Жила здесь, как в единственносуществующем мире. Вольная реальность давно умерла, ещё со звуком приближающейся скорой помощи. А что мне было делать? Снимать штаны и бегать - уж слишком распространённая форма самовыражения в психушке, поэтому я выбрала свою модель поведения. Жила в сегодняшнем мире в предлагаемых обстоятельствах, радуясь им и считаясь с ними. На борьбу с жизнью уходит вся энергия, а это единственный и основной строительный материал для Всего Сущего. Пока все жаловались ан огромное количество убитого в заключении времени - я не теряла ни минуты - писала книгу, стихи и рисовала. Когда все плакались о личностной деградации, уткнувшись носом в стенку и обняв подушку - я читала и читала. Когда все ныли об отсутствии сигарет или чашечки кофе - я мыла по пять палат вечерами за скромное, но приятное вознаграждение.
- "Скоро будет небо голубое,
скоро будут в парка карусели.
Это ничего, что мы с тобою,
в дурдома немного поседели", - пела по ночам еле слышно моя соседка по койке, Жанна Сыряева. "Как много талантов просыпается в людях в таких местах, а может, наоборот, как много талантов умирает здесь", - думала я. Первая седина, и в правду пришла в дурдоме. Неудивительно. В психушке вообще ничего ен удивительно. Страна чудес, да и только. А самые, что ни на есть, сказки, нам рассказывала психолог. Она собирала овощей и недооовощей, в общем беспорядочно передвигавшихся по коридору пациентов в столовой.
- "А давайте сдвинем стол.", - с отвратительнейшим, поддельным энтузиазмом говорила Кира Алексеевна. Психолог в дурдоме, это отдельная история. Они вежливы до крайности, их радует любое движение .Это связано с тем, что общаться приходится с психами, которые могут стать агрессивными, если их задеть. Но как же было тяжело мне, адекватному человеку, когда со мной общалось "натянуто улыбавшееся Буратино", задавая вопрос "Куда же идёт ёжик? О чём он думае", - указывая на дошкольную картинку в книжке. Это тот самый момент, по всем религиям и философиям мира, когда надо засунуть всё маломайское предтсавление о себе и гордость - поглубже, и с такой же, "буратиноподобной улыбкой, отвечать" - "ёжик идёт в прекрасный сад к своим друзьям. Ему хорошо. Он счастлив и спокоен."
- "А почему на Вашей картинке так много чёрного?", - спрашивала Кира про мою графику, которая по определению является чёрно-белой, а не цветной. "Твою ж...", - думала я, теряя самоконтроль, но, не сдавалась, и, "буратинила" дальше.
- "О чём сказка? Правильно! О добре!", - говорила ликующая Кира Алексевна.
- "Правда?" - задавала она вопрос группе овощей. Все безнадёжно кивали. Психолог останавливала свой "лучезарный" взгляд на каждом, и в итоге "солнца свет" коснулся и меня. Я молчала - стиснув зубы, потому что сказки про кузнечиков были слишком жёсткими для меня. Для соответсвия ситуации, травки явно не хватало...
- "Правда, замечательная сказка?" - чуть ли не умоляющим голосом вопрошала до боли искренняя Буратина.
- "Правда"" - выдавала я, расплывшись в соответствующей улыбке.
- "А давайте посмотрим мультик? А давайте послушаем песню?", - и, наконец-то, долгожданное - "А давайте сдвинем столы на место", что означало конец очередных вымученных страданий. Книгу приходилось писать по-тихому, и прятать рукопись под матрас, поскольку утром и вечером был глобальны шмон, как сами выражались медицинские сёстры об обыске. Журналы, газеты, любая найденная еда, прелести жизни, в виде кофе, сигарет, чая, пакеты, да даже что-то ценное порой выкидывалось. Всё зависело от смены, некоторые отбирали даже книги. Осталось только сжигать их по вечерам, чтобы призрак фашизма обрёл материальную форму. Некоторых из персонала больницы, мы с подругами так и называли "СС", правда эта аббревиатура означала, в данном случае - сучья смена.
- "Что ты здесь делаешь вообще?", - задавали часто мне вопрос более менее вменяемы пациенты или санитарки.
- "Самопознаюсь" - находилась я. В отдельном ряду стояли фантазии, у оконных решёток с сигаретой в руках.
- "Выберемся на волю, встретимся, обязательно погуляем. Я приготовлю такой восхитительный салат, в рецептах вычитала."
- "А меня муж ждёт, правда год не приходит..."
Я соглашалась с абсолютно любым бредом коллег по несчастью. Молча слушала об их заслугах перед государством, половых связях с Путиным и широко известной в узких кругах бизнес-деятельноти.
- "В сорок лет заканчивается триумфальный секс. Вот я, в сорок два года, бегала между машин, в пробке, себя предлагала", - рассказывала одна пациентка, - "никто не хотел даже просто так. Пришлось вместо того, чтобы любовью заниматься, идти в исторический музей, потому что на мне была длинная мамина юбка и платок. А вообще, не могу уж ежить в этой once sistence. Я из другого измерения, с мегабитом в twice sistence. Там можно есть траву и вживляют лишние органы, которые, кстати, воруют здесь", - доходчиво объясняла больная. Врача ничего не интересовало, кроме опрелости поп, по-крайней мере реально психическое здоровье.
- "Всё нормально? Будем лечить. Всё нормально. Значит Вы ещё не выздоровели, и не осознали свою болезнь.
Здоровыми считались самые отъявленные психи нашего отделения, которые никак не выделялись из призрачной толпы. Их поднимали на четвёртый этаж "вип". На вопросы, "А что хорошего на этом этаже", - ответ был у всех один "Ну как же! Там живые цветы." Мне этих живых цветов, в лице соседок по палате, хватало и на третьем этаже. Хотя, в местах не столь отдалённых, начинаешь ценить каждую сущность... мошку, букашку, тлю. На прогулке в загоне под конвоем мы наблюдали за пушистыми гусенцами, населявшими беседку. Обожали кошек и их котят, которые все были, на удивление, чёрными и беременными. Залетала в загон и больная ворона, которая могла скорее прыгать как курица, нежели летать, из-за повреждённой лапки. Ворона подружилась с одной пациенткой, и часто сидела у неё на ботинке, когда та загорала на единственном пеньке. Птица смотрела на больную - больная смотрела на птицу, пернатая наклоняла голову, пациентка наклоняла голову. В общем было занятно за ними наблюдать изо дня в день. НО, однажды, мы обнаружили распотрошённую тушку и гору перьев. Наш нежный друг попался в лапы "паханов" территории - семеству кошачьих, которые, как и Всё управляющее здесь, остервенели. По возвращению с прогулки все болящие, как один ложились спать, от безделия и таблеточного кайфа, ,а я садилась за тетрадь и продолжала строчить. Как-то вышел стих про психушечную романтику. Про отношения мужчины и женщины которые разъединяет оконная решётка дурдома. Писала от себя собирательному образу, а в целом, получилось, музыканту, поскольку их в жизни я знала лучше всех.
Играешь в клубе на вертушках.
Певец, диджей, такой один.
А я... Кочую по психушкам,
И колят мне аминазин.
Ты жизнь безмерно прожигаешь,
Джин-тоник, виски с колой, ром.
Я не в сети, и ты всё знаешь,
Что мне опять грозит дурдом.
Ты ночью, пьяный, на танцполе
Меняешь как перчатки шлюх.
Я, одинокая, в неволе,
В окно гоняю жирных мух.
А по ночам здесь ноют трубы,
И коромыслом едкий смрад,
Одну на всех шмолят подруги,
Решая, кто здесь виноват.
Ночник палату освещает,
И светит прямо мне в лицо,
В тот миг, когда твоя не знает
Какое выбрать ей кольцо.
И ты как будто окольцован,
Мечтаешь тихо обо мне..
А мой взгляд мысленно прикован
К пятну на белом потолке.
И в нём, поверь мне, больше лета,
Чем в том, что видишь ты сейчас.
А я, бычкую сигарету,
Сливая пепел в унитаз.
Халат мой порван и прокурен,
Расцветкой в розовый цветок.
А ты всё бесишься от дури,
И от того, что одинок.
Ты засыпаешь с женским телом,
Душою мне отдавшись в снах.
Ведь ты когда-то королевой
Прозвал меня в своих стихах.
Ты хочешь быть со мною вместе,
Свою судьбу опять кляня.
Ты рассказал своей невесте,
Что лучше в мире нет меня.
Но только снова, на вертушках,
Играешь, накидавшись в хлам.
А я, кочую по психушкам,
Бычки рассунув по носкам.
Я дописывала последние строки с грустью, отрешенностью, и с чем-то вроде надежды, как говорилось в одной песне