Ржавая вечность. Последний идальго

Николай Столицын
1

Играет ветерок — власами дон Кихота,
Топорщится едва — седая борода...
Да, что ни говори, проклятая работа —
Неспешно поспешать неведомо куда.

Уверенно трусит возлюбленная кляча,
Успевшая истлеть — под рыцарским седлом;
Тревожны небеса, и, слез уже не пряча,
Пролиться норовят — горячим серебром.

Постылая земля закончится однажды,
И кляча ступит на... преласковую синь,
А может, черноту... не утоливший жажды,
О, распоследний дон, надежды не отринь,

Вторгаясь в небеса, что помнят вздох твой каждый,
И помнят, и хранят... о Господи, аминь.
 
2

Заждалась чудака — красотка Дульсинея,
Что, вглядываясь вдаль, мечтает о любви...
«Не ржет ли Россинант?» — прислушалась, краснея,
Негаснущий огонь — бежит в ее крови.

И даже седина — красотку не смущает:
Улыбкою свело — ее беззубый рот...
И в зеркале она — морщинки подсчитает
И, новую найдя, тихонечко вздохнет.

О, где же дон Кихот? — она заждалась, право...
Вдали же — пеленой извечные дожди,
Но подвиги его и рыцарская слава,
И вечная любовь, — конечно, впереди,

Качаются в седле... сомнения — отрава:
Да, близок Судный День, а ты — наплюй и жди.

3

Все треплется она, грозя ему — косою,
Кого не устрашит — тяжелая коса?
Кихоту надоесть успела — болтовнею,
Когда же замолчит... Святые Небеса,

За что ему терпеть — проклятую старуху,
Что рядом семенит? — в глазницах — пустота...
Да, женщине нельзя — отвесить оплеуху,
Но что ж она совсем не закрывает рта?

Суставами хрустит и давится словами,
Расписывая, ах, божественный покой:
Ни губ, ни языка, а треплется часами,
Уж лучше бы — вовсю работала косой...

Но послана она — едва ли Небесами:
Кихота наказать — болтушкою такой?!

4

В звенящей синеве удержится едва ли...
Болтаться у земли — какая чепуха,
Но крылья у него — изрядно полиняли,
И сыплется из них — какая-то труха.

С тоскою в синеву уставился, робея
И дальней синевы, и жалкого себя:
«Когда бы я посмел, просил бы о себе я,
Святую синеву единственно любя,

Но я не смею, нет...» — назначила природа
Себя не вспоминать, заботясь о другом,
И ангел сохранит — несчастного Кихота,
Которого — во сне — касается крылом.

Кихот же — крепко спит до самого восхода
И лыбится еще, объятый сладким сном...
 
5

Ржавеют небеса, и звезды проржавели,
Наверное, насквозь, — и сыплется небес
Холодный ржавый дождь... Кихот стремился к цели,
Но, судя по всему, утратил интерес

К служению — одной — прекрасной Дульсинее,
Уставился в зенит, и ржавая вода
Стекает по лицу и по усохшей шее,
А в ржавых небесах — последняя звезда,

Еще не заржавев, с торжественным сияньем
С Кихотом, как всегда, соседствует  — в пути...
Не двигаясь, застыл — с нелепым обожаньем:
Последняя звезда, — и молится: «Прости», —

И тянется на свет — ржавеющим сознаньем,
И просит — об одном: «Пожалуйста, свети».
 
6

Увы, тяжелый взгляд внимательного Бога
Кихот не ощутил — у жизни на краю...
Ведет его — за край — последняя дорога?
А может, затянуть — последнюю, свою,

Торжественную песнь — как вызов безразличью
Вобравшего весь свет всесильного Творца?
Улыбка не всегда идет его обличью,
Но чувствовать тоску — от близости конца?

И рявкнул дон Кихот: «Конца не принимаю!!» —
Заржавленным мечом — грозится небесам:
«И в Ад я не спешил, и не стремился к Раю», —
Но Бог благоволит — сверкающим глазам,

Кихота Он позвал — к единственному краю,
И дальше поведет, гораздо дальше, — сам.
 
7

Отчаянный наглец корячится на кляче,
Приветствуя его — с копьем наперевес,
И взор его — горит: соперник, не иначе...
Собою воплотил — веление небес?

Коня к нему послать — отчаянным галопом;
Сверкает острие — тяжелого копья:
«Ты выказал себя — последним остолопом,
И в солнечную пыль тебя повергну я».

Нацеленное в грудь, копье, опережая —
И собственную тень, стремительно летит,
И воздух, и саму реальность рас-се-кая...
Все ближе... дон Кихот  от ярости кричит,

В сопернике — себя, себя же узнавая,
Испытывая — ах, неимоверный стыд...

etc. etc.