Был дом от прадедовой руки,
фасоль по стенам и мотыльки,
в тени - скамейка...
Скрипели ставенки нараспев,
а в шелковице среди ветвей
жил соловейко.
А дом стараниями блестел,
чтоб от прохожих и от гостей
не стыдно было,
мочалом лыковым каждый май
белила бабушка всё сама
и окна мыла:
в извёстке кофта, чуть-чуть платок
собьётся на ухо, но зато –
свежо и славно!
Мы вместе с бабушкой ввечеру –
в обход-осмотр по всему двору,
закроем ставни
на самокованый длинный крюк:
(дела, похожие на игру):
теперь порядок.
Прапрадед эти крюки ковал.
Теперь другие важны дела –
ковать не надо.
У двери – пышный жасмина куст,
и двор почти не бывает пуст –
гостюет сродня:
в лото играть за большим столом,
«Рэвэ та стогнэ...» тягнуть гуртом,
и разговоры о сём о том –
я ссор не помню –
рассказы слышала про войну:
рвались снаряды вот тут, вокруг –
так жутко было!
От страха прятались под кровать...
А женщин здесь, посреди двора
убило миной.
Не до того, чтоб куда нести –
самим бы выжить, детей спасти –
тут и сховали.
Оградка, маленький обелиск,
в цветах, под вишней лежат они,
где смертью пали.
Прошло то прошлое – город рос,
в семидесятых пошли под снос,
под новостройки:
могила, дворик, прадедов дом — –
оплоты памяти и трудов
в миру нестойки.
«Однушки» дали за то взамен –
не нужно стало держать в уме
побелку, крышу...
Но нет жасмина, беседки нет,
родня не сгрудится на обед –
то время вышло.
Дедов и бабушек нет в живых,
А я последняя здесь, увы,
из прошлой стаи...
Гудит в артериях вечный зов –
велит что помню писать, с азов –
оставить память