Жил «дядя самых честных правил»,
Тот, что «не в шутку занемог»,
И «уважать себя заставил,
И лучше выдумать не мог…
Судьба Онегина хранила»,
Глагольной рифмой одарила,
Без коей, для людей всех стран,
Не зазвучал бы сей роман.
«Какое низкое коварство?»
Но где, в какой такой глуши,
Хоть через тыщу лет пиши,
От оных рифм сыскать лекарство,
Чтоб каждый, если грамотей,
Учил бы правильно детей!
«Онегин, добрый мой приятель»,
Конечно, это б оценил,
И Вам, любезный «мой читатель»,
Содействовал, по мере сил.
Ему превыше всякой сказки
Очаровательные глазки
Приятной девы молодой,
Когда она, о, Боже мой,
Его речам внимает томно,
Вкушает тихо рук рассказ,
И с милых уст не сводит глаз
Под свет лучины ночью тёмной –
Желанней не было игры
До электрической поры.
Но вспомним милую Татьяну –
Она, конечно же, мила
Не потому, что, как ни странно,
Ловласу Женю предпочла.
Нет! Просто дочка бригадира
Скромна была, чуралась мира,
Когда чужой Гвадалквивир
Ей заменял наружный мир.
Взамен реалии – мечтанье!
И что ей восхвалений рой?
Самодостаточна собой –
В себе рождала мирозданье:
Родился в просвещённый век
Консенсус: Бог и Человек!
Онегин в лени безмятежной,
Устав от жизни пустоты,
Не смог понять Татьяны нежной,
И навести душой мосты.
Не взял он на себя ответа
На чувство детского привета,
На пылкость юную души,
Когда все средства хороши,
Прекрасны были б побужденья,
И ей когда неведом страх,
Ведь мир весь у неё в ногах,
И чает светопреставленья,
В котором все народы ждут
И Божьих Кар, и Божий Суд.
2003