Ночь шатался я по
загрязнённым, заштопанным,
зарисованным линиям –
к зимам, к снегам.
Не жалел никого. Ни себя одинокого.
Ни залив, воды чьи не ласкал океан.
Не жалел никого. Гладь канала Обводного
отражала нелепость незрелой
судьбы.
Под порывами ветра – чужого, холодного –
по-старушечьи горбились спины-столбы.
Шелестело вокруг. Зябко ёжась, запахивал
поседевший пиджак – гордость прошлого, что
в образ мой проставляла печать
гешефтмахера,
чей товар-капитал обратился в ничто.
Просыпался сентябрь, раскалённый простудами.
Где-то в горле копилась печаль-тошнота.
Горечь грызла меня почерневшими
зубками,
под ногами хрустел
позвоночник моста.
Вдалеке голубела ли площадь Чайковского,
ли какой магазин, или шпиль корабля.
Ночь шатался я вдоль
поседевшего острова
и терял с каждым шагом
любовь и себя.