Уже не было нигде ни слякоти, ни слизи,
Всё было пусто, прозрачно, голо.
Ветер гнал уже не желтые листья –
остатки тепла и лавины холода.
Остатки тепла, сжимаясь и скрючиваясь,
прятались в дома, захлопывая двери,
на улице бил их вихрь колючий,
и они погибали – бездомные звери.
И тут, мелодичней, чем птицы певчие,
таинственней звона весенней капели,
вдруг ветви деревьев обледеневшие
под ветром порывистым зазвенели.
Игралась первая зимняя соната,
сезон открывал ледовый оркестр.
Притихшая улица слушала andante,
перешедшее затем в веселое presto.
Дразнила мелодия, ноты, рождаясь,
порхали над улицей, как мотыльки;
их кто-то, воздев указательный палец,
творил в пустоте мановеньем руки,
чтобы запоздалый прохожий понял,
что ураган, нас загнавший в щели,
может быть голосом нежной свирели
в безбрежном море всемирной симфонии.
1965