Нет-нет, ничего личного, просто я рассказываю, как всё было устроено в «старой школе»,
или в «олд скуле», как сейчас говорят, ничего не выдумывая от себя.
Раньше ведь писали «для вечности», книжка стихов была огромнейшем событием в жизни автора, ей присваивался особый номерочек, и она рассылалась в несколько крупнейших библиотек на вечное хранение.
На этом автор сразу успокаивался, считая свою миссию выполненной.
Ведь книжка уже ушла туда — в вечность, а там, в вечности — там уж как-нибудь разберутся и без нас с вами.
Обычно книжки были небольшие по объёму, почти как брошюрки.
Наполнены были они трогательными по своей простоте стихами.
Финал одного стихотворения поразил моё читательское воображение, и я помню его до сих пор.
Думаю что и вы, как только сейчас с ним ознакомитесь, после этого вам с трудом удастся удалить его из своей памяти.
Это стихотворение неизвестного и забытого автора, посвящено оно перелётным птицам, не помню точно каким, предполагаю что — грачам, впрочем, это не имеет сейчас ни малейшего значения.
У него была вот такая финальная строфа:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам от беды не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Понятно, что старуха придумана просто для связки слов, но неожиданность, с которой она возникает в последних строчках длинного стихотворения о перелётных птицах, со своим нелепым требованием срубить дерево, просто поражает неокрепшее воображение начинающего читателя поэзии.
Они, эти строчки, как бы перемещают читателя из мира природы в мир человеческий, где у поэта, оказывается, есть некие социальные обязанности, семейные связи, и есть, среди прочего, некая вздорная старуха, которая под влиянием сиюминутного каприза вдруг посылает поэта рубить дерево.
Хотя нет, не так!
Вдумчивый читатель наверняка согласится, что старуха его никуда не посылает, автор как бы предвосхищает события.
Он как бы предполагает, что старуха, к тому же условная, этот просто поэтический образ, и она, возможно, пошлёт его рубить дерево.
И поэт сразу же отвечает ей решительным отказом.
Внутренним взором мы видим дерево, и понимаем, что это достаточно большое дерево.
Ведь птицы не будут вить гнездо на маленьком, гнущимся под ветром деревцем!
Кстати жаль, что автор не указал, что это за дерево, это выдаёт его слабость, слабость как поэта.
Более опытный поэт, уже получивший заслуженное признание читателей и критиков, был бы более конкретен и точен в деталях, он написал бы например вот так:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
могучий дуб под ним рубить!
Или, к примеру — «столетний дуб».
А то «могучий» — как-то слишком плакатно.
Корявый дуб!!!
Под ним рубить!!!
Ого, здесь уже слышатся раскатистые «эр»!
Их можно даже усилить:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам средь штормов не уронить!
Не отправляй меня старуха
Корявый дуб
Под ним рубить!
— Неплохо, но нет!
Здесь уже столько раскатистых «р» что это уже перебор, здесь видится уже крестьянская разудалость, возможно даже подкреплённая небольшой дозой алкоголя.
Это уже речь мужичка с бодрым и агрессивным характером, к тому же недавно отслужившим во флоте и усвоившим там морские термины.
Сможет ли старуха вообще отправить такого рубить дуб?
Вряд ли старуха вообще будет помыкать таким агрессивным и крикливым мужичком.
Она просто не в состоянии заставить его рубить дерево, такой скорее наоборот, сам пошлёт старуху рубить дуб.
Поэтому следует вернуться к первоисточнику:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам от беды не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Здесь мы, путём логических умозаключений, пришли к выводу, что старуха никуда ни кого не посылает, эта реплика носит предупредительный и умозрительно-абстрактный характер.
Кроме того, мы видим здесь городского жителя, не знающего что это за дерево, и крайне нелюбопытного для того, чтобы поинтересоваться у знатоков и узнать породу этого самого дерева.
Хотя нет, неправильно, породы — у собак, у деревьев — виды.
Хотя и неважно, ведь дерева никакого нет — это просто оборот речи, но здесь мы понимаем вот что:
— Во первых, старуха может послать его, поэта, рубить это дерево, она имеет над ним некую власть, и, во вторых — поэт ни за что не пойдёт рубить это дерево.
Но, что здесь особенно важно, и это принципиальная деталь всего механизма, поэт не пойдёт рубить дерево по несколько иным причинам.
Не потому, что он, по идейным соображениям, отказывается рубить именно вот это отдельно взятое дерево с гнездом.
Да, это так — он не пойдёт рубить именно это дерево, но это совершенно неважно, на том общем фоне, что он, погружённый в свои размышления, не пойдёт рубить вообще никакое дерево, более того, он вообще не будет выполнять никакую физическую работу.
Он не будет ни рубить дерево, ни пропалывать грядку, ни постригать газон.
Дискуссия по поводу необходимости удалять сорняки — да, пожалуйста, с радостью и с энтузиазмом, но только не само занудное выдёргивание дурацких сорняков.
Не говоря уже о рубке большого дерева.
Ведь рубка дерева — задача непростая, даже для того воображаемого ушлого мужичка с якорем на руке.
Но сочинение стихов — ещё более сложная задача, там тоже нужно точно рассчитать место падения дерева, и проследить, чтобы в этом месте не было, к примеру, всё той же условной старухи.
Напоминаю ещё раз тот стих, который мы здесь подвергаем пристальному литературоведческому анализу:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Здесь мы с отчётливой ясностью вдруг догадываемся, что вряд ли поэт будет обращаться к старой женщине прямо вот так вот: «старуха» он достаточно воспитан и деликатен для этого.
Хотя, опять же, возможно он просто симпатизирует птицам, и вообще живым существам, и ненавидит весь род людской, но это маловероятно.
Скорее всего — старуху он назовёт «Петровной» или «Николавной как это и по сей день принято в сельской местности.
Кстати, раз уж зашла об этом речь, насколько выиграло бы стихотворение, если бы поэт был бы более конкретен, и заменил безликую старуху, к примеру, на плотную и вещественную Николавну, или Петровну, которой, кстати говоря, есть даже некая предыстория, или бэкграунд, это придало бы стихотворению дополнительную глубину:
Как вы устроились там славно!
Без бед вам в гнёздышке пожить!
Не посылай уж, Николавна,
Под ними дерево рубить!
Ах, да, забыл, дерево тоже нужно конкретизировать:
И я скажу немногословно:
Без бед вам средь ветвей прожить!
Не посылай меня, Петровна
Под ним берёзушку рубить!
Или, что ещё лучше:
Не посылай уж, Николавна,
Под ним кудрявую рубить!
Но такой выбор слова — он предавал бы специфическую манеру речи скорее деревенского чудака, возможно даже — старенького дедка, с редкой бородёнкой и озорными глазами, прячущего в зарослях бузины заветную бадейку с брагой, так что от этого варианта следует с сожалением отказаться.
Но — воля авторская, а авторы обычно категорически против даже самых лёгких изменений в исходном тексте.
Итак, снова первоначальный вариант:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Но в этот момент мы уже начинаем догадываться, что на самом деле — никакой старухи нет!
Конечно же понятно, что её и так не было, что она — она поэтический образ, не более.
Но теперь её нет как бы вдвойне.
И поэт произносит эти слова находясь в пустой комнате, разговаривая с самим собой.
Иначе он бы сказал не «старуха» а «Николавна» или «Петровна», иначе было бы просто невежливо!
Ну вот и всё!
Это был последний штрих, теперь можно полностью реконструировать сценку!
Вот первоначальный текст, чтоб не забыть:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
А вот сама сценка:
Дача. Лето.
Молодой начинающий поэт, ещё не сделавший литературной карьеры, никак не может окончить стихотворение.
Книжка, путём титанических усилий автора, уже «продвинута в печать» осталось только заполнить её содержимым, сиречь — стихами.
Да, он ещё начинающий поэт, он ещё не заполнил собой редакции, места в президиумах, не научился глубокомысленно писать о постмодернизме, не стал членом международного пен-клуба, не переведён на восемь языков, не посетил конференцию поэтов Даларнского университета, что в далёкой Швеции, всё это, вероятно, ещё впереди.
А сейчас — для всего этого нужно просто закончить стихотворение!
И он, в волнении прохаживается по деревянному полу своей дачи, недорого снятой на всё лето в Радищеве, рядом с железной дорогой и живописным, но болотистым с одного берега прудом.
В час добрый!
Ни пера, ни пуха…
Ага, теперь нужна рифма на «ха» к слову «пуха»!
— Ухо, брюхо, муха, муха-цикатуха…
…Отчаянье!
Сколько потрачено времени, сил, сколько прослушано лекций, прочитано книг, заведено полезных связей, сколько проведено жарких дискуссий, и вот — ничтожнейший пустяк, на котором всё застопорилось!
Нужно просто закончить стихотворение!
Закончить — и всё!
И дорога к признанию, а может быть даже и славе — открыта!
Дорога осыпанная лепестками роз!
Поэт ещё раз задумчиво осматривает текст:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
…Может быть так и оставить?
— Но — нет, в этом будет некая незавершённость!
Стихотворение как бы обрывается на полуслове, или, точнее сказать, на полуфразе!
Хотя, конечно, можно просто поставить в конце многоточие…
Вот так:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
Вам из гнезда не уронить…
Но, опять нет — ведь многоточие в конце может позволить себе только поэт именитый, заслуженный, получивший уже признание многочисленных поклонников его творчества, но никак не молодой и амбициозный автор, он должен выдать яркий и запоминающийся финал!
Что же делать?
…Ухо, брюхо, муха, порнуха, разруха, братуха, борматуха, групповуха…
Поэт в приступе отчаянья смотрит на диплом, полученный им после окончания высших литературных курсов.
Его супруга, его добрый гений, его муза, заботливо, но в тоже время несколько навязчиво, и назидательно, повесила диплом прямо на бревенчатую стену дачи, рядом с календарём с вдохновенным профилем Пушкина поверх самого календаря.
Но сейчас этот диплом выглядит как некая тонкая насмешка, даже можно сказать — как наглое глумление и изощрённое издевательство.
Длительная и томительная пауза с Пушкиным на календаре.
Поэт останавливается посреди комнаты, и с раздражением рассматривает календарь и диплом.
И уже через минуту технический вариант окончания стиха родится как бы сам-собой, безо всяких усилий со стороны автора, просто от отчаянья:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Лишиться зрения и слуха!
Диплом в колодце утопить!
Здесь, замечу в скобках, следует признать, что поэт, оказывается, не лишён некого поэтического дарования, как говориться — «искры божьей» — уж очень необычный и непредсказуемый у него поворот мысли, а это уже — почти настоящая поэзия!
Согласитесь, даже если вы совсем не интересуетесь поэзией, эти стихи следует перечитывать и перечитывать, в них есть некая загадка, непременная спутница настоящей и подлинной поэзии!
…Поэт ещё раз прошёлся по скрипучим деревенским половицам своей летней деревянной дачи.
Посмотрел в маленькое оконце, вдохнул свежего деревенского воздуха.
Нет-нет, нужно собрать всю волю в кулак, и закончить это проклятое стихотворение!
…Сейчас, когда мы уже знаем окончательный вариант, он кажется нам само-собой разумеющимся.
Просмотрим на него ещё раз:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Казалось бы, что может быть проще и естественней?
Но не тут-то было!
Последние две строки ещё не написаны!
Они ещё не вырваны из бездн ада, ещё не явлены читающему миру, знатокам и любителям поэзии!
И сделать это — не так-то просто!
Здесь требуется чудовищное напряжение всех творческих сил автора.
Поэт ещё раз взглянул в окошко, и с отвращением отвернулся.
За окном проходил, затягиваясь дешёвой сигареткой, по всей видимости направляясь к ним на участок, Петька — деревенский дурачок и алкоголик, страдающий от безделья и отсутствия выпивки.
Нет-нет, надо взять себя в руки, и дописать проклятый финал этого стихотворения!
Итак, то мы имеем?
Две достаточно двусмысленные строчки:
Лишиться зрения и слуха!
Диплом в колодце утопить!
Казалось бы — ерунда, на которую не следует обращать внимания, выбросить из памяти как ненужный мусор, но нет, это только на первый, на самый поверхностный взгляд.
А на самом деле — задача уже почти решена, ведь теперь мы знаем, что завершить стихотворение можно всего двумя строчками!
Более того, теперь мы знаем и ритм и рифму этих двух строчек!
Поэт, будучи практиком, а не теоретиком, не отдавая себе в этом отчёта, которого, кстати говоря, и судя по его многочисленным лекциям и статьям, никогда впоследствии и не отдал, но, тем не менее, немного успокоившись, через минутку записывает новый вариант финала:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Вокруг — безделье и разруха!
Билет в Израиль — и валить!
После чего поэт вскочил со стула и начал вновь прохаживаться взад-вперёд по комнате.
Теперь глаза его горели подлинным вдохновением.
— Нет-нет, не дождётесь!!!
— Нас и без того мало, поэтов-почвенников, воспевающих деревенскую глушь и потаённое единение с родной природой.
— Давид свет-Львович, и я!
К тому же, там, в Израиле, там придётся начинать всё заново, с нуля, а Давид свет-Львович останется один, без конкурентов, и естественным образом вознесётся на наш российский поэтический олимп!
Для печати, конечно не годится, но уже можно прочитать друзьям, хотя бы в ослабленном варианте:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!..
Вокруг — безделье, лень, разруха!..
Взять загранпаспорт — и валить!
Это ударный финал!
Наверняка, практически уверен, если это прочесть на публику, это будет встречено бурными аплодисментами!
Лучше, конечно, «безделье» заменить на «воровство», но трудно по ритму…
А!
Ага!
Вот так:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Здесь — воровство, тоска, разруха!
Пора, друзья, всем нам — валить!
…Петька, как и все деревенские, (а в то время в Радищеве ещё жили деревенские, это было не полностью дачное место) называл поэта Лапусиком, это происходило от того, что супруга поэта, как-то, забывшись, назвала поэта Лапусиком в деревенском магазине, просто по простоте души назвала его этим ласковым домашним прозвищем.
После чего все деревенские, начиная от детишек и до стариков, а вслед за ними и все дачники, все как один, тоже начали звать поэта «Лапусиком», но не со зла, или с издёвкой, а от простоты душевной и от мозговой незамутненности и простодушной детской наивности.
Да, разумеется, в этом присутствовал и едва скрываемый комизм, ведь Лапусик был угловат, необуздан, дик, слюняв, пугающе официозен, и даже брезгливо-высокомерен, но не намеренно, не демонстрационно, а как-то врождённо, непроизвольно, была в нём некая инаковость, некая дистанция, и обращение «Лапусик», оно как-то скрадывало эту дистанцию, уравнивало его с остальными деревенскими жителями и дачниками.
Под влиянием охвативших его дум поэт вышел на крыльцо.
Там развивался диалог его супруги с Петькой, начала которого поэт не слышал.
— Да спили ты его на хер!
— Оно тебе только грядки затеняет!
Эмоционально кричал Петька, указывая на дерево возле самой калитки, воодушевляясь возможностью заработать на выпивку.
Супруга колебалась в нерешительности.
Поэт спустился по ступенькам, пытаясь вникнуть в суть разговора.
— Дмитрий Львович — окликнула его тогдашняя супруга, в присутствии посторонних, даже деревенских дурачков, она назвала его по имени-отчеству — так что? — пилить или не пилить?
Дмитрий Львович с недоумением осмотрел пространство вокруг себя.
Затем он поднял вверх указательный палец, как бы призывая всех ко вниманию.
— Не посылай меня, Петруха!
— Да не посылал я тебя, Лапусик!
(в деревне, в кабаке, на тюрьме, на войне — все друг с другом на «ты» это примечание автора.)
Поэт переключил внимание на свою музу, на свою молодую супругу:
— Не посылай меня старуха!
— Супруга открыла было рот, чтобы дать достойный ответ на эдакую наглость, но тут же его закрыла, так как сообразила, и надо сказать, вовремя, сообразила, что поэт находится в творческом как бы опьянении, и его не следует беспокоить насущными и сиюминутными пустяками.
Она полуобняла Петьку, несколько отвлекая его в сторону.
Поэт оглядел Петьку с супругой торжествующим взглядом:
— Вот!
— Вот оно!
— Не посылай меня, старуха!
— Под ними дерево рубить!
И с торжествующим видом удалился обратно, в свою комнатку.
Конец!
Вот теперь всё кончено!
Книжка готова к печати…
…Электричка из Москвы остановилась на платформе Радищево как и всегда, точно по расписанию.
Незнакомому с местностью наблюдателю могло показаться, что она остановилась прямо в сосновом лесу.
Однако это было не так…
…Это было Радищево, элитный, разумеется, в то далёкое время, ввиду близости от Москвы дачный посёлок.
Разумеется знатоки, близко знакомые с этой веткой укажут на Фирсановку, но нет.
Именно Радищево!
Пусть немного подальше, совсем немного, но какой лес!
…Впрочем не будем отвлекаться, из электрички выпорхнул радостный поэт, встречала его супруга, с увязавшимся за ней, от безделья, и от надежды разжиться на выпивку Петькой.
Поэт, не дожидаясь расспросов, сразу же приступил к делу:
— Да!
— Подписано к печати!
— Только единственная поправка, от редактора, вот вы все здесь такие здесь умные-умные, вот догадайтесь, что это за поправка?!
— Надо же!
— Чуть было не представил вариант, где «пора валить»!
— Но ничего, обошлось!
— Сам Александр Семёныч одобрил, а это вам не шутки!
— Светило!
— Блестящий знаток!
— Тончайший!
— Уникальное чувство языка!
— Вот угадайте, что он поправил?
— Вот здесь:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
— Шта?!
— Не можете?!
— А что вы вообще-то можете?
— Хорошо, я зачту как ответ любой вариант, даже самый безумный!
Людмила Петровна с Петькой пожали плечами и переглянулись.
(Сейчас вовсе не об этом речь, речь о высокой поэзии, но кажется, в этот момент между ними, Людмилой Петровной и Петькой, начинает возникать некая уже интимная близость)
— А что вы вообще можете?! — продолжал словесную атаку поэт.
— Нагадить у меня под забором!?
(Здесь прослеживается явный намёк на местного дурачка Петьку)
— Или оставить на заборе свой комментарий по поводу наложенной кучи?
(Здесь прослеживается явный намёк на супругу)
(На самом деле автор явно принадлежит к старой школе,
к доинтернетовской эпохе, и здесь возможен скрытый намёк
на социальные сети, на сервисы массового общения,
и их обитателей-дегенератов. Это примечание редакции для особо «тугих» и не врубающихся во второй план этого достаточно сложного текста.)
— Итак, друзья — продолжал поэт — ваш комментарий по поводу наложенной кучи?
— Легко! — почти согласовано ответили и Петька и Людмила Петровна.
—Нет-нет, друзья!
— Отвечал поэт, в этот момент он торжествовал свою победу, торжествовал до такой степени, что даже готов был признать как факт интимное единенье своей собственной супруги с местным дурачком Петькой, лишь бы, хотя бы этой ценой, но выйти победителем в этом принципиальном противостоянии, в противостоянии пошлости и разума!
— Не увиливайте от ответа, вопрос был не куче, а о поправке!
— Ну, шта?
— Пожалуйста, любой вариант, даже самый безумный!
— Я зачту как ответ!
Людмила Петровна с Петькой молчали.
— То-то!
— А вот Александр Семёныч, он увидел, обратил внимание!
— Александр Семёныч — это Куперштассер? — переспросила супруга поэта.
— Да, Куперштрассер! — равнодушным голосом подтвердит поэт, но в голосе его невольно прорывалась гордость.
— И кстати, на счёт забора! — Людмила Петровна, супруга поэта, явно не желала позволить мужу одержать хотя бы и маленькую, но победу в этой дискуссии — пожалуйста, не забывай, что дача арендована на папины деньги!
— Не хочу тебя ни в чём упрекать, ведь ты, надеюсь, понимаешь, что территория за забором,
это территория, вот она-то — эта территория, она вообще вне зоны нашей ответственности!
— Так-так! — воодушевился поэт.
— Значит ты утверждаешь, что любой дегенерат может срать у нас под забором?
— Правильно я тебя понимаю?
При слове «дегенерат» поэт выразительно посмотрел на Петьку.
Петька, поймав взгляд поэта, поёжился, и сделал вид, что крайне заинтересован происходящем в окружающим их великолепном сосновом бору.
Он сделал вид, что отслеживает белку, или дятла, но на самом деле весь казус был в том, что он сам, недавно, в часы похмелья, написал целую тетрадку стихов, это была поэма, и теперь ждал случая, чтобы показать её поэту.
Разумеется, в наши дни это покажется наглым враньём, но уверяю вас, это не так, это не совсем враньё.
В этом нет ничего удивительного, если учесть что в то время ещё не было компьютерных игр и интернета.
И народ развлекался, кто как как умел.
Кто-то банально пил, кто играл в картишки, кто в футбол, кто, от безделья доказывал теорему Ферма, в то время ещё не доказанную, кто-то писал стихи, кто просто выходил в тёмное время суток на улицу и бил морды прохожим.
(Здесь есть небольшое замечание от автора, оно исключительно для вдумчивого читателя, в этом есть ещё некая градация, например, начав с того, что вы бьёте морды прохожим, и потерпев на этом поприще неудачу, вы переходите к следующему увлечению, пытаетесь играть в картишки, потом идёт математика, ну и так далее.)
Супруга поэта, Людмила Петровна, мгновенно сообразив, что эта ветвь дискуссии для неё проиграна, решила вернуть поэта от прозы жизни к обуревающим его идеалам.
Она всплеснула руками и вскричала во весь голос, как будто только что поняла смысл сказанного поэтом:
— Александр Семёныч, сам Куперштассер, неужели он одобрил!?
— Ты не представляешь! — гордо отвечал поэт.
— Не только одобрил, но и заставил меня прочесть!
— Дорогая, ты просто не представляешь, какой фурор я произвёл, когда прочёл эти строки:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
— Да-да, он взял меня под руку, и привёл в небольшой зал, и прервал заседание, и буквально заставил меня читать!
— И что удивительно, милочка моя, в зале был весь цвет, весь цвет нашей творческой интеллигенции!
— И я читал:
Поэт закатил газа, что вообще-то было для него не свойственно, и продекламировал, немного подвывая:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Да, именно так, немного подвывая, но это только для того, чтобы выказать презрение к артистизму, к примитивному шансону, чтобы обратить внимание на сам текст, а не на артистизм, ведь известно, что самый бессмысленный набор букв можно прочесть так эмоционально, что волосы встанут торчком, вот почему настоящие поэты немного завывают, и читают подчёркнуто монотонно.
Это для того, милый друг (тут следует матерное выражение, которое конечно же нами удалено. прим.ред.) чтобы вы не обращали внимания на артистизм исполнения, а вслушивались в сами буквы текста, так было когда-то принято, в старой школе:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не уронить!
Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
— Ты не представляешь, дорогая, что стало с публикой, когда я зачитал последние строки!
— Весь зал просто сошёл с ума!
Супруга глядела на своего поэта с обожанием граничившем уже с обожествлением,
и вряд ли кому бы то небыло из смертных довелось пережить такое,
да, здесь можно с полной уверенностью сказать, что игра стоит свеч,
хотя, несколько тысяч долларов в кармане, если их извлечь неожиданно, да, они
способны произвести подобный эффект,
да не спорю, и даже больший, но, увы, только один раз...
— Зал — рукоплескал! — продолжал поэт, и сравнение с суммой долларов здесь становилось уже не только неуместным, но в чём-то даже и неловким.
— А когда я прочёл последние строчки, в зале началось твориться просто невероятное!
— Вот послушайте!
— Не посылай меня старуха!
— Под ними дерево рубить!
— Дорогая, при этих строчках зал начал просто неиствовствстовать!
— А что касается задачки, которую я вам тут задал — с ней всё просто!
Поэт пришёл в благодушное настроение, и, не сталь дожидаться ответов на свою задачку, и сразу продекламировал:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не об-ро-нить!
— Не «уронить» а «обронить»!
— Вы понимаете, какая здесь тонкость!
— Вот, например ты, Петя, — продолжал поэт — например ты уронил кастрюлю с борщом!
— Ты ведь не скажешь «обронил»?
— Даже копейку нельзя обронить, обронить можно только пёрышко!
— Не зря ведь говорят, что настоящая поэзия непереводима ни на какие другие языки!
— Вот, вслушайтесь!
— Поэт зажмурился от удовольствия и снова продекламировал:
В час добрый!
Ни пера, ни пуха
вам из гнезда не обронить!..
…Не посылай меня старуха
Под ними дерево рубить!
Не презирайте поэтов.
Они занимались не псевдотворчеством, как например программисты, или дизайнеры, или сценаристы, или прочая высокооплачиваемая обслуга — а самым что ни на есть настоящим!