ЭПИГРАФ:
Прости мне, друг, что песни эти
Сродни рыданью моему.
Пусть тот, кто сладко жил на свете
Споёт, как хочется ему…
Коста Хетагуров
(Осетия.)
ДРУГ МОЙ !
Если Вы -- суровый литературный критик, или маститый поэт, либо непризнанный поэт со строгим взыскательным вкусом, - отложите в сторонку этот сборник, не читая, -- он не для Вас! Отложите, дабы не изводить желчью и ядом язвительности себя и ту, что написала эти строки. Ту, что на склоне лет своих решилась впустить в "святая святых," - в душу свою,- посторонних, читателей. Отложите в сторонку этот сборник, ибо это не стихи, в общепринятом, высоком значении этого слова, это даже не попытка стихосложения!
Долго и мучительно пыталась я найти обозначения, название виду своего творчества. И лишь вчера из уст Е. Петросяна, как откровение, прозвучали вот эти, всё объясняющие слова:
«Когда строку диктует чувство,
на сцену выводя раба,
знай: тут кончается искусство, -
здесь дышит и звучит судьба!»
Вот и мои строки, написанные на одном дыхании в разные периоды жизни, запечатлевшие навечно то или иное мгновение, они скорее исповедь изболевшего женского сердца, а не стихи, как таковые.
И сборник этот ... он, скорее дневник-исповедь женской души.
Да, конечно, это не стихи, я никогда и не считала, что я пишу их, не считала себя Поэтом. Но суровые жизненные университеты, пройденные мной, дали мне,- простой рабочей, - глубокое виденье жизни и редкую способность к постижению скрытой сути вещей, к интуитивному, наивысшему познанию. А поэтическое восприятие мира и всего сущего в нём, очарованность этим миром с юных дней, позволили открыться редкому дару: способности сердца сразу, на одном дыхании, высоким, поэтическим слогом говорить о том, что его волнует или потрясло в данную минуту.
Кто-то называет это «божьим даром», кто-то говорит: «нисходит Муза». В моём личном восприятии и понимании этот дар -- это всего лишь редкая, выстраданная способность духа человеческого подниматься в некие сферы сознания, где он и обретает иную, высшую способность творить.
Это изумительное состояние, когда душа словно бы говорит с Богом!
( Правда, до того, как моё сердце стало вещим, зрячим и заговорило вдруг стихами, сколько ему пришлось трудиться над собой! Сколько вынести, вытерпеть, выстрадать…)
И кто знает, может быть, этот редчайший дар, данный нам в удел свыше, нисколько не ниже поэтического дара настоящих поэтов? И пусть это не стихи, но магия этих строк,- пришедших как бы свыше, на одном дыхании,- продолжает жить в них спустя десятилетия и завораживает людей, оказавшихся невольными слушателями.
Всё то, что я представляю на суд читателя, печатается впервые: я писала, так сказать, - «для себя» и в печать не обращалась. Более того, я всю жизнь в смятении «бежала от славы и восторгов», от своих редких, случайных слушателей. Но никому из нас неведомо, когда закончится наш горестный путь в сей земной юдоли слёз. Никому… И смутное предчувствие заставляет меня торопиться с изданием своего сборника, пока -- единственного.
И хочется вместить в него - для своих прямых потомков,- всё о себе, написанное сердцем, а порой и кровью сердца своего. Жаль, если хоть что-то будет утеряно безвозвратно. (Поэтому, каюсь, оставлены в сборнике некоторые заведомо слабые стишки) Объясню это не только будущим жгучим интересом моих внуков и правнуков (по себе это знаю!), но и страстной, настоятельной потребностью души иного читателя, (в которую художник ли, поэт ли - заронил искру глубокого интереса), -- знать, как можно больше знать о жизни и личности того, кто сумел потрясти, растревожить душу, вверг её в смятение.
Будут те, кто из-за строчек, исполненных гнева, из-за слов проклятий, посчитают мой сборник лирики - недобрым… Вы... ошибаетесь!
Тема ДОБРА и ЗЛА столь бесконечна и столь печальна, что её не осветить на страничках этого издания. Вспомните фразу: «И проповедовать Любовь враждебным словом отрицанья». Вслушайтесь в мои строки,- и раз, и два,- всмотритесь глубже в суть написанного, откройте навстречу своё сердце, и вы увидите, почувствуете, что за строками, исполненными гнева и проклятий, звучит, - набатом звучит сама любовь, -- преданная, осквернённая, непростившая…
А вспомним Отелло! Ведь не от ненависти задушил он свою горячо любимую жену, а именно - от большой любви. Преданной и осквернённой, как ему показалось. Нет, не злобная ревность и ненависть руководили им, а всего лишь - отчаянье обманутого доверия.
Этим же отчаяньем продиктованы и гневные, испепеляющие строки моего сердца…
Между прочим, до того, как мои боль и гнев бурно, подобно извержению вулкана, излились на листок бумаги кипящей лавой горячих слов, - прошло в браке 3,5 долгих года. 3,5 года кроткого, безропотного молчания, поиска своей вины. Тщетного поиска… И лишь затем я «взбунтовалась» и отряхнула с себя узы брака, ставшие цепями рабства.
Увы, институт людских взаимоотношений в браке столь же несовершенен, как несовершенен и сам человек! И нередко из-за деспотизма одного из супругов и безропотной покорности другого роли супругов в семье распределяются по схеме: палач - жертва. Кошмар подобных «семейных отношений» известен многим не понаслышке. Однако, ни вслух, ни в печати об этом не принято говорить - такова этика человеческих взаимоотношений в обществе. Не принято, так сказать,. «выносить сор из избы». И словно нет на свете ни горестного сиротства при живых родителях, ни горькой женской доли; ни деспотизма одних, ни страданий других.
Хотя в реальности-то всё как раз наоборот. Так же, как и в прошлых веках, с их домостроевским укладом, так и ныне - трепещет жалким птенчиком чья-то душа в так называемой семье,.. на всхлип срывается дыханье… иль боль невыплаканных слёз в глухое изойдёт рыданье… и комом в горле гнев, немой протест…
Это - в лучшем случае!
Так может быть, язвы общества лучше лечить, не замалчивая их, а, вскрывая, анатомируя то, что пока ещё дышит, что ещё можно спасти – любовь в семье во всех её проявлениях?! И как хирургический скальпель да будет этот сборник-исповедь женской души!
Понимаю, что мои гневные, горестные, безысходные строки прозвучат диссонансом на фоне нашей благозвучной, жизнеутверждающей поэзии. Но, даже рискуя навлечь на себя лавину гнева добропорядочных читателей, я отчаянно и горячо берусь защитить право на существование в поэзии и таких строк!
Любое человеческое чувство, даже такое, как гнев, испепеляющая ненависть (а это всего лишь резкое неприятие, отторжение кого-то или чего-то), - может быть святым и праведным, т. е. справедливым! Вспомним хотя бы строки, чужие:
«О, ненависть к обману в большом и малом…». А праведный гнев и заслуженная ненависть-неприятие, отторжение ЗЛА в любой его форме, - не могут быть низким, чёрным чувством!
Лишь людям высокого духа дано прорываться в иные, высшие сферы сознания и как бы говорить сердцем с Богом. И чем прольётся этот разговор - жалобой ли, страстным заклинанием или гневным уничтожающим речитативом - это зависит от накала чувств и силы страданий автора.
Но всё: и отчаянный крик исстрадавшегося сердца, и испепеляющая ненависть-отторжение ЗЛА, -- имеют право быть! И имеют право быть услышанными…
Ведь даже ТАМ - в небесной канцелярии, - огненными письменами уже занесены на скрижали вечности любые - и горестные, и гневные строки,- рождённые исстрадавшимся духом на пике своего отчаянья. В вечности - занесены…
Так почему же на земле подобные строки не могут быть запечатлены, изданы, вписаны в сознание некоторых людей, пусть даже только в порядке назидания!?
Поверьте, чужое горе, донесённое до твоего сердца, даст гораздо больший воспитательный эффект, нежели все лекции, статьи, нравоучения! Чьё-то сердце - сердце деспота, мучителя (или мучительницы),-- потрясённое глубиной страданий неизвестного автора, может прозреть и заставит по-новому взглянуть на идущего рядом спутника жизни. Заставит увидеть себя со стороны, увидеть возможный плачевный или трагический исход подобных семейных отношений.
И может быть, невольно исполнятся смысла Асадовские строки: «Любовью дорожить умейте...»
Дай-то бог!
…К сожалению, ни в одном из языков мира, кроме букв и знаков пунктуации нет дополнительных обозначений, позволяющих ощутить нам состояние, чувство, в каком писалось то или иное предложение, абзац. К сожалению.
Поэтому - поясню: нигде, - ни в предисловии, ни в послесловии - нет менторского, нравоучительного тона! Я простой, рабочий (в бывшем) человек, не кончавший ВУЗов, и только бесконечной любовью к людям, смутной тревогой за наше общее, близкое будущее, - продиктованы моим сердцем все эти строки. И звучали они при написании тихо, затаённо, где-то печально... Ощутите это, и сердце ваше откроется навстречу. И никакие измышления, наветы недоброжелателей, ханжей да не исказят неприкрытую правду жизни, показанную мной!
Ибо она есть, была и будет, как бы ни пытались мы обмануть себя и других…