонной связи с Владивостоком! Только телеграфную.
Прошло еще двадцать пять дет. И вот, восьмого апреля 2004 года я получил ф а н т а с т и ч е е к о е ИЗВЕЩЕНИЕ – как с Того Света...
"Расчетно-сервисный центр Приморского филиала ОАО "Дальсвязь" проводит плановую перерегистрацию очереди на установку телефона. Не прошедшие перерегистрацию будут сняты с очереди".
Фантастичность этого "извещения" в том, что ровно д в а д ц а т ь п я т ь л е т н а з а д на эту самую "очередь" на установку телефона становилась моя жена.
Нет давным-давно ни той страны, ни той г о с у д а р с т в е н н о й телефонной организации, ни той жены, вот-вот развалится дом-сарай, в котором я прожил в квартире с подселением, и сам я вот-вот встречусь с Богом или чёртом, а телефона у меня не было и не будет!
Как и у десятков миллионов моих нищих сограждан. Для нас есть лишь фальшивые бумажки-"извещения" о всякого рода "перерегистраций" через двадцать пять лет!
Е с л и з а ч ё р н о й п о л о с о й н и к а к н е п р и х о д и т б е л а я, з н а ч и т, в а ш а з е б р а б е г а е т п о Р о с с и и...
Потом у меня, конечно, появился, как и у всех, сотовый телефон. А потом... Я написал этот роман и отправил его, а также книгу прозы, две книги юмора-сатиры-афоризмов и книгу фантастики - в электронном виде, разумеется, очередному КУРАТОРУ всей литературы нынешней России, председателю Счётной палаты милиционеру Степашину.
Да-да, граждане будущие китайские читатели моего романа, вы не ошиблись, и я не сделал описки! Давно ли гигантский аппарат КГБ "курировал" несчастную литературу в СССР, а сейчас справляется один милиционер Степашин! Каким боком прикасается Счётная палата и милиционер Степашин к литературе - это может понять, наверное, лишь один человек на Земле - начальник милиционера Степашина, подполковник КГБ Путин.
Впрочем, эти милиционеры и подполковники напрасно так уверены в непонятности их "литературной" системы. Да проще паренной репы, господа новейшие "кураторы"!
Что такое НАСТОЯЩАЯ литература? Это талантливо написанная ПРАВДА. А правды боится тот, кому есть чего бояться. Поэтому в писатели НАЗНАЧЕНЫ несколько ущербных дамочек, но даже и эту ахинейную макулатуру они не в состоянии написать, и сочиняютт эту всю биллиберду целые бригады так называемых литературных негров, пишущих под фамилиями этих дамочек.
И вся суть подобных "произведений" сводится в конце концов к тому, что в гибели России, в её вымирании, в её беспрецедентном обворовывании виноваты некие отдельные придурки-маньяки...
И вот, отослал я диски с набором своих книг куратору всея литературы России, а также куратору сатирического киножурнала "Фитиль", председателю Счётной палаты (это всё в одном лице) господину Степашину со своим вечным вопросом: ПОЧЕМУ Я НЕ ИМЕЮ ВОЗМОЖНОСТИ ОПУБЛИКОВАТЬ Н А С Т О Я Щ И Е КНИГИ, И СУЩЕСТВУЕТ ЛИ В РОССИИ ХОТЯ БЫ ОДНО ИЗДАТЕЛЬСТВО, НЕ ОПЛАЧИВАЕМОЕ КРЕМЛЁМ И УГОЛОВЩИНОЙ И ПУБЛИКУЮЩЕЕ Н А С Т О Я Щ У Ю Л И Т Е Р А Т У Р У!?
Годы идут, но одно и то же,
Есть правило, как ни крути:
Рождённый ползать - летать не может,
Но может высоко заползти!
Ах, давно ли я обращался всё с теми же вопросами к куратору литературы Дальнего Востока генералу КГБ товарищу Ерхову...
Нет, не помог мне новейший куратор "литературы" опубликовать НАСТОЯЩИЕ книги. Нельзя, начальник, господин подполковник КГБ Путин заругает, с работы снимет и конфискует всё то, что господин Степашин заработал "непосильным честным трудом", охраняя сознание обворованного народа от НАСТОЯЩЕЙ ПРАВДЫ и НАСТОЯЩЕГО ИСКУССТВА.
Но господин Степашин прочитал мой роман, в котором его особенно поразили обзацы об отсутствии у меня проводного телефона...
И вот... Да-да, в это невозможно поверить, но истинная правда! Месяца через полтора после моего обращения к "куратору" - звонок в двери. ФЕЛЬДЪЕГЕРЬСКАЯ СЛУЖБА!!!
Вы не знаете, что это такое? Это люди в форме, с оружием - филиал ФСБ. И что? А ничего: доставили мне, частному лицу, фельдъегеря срочную телеграмму от организации "Дальсвязь". "Господин Самойленко, заплатите шесть тысяч, и вам подключат проводной телефон".
Но господин куратор хотя и курирует литературу, а совсем не в курсе, что для НАСТОЯЩИХ писателей, не назначенных, шесть тысяч - гигантские деньги!
Но когда мне принесли ещё три срочных телеграммы и четыре заказных письма от директора этой "Дальсвязи" всё с тем же предложением - поставить телефон, а потом даже сделали почему-то скидку почти на тысячу, я не выдержал, занял денег и поставил в конце концов проводной телефон.
Потом я долго гадал: какими же словами - устными, письменными ли господин Степашин, один из самых больших начальников в России, приказал директору "Дальсвязи" подключить меня к проводам?
И сейчас я имею проводной телефон, ИНТЕРНЕТ. Одну треть своей месячной, в восемьдесят долларов "пенсии" я отдаю за квартиру, другую - за интернет и телефон, питаюсь воздухом и водой, зато рассылаю по всему миру свои произведения - совершенно для себя, в смысле гонарара, бесплатно. Ну, пусть хоть так люди читают. В общем - уря-яа!!!
Впрочем, только что одна очень сведующая газета сообщила, что весь интернет в России - полностью под контролем ФСБ. Так что дальше их подвалов мои произведения не ушли. Свободны в русском интернете только бульварщина, порнография и портреты президента. Уря-ааа!!!
А та псевдомощь бывшего СССР как раз и заключалась в показушной демонстрации псевдосилы. Все эти спутники, корабли, лодки, танки, самолеты – всё это было, конечно, хотя в 1967 году и не в такой степени, в какой демонстрировалось.
Доходило до смешного: бортовые номера эсминцев постоянно перекрашивали, увеличивая цифры – чтобы показать их псевдоколичество!
Потом, к развалу СССР, мощь, конечно, возросла, много чего появилось – новейшие эсминцы, крейсера, даже авианосцы. Но не впрок пошло. Потому что вся эта мощь всё равно была фальшивой, ибо создавалась за счет народной нищеты. И эта антимораль уничтожила не только экономику, но и те жалкие остатки совести у народа и власти.
Новейшая техника, в том числе и авианосцы, средь бела дня, нагло и беспрецедентно была украдена и продана генералами и адмиралами за бесценок за границу. За что генералы получили миллионы долларов, разделили их с Кремлем, а для видимости были наказаны на годичные у с л о в н ы е сроки!
Ж р е б и й б р о ш е н, Р у б и к о н п е р е й д е н, м о с т ы с о ж ж е н ы и р а к н а г о р е д а в н о с в и с т н у л. Н о п о г о д а с м о р я н е п р и ш л а п о ч е м у – т о д а ж е п о с л е д о ж д и ч к а в ч е т в е р г!
Глупая, из области детской игры в войнушку, "мощь" демонстрировалась нами и американцами друг другу тоже как-то по-детски глупо. Вот наш новенький танкер, а вот рядом американский, вот наши гидрографические суда с шарами, а вот рядом, почти близнецы, американские. Как будто в океане места мало и нужно крутиться рядом, чуть ли сталкиваясь...
Или, еще один пример: заправляем на малом ходу наш патрульный, уже ультрасовременный в те времена эсминец – со всяческими там пушками, глубоководными бомбами, радарами и, конечно же, с ядерными дальнего действия ракетами. И в это время на горизонте показывается чьё-то иностранное гражданское судно.
Наш эсминец, отбрасывает без предупреждения шланги, из которых вовсю хлещет в океан дизтопливо, и на всех парах – тридцати шести узлах – к этому судну иностранному, наставляя на него пушки и ракеты. Обходит его несколько раз кругами и запрашивает курс следования.
А чего ради?! Судно идет в н е й т р а л ь н ы х водах! Вот на такое планетарное хулиганство тратились деньги нашего нищего народа. На показуху! На то, чтобы очередной кремлевский дебил ощущал себя властителем мира.
Т о л ь к о н а у ч и в ш и с ь в и д е т ь в е щ и т а к и м и, к а к о в ы о н и е с т ь, м ы н а ч и н а е м о с о з н а в а т ь, ч т о о н и с о в с е м н е т а к и е.
Однако моя жизнь катастрофически стремится к концу, остались считанные мгновения и, наверное, я не успею дописать эту странную мемуарную работу. Но хотя бы закончить главу о власти тьмы в нашей жизни.
Мы возвращались с длительного рейса. Сначала за экватором мы обслуживали наши корабли, потом нас отправили в Ледовитый, там встретили два новеньких ракетных эсминца, прошедших с Ленинграда Северным путём, спустились с ними вниз, заправили их в проливе Лаперуза, и на всех парах устремились по Японскому домой, по одиннадцатибальному шторму.
Но нас затормозило командование из Владивостока.
Терпело бедствие судно нашей организации, возвращавшееся из Петропавловска во Владивосток. Сухогрузная "Свирь", перевозящая вооружения и продукты для морских военных баз на Камчатке и Сахалине.
"Свирь" мы нашли тоже в Японском, шторм всё еще зверствовал, и "Свирь" была в жутком и опасном состоянии. Оказалось, что полностью вышла из строя ее паровая машина, развалилось рулевое управление и вдобавок, отвалился винт!
Одиннадцатибальным штормом ее, неуправляемую, бросало в водяные пропасти, потом выбрасывало вверх, заваливало на борт и судно имело много шансов затонуть –вместе с командой.
Любопытно, что "Свирь» только что вышла из капитального ремонта! А старшим механиком на ней трудился ни кто иной, как ... Павел!
С помощью специального пистолета мы отстрелили на "Свирь" выброску – тонкую веревку, а с ее помощью доставили толстый капроновый канат-буксир.
Тянули мы ее за собой всю ночь, а утром обнаружилось, что "Свири" нет! Следящий матрос на юте ночью уснул, канат перетёрся и "Свирь" исчезла за горизонтам...
С ней ничего плохого не случилось только потому, что закончился шторм. Мы, матросы, вышли в мотоботе и пытались вытащить свой канат, который затянуло под нос "Свири", но всё еще сильно качало, мы едва ни разбили мотобот и ни погибли сами.
В конце концов, мы вновь потянули малым ходом "Свирь". Потом подошел наш морской буксир. Как впоследствии выяснилось, этот МБ оказался столь далеко от Владивостока по страшной причине: наш эсминец обнаружил на воде чью-то самоходную баржу – без команды. Каким-то образом выяснилось, что баржа принадлежит Северной Корее. И те попросили нашей помощи в доставке их баржи на родину.
Команда нашего буксира обнаружила, что вся палуба баржи – в крови. И ни единого человека... Хороша международная политика образца 1967 года?!
Все эти секретные подробности я узнал позже от своего дяди Юры, брата моей матери по их общей матери. /Отправляю читателей к главам о Савелии и Пахоме. Отцом моего дяди Юры был Пахом./.
Юру забрали на срочную службу во флот в девятнадцать, а мне тогда было тринадцать. Юра /и сотни тысяч других его ровесников/ отслужил своих положенных тогда четыре года – разумеется, совершенно бесплатно, в жутких условиях, с жутким питанием! А потом, в связи с войной США во Вьетнаме, Кремль приказал – оставить в армии некоторых специалистов-срочников еще на два года...
Юра служил радистом, а потом еще и секретным шифровальщиком. В результате – ш е с т ь лет рекрутства-рабства!
Впрочем, может быть, сам Юрий в то время так вовсе и не считал.
На летние месяцы меня с раннего детства иногда привозили в Лесозаводск, к бабушке. Я повторяюсь, выше об этом уже писал. И вот, когда мой отец подполковник умер, то я стал на равных в этой беспредельной нищете в Лесозаводске. С моим дядей Юрой, который всего на шесть лет старше, мы иногда пасли корову и на весь день имели на двоих кусок хлеба и пол-литровую бутылку молока.
С голодухи курили махорку и термоядерные сигареты "Памир". В ту счастливую пору мне было семь лет. Вечером пригоняли корову, голова кружилась от дневного пекла и голода, Юрка успевал тайком выпить кринку топившегося на печи в летней кухне молока и удрать к друзьям, а я ждал позднего, при керосиновой лампе ужина –несколько ложек жареной картошки на вонючем прошлогоднем свином сале.
Мне, как интеллигенту, стелили постель на широкой кровати с простынью и подушкой, а все остальные спали на полу, куда ночью перебирался и я, подальше от кроватных клопов.
У Юрки имелась своя кровать – ни пружин, ни матраца – доски, покрытые старым тоненьким байковым одеяльцем. Поэтому служба в армии в те времена многим казалась гораздо более лучшим существованием, чем их детство и юность.
Д е т и в с е г д а б у д у т п о я в л я т ь с я н а с в е т, а с в е т в с е г д а б у д е т я в л я т ь д л я н и х т ь м у.
Господи, как же странна эта иллюзорная жизнь на этой машине времени – Земля. Вот сижу, пишу, печатаю, окунулся слегка в свое детство и юность. Ведь всё это было только что. Только что! Но мне уже пятьдесят пять, а Юрке – шестьдесят один. Сижу, печатаю, с болями, еле живой. У меня нет денег на обезболивающие. Тяжело же мне придется через несколько дней или недель... И зачем мне нужны эти записки? Этот Горбачев, терроризм, уголовники, холуи, это уже чужое человечество, где нет меня?
Ж и з н ь – п р о м е ж у т о к м е ж д у д в у м я в о с п о м и н а н и я м и.
К а к м н о г о п о т р а ч е н о б о ж ь е г о т а л а н т а на т а к у ю б е з д а р н у ю ч е л о в е ч е с к у ю ж и з н ь!
Ж и з н ь к о р о т к а к а к р о м а н, и д л и н н а к а к н о в е л л а.
С м ы с л ж и з н и у к а ж д о г о с в о й. Б е с с м ы с л е н н о с т ь – у в с е х о д н а.
В ж и з н и е с т ь о ч е н ь м н о г о т а к о г о, р а д и ч е г о ж и т ь н е с т о и т, н о и м е н н о р а д и э т о г о м ы и ж и в е м.
Н и к т о н е м о ж е т с к а з а т ь – в ч е м с м ы с л ж и з н и, н о в с е х о р о ш о з н а ю т, к а к у ю з а р п л а т у х о т е л и б ы п о л у ч а т ь.
Ж и з н ь н а с т о л ь к о т р а г и ч н а, ч т о е е н е в о з м о ж н о в о с п р и н и м а т ь с е р ь е з н о.
Д в е ш у т к и у В с е л е н н о й е с т ь: п е р в а я – ж и з н ь, в т о р а я – с м е р т ь.
Н е у с п е е ш ь о г л я н у т ь с я, а у ж е и о г л я д ы в а т ь с я н е з а ч е м.
Пожалуй, уважаемый читатель, достаточно афоризмов о жизни, их у меня более трёх тысяч.
Итак, карьера Павла позорно закончилась. И началось его окончательное перерождение в Савла...
Из стармехов Павла вернули на его списанное судно "Обь", которое в качестве кочегарки-отопителя поставили на острове Русском и отапливали воинскую часть.
Павлу исполнилось пятьдесят /хотя в действительности ему было уже пятьдесят два, но не раскрывать же правду о подделанных в юности документах!/ и его отправили, наконец, на пенсию. В их организации комсостав имел право выходить на пенсию в пятьдесят.
Может быть, ему бы и простили его позорный провал со "Свирью", но паровых судов уже более не существовало, приходили новые дизель-электроходы и, соответственно, новые дипломированные молодые специалисты.
А у Павла началась своя новая, с нуля, жизнь. Свою последнюю девятую молодую жену с маленькой дочкой от первого мужа он привел в комнатку к матери. Мария Андреевна ночевала в комнате с девочкой, а Павел с женой – в нише. Чтобы можно было вытянуть в короткой нише ноги, он прорубил дыру для ног в комнату...
Перед выходом на пенсию произошло чудо – Павел получил двухкомнатную квартиру! В новом хорошем панельном доме, на втором этаже, в престижном микрорайоне.
Получить квартиру в СССР приравнивалось действительно почти к чуду. Строительство хотя и шло сравнительно большими темпами, но квартир катастрофически не хватало. Но двойное чудо состояло в том, что Павел получил квартиру в военной организации, где квартир, практически, не давали вообще, и многие, в гораздо больших должностях, нежели Павел, жили десятилетиями либо у родственников, либо покупали частные деревянные домишки-лачуги без услуг, построенные в начале двадцатого века, либо пытались вступить в немногочисленные строительные кооперативы, на которые еще нужно было иметь большие по тем временам деньги.
Может быть, профорг этой организации была одной из любовниц Павла, а может быть молодая жена продавщица уже имела определенную сумму на взятку – что, скорее всего, но квартиру он получил. И всё, что требовалось – сдать старую комнату, которая тоже принадлежала этой организации.
И вот Павел устроил переезд. Подогнал грузовик, в него погрузили весь немногочисленный скарб матери. Она так радовалась, что заживут они сейчас в просторной квартире – с кухней, с балконом, с ванной и туалетом! Но Павел протянул ей железнодорожный билет и сказал: твое барахло сейчас поедет на свалку, а ты – к одной из дочерей.
Мария Андреевна едва успела выхватить из отъезжающего грузовика несколько своих вещей из нехитрого белья да бумажные иконки – перед которыми она столько молилась за своего сыночка Павлушку... Потрясённая, в слезах, отправилась на вокзал.
Умерла она через два года не от болезни – от тоски, потому что была весьма здоровым человеком. Присутствовал там и Павел, но... Это был уже не тот Павел, который в шестнадцать лет накопил денег, сумел достать поддельный паспорт, добрался тайком в Сибирь, нашел лагерь, вызволил мать, вернулся во Владивосток и тридцать лет помогал ей... Это уже был Савл.
И потекут годы животной сытой жизни, такой, о которой ему, наверное, всегда мечталось. Жена будет тащить с работы коробки шоколадных конфет, деликатесные продукты, вина и коньяки. Всё это будет пирамидами складываться на полированных мебелях. Жена поступит в торговый институт и начнется ее карьера – вхождение в торговую советскую мафию. Закрутятся-завертятся постоянные приёмы-пьянки у них в квартире, куда будут приглашаться н у ж н ы е для ее карьеры люди. Ее поставят директором самого престижного центрального гастронома.
Появятся первые цветные телевизоры и видеомагнитофоны и всё это, конечно, самое лучшее и первое она ему купит. Будут покупаться и более дорогие игрушки – бриллианты себе и машины ему, еще советского производства, за руль впервые он сядет около шестидесяти. Будет куплен и капитальный гараж, а подросшей дочери – трехкомнатная квартира, торговый институт, а потом и коттедж.
Павел будет десятки раз переоборудовать свою двухкомнатную квартиру, из которой они могли бы давным-давно переехать хоть в десятикомнатную. Но именно за эту квартиру он продал свою душу дьяволу – предал свою мать. Наверное, именно поэтому он до сих пор держится за нее, периодически обновляя, выкладывая едва ни золотом...
В первые годы он иногда доставал альбом с фотографиями своих многочисленных детей и рассматривал их с молодой женой, которая восхищалась им, как крутым мужиком...
Его молодая жена ежедневно, с утра до вечера пропадала на работе, где ковала золото. И где ее окружали молодые шустрые мужчины разнообразных армянских, азербайджанских и прочих торгашеских национальностей...
И он тоже стал уходить: либо в страшные месячные запои, либо в хорошо оборудованный – с зеркалом, магнитофоном, диваном – капитальный гараж, куда почти до семидесяти водил молодых продажных девиц.
Потом стали подрастать его сыновья из новых поколений. Прежние, из молодости, давно спились и погибли. Однажды явился к нему один из сыновей, Вова. Попросил материальной помощи. Потом Вова попал в тюрьму. Как-то Павел его навестил, приехал на машине. Ему разрешили взять сына на несколько часов на прогулку. Он напоил сына так, что тот опоздал и в наказание ему добавили еще год. Потом Вова освободился и пришел к Павлу с молодой женой. А потом Вова застал отца и свою жену в постели... Он ушел, хлопнув дверью, а через два месяца его висящий труп нашли в заброшенной кочегарке.
В с ю ж и з н ь д у ш а п о д н и м а е т с я н а н о в ы е в е р ш и н ы – д а ж е т о г д а, к о г д а о п у с к а е т с я в а д.
Я понимаю, что и в малой степени мне не удалось на примере Павла поразмышлять, как из Павлов превращаются в Савлов. Да может быть, и не стоило в документальном жанре пытаться заниматься психологией, но процесс массовой деградации захлестнул Россию, рак с а в л и з м а пожирает население моей страны так же, как меня – моя болезнь.
Казалось бы: ну какое тебе дело?! Жить осталось – считанные дни! Пока еще можешь ходить – иди, сядь где-нибудь под солнышком и прощайся с этим Светом.
Действительно – чего неймется? От предсмертной тоски? Или от врожденного неравнодушия – с раннего детства мне всегда хотелось видеть этот мир идеальным: прекрасным, людей – справедливыми и чтобы обязательно торжествовала правда...
Сейчас, при всем понимании относительности жизни, пространства, времени, истории, понимании того, что человечество все равно придет туда, куда ему з а п л а н и р о в а н н о – с Россией или без, все-таки бесконечно грустно сознавать, что с моей смертью пропадут не только мои неизданные книги, но пропадет и Россия. Как по одной из философских систем, в которой утверждается, что окружающий нас мир – галлюцинация, и со смертью каждого человека умирает и его "сон".
Мне грустно осознавать, что вскоре после меня исчезнет и страна, в которой я жил. Ибо страна, где большинство населения превратилось в Савлов: спекулянтов-паразитов, воров, убийц, холуев или просто покорно вымирающих безработных рабов –не имеет права на существование. И она, несомненно, исчезнет. А вместе с ней исчезнет язык, история, все наши усилия и достижения. Тысячелетняя Россия превратится в г а л л ю ц и н а ц и ю...
И последние несколько штрихов о Павле-Савле. Самый младший из многочисленных сыновей Павла, мой брат Серега, служил в армии, еще советской, его забрали с четвертого курса университета. Что такое армия последних лет существования СССР –рассказывать долго, но если коротко: это синтез сумасшедшего дома, канализации и тюрьмы. Причем, надо учесть, что все три названных компоненты тоже жуткого советского производства. /Весьма талантливую повесть о Серегиной службе и армии того периода написала мать. Даже удалось выпустить книжку – целых с т о экземпляров! Нынешние "литературные" журналы и их шлюшки-редакторы, расхваливающие сегодняшнюю бандитскую власть, отказались публиковать правдивую повесть. Впрочем, скорее всего, основная причина в том, что сегодня нужно п л а т и т ь редактором за публикацию в журнале!/
В армии у Сергея впервые отказала психика. Избиения, садизм, изнасилования, голод, отсутствие нормального сна, ледяные казармы-сараи... В таких условиях психика отказывает даже у абсолютно здоровых людей, а не то, что у детей алкоголиков. К тому же, Сергея призвали после тяжелейшего гепатита "А" с сильно покалеченной печенью...
Служил он недалеко от Владивостока, но Павел его ни разу не навестил – не взирая на все слезные письма сына.
Серега все-таки выжил, вернулся из ада, доучился. Работал бесплатно на мэра, объявившего себя "совестью России". /Потом эта "совесть", как и все его предшественники и последователи, обворовал город на десятки миллионов долларов и скрылся ... в депутатство Госдумы!/. Но это уж потом, когда сей мэр тоже превратился в Савла. А Сереге он за активную бесплатную работу / и смертельно опасную, ибо борьба шла с губернатором-негодяем-убийцей!/ отдал в аренду гигантский цокольный этаж здания, расположенного в людном месте престижного района.
И Павел выманил у уже тяжело психически больного Серёги этот этаж. Бесплатно. В то время Сергей еще не получал своей пенсии в п я т ь д е с я т долларов...
Павел отдал, не даром, конечно, это гигантское помещение одной знакомой торгашке-мафиозке, и та открыла там огромный продуктовый очень прибыльный магазин, приватизировав за бесценок этот этаж. /Правда, ворованное не идет впрок: мужа мафиозки зарезали конкуренты, сына изрубили палашом. И только что по заказу и приказу одного "авторитетнейшего" господина, отсидевшего в свое время шестнадцать лет за грабежи, а ныне владеющего частью города и края, расстреляли зятя – тоже бандита.../
Еще Павел зарится на трехкомнатную квартиру, где живет Сергей с матерью. Один из пращуров Павла прожил сто три года, а другой – сто четырнадцать. И Павел надеется жить долго. Он ждет нашей с матерью смерти. И тогда он возьмет опекунство над Сергеем и квартирой. Серегу – в мир иной, а квартира – около двухсот тысяч долларов. Тридцать сребреников... Прибавит их к миллионам, которые они наспекулировали и станет счастливее?
Вместе с женой он уже проделывал подобный фокус. Какая-то одинокая наивная женщина, поверившая в обманчивую внешнюю оболочку порядочности, умирая, оставила на них дом и больного сына. В результате – ни сына, ни дома...
И вот сидит этот Павел-Савл в квартире. Один. Десятки лет. Жена – машина для ковки денег – с утра до вечера куёт в магазинах и пекарнях злато. А он один дома. Приготовит. Постирает. Порнографию по видику посмотрит. /Но сейчас и этого нельзя, зрение пропил/.
Лет десять жил у них волнистый попугайчик Гоша. Научил его говорить: "Паша, я тебя люблю". Но погиб попугайчик. Есть дочь жены, но ей уже за сорок и свои внуки. Чужие... Были две внучки свои от сына-врача, но жена его бросила и уехала в Америку с дочками. Недавно одна из внучек прислала, нет, не Павлу, а его сыну врачу цветные фото из Америки, где она, якобы, работает моделью. И Павел таскал эти фотографии и показывал нам, хвастаясь, какая красивая у него внучка. Которая его знать не знает...
И к собственной жене давным-давно утрачен не только мужской, но и просто интерес. Однажды она заболела. Рак. Сделали операцию. Но рак продолжался. После химиотерапии она выглядела ужасно. Она умирала. И Павлу стало противно. Его тошнило. К тому времени они прожили двадцать лет. Он бросил ее умирать и уехал развлекаться за тысячи километров на ее же деньги...
Но денег у нее действительно было уже много. Ей привезли волшебные японские, баснословно дорогие лекарства. И она вылечилась. Воистину: Ч е г о н е л ь з я с д е л а т ь з а д е н ь г и – м о ж н о с д е л а т ь з а о ч е н ь б о л ь ш и е д е н ь г и.
Павел вернулся, и она простила. Может быть, потому, что никогда не воспринимала его всерьез.
И еще недавно пришло Павлу письмо из Германии. Тоже с фотографиями. Умер его очередной незаконнорожденный сын. Преподаватель математики, страдал алкоголизмом, разрыв сердца. Его брат близнец умер по этой же причине. А письмо из Германии прислал внук Павла, которому раскрыли после смерти отца семейную тайну.
Этих двойняшек в пятидесятые годы двадцатого века Павел сотворил в адюльтере с женой полковника. Полковник был старый, ни на что мужское негодный и умер в счастливом неведении насчет своего "отцовства".
И вот ходит Павел-Савл в свои восемьдесят шесть, показывает фотографии "внуков", пытаясь выдать себя за счастливого деда, а свою жизнь – за наполненную до краев добром и смыслом сущность. И смотреть на это грустно и гнусно, потому что настоящая его с а в л и н н а я действительность: преступления, крах, бессмысленность, бездонная пустота.
Впрочем, есть одно существо, которое искренне любит Павла. Это Серёга. Сумасшедший, без ног, не понимающий – к о м у он обязан т а к о й "жизнью", Серёга ждет не дождется, когда раз в полгода появится его папочка-миллионер с куском уцененной колбасы...
Э П И Л О Г.
Роману, даже такому нетипичному, как этот, конечно же, необходим эпилог. Так требует сознание читателя, желающего логического окончания. Действительно: так устроена наша странная иллюзорная жизнь и мы сами – всё имеет своё начало, развитие и конец… В сущности, эпилог можно было бы составить, как эпитафию, из нескольких слов: «И жили они недолго и несчастливо и умерли в разные дни и годы. А на Дальний Восток и в Сибирь зашёл великий китайский народ. И то, что когда-то называлось Россией, стало Большим Китаем». И такой эпилог отражал бы объективную реальность…
Но поскольку сей роман состоит не только из документально-газетных статей, но и высокохудожественных глав, то, пожалуй, и эпилог необходимо выдержать в том же стиле.
Впрочем, всё равно всё происходит так как происходит, не правда ли, уважаемый гипотетический читатель? Как невозможно выдернуть из истории какого-нибудь Юлия Цезаря или великого Моцарта, или бездонного Достоевского, или… Убери их – и это уже будет другая планета, другая галактика, вселенная. Хотя многие ли нынешние слушали Моцарта, читали Достоевского, Толстого? Но, вероятно, НАШЕ пространство-время соткано так, что из него ничего НЕЛЬЗЯ вычеркнуть, ничего нельзя изменить. И каждая великая и невеликая голова – в прошлом-настоящем-будущем появляется в этом мире в строго запаланированном порядке и именно такой, какой появляется. Это ощущение НЕИЗБЕЖНОЙ ЗАПЛАНИРОВАННОСТИ, наверное, особенно хорошо знакомо всем творцам: почему получилась ИМЕННО такая теория, ИМЕННО такая машина, музыка, картина, роман? Всему, конечно, можно подыскать объективные объяснения. Но объективны ли они…
На счету автора этих строк несколько тысяч произведений в нескольких литературных жанрах. И вот ощущение ПОДНЕВОЛЬНОСТИ, когда весьма явно кажется, что пишешь под ЧЬЮ-ТО диктовку, что ты ОБЯЗАН писать именно так и именно это – ощущение не очень приятное – осознавать себя запланириованной пишущей молекулой. Действительно, даже не затрагивая высочайшие непознанные материи – разве можно вырваться из очерченного круга своего таланта, своего мозга, из пространства-времени, в котором вынужден был прожить?!
Невозможно вырваться даже из запланированности собственного текста – как ограниченное пространство стихотворения, где приходится подчиняться более рифме, а не мысли.
Мне удалось задержать свой переход в мир иной, нет, не с помощью отсутствующей для народа медицины, а благодаря бесплатной травке-сорняку – ЧИСТОТЕЛУ. И в результате просмотр сериала под названием «жизнь» - продолжился…
ЧТО ПОСЕЕШЬ – ТО И СОЖРЁШЬ!
Если долго жить, то можно дожить до чего угодно! Почти афоризм. Дожил и Савл-Павел до своей афористичной расплаты – за ничтожность, подлость и пустоту существования. А как он надеялся, нет, он абсолютно был уверен, что всё предусмотрел и обеспечил свою дальненйшую жизнедеятельность лет до ста двадцати, а то и дольше – исходя из генетических данных родичей-долгожителей. Вот только глаза подвели, не выдержали почти столетней пьянки. А в остальном всё окей! Денег немеряно: в рублях, долларах, евро – несколько миллионов. Три пекарни, огромный продуктовый магазин, десятки ларьков, лотков – жена-машина продолжает ковать золото без перерывов на выходные и праздники. Ешь, пей, и к тому же вшили новенький аппаратик в сердце с вечной батарейкой. Что ещё нужно человеку для счастливой стодвадцатилетней старости!
Но как не может страна, построенная на морях крови и преступлений стать территорией для счастья следующих поколений, ибо рано или поздно будет уничтожена и стёрта с политической карты планеты, так и отдельный индивидуум, купавшийся в океане собственной подлости, паразитировании, ничтожности, всё равно получит по полной, по самой полной мере!
И Савл-Павел получил! И получил именно тогда, когда ничего не мог уже предпринять для изменения обстоятельств, ибо кончились силы и зрение… Словно наказание, в виде некоего невидимого тайного разума, как будто следящего за каждым из нас, ждало самого оптимального момента, чтобы покарать Савла-Павла. И этот момент пришёл.
Сначала кара за жадность, ничтожность и пустоту жизни явилась к машине для ковки золота – к жене Павла. Что-то сломалось в этой машине, мания к деньгам разрослась до губительных размеров, и механизм-считалка в голове не выдержал, полетели шестерёнки-гайки… Впрочем, жена Павла, очевидно, была ненормальна изначально, от рождения. Бесконечная тяга к деньгам, неутолимый азарт – деньги ради денег! Она никогда не бывала за границей, на курортах, ходила в китайских ширпотребных тряпках, возможно, и за пятидесятилетнего Павла она вышла замуж в свои двадцать три не только потому, что он взял её с дочерью, но потому, что ей уже тогда было всё равно, её интересовали только деньги, причём, такие деньги, которые она клепала сама. Азарт? Игра? Пожалуй, больная мания. Хотя, может ли мания быть здоровой…
Три пекарни и огромный продуктовый магазин, коненчно, принадлежали ей. Но… не совсем. Разнообразное импортное оборудование на пару миллионов долларов было её, но здание под магазин и помещения под пекарни – государственные. Или точнее – муниципальные, принадлежащие мэрии.
Так уж сложилось в России, мгновенно из социализма перескочившей в дикий уголовный капитализм. В одночасье разбогатевшие спекулянты и прохиндеи ещё не успели понастроить маркетов: очень большие макли на строительство, очень большие взятки чинушам и очень близкое приближение к очень уголовной власти требовались, чтобы что либо соорудить в центре города. Плюс лет пять на все согласования и само строительство. Потом, когда город захватили московские уголовники и посадили в мэрское кресло своего, по всему городу стали появляться гигантские здания, стоившие миллионы долларов, построенные на украденную у народа нефть, рыбу и всю таблицу Менделеева… А Нине Александровне, как и всем её коллегам-спекулянтам, приходилось пользоваться так называемой арендой, то есть, арендовать здания и помещения у так называемой мэрии. И арендовали, и спекулировали продуктами, и вся эта дурная торговля с фантастическими цифирями на ценниках приносила прибыль, хотя основная масса народа продукты покупала только на базарах по ценам в два раза ниже.
Но однажды из Москвы, из Кремля пришёл строгий приказ: а увеличить аренду муниципальных площадей в пять раз!
Очевидно, кремлёвские друзья, поналепившие по всем городам гигантские дворцы, таким образом решили убрать конкуренцию – муниципальную аренду и сдавать младшим коллегам-спекулянтам свои супер-пупер здания по более дешёвой цене.
Но Нина Александровна не стала искать новых производственных площадей, а тоже решила пошутить. Тем более, что магазин превратился в убыточного монстра-пожирателя денег – после увеличения аренды в пять раз, и нужно было что-то срочно предпринимать. И она предприняла. Ремонт здания, в котором располагался её магазин. Крыша течёт, то да сё, составила смету. На сто тысяч долларов. И в мэрию. Здание-то муниципальное. А в мэрии – масса своих нужных людей – прикормленных, приплаченных… Да и вообще. Человек она известный ещё с времён советской торговли, а ныне, как успешный бизнесмен. И смета прошла все необходимые инстанции. И сто тысяч долларов было получено. И из них на ремонт было истрачено… ну, может быть, долларов сто…
И всё бы прокатило-проехало, и компенсировала бы Нина Александровна затраты на дурную аренду, и нашла бы новое здание – уже у частника-капиталиста, но что-то сломалось в голове у машины для ковки золота. То ли забыла она, то ли не понимала – с кем имеет дело, КОГО она попыталась обдурить! А ведь не могла забыть или не понимать! Как можно забыть, если ежемесячно ей, как и всем остальным, приходилось отдавать пятьдесят процентов от прибыли уголовникам! Конечно, не тем придуркам-уголовникам, что бегают по улицам с ножами-пистолетами-кастетами, а настоящим УГОЛОВНИКАМ: судьям, прокурорам, милиционерам, мэрам, губернаторам и далее, до Кремля.
Разумеется, дань собиралась централизованно и официально – для этой цели были выдуманы ЧОПы. Частные охранные предприятия. Возглавляли эти чопы действительно уголовники с большим прошлым и будущим. Каждый чоп имел до нескольких десятков охраняемых им объектов. Но, как правило, всё это охранялось фиктивно – нанимались различные умственно и психически неполноценные люди, наряжали их в форму и они «охраняли» , без оружия, где-нибудь пристраивались и дрыхли. Ибо большинство объектов либо вообще не нуждались в охране, либо имелся договор с милицией – вневедоственная охрана, либо предприятие держало ещё и собственную охрану, которая охраняла и предприятие, и дрыхнущих чоповцев.
Рядовые чоповцы-сторожа получали ничтожнейшие гроши. Но охраняемые организации ежемесячно через банки переводили на счёт данного ЧОПа огромные деньги, никак не соответствующие таким услугам. В результате каждый месяц в каждом городе собираются гигантские суммы.
Но хозяевам ЧОПов идут крохи, поэтому они вынуждены иметь банды и заниматься грабежами и убийствами – официального-то оружия полно, пистолеты, автоматы, надо же его использовать! А остальные суммы идут в общак: судьям, прокурорам и прочим кремлёвским ворам. А чтобы откуда-то каждый месяц отдавать огромные деньги уголовникам, их где-то надо брать. А поскольку волшебная тумбочка, в которой деньги лежат, существует лишь в анекдотах, то всяческая дрянь выдаётся за что-то стоящее, например, колбаса из сои – за колбасу из свинины, а цена на ней, как на бриллиантах…
Так кого же одурачила Нина Александровна на сто тысяч долларов? Мэра города Владивостока. И кто же это такое – очередной мэр города Владивостока? Это молодой человек по фамилии Н., но гораздо более известный по кличке Виннипух. И что же, он такой феноменально талантливый, этот Виннипух, что в двадцать шесть годиков стал мэром города с миллионом жителей?
Да что там мэром! Па-адумаешь, какой-то мэр! В конце концов, тут перебывало всяческих мэров-бандитов, обокравших город на миллиарды долларов и поналепивших дворцов-магазинов – до хрена и больше! А Винни, во-первых – владелец гигантской рыбной флотилии, бывшей, конечно, государственной, опять же каким-то феноменальным чудом доставшейся ему, Виннипуху… И флотилия эта добывает колоссальное количество рыбы, креветки, красной икры, крабов – разумеется, всё это с минимальными налогами, то есть, мягко говоря, ворованное – у страны, у народа, и отправляется в Японию, Корею, США, Европу – на миллиарды долларов… И откуда такая пруха в такие-то юные годы!?
Стоп, писатель! Хватит ходить вокруг да около. Пришло время называть вещи своими именами.
НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ НАЗВАТЬ СВОИМИ ИМЕНАМИ НЕТРУДНО - ТРУДНО ПОД НИМИ ПОСТАВИТЬ СВОЁ ИМЯ….
Но писатель, которому трудно называть вещи своими именами – графоман, холуй, придурок. Неписатель, короче.
Так выпьем же за то, чтобы ВСЕ мы были настоящими писателями, настоящими редакторами, настоящими читателями, НАСТОЯЩИМИ ГРАЖДАНАМИ, а не минетно-педерастическими овощами-рабами-холуями!!! УРА, ТОВАРИЩИ!!!!
Так что там, мерзкая вонючая козлина по кличке Виннипух?
Можно, конечно, написать, примерно так: конец двадцатого века, так называемые девяностые годы, огромная империя СССР самоуничтожилась и то, что от неё осталось - основной кусок - Россия, напичканная гигантскими природными ресурсами, захвачена евреями и американской разведкой, наверху, в Кремле сидит их пьяная марионетка - двуличный секретарь обкома, вор и убийца Ельцин. В стране - дикий хаос: массовая безработица, уничтожены израильской и американской разведкой все заводы и научные предприятия. Голод, холод, убийства пошли уже на миллионы, трупы во всех канализационных колодцах, подвалах и на улицах. Милиция сама превратилась в убийц, в полном контакте с бандами, а те, кто не ушёл из КГБ-ФСБ, попрятались в бронированных подземных тирах, выставив охранять себя молоденьких автоматчиков - только что призванных в дикую армию пацанов из глухих деревень.
И вот на этом дьявольском фоне, в этом голодном и холодном аду, с морями крови, с ублюдочной массированной пропагандой насилия, с восхвалением убийств и бандитизма на всех теле и радио каналах, один из многих сотен тысяч молодой человек, некий Владимир Н., от безысходности, от желания когда-нибудь покушать и под круглосуточным гипнозом пропаганды-воспевания уголовщины, вступает в одну из самых мощных влиятельных банд Приморского края, возглавляемую неким Б. Как оказалось, весьма талантливым в своём роде…
Написать так, конечно, можно, только для Вовы Николаева, а впоследствии - Виннипуха, это была бы лишь часть правды…
Поскольку Вовочка-морковочка никогда не голодал, папочка его трудился в поте полового члена ректором института «ДАЛЬРЫБВТУЗ», трахал молоденьких студенточек, брал взятки, а самое главное - вместе с другими начальничками этого поганенького заведеньица крал «шефскую помощь» гигантские подачки на развитие института - наличными и безналичными - богатейших рыбных организаций-флотилий, которые возглавляли бывшие студенты доблестного института-проститута.
И к двадцати годам вырос эдакий упитанный жирный кабан Вовочка-морковочка, привыкший на примере папочки и его ублюдочных дружков лишь жрать, срать, потреблять - на халяву.
Но тут, панимаешь, развал страныПапчке взяток не дают, рыбные флотилии разваливаются и Вовочка вступает в банду талантливого бандита Б. Одновременно числясь студентом папиного ДАЛЬРЫБВТУЗА.
А в стране - массовая «приватизация» - бандитский захват государственной собственности, стоящей квинтиллионы долларов.
И каким-то необъяснимым чудом у бандита Б. вдруг оказывается основной пакет акций одной из самых мощных рыбо-крабо-икру добываемых флотилий под названием «ТУРНИФ».
Конечно, только идиоты могут думать, что несколько десятков гениальных бандитов в мгновения захватили всю бесконечную собственность СССР и стали олигархами с золотыми яхтами и самолётами.
Нет, господа-товарищи, любая особенно успешная импровизация всегда очень долго и тщательно подготавливается. Как признался в порыве своей старческой маразматической откровенности тогдашний президент США Рейган: «Мы потратили на развал и уничтожение империи СССР несколько триллионов долларов, которыми мы субсидировали ЦРУ».
ЦРУ в свою очередь опиралось в СССР в основном на уголовников и жидов. Жиды - с образованием, почти русские, но без роду, без племени, перекати поле, СССР для них лишь территория, где можно спекулировать, шустрить и наживаться. Ну, а уголовщина - генетически неполноценная биомасса, психически и умственно неполноценная, которая способна на всё, что угодно ЦРУ.
А кто кроме ЦРУ стоял за бандитом Б.? Поразительно, но по слухам - многолетний мэр Москвы господин Л. И его жена-миллиардерша госпожа Б. То есть, настоящими владельцами флотилии из огромнейших судов-заводов оказались именно они. За десять тысяч километров от Владивостока.
А совладельцы, конечно, некие господа из США, имена которых неизвестны и ФСБ.
А Вовочка-морковочка всё-таки рос, развивался, матерел и матерился. Достигал профессиональных успехов в благородном деле рэкета - отъёма чужой собственности и жизни.
И однажды пришла пора, и его начальник-пахан Б., любивший нырять с аквалангом, нырнул, вынырнул, махая ручками, и ушёл на дно. Уже мёртвым. Оказалось, в одном из баллонов был закачан ядовитейший газ…
Хоронили бандита Б. с грандиознейшим почётом!!! Перекрыли все центральные улицы города. На васаре, в смысле. На всех перекрёстках стояли вооружённые до трусов майоры и полковники милиций и фээсбэций. Гроб с утопленным телом пахана почётно возвышался в бывшем крайкоме комсомола, наверное, потому, что и сам бандит Б. - один из бывших секретарей этого самого бывшего комсомола…
В общем - по улицам - цепи автоматчиков, пулемётчиков, гранатомётчиков-минетчиков, а в парке рядом - десятки новеньких сереньких одинаковеньких джипов по сто тысяч долларов за штучку, и много-много всяческой дебильного вида мрази, вырядившейся в чёрные брюки, чёрные рубашки и чёрные галстуки. Соратники…
А мать бандита Б. шла за гробом сына в тряпье и рваных тапочках…
И вся флотилия бандита Б. стоимостью в миллиарды долларов досталась не матери бандита Б. и не его родственникам, а каким-то замечательным, просто волшебным образом … Вовочке-морковочке!!!
А через год он и мэром города с миллионным населением стал. Таким же волшебным образом.
Но нашлись компетентные умельцы, которые успели ещё до вовочкиного мэрства выпустить учебник по криминалистике для милицейских академий России, где главной и основной темой была… биография Вовочки-морковочки и его путь по карьерной лестнице бандита!!!
И вот, Виннипух - мэр большого города. Перед ним по стойке смирно стоят сотни курсантов милицейской академии - завтрашние офицеры милиции. А Вовка-морковка читает им мораль: каким нужно быть хорошим милиционером, чтоб не опозорить честь…
А курсанты только что читали о его подвигах в учебнике…
Да чё там!!! Губернатором-то Приморского гигантского края корефан Виннипухов, немного постарше, правда, зато и широко известен у братанов Серёга, а точнее, бандит по кличке Шепелявый…
И вот такого Вовочку Нина Александровна пыталась облохотронить!? На сто тысяч долларов!
Как узнал Винни о проделках какой-то там делашихи-торгашихи, так и приказал сразу: а вышвырнуть эту суку из всех её вонючих бизнесов!!! А забрать у неё все арендуемые у неё помещения под магазины и пекарни!!! А вышвырнуть всё её на миллионы долларов оборудование на улицу к такой-то матери. Так её растак и переэдак!!!
И вышвырнули.. И заболела Нина Александровна, заболела… Впрочем, заболела она давно.. И не от стресса. И дорогие лекарства не помогали… И однажды её увезли в больничку, где она через час и умерла. От СПИДА. В шестьдесят два года…
А Павлушка остался один. В девяносто лет. И по нему пошли тоже какие-то пятна. Со страху. И запивал он их в большом количестве коньком. А квартира-то полна сотен тысяч долларов и евро попрятанных. И однажды явилась к нему его приёмная Нинкина дочь, со своим взрослым сыном и мужем. И с бутылкой дорогого импортного вина. Выпил Павлуша рюмашку-другую и очнулся через сутки… Далеко за городом в коттедже. Который он когда-то покупал с женой для её дочери. Очнулся на третьем этаже закрытым в крохотной комнатке. А в его квартире всё выгребли, все деньги, мебель, и квартиру продали.
То, что когда-то он сотворил с собственной матерью, которая его так любила, вернулось к нему сторицей на его подлую дурную голову… И не нужен он стал без денег ни сыну-подполковнику милиционеру, ни сыну-дураку Серёже, НИКОМУ…
Словно жил я когда-то и где-то, и имел МОЁ ВСЁ, всё на свете….
И потерял. И осталась Павлу последняя борьба. А борьба за жизнь заканчивается в России борьбой за место на кладбище. И выигрывают её те, у кого есть деньги. А у кого нет - в крематорий!!! Впрочем, Павлуша решил жить до конца, до ста четырнадцати, как его дед…
Но умереть пришлось в девяносто четыре. Сын-милицонер всё-таки вернул квартиру - пустую, всё, что он когда-то лелеял, покупал, улучшал, ремонтировал, всё вывезли, украли, испоганили.
Спал на полу. Слепой, заболел расстройством кишечника, и сын-врач-милиционер положил его в самую наихудшую, бывшую ведомственную, в народе называемую «дальзаводской» больницу. Надоело возиться со стариком, да и зачем: завещание на квартиру и сто тысяч долларов, которые у Павла всё-таки нашлись, написано, хватит старикану тут мучиться… Ведь это так просто - укол с тройной дозой снотворного, который сделал знакомый врач, и всё - и ухнули девяносто четыре года в НИЧТО. И зачем ВСЁ это было….
ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ….
НЕМНОГО НАИВНОСТИ:
Прошлое и Будущее существуют одновременно - ЕЩЁ, УЖЕ и ВСЕГДА. Это утверждают современные математика и физика. То есть, «машина времени» фантастикой не является, а является пока нашей малограмотностью в области скорее всего гравитации, с помощью тайн которой и можно гулять по пространству-времени.
Кстати, уже и на нашей планете собраны в металле машины времени, которые могут замедлять и ускорять время в САМОЙ машине на несколько минут. Проведены испытания на человеке. Но, разумеется, такие аппараты не являются машинами времени в полном смысле этого понятия, ибо могут изменять время только внутри себя. И человек, который там просидев замедлил или ускорил время на сутки внутри аппарата - всего-навсего замедлил или ускорил на сутки свои собственные биологические процессы. А настоящая «машина времени», очевидно, должна взаимодействовать с планетой и Солнечной системой. И когда-нибудь она у нас, конечно, появится - но только после того, как человечество в корне генетически себя перекуёт, удалив из своих голов агрессию, жадность, ничтожность и так далее. Но это уже будут совсем другие существа - и внешне, и внутренне. В противном случае НИКТО не позволит нам изобрести такую машину времени и гулять по Прошлому и Будущему, творя там что попало. Дикарям НЕЛЬЗЯ доверять супертехнику. И те существа, в том числе и наши потомки, которые имеют настоящие машины времени, конечно же строжайше контролируют каждый миллиметр пространства, каждое мгновение времени и наш научно-технический прогресс…
Верите? Нет?
Но мы - о другом. А именно: из доказанного математикой и физикой СУЩЕСТВОВАНИЯ - РЕАЛЬНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ БУДУЩЕГО, - вытекает вывод: мы, наши предшественники на планете, наши ближайшие и далёкие потомки - не существуем!!! Нас нет. Мы - иллюзия!!!
Действительно, вот сидит некто Петя Петров или Маша Сидорова в настоящем. Но у них, как и у всех остальных на планете и у самой планеты - есть будущее. Пройдёт сколько-то лет, и Петя Петров и Маша Сидорова, как и всё остальное человечество исчезнут с планеты. Исчезнут и те города, в которых мы жили, а на их месте появятся другие. Увы. Но это - БУДУЩЕЕ.
Но это «будущее» ТОЖЕ ИСЧЕЗНЕТ, поскольку у него есть СВОЁ БУДУЩЕЕ. Но у того «своего будущего» есть очередное СВОЁ БУДУЩЕЕ, где ничего предыдущего не осталось. И так далее, и так далее и так далее.
Но не забудьте учесть, что это всё УЖЕ ЕСТЬ: будущее будущего, будущее будущего, будущее будущего. ……..
И так - до некоей ТОЧКИ, ГДЕ ФИЛЬМ ВКЛЮЧАЕТСЯ.
ИЛИ - ВЫКЛЮЧАЕТСЯ….
Ибо, если Будущее УЖЕ существует, то всё и все на планете - лишь изображения на некой «плёнке», крутящейся из Будущего.
Невообразимо поверить, чтобы наш СОЗДАТЕЛЬ, а это, всё-таки, очевидно, Солнце, плазменный мозг в 333000 раз больше Земли, придумал и продумал КАЖДУЮ чепуху, которой занимается КАЖДЫЙ землянин, но получается именно так!!!
Так же, когда мы смотрим фильм, то мы видим лишь иллюзию. Конечно, когда-то в нём снимались живые актёры, но фильму может быть сколько угодно лет, а мы смотрим мёртвую плёнку, движущиеся иллюзорные изображения на экране, а самих актёров-режиссёров может уже давным-давно не быть на этом свете…
То же самое представляет из себя человечество да и вся планета Земля. Мы есть, но нас нет, мы лишь иллюзия на плёнке, которая, разумеется, в бесконечность сложнее наших плёнок…
И если задуматься над выше сказанным, то становится ОЧЕНЬ грустно, ибо мало того, что мы лишь временные химические изображения на некой неведомой нам ПЛЁНКЕ, но, в сущности, нас ВООБЩЕ не существует.
Может быть, когда нам позволят (ЕСЛИ ПОЗВОЛЯТ!!!) изобрести НАСТОЯЩУЮ машину времени, а это и есть те «НЛО», которые мы неоднократно наблюдали и во множестве снимали на свои плёнки, мы сможем путешествовать с мгновенной скоростью по Галактике и, возможно, по Вселенной.
И в таком случае мы сможем уйти от влияния нашего СОЗДАТЕЛЯ - Солнца. Выйти из СИСТЕМЫ. СОЙТИ С ПЛЁНКИ.
И ТОЛЬКО ТОГДА МЫ СТАНЕМ САМИМИ СОБОЙ. НЕ ЗАПЛАНИРОВАННЫМИ. ЖИВЫМИ. НАСТОЯЩИМИ…
А пока мы, запланированные куклы, крутимся на неведомой нам плёнке, строжайше исполняя сюжет неведомого нам Создателя.
И однажды в Америке, в США, в столице, в Вашингтоне, некая дама, под пятьдесят, но сильно следящая за фигурой и косметикой, одетая сугубо по-американски - в качественные товары китайского производства, вышла из своей качественной машины японского производства и зашла в супермаркет - за продуктами-полуфабрикатами, набрать на неделю. Всё удобно, всё расфасовано, готовится мгновенно. Впрочем, она давным-давно привыкла к американским удобствам. Она давно живёт в Америке. И давно ей кажется, что живёт она здесь всегда. Если бы только ни предательские сны - со снами и в Америке не умеют бороться…
А так, в общем и целом, она типичная американка. У неё был законный американский муж - подполковник ЦРУ. Потом другой, то ли гражданский муж, то ли бой-фрэнд. А сейчас третий…
Её дочь закончила здесь два американских университета - журналистики и юридический, трудится юристом, получает четырнадцать тысяч долларов, готовится к свадьбе с красавчиком молодым испанцем, тоже юристом.
Да и сама она, прибывшая сюда в тридцать шесть лет, в совершенстве овладела языком, даже акцент поборола. Сначала, имея советское высшее экономической образование, по протекции мужа-цэрэушника устроилась в банк простым кассиром, потом дослужилась до менеджера, после соответствующих курсов, и уже несколько лет она директор филиала банка. И ей намекали, что она может стать президентом всех банков этой системы.
У неё собственный трёхэтажный дом в центре Вашингтона, в кредит взятый, конечно. Сейчас она его почти полностью сдаёт - в связи с кризисом, хотя никакого кризиса в Америке не ощущается, и она имеет от дома прибыль, почти равную её месячной зарплате в семь тысяч долларов.
И ещё она перевезла из России сюда стареньких отца и мать, деньги у них были, в кризис недвижимость сильно подешевела, и она помогла купить им дом за сто двадцать тысяч, двухэтажный, в прекрасном богатом пригороде Вашингтона, где не живут чёрные.
Здесь настолько ВСЁ другое и ВСЕ другие, что всё-таки, при всей её адаптации, врождённом умении воспринимать ЛЮБУЮ действительность, иногда она ВСЁ-ТАКИ кажется себе здесь ИНОПЛАНЕТЯНКОЙ… Дочери проще, она попала сюда в шестнадцать, в совершенстве владея английским - училась в России в гимназии с английским уклоном. Смешно, шестнадцатилетняя девчонка, только что прибывшая из России, поступила в колледж и преподавала КОРЕННЫМ американцам - по просьбе администрации - английский литературный язык!!!! Действительно, какие они тупые, эти американцы! Как говорит этот русский, как же его… сатирик… Интересно, помнит ли дочь русский?.. Они никогда не говорят с ней по-русски. Так они условились. Чтоб не возвращаться к русскому мышлению, чтоб ни путаться в языке при общении с американцами. Но приехали родители и с ними пришлось заговорить по - русски… Родители жалуются, что их единственная и очень любимая внучка, которую, в сущности, они полностью и вырастили, с трудом подбирает русские слова…
Она купила все нужные продукты, до краёв заполнив тележку - и до чего же ЗДЕСЬ всё-таки дешёвые продукты! Можно сказать, питание совсем бесплатное, в сравнении с её зарплатой! Она уже собиралась походить к кассе, но… ВСЁ В ЭТОЙ ЖИЗНИ ЗАПЛАНИРОВАННО. ПОТОМУ ЧТО ФИЛЬМ УЖЕ СНЯТ.
Потому что ей СУЖДЕНО было ЭТО увидеть. И она увидела.. Книго-журнальный газетный отдел. «НЬЮ РАШЕН РОМАН».
Так странно зачем-то она перевела для себя рекламный плакат. Зачем она перевела!? Она уже давно не переводит с американского на русский…
Зачем-то она подошла туда… Зачем-то она увидела книгу… Обложку…
И что-то мгновенно… с ней… может, так мгновенно умирают…
Потому что на обложке… лицо… Молодое… Знакомое-знакомое…
Она ещё не успела вспомнить ни его имени-фамилии, но она УЖЕ БЫЛА ТАМ, ВО СНЕ. Где-то там, в прекрасной грешной глупой молодости, в бандитском ресторане «ПУЧИНА», за столиком, облучая собой - эталоном юности и сексуального совершенства, Вселенную, она спрашивает: - Ты - пи-са-тель?
Или у НЕГО в комнате, у форточки, где она курит и рыдает…
Или у себя в квартире - ночь С НИМ…
«Я ПРОСНУЛАСЬ НАКОНЕЦ!!!» - Говорит ей её сознание, показывая в секунду иллюзорность времени и жизни, относительность сна и яви, молодости и старости…
И её сознание-подсознание уже знает - что в книге. И - кто…
И её сознание-подсознание боится, что ОБ ЭТОМ прочитают другие…
И её сознание-подсознание гордится, что ОБ ЭТОМ прочитают другие…
- Сколько у вас экземпляров? - Спрашивает она у продавца, вдруг решив скупить все, чтоб никто не…
Продавец заглядывает в компьютер. - Двадцать. Но если пойдёт, мы закажем ещё.
Она покупает три - не листая. Она приезжает в свой дом, в нескольких кварталах, она забывает про продукты и про то, что завтра в пять утра она должна, как всегда встать и собираться в любимый офис, рабочий день в семь утра.
Она читает русский роман «ЭКСПЕРИМЕНТ», переведённый на все языки мира и на английский - тоже. Она читает о себе. О жизни знакомого писателя, которого давно нет на этом свете, но вот здесь он жив… И жива её молодость и былая красота!
Где, КУДА ВСЁ ЭТО ИСЧЕЗЛО!?!
И впервые Стелла за долгие годы в пять утра с распухшими от слёз глазами, ни секунды не спав, собирается в свой банковский американский офис с отвращением и тошнотой…