Ее били по голове.
Ночь темна,
Ужас в страхе съежился.
На морозной зимней траве
Она вздрагивала.
Под кожей,
Билась кровь,
Кипяток со спиртом.
Ее отчим избил за пьянство.
А маразм все крепчал,
До дрожи.
Так трясёт прокаженных,
Наркоманов,
Влюблённых...
Проклятых на мезальянство...
Стух восход,
Подернувшись плесенью,
Больше не светит.
Что делать?
Всем розданы линзы,
И розовый свет
В черно-белом рассвете.
Мы счастливы,
Лишь бы накормлены дети,
Чтоб без взрывов
В подземных ходах
Муравейника.
Западный ветер
Обжигает,
И мрет урожай.
Пусть нам голодно,
Сыро, пожар,
Мы все стерпим.
Есть лев муравьиный
И лик его светел.
А мы заместим,
Сократим,
Если надо,
Опять повторим.
Затыкают молчим,
Ведь все верно,
Кричит лишь кретин.
«Прошмандовка!
Алкашка!
Фонарная шлюха!
Наркошка!»
Он кричал на неё,
Рвал растрёпанный волос,
Прикладывал жезлом
О юные женские рёбра.
А она не визжала...
А пела,
Сквозь слезы
Дрожащий голосом.
Он швырнул ее
Вниз лицом
На траву морозную,
Что дыханье
Спёрло.
А когда
Черно-белый рассвет
Обесцветил
Ночную улицу,
Она вверх посмотрела
Себя отдавая сумраку,
И сказала тогда,
Расцветая
В ноябрьском лете
Запоздалым цветком:
«Я буду петь
Свою музыку»