ГОВОРИТ ЛИЛЯ ПАНН, литературный критик и эссеист, моя жена и автор последней строфы «Титаника и Айсберга»:
Какие шабаши происходили на Хэллуин в прошлом веке у Саши и Иры Генисов! В немалой степени, надо сказать, литературные, т.е. в литературных костюмах появлялись иные гости. И чаще всего в поэтике минимализма. Так, филолог Ира Служевская пришла как-то в штатском, с одной только прописной а на груди (так якобы подписывалась ее кумир Анна Ахматова).
А мы с Виктором в 1998-м, когда был установлен в Москве и соответственно в Петушках разнесенный на 100 км памятник (уникальный в мемориальном жанре) Веничке и его «белобрысой дьяволице», мы решили свой костюм сделать совместным, в виде этого памятника. Веничка был обозначен чемоданчиком, выкрашенным в бронзовый цвет, а она - париком косы до попы, тоже представленным в «бронзе». На конкурсе костюмов мы отошли друг от друга на максимально возможное в гостиной Генисов расстояние и продекламировали соответствующие строчки из бессмертной Поэмы. Наш минималистский костюм – для краткости жюри его обозначило как «Ерофеевы» – первого места не занял, но второе нас устроило.
В последний для нас Хэллуин у Генисов (1999) мы опять пришли в литературном костюме – в нем мелькала тень Хэмингуэя с его образом текста как айсберга, с его тезисом подтекста. Костюм назывался:
ТИТАНИК и АЙСБЕРГ
(костюм с подтекстом)
Подумайте – на Новый Свет
кому нас понесло вослед?
Нас гнал ли кнут, манил ли пряник,
Свобода, Голос, балаган?
Вот так когда-то и Титаник
летел к «невесте» сквозь туман...
Туман – фата, невеста – Айсберг,
а лёд-подтекст не рассмотреть...
Да, прав был Хем – любовь есть праздник,
который айсберг, то есть смерть.
(Голос невесты Айсберг:)
Я ослепительно красива
сверканьем белого массива.
Спеши ко мне! Ты мой избранник,
а я судьба твоя, Титаник.
Спеши, пока я хороша!
Ведь скоро стану – ни шиша!
Ледово-страстные минуты
растают в лоне абсолюта.
Такой нам месяц из тумана:
Мне снова в капли океана,
чтобы тобой на мягком дне
натешиться наедине.
А наша встреча – ТАРАРАХ!
Теперь откликнется в веках.
. . . .
Форпост Европы, как соломка,
переломился без борьбы,
чтобы со дна дразнить потомков
роскошной хрупкостью судьбы,
и, как строка, войти в подстрочник,
в литературный часослов:
такого теста тексты прочны,
когда подтекст – судьба и кровь.
. . .
Да, Хем был прав: рассказ есть айсберг.
Таят подтекст и жизнь, и... смерть:
ведь умирая, знаем разве
миров грядущих круговерть?