Он шел, озаряемый светом во мгле –
Один в целом мире, один на Земле –
Один… Но так ровно и ясно сияли
Во тьме непроглядной, средь мрака густого,
В тиши Его дивные очи,
И ласков был взор, и, казалось, внимали
Ему средь безоблачной ночи
Верхушки дерев, и дыхание птиц,
И месяц, и звезды на небе.
А Он тихо шел, как парил, между них,
Как в памятный день тот в вертепе.
Так нежно ступая на берег ручья,
Так бережно травы сминая
И чутко внимая речам соловья,
Как отзвукам давнего рая.
Он шел, как по маслу, по водам реки,
И слыл на Земле Он провидцем,
И неизъяснимым сам очерк ноги
Казался волам и орлицам.
Так возникал предсказанный давно
Образ великого Бога.
Но что затуманены очи Его?
Что взор их подернут тревогой?
Не вдруг подозрительно очи Его
Проникнуты тихой печалью,
В них словно природы самой торжество
Назад отступило в молчаньи.
Не с светлой улыбкой глядит Он на мир,
А в странной тоске, разумея,
Что минет три дня и на варварский пир
Его предадут фарисеи,
Что подошел Он вплотную к черте,
Остался лишь шаг до разлуки.
Как сон, Он увидел Себя на кресте,
Взглянул на предсмертные муки.
Над бездной глубокой стоял Он не раз,
Сейчас – отказавшись от чуда.
О чем же Он думал в последний Свой час?
О том ли, что скоро Иуда
Свершить будет должен коварный свой план,
А Петр отречется три раза?
Иль вдруг промелькнул перед Ним Иоанн,
Апостол его светлоглазый?
Иль вспомнил одну из протянутых рук,
Коих числом сотни сотен?
(О, скольких тогда он избавил от мук –
И столько ж придет, чтоб меж ребер воткнуть
Копье внутрь измученной плоти!)
Иль думал о Матери, что родила
И тихо Его спеленала,
Затем положила в кормушку вола
И песни Ему напевала?
И кроткие очи светились Ее,
Как отблеск великого Чуда,
Так на Кого же ты руку поднял,
Извечный предатель Иуда?
Последним приветом мелькнув, Рождество
Ушло, проступив пред очами.
Все, час наступил, и Спаситель готов
Предстать пред судом с палачами.