Кроваво красный цвет зальет все полотно,
Я не нужна тебе, шепчу:
Все будет хорошо..
Искусанные губы вздрогнут всего лишь раз,
Глаза, как от испуга, раскроются тотчас:
Мой занавес горит,
Концерта больше нет,
Усталый критик в зале всем машет, мол, месье
Вы танцевать не вправе на тоненьком холсте.
И взмахивает кистью, разгневанный писец,
И заливает небо на порванном листе.
Наполнен криком зал,
Судья ошеломлен.
Никто из них не знал, чей будет приговор.
Винить его не могут ни боги, ни миры —
Он танцевать заставил огонь в сердцах других.
Все было так прекрасно,
Чудесен вмиг стал мир,
Никто пока не знал, что все, что с каждым было — всего парейдолия и кажется все им.
Но всем было приятно и нежно так в душе,
Что даже критик знатный остался без клише.
Всю ночь люди играли цветами своих тел,
Наутро все познали предательство и гнев.
К маляру все рвались обманутые люди, чтоб объяснился лгун, что все его осудят.
Маляр, даже не прячась, вальяжно подступил и все им объяснил.
Что не было предательств и лжи в его действах,
Что все, что с ними было —
Услада на устах.
И даже если видели в одних вещах не то,
Они все были зрители и было так тепло.
И люди отступили, приняв его слова,
А после — долго каялись в воспоминаниях.
Добавлю в красный белого,
Чтоб стало посветлей.
Я больше не боюсь воспоминаний тех.
Я истину увидела, (не думай, не в вине)
Я не нужна тебе —
А ты не нужен мне.