Жив живой, пока не ощутил он этого щекочущего, жалящего, этого сосущего прикосновения, посвящающего ощупью мёртвых в мёртвые.
Змеиною природой корень страшен; и познанье – змеиная мудрость: ползти!
А в раю земном не было корней, и многокрылые деревья оставались черенками, привитыми временно к одному всемирному стволу, чтобы налету расти, друг через друга перепрыгивая.
Разве рост – не взлёт? Земное тяготение – корень человечества.
А в раю земном не было корней, и было тяготение разве только ввысь, так что каждый шаг Адама – взлёт, вернее, взгляд в лицо Богу.
Добра и зла не различает зренье; добро и зло распознаётся ощупью корнями, по которым Ева тосковала.
Пока в земле до Страшного Суда ведут корни беспристрастное расследование, не страшен ветер дереву, и не страшна молния, которая сама была бы рада укорениться хоть на миг.
Золотые самородки – корни молниеносного древа, чей запретный плод – падучая звезда в зубах покойника.
Удавы-корни человека держат заживо, и надрываются шаманы-демагоги: «Род, племя, раса!»
И рвался в бой завоеватель, уповая: легче будет, если корни родовые оплетут весь мир.
И побеждённых победители душили, а победителей душили мстительные корни, чтобы хоть непобедимый распознал: одни и те же корни за и против, так что нет непобедимых.
И падая на землю, мученик не успевал заметить: корень вырван, как будто вырван зуб, и этот взгляд последний – первый после грехопаденья взлёт!
Февраль 1976.