Клац.
На меня выливается липкая правда,
от которой уже через год не отмыться,
с показательной поркой младшего брата,
или сестрицы.
Вжик.
На меня надвигается правда другая,
за кулисами штор ожидавшая выхода,
и, в компоты печеньки макая,
я крошу на себя задрыхнуто.
Дзинь.
У моей настенной правды
лопнула с криком "хана"
разодетая в пыльные, медные латы,
пятая струна.
И оставшийся хор поддержал:
"ми-ре-соль-си-ми", –
это значит:
займи, возьми, а утром, к семи,
будет тот же солнечный зайчик.
Он проскачет завтра
по застаканенному подоконнику,
а затем по вере, с подсвечником,
окладом и книгой немаленькой,
а затем по домашней правде –
гитарному полупокойнику,
годному для "Кузнечика",
умершему для "Металлики".
А затем проснётся мир,
которому сорок и год –
остальные четыре не помню,
да и не надо –
средь чужих городов и квартир
изнывать от недобрых икот,
и копаться в себе, огромном,
ради маленькой правды.