На яблоко румяное похожий,
снегирь ссыпает с мёрзлых веток снег.
Не жди, что здесь появится прохожий -
скорее выйдет снежный человек.
Какая тишь! И только сосны глухо
спросонья что-то шепчут.
На юру,
давным-давно одна, живёт старуха.
Порою топит печку поутру,
порой грозит облезлою метлою
волкам, что нудно воют за рекой,
и щурясь смотрит в небо голубое,
прикрыв глаза дрожащею рукой,
и верит: где-то там, за облаками,
есть мир другой, другая благодать.
А здесь, пленённой долгими снегами,
словечко даже некому сказать.
Молчит. Но лишь почует состраданье,
которого тебе уже не скрыть,
прервёт своё суровое молчанье,
начнёт без остановки говорить.
Ни вздоха. Ни слезиночки. Ни стона.
Слова роняет будто в пустоту.
И, глядя на столетнюю икону,
сама подводит горькую черту:
- Всё было. И летала певчей птицей,
и стылых дней хлебнула тоже всласть.
Но если б можно было не родиться,
вовек бы (Бог простит!) не родилась...