ДУЛаг-184.
Вяземский ДУЛаг на улице Кронштадтской.
Перед войной здесь строили мясокомбинат.
Для наших пленных режим создали адский.
Сюда сгоняли добивать измученных солдат.
Четыре сотни тысяч загублено под Вязьмой.
Шесть сотен тысяч из котла уводили в плен.
Замыслив двадцать тысяч наделить усадьбой,
Колючкой поле обнесли и, не достроив стен.
Для всех ветров открыт был лагерь смерти.
К зиме холодной в принцип не стали утеплять.
«В лохмотьях от шинелей, грязнущие как черти
Как очутились здесь, мы долго не могли понять.
Нас, кто в боях сражался до последнего снаряда,
В атаках штыковых на смерть шёл в круговерти,
Прикладом и штыком сгоняли как свиное стадо,
Здесь, измождённых, морил конвейер смерти».
Бессильных голодом безбожно изнуряли.
Болтушку из протухшей картофельной муки
Без хлеба в сутки раз пол-котелка давали.
Ослабли так что, не могли поднять руки.
Вода для пленных не завозилась в лагерь,
А без воды всегда хотелось исступленно пить.
«Томил меня мираж – вода в холодной фляге,
Вот только жажду из неё не мог я утолить».
Дизентерия в лагере – явление повальное.
Отхожим местом обусловили небольшой овраг.
Для мужиков, быть может, место тривиальное,
Однако, в эпидемию с оврагом был аншлаг.
Фашисты из охраны на вышках деревянных
Порой в овраг стреляли по живым мишеням.
Здесь все остерегались выстрелов нежданных.
Куда ни погляди, смерть ожидала пленных.
От жуткой грязи, жажды, голода и холода
Нас, пленных, тиф сыпной косил нещадно.
Колючкой и штыком больные были колоты,
Но, не шприцами – чтоб было неповадно.
Когда и я упал в страшнейшей лихорадке,
Отволокли в сарай с мякиной конопли.
В неё меня зарыли, корёжиться в припадке,
Сказав: «Лечись, тифозный. И не скули!»
В бреду ко мне являлись львы и тигры
Сражаться жутко с ними голыми руками.
Рвал пасти им. Сосали мою кровь вампиры,
Вгрызаясь в горло длинными клыками.
Как долго мучился я в горке конопляной
Не подсказали, когда вдруг вылез из неё:
«Смотри ко, выжил, дьявол окаянный.
Теперь в загон артельный гони ,уже, его».
Распорядившись, старший полицейский
Заставил группу пленных трупы извлекать:
«Тащи на свалку. Уж вид их не житейский.
Да, не забудьте мёртвых всех пересчитать».
Здесь, из конопляной кучи, из её мякины,
За сутки выгребали три сотни мертвецов.
Не хоронили - валили в ров их длинный
С телеги на виду всех вяземских жильцов.
Неимоверно много умирало от гангрены.
Их, тоже, отвозили и кидали в этот ров.
Мы, тщетно, ждали, что настанут перемены,
Что нам дадут хоть маломальский кров.
Молил я всех святых, и милостивого Бога:
«Дай мне окрепнуть, дай случай убежать.
За что судьба ко мне коварна и жестока?
Зачем рожала в муках и растила мать?
Понятно, для того чтобы Отчизну защитить,
Чтоб разгромить захватчиков-фашистов,
Чтобы могли потомки достойно вечно жить,
И, чтоб любить могли под небом чистым.
Здесь мы не в силах биться с вражьим псом.
Нас истребляет гадкая фашистская машина.
За мелкую оплошность наградят свинцом
И пугалом повесят на стойку в два аршина.
Вон сколько их – столбов вокруг стоит:
Того повесили за то, что требовал покушать,
Второго – невзлюбили за еврейский вид,
А, третьего – глотнул воды из грязной лужи.
Бежать… Бежать.… Под муками не выжить.
Уж, лучше умереть, чем выносить их пытки.
Кого в участники склонить и план замыслить?
Нужны соратники из смелых, даже прытких.
Из бывшего полка встречался лейтенант.
Командовал он взводом в первой батареи.
С ним можно обсудить удобный вариант.
Возможно, в голове его есть лучшие идеи.
Когда в толпе нашёл я полкового офицера
И намекнул о планах на задуманный побег,
Сказал он: «И я на нервах, тоже у предела,
Стерпеть такой режим не в силах человек.
Давай держаться вместе. Появится лазейка…
Но, надо избегать бессмысленные риски.
Судьба у нас одна - кровавая злодейка,
Так, я пожить ещё мечтаю среди близких.
Есть у меня знакомый офицер штабной.
Он знает хорошо английский и немецкий
И, тоже, ждёт в судьбе минуты роковой.
Со мной он поделился вестью, по-соседски:
Подслушав, понял из немецких разговоров,
Что лагерь немцы называют пересыльным.
Пешком на Могилёв отправят нас с дозором.
В колоннах многим путь будет непосильным.
Бежать попроще будет из большой колонны
Какой надёжной не слывет фашистская охрана.
Начало ноября, нет снега, ночи очень тёмны.
Авось, и Бог поможет в срок напустить тумана».
«Хороший план, в нём шанс успешного побега,
Согласен, что в пути нам будет проще убежать.
А, место выбрать, чтоб собакам не взять следа.
В болотах топких нас фашистам не достать».
Всего лишь через день, кричал нам усилитель:
«Ахтунг, ахтунг! Всем слушать унтер-офицер.
У микрофона Зихфрит - лагерный блюститель».
Не зная языка, по-русски он изъяснять умел:
«Сейчас баланда кушать и подходить к ворота.
Шеренга восемь пленных за рота дойч-зольдат.
Идти кучней - куда, зачем, вам ни какой забота.
Кто сторона, на бок пойдёт - тот будут убиват».
Так сформирована была колонна пленных.
Усиленным конвоем нас гнали на Смоленск.
Кричали конвоиры по ходу нагло: «Шнеллер!»
Тонули в грязи сапоги, дождь поливал с небес.
Брела колонна, молча, насупив хмуро брови.
Злой сильный ветер пробирал всех до костей.
«Никто из нас не ждал такой паскудной доли-
Брели как каторжане но, только, без цепей.
Засунув руки глубже в рукава шинелей,
Пилоток отвороты плотно, на уши натянув,
Воротники подняв, поправ болезни в теле,
"Нах вестен."-конвойный указал, рукой махнув.
Больных и обессиленных фашисты добивали.
Не позволялось выручать знакомых из беды.
Кто отставал - овчарки в клочья раздирали.
Мы кожей ощущали треск выродков стрельбы.
«Штейн! Штейн! Зитцен!» - поступил приказ
После изнуряющего и длительного марша,
Колонну посадили тут, где шли - на грязь.
Дав посидеть чуть-чуть, погнали дальше.
Брели под непрерывный грудной кашель,
Согнувшись в поясе, не поднимая головы.
Шли от родимых мест и от столицы нашей,
Пешком на запад, в содом чужой страны.
(Продолжение следует)