Как обычно он выйдет во двор –
рядовая фигура
без особых примет, словно серая пыльная взвесь;
взгляд погрузит куда-то в себя и привычно закурит,
типовой и безликий, похожий на дом и подъезд,
где остатки совдеповских красок парадно нелепы,
а ослепшие окна читают оглохшим дверям
мат с щербатых заборов.
Он дымно роняет свой пепел
на асфальт и ступеньки. Подобный пожившим вещам,
пригвожденный навечно к своей повседневной рутине,
состоящей из тусклых, местами потертых частей,
словно старая дверь, он немарким обит дермантином.
Уцененный, замшелый и в общем итоге ничей.
В электрическом треморе лампы, хронически тусклой,
под железобетонным насупившимся козырьком,
он недвижен – скрипят только мысли и чувства,
заржавелые планы, отложенные на потом.
Не забытые, нет. Просто стало прескверной привычкой
свято верить в идею, что лучшее там – впереди,
превращая мечты и надежды порой в аритмичный
гулкий топот на лестничной клетке, а может в груди,
в тесноте и обиде, под жёсткой щемящею мышцей,
пряча горькую цену и вере слепой, и вранью,
каждый прожитый день, преломляя свой хлеб бородинский,
подтверждает, увы, что надежда стремится к нулю.
Он вздохнёт глубоко-глубоко, сожалея о чём-то,
соскользнёт в пустоту из мирка обветшалых квартир;
позабывший на миг о постылой тюрьме заключённый,
мельком взглянет, как в небе плывёт голубой Альтаир.
И в проломе души, под безжизненным слоем коросты,
под которым, казалось бы, прах обращается в прах,
полыхнет на мгновенье бездонный сияющий
космос,
рассыпая мерцание млечности в темных зрачках.
И вселенная, сжавшись до тесной бетонной коробки,
просочится сквозь стены, в муку идентичность кроша.
Отпуская жильца за убогие узкие скобки,
развернётся, покрытая старой извёсткой, душа.
–
Он взлетит, обалдевший
. . .
но вдруг, зацепившись за крышу,
рухнет снова во двор, блудным сыном, привязанным
псом,
втянет голову в плечи и юркнет, слегка застыдившись,
в свой, знакомый до боли, отравленный рифмами дом.
2018