ТАТАРСКАЯ ПОЭЗИЯ ПОКОЛЕНИЯ «РОЖДЁННЫХ В СОРОКОВЫЕ»
Поэты, родившиеся в 40-е гг. XX века, приходили в литературу, в своём большинстве, во второй половине 1960-х – первой половине 1970-х гг. – кто раньше, кто позднее. В это время в провинциальной отечественной литературе, в том числе и национальной, сказались тенденции эпохи так называемой «первой оттепели», пришедшейся в литературе «центра» на середину 1950-х – 1960-е гг.
Одним из самых характерных черт эпохи «первой оттепели» был «взрыв» личностной проблематики, что отразилось как на широте охваченных лирикой тем, так и на их психологическом раскрытии. Этим был обусловлен расцвет лирики, соответствовавший усилению личностного авторского начала во всей литературе.
Характеризуя эпоху «первой оттепели», видный её аналитик А.В. Македонов отмечал в произведениях её ярких представителей пафос внутренней свободы, права на себя, преодоление ложных запретов, «рассвобождение интонации»[5: 316]. Свобода понималась как чувство личной ответственности за себя, других, за весь ход истории, за всё происходящее в мире.
Стремление быть самим собой в лучших стихах соединялось со стремлением постичь и выразить лирикой право на себя других людей. Право на себя превращалось в право самоотдачи, но самоотдачи в активной форме творческой самодеятельной личности. Активность самопознания, лирического анализа, высказывания, вопросов к себе и к эпохе. Всё сказанное здесь и выше в полной мере соответствует творениям татарских поэтов поколения «рождённых в 1940-е». В этом проявился их общий «временной» исток.
Практически все они родились в деревне – это общий «пространственный» исток формирования их творческих личностей. Им мировоззренчески и художественно обусловлена главенствующая тема рассматриваемого периода в развитии татарской литературы – тема «малой родины». С ней в свою очередь связана и из неё проистекает важная для осмысления поэзии этого периода «национальная» тема: родного языка, истории родного народа, национального характера. Здесь же следует искать психологический и творческий исток лейтмотива возвращения, как писал Л.А. Аннинский, «поэзия возврата» – «горячая точка современной лирики»[1: 142]. Речь, прежде всего, о теме и пафосе памяти, разных её слоёв, глубин. Память становится больше, чем темой. Она властно повлекла стих к кардинальному осмыслению эпохи, важнейших проблем бытия, взятых в аспекте как «сиюминутного», так и «вечного» Времени. Происходит перекличка человека со своими истоками, не только с ближайшим, но и с давно прошедшим прошлым. Нынешний день как бы проверяется опытом прошлого. Память становится пространством, где сливаются индивидуально-биографический опыт с историческим, с эпическим; собственная судьба – с судьбой народа.
Деревенская ностальгия распространилась широко, и первоначально это, видимо, было связано с внутренним, не всегда осознанным сопротивлением «городской» жизни, с энергично развивающимся в те годы процессом урбанизации, «технизации» жизни. В сознании поэтов деревня сохранялась как некое «райское место», («идиллия» – отсюда идиллические мотивы), с которым связывалось воспоминание о самой безоблачной и прекрасной поре жизни – детстве. Читая стихи татарских поэтов о деревне, о детстве, как не вспомнить слова их современника – русского поэта В.Ф. Бокова: «Я подробно остановился на детских годах потому, что твёрдо убеждён, что в них-то и запасаемся мы на всю жизнь главным для творчества: любовью к родной земле, к Родине, которую первоначально олицетворяют для тебя в своём лице родители, семья, односельчане»[3: 8-9]. Воспоминания о деревне, «сигналы» детства, светлый образ матери, становящейся неким объединяющим символом, являются движущей силой современной татарской поэзии.
Уход из «малой родины», осмысление трагического разрыва с ней ведут к сознательному процессу переустройства мира по её «образу и подобию» – идеальному в её восприятии и понимании. Это – утраченный мир, поэтому мир реальный, здесь и сейчас переживаемая жизнь достраивается в соответствии с деревенским Идеалом. Здесь кроются истоки условности как определённого художественного принципа, характерного как для стихов «рождённых в сороковые», так и вообще для последующих поколений, на формирование которых они оказали и продолжают оказывать мощное влияние. Памятуя о словах Н. Р. Мазепы о том, что поэзия вообще «условна по самой своей природе»[4: 57], можно именно этим объяснить расцвет лирики во второй половине прошлого века. Впрочем, здесь вспоминается и замечание В.Г. Белинского, что «мысль об идеальном» – всегда есть предмет поэтический [2: 9]. Сквозь толщу столетий ему словно вторит один из наших авторов, писавший, что поэт «неподвластен будней суете» (А. Халим).
Воспоминания об оставленной за километрами деревне, о навсегда ушедшей поре детства окрашивают стихи в трагические тона, придают им драматическое звучание. Происходит характерное для романтической поэзии столкновение Идеала, идеалистических воззрений и устремлений – с реальностью, что толкает на поиски единства с миром, установлений связей с ним.
По этому пути неустанно идёт лирический субъект. Жаждой установления единства человека и мира мотивируется тенденция к обобщениям, к возведению частного к общему, что позволяет представить изображение как часть целостного бытия. Этот субъект тоже почти всегда условен: это и сам поэт, и голос его поколения, идеальный герой своего времени – голос добра, всего светлого, вещающий о высоких бытийных, морально-нравственных категориях и принципах.
Порой это поистине романтическая личность, максималист в утверждении истин, добываемых ценой своего пота и крови, и переживаний, ставших достояниями личного духовного опыта. Он готов принести себя в жертву ради утверждения своего (читай: идеального), родственного, родного. Под пером поэтов часто даже объективированные персонажи лирики становятся очень близкими сердцу.
Перечисляя общие стилевые черты и тенденции поэзии поколения «рождённые в сороковые», необходимо отметить следующие:
– лиризм – проникновенный, сокровенный, до интимности – поэтического высказывания;
– психологизм, выразившийся в утверждении в поэзии своего, незаёмного опыта души, мира мыслей, чувств и переживаний, в их анализе;
– интеллектуально-философская напряжённость стиха, его аналитичность вела к философизму, что проявилось в повышенном внимании к онтологическим и гносеологическим проблемам;
– публицистизм, когда в лирической структуре свободно и органично реализуются не только глубокий философский потенциал, но и остро полемическое, социально-нравственное содержание;
– историзм поэтического мышления: личность рассматривается в соответствии с широким историческим потоком. Здесь в должной мере нужно усматривать влияние традиции поэзии «фронтового» поколения, которая творилась в условиях великого исторического события Великой Отечественной. Функция же исторических мотивов в произведениях нашего поколения заключается, как представляется, в том, чтобы сделать авторские инвективы доказательными, заменить прямые декларации значимым жизненным материалом, к тому же отмеченным авторитетом значительного прошлого.
Отмеченные выше черты и тенденции в полной мере объясняют приверженность поэтов к жанру лирического стихотворения, с характерной для него установкой на выражение самого сокровенного, и к различным его разновидностям: к жанрам повествовательно-лирического размышления, дневника, беседы, где через сюжетное движение вещей совершается своеобразное лирико-психологическое исследование душевного процесса, детализация и конкретизация отдельных психологических состояний; к ставшим «классическим» со времён поэзии XIX века жанрам идиллии, элегии, стихотворного послания, посвящения, обращения (к матери, любимой, другу, знакомому) – с объединяющими их «личностностью», интимностью («от сердца к сердцу») высказывания; к жанру оды – с неизменным воспеванием всего того, что дорого сердцу, что является наиболее ценностным, наиболее значимым, носит для автора идеальный характер; к жанру баллады – со стремлением установить родство с далёкими временами и культурами, тем самым утвердить и себя, актуализировать своё, свой опыт, свой мир – душевный и создаваемый жизнью и творчеством. В заключение о жанровой структуре поэзии «рождённых в сороковые» необходимо подчеркнуть, что очень часто можно наблюдать, как в рамках одного жанрового образования происходит смешение высказываний о себе и о других, диалогической, ораторской, песенной, повествовательной, описательной речи, интонаций.
Вообще, можно сказать, что рассматриваемая поэтическая эпоха словно одержима слить, синтезировать всё и вся в единое целое – гармонизировав его по законам Идеала. Это можно увидеть даже в языковых особенностях произведений: в постоянном смешении прозаизмов и поэтизмов, в расширении лирической площадки за счёт новых пластов прозы жизни, в прозаизации, «снижении» высокого поэтического слога – часто до повседневности, быта. Ходовыми стали интонации и синтаксис разговорного языка, точное, однозначное слово. Новый размах конкретности лирики, углубление этой конкретности давали поэтам возможность «одомашнить» самые, казалось бы, отдалённые от поэзии сферы. Этим был отмечен новый этап лирической свободы и углубления в себя, естественного разговора с собой, с другими – и со всем Бытием, Временем, со страной, с человечеством.
В лирику всё более проникает эпического, происходит процесс так называемой «эпизации» лирики, что обогащало её познанием множественности состояний и опыта, их суммы, накопленной человечеством. Именно это и было необходимо, чтобы поэт мог рассказать «о времени и о себе». При эпизации лирики укрупняется масштаб ощущения себя и времени в лирической поэзии, отражения в ней объективного мира, современной действительности. В центре оставалась всё та же личность, но – всегда в живых контактах с внешним, объективным миром.
Конкретным показателем проникновения эпического в лирическое стали такие всё более используемые в стихе элементы, как событие, факт, портрет, деталь. Их художественная задача заключается в том, чтобы в отдельной ситуации, явлении, предмете отразить свою собственную судьбу, свой опыт.
Неизбежно укрупняясь под «увеличительным стеклом» романтико-идиллического «деревенского» Идеала, гиперболизируясь, они тяготеют к символике. Причём наиболее художественно «дееспособные», многозначные, глубокосмысленные символы становятся структурообразующими элементами, организующими ткань произведения, цементирующими её, воплощающими самые главные, магистральные идеи поэта, объединяя их в единое целое – в пафос, своего рода идеологему всего творчества автора, отражая целостность и неповторимость поэтического мира, им созданного.
Когда читаешь стихи «рождённых в сороковые», нельзя не отметить их экспрессивной, яркой, нередко – контрастной, «субъективной» образности. Поэты делают ставку на неустоявшийся в поэзии образ как выражение своего, незаёмного, индивидуально-личностного восприятия и отражения мира, новизны восприятия мира, радости его открытий для себя.
Желанием расширить выразительные возможности поэтического языка с целью максимально глубокого, искреннего самовыражения, от желания быть понятым, услышанным мотивированы, по всей видимости, частые обращения к музыкальным и живописным мотивам и средствам. Синтезный характер творчества, конечно же, в своей основе не мог не быть обусловлен выше отмеченным ощущением своего единства с миром, с поиском этого единства, утраченного в результате «исхода из деревни», и его всё новыми обретениями.
Поэзия поколения «рождённые в сороковые» была естественным продолжением вектора развития поэзии военной поры и послевоенного десятилетия. В это время продолжали творить, более того – переживали творческий расцвет и период наиболее продуктивного творчества, поэты предыдущих поэтических поколений: Хасан Туфан, Сибгат Хаким, Нури Арсланов, Гамиль Афзал, Шамиль Анак, Ахсан Баянов, Шаукат Галиев и др. Уже в их произведениях в той или иной мере обозначились отмеченные здесь тенденции. Но именно в поэзии рассматриваемого периода они проявились в полную силу, став «опознавательными знаками» целой поэтической эпохи.
Литература
1. Аннинский Л.А. Тридцатые – семидесятые. – М.: Современник, 1977. – 271 с.
2. Белинский В. Г. Разделение поэзии на роды и виды // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1953–1959. – Т. V. – 863 с.
3. Боков В.Ф. Избранное: Стихи и поэма. – М.: Худ. лит., 1970. – 479 с.
4. Мазепа Н.Р. Развитие современной советской поэмы. – Киев: Наукова думка, 1986. – 277 с.
5. Македонов А.В. Свершения и кануны: о поэтике русской советской лирики 1930–1970-х годов. – Л.: Сов. писатель, 1985. – 359 с.