Стоит весна 2000 года.
Заря новой,
пока что игрушечной эпохи –
её мало кто принимает всерьёз.
Новый год, начатый, как комедия.
Будто бы невзначай
выданное мне позволение
остаться в этом городе
на неизвестный мне пока срок.
Месяц ли, год ли, энная ли часть жизни?
~ ~ ~
Троллейбус движется
по залитому солнцем Невскому.
Поворот с Суворовского,
затем – к шпилю Адмиралтейства, как к маяку,
оставляя позади громадный, как пирамида, Исаакий –
через бульвар на Галерную –
к высушенному петровскому Средневековью.
На этой, словно бы срисованной
с киноэкранного образа, улице,
случилась моя первая работа.
Не в том смысле, что за неё мне
впервые заплатили,
а в том, что она была
уже отчасти похожа на ту, которой
мне предстоит заниматься
в будущей, «настоящей» жизни.
За домами, в двух шагах отсюда –
сверкающий и ревущий простор Невы.
Призраки флотилий, мосты, храмы и колонны.
Непередаваемая картинка –
набережная той стороны.
Идеальный горизонт
идеального города –
сочетание смыслов, красок и воды
под аккомпанемент
брызгающего лучами даже
сквозь свинцовые клочья облаков
солнца.
А здесь – мы словно бы пойманы
в узкий каменный тоннель.
Фрагмент лабиринта меж стенами,
булыжной мостовой и аркой.
Поднимаемся по ступенькам
навстречу тому, что было дальше.
~ ~ ~
Репертуар радиостанции
«Европа плюс»
в 2000 году –
тема отдельного разговора.
Звуковой фон
этого переходного года:
почти каждый случайный его фрагмент
можно было внести
в список памятных раритетов
в предчувствии грядущего оскудения.
Ещё не озлобившийся Макаревич,
пронзительный Никольский,
с воскрешённой песней далёкого уже тогда года –
она звучала свежо и современно, как освобождение,
хотя уже в день своего написания звала искупить
совсем уже было отцветший год и день.
Песня о северном лете
популярной тогда европейской эстрадной группы –
долгое время она оставалась безымянной,
как красочный звуковой фон –
сказочная гармония,
нанизанная на дискотечный ритм.
Марина Капуро
с её фантастическим голосом –
голосом птиц, ангелов или далёких светил
(таким должны оглашаться космические мистерии) –
и небесной, ему под стать, песней.
Леонард Коэн,
голосом Джо Кокера
зовущий всех безумцев мира
на штурм Вавилона-Манхеттена,
чтобы отомстить за сестру.
И – звучащая рефреном,
в исполнении того же Кокера,
почти что каждый день года –
песня об Отце.
~ ~ ~
Странно, но именно он
убедил меня
этой своей песней
во внутреннем сходстве с отцом.
«Сердце выше разума»,
«да, я – сын своего отца».
Мне тогда нужен был тот,
кто мог бы стать надёжным
образцом следования
вечному – вопреки сиюминутному,
всеобщему – вопреки частному,
и благому – вопреки ситуативно практичному.
Сходство линии волос на затылке
наводило на мысли
о глубоком сходстве характеров.
Я был для себя собственным отцом,
когда ухаживал за невестой,
благоустраивал свой новый дом,
когда говорил себе,
что как крестьянские предки,
трудом, спокойствием и рачительностью
выстрою прочное основание
собственной жизни.
Реальный отец остался
маяком яркой мужественности и харизмы –
в ней было больше обаяния молодости,
чем воли, труда и искусства.
«Следование за сердцем»
привело его к совсем иным берегам.
Образ рассыпался,
так до конца и не сложившись.
Его основательность и надёжность
не смогла воплотиться в достояние,
которое могло бы перейти к сыну.
Моё наследство
не получило должной оценки
на рынке валют.
Оно оказалось нужным только мне.
Но, чтобы написать
пространственно-временной пейзаж,
я мысленно повторяю припев Джо Кокера.
Ведь тот, кто собирается войти в реку времени,
чтобы, исследовав её, выйти из неё живым,
должен –
ни много, ни мало –
стать себе самому
отцом.